Текст книги "Ленин"

Автор книги: Антоний Фердинанд Оссендовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Тем временем перед бывшим жилищем Ленина весь день сидела старуха, продающая из корзины карамельки, яблоки и семечки. Она внимательно присматривалась к прохожим и на третий день заметила молодого попа, который быстрым шагом несколько раз прошелся перед домом, пытаясь незаметно заглянуть через изгородь внутрь двора.

Когда он уже приближался к концу улицы, к нему подошел элегантно одетый мужчина небольшого роста с мясистым, бритым лицом и косящим глазом, исчезавшим периодически под тяжелым, подрагивающим веком.

Старуха подняла свою корзину и побрела по городку, выкрикивая:

– Яблоки, конфеты! Семечки подсолнуха-а-а!

Остановилась она возле небольшой избушки и, осторожно осмотревшись, проскользнула в сени.

На стук вышел Ленин.

– Товарищ, – шепнула она. – Поп Гапон кружит возле вашего дома, а вместе с ним подстерегает Иван Манасевич-Мануйлов, охранник и агент Витте.

– Хорошо! Теперь узнайте, где живет Гапон и сообщите Рутенбергу, о котором мне писал Нахамкес.

С этими словами Ленин закрыл двери.

Прошло несколько недель. Владимир скрывался в Териоках, Перкиярви, Усикирце и Гельсингфорсе, пока, наконец, не вернулся в прежнее жилье в Куоккале. Там он застал товарища Семена.

– Ну, ответьте, как все прошло? – спросил он, тряся руку рабочего.

– Гапон жил в Териоках. Я выследил его и сообщил инженеру Рутенбергу. Он пришел к попу с еще двумя товарищами, вручил ему обвинение и приговор. Связали его и… повесили. Гапона нашла полиция. Он висел уже два дня. На его груди был лист со смертным приговором от социалистов-революционеров.

– Собаке – собачья смерть! – рассмеялся Ленин. – Этот Рутенберг не только инженер, но и палач, какого поискать! Он бы и нам мог пригодиться, если бы перешел к нам!

– Не перейдет! – ответил Семен. – Это друг Савинкова, заученный социалист-революционер!

– Жаль! – вздохнул Ленин. – Я бы послал его убить этого шута революции!

– Кого?

– Бориса Савинкова!.. – ответил Ленин, тихо смеясь.

Товарищ Семен с недоумением заглянул в прищуренные глаза стоящего перед ним Ленина. Тот в молчании по-доброму и одновременно хитро улыбнулся, кивнул головой, а пальцем показал в землю.

– Теперь или позже я его туда отправлю! – шепнул он с нажимом.

– За что?

– Я знаю – за что! – рявкнул Ленин, беря в руки книжку и садясь у окна.

Семен покинул жилье Ленина.

Только тогда, когда все убедились, что объявленный Манифест был лживым, принципиально измененным и почти уничтоженным, партия потребовала от Ленина, чтобы он выехал за границу, так как политическая полиция уже шла по его следу и взяла ненавистного правительством вождя рабочего класса в кольцо.

Он попрощался с провожавшими его товарищами словами:

– Вы убедились, что у нас нет общих путей ни с царизмом, ни с буржуазией вместе с ее прогнившим без остатка парламентаризмом. Пускай по этому пути идут те слои трудящихся, которые не имеют мужества и отвращения к несвободе. Мы без их помощи возьмем власть над страной, установим свои законы и свершим свою справедливость в отношении наших врагов! Мы не забудем также о наших товарищах, которые, подчиняясь воле лжепророков и преступных руководителей, становятся на нашем пути, ведущем к победе пролетариата. Не прекращайте организовываться, увеличивать ваши ряды в подготовке к решающей битве!

Эти слова были настолько смелыми, что всем показались хвастовством без значения и содержания.

Реакция уже начала показывать клыки, неистовствовали военные суды, националистические группы открыто высказывались за роспуск и отмену Думы, требовали применения самых строгих методов подавления революционеров, выходивших из своих конспиративных ячеек, и пресечения раз и на всегда преждевременных мечтаний просыпающейся России.

Кто же мог в этот период верить в полные надежды и сил слова уезжающего вождя? Товарищи слушали его с недоверием и шептали, грустно кивая головами:

Еще перед восходом солнца роса выжжет глаза!..

Глава XII

Уезжающий Ленин никому не показал своего обличия.

Оно было ужасным.

Когда он один сидел в вагоне и смотрел на пробегающие перед окном грустные пейзажи, оно стало трагической маской ненависти.

Он ненавидел теперь все и всех.

Работа нескольких лет казалась ему тщетной, убогой, лишенной размаха и силы.

Он ненавидел Плеханова, Струве, Бебеля, старых друзей – Мартова и Потресова, ненавидел Троцкого.

– Все они хотят, – шептал он сквозь зубы, – чтобы после подавления восстания и усиления реакции я пустил себе в лоб пулю как величайший преступник, почти предатель, подобный Гапону, как чудовище, отправляющее людей на верную смерть!

Тихо и злобно рассмеявшись, он прекрасно осознал, что мысль о самоубийстве ни разу не приходила ему в голову.

Он понимал, что это плохо, что Россия, запуганная «столыпинскими галстуками», как называли виселицы, которыми председатель Совета министров Петр Столыпин покрыл всю страну, погружается в бездну мрака и угнетения.

Перед глазами Ленина промелькнули сотни рабочих, крестьян, солдат и революционной интеллигенции – всех, навещавших его в Куоккале и Териоках.

Он разговаривал с ними и слышал, а еще больше чувствовал невысказанные мысли. Они были мрачными и безнадежными. Все они были убеждены, что революция была подавлена на долгие годы, рабочие организации уничтожены, что следует пересмотреть партийные программы и максимально стремиться к признанию легальной социал-демократической фракции в парламенте.

Ленин кипел гневом. Ненавидел своих падающих духом сторонников. У него никогда не было друзей, потому что он не признавал дружбы, требуя только преданности делу.

Любого из наиболее верных товарищей он мог бы без сомнений отторгнуть, растоптать, отправить на смерть, если бы тот оказался ненужным или вредным. Все чувствовали это и избегали вступать с ним в близкие отношения. Он жил, одержимый идеей. Он перестал быть человеком. Он превращался в машину, то сметавшую пережитые идеи, то изменявшую движение своих колес и узлов, чтобы точно ответить на все наиболее запутанные, непредвиденные внешние изменения.

Внезапно ему вспомнился случай, имевший место в Куоккале и разбудивший старые воспоминания о Волге и Сибири. Тот случай заставил Ленина стиснуть зубы и молчать, хотя он готов был ругаться и разбивать головы собственными руками.

Калинин, один из ближайших его учеников, привел с собой нескольких мужиков, делегатов Партии труда в Государственной Думе. Гости смотрели с недоверием, исподлобья и молчали.

– Приветствую вас, товарищи, – начал Ленин, по-доброму улыбаясь крестьянам. – Надеюсь, что мы вместе пойдем к цели – абсолютной смене государственного строя в России?

Старый мужик, сидевший напротив Ленина, подозрительно взглянул в его сторону и подумал: э-э, нас не обманешь! Знаем мы таких бунтарей в городских тужурках и стоячих воротничках! Пути у нас разные!

Он не сказал этого вслух, а только проворчал:

– Это мы еще посмотрим… Надо к вам, большевикам, хорошенько присмотреться…

Ленин сразу почувствовал недоверие, почти вражду. Осторожно, шаг за шагом принялся объяснять, что цель революции – уничтожение буржуазии.

– Рабочие возьмут в свои руки фабрики и банки и дадут вам землю, плуги, тракторы, косилки… – говорил он.

Крестьянин снова взглянул на него и перебил:

– Мужики и сами смогут взять землю в собственность. Нас – тьма! Когда мы поднимемся – кто нас задержит? Солдаты – сыны наши, стрелять в нас не будут, ой, не будут! С землей и помещиками мы справимся мигом!

– Отлично! – воскликнул Ленин. – Тогда пролетариат поведет вас, товарищи, к новым победам революции!

– Погодите чуть-чуть, – укорил его мужик, хмуро глядя на чистый воротничок и белые, не знающие тяжелого труда руки Ленина. – Пролетариат – это как бы рабочий народ?

– Да, – ответил Владимир, еще не понимая, к чему ведет старый, твердый, как камень или ствол старого дуба, крестьянин.

– Какая же у вас работа, твоя, например? – спросил он и черным, жестким, как железный крюк, пальцем с потрескавшейся кожей осторожно дотронулся до бледной, мягкой ладони Ленина.

Такой оборот дела был неожиданным.

Пророк и вождь рабочих сощурил глаза и, чуть задумавшись, ответил мягким голосом:

– Я работаю головой, чтобы Россия могла жить счастливо…

– Да-а-а! – буркнул мужик, глядя на своих товарищей, насмешливо улыбавшихся в усы и ласкавших лохматые бороды. – Так и царь сказал бы то же самое, и полицейский, и учитель!

Внезапно оживившись, он начал говорить, размахивая черными корявыми руками:

– Нет, братец! Это мы уже не раз слышали! Ой, не раз! Ты, мил человек, походи за плугом босиком, в жестких полотняных портках, узнай, какой кровью дается наш труд, узнай холод и мороз, заботу о семье, страх перед неурожаем, голодом, болезнями… Эх!..

Ленин ответил уклончиво:

– Мы поведем вас к лучшей доле, товарищи! Мы станем перед вашими шеренгами и поведем.

Мужики обменялись быстрыми взглядами.

Старец, гладя бороду, проворчал:

– Теперь мы это уже знаем… Вы нас поведете? Только не спрашиваете, чего мы хотим?

– Ну, так говорите, хотя мы и сами знаем, – отозвался Ленин, по-доброму глядя на мужиков.

– Чего тут долго говорить?! – протянул старый крестьянин. – Мы не хотим царя, потому что он о войне время от времени думает, людей у нас забирает, зажимает налогами. Мы не хотим монархии, потому что пока она будет, вы не прекратите поднимать бунты – и никогда покоя не будет! С помещиками и дворянством мы справимся. Иначе зачем топоры, жерди и пожар? Хе? Так-то! Этого хотим и к этому стремимся мы, молодой человек!

Глаза у Ленина на секунду заблестели, но он остановил себя и спросил еще более ласково:

– Вы ничего не говорили о буржуазии, о капиталистах, которые платят вам за хлеб дешево, а за товары своих фабрик требуют высокую цену. Вам с ними хорошо, товарищи? Нужны ли вам ученые, адвокаты и остальная интеллигентная каналья, которая вас обманывает и тянет в объятия буржуазии, чтобы она смогла содрать с вас шкуру?!

Мужики молчали, задумавшись, скользя время от времени загадочным взглядом по прислушивающимся их к беседе рабочим.

Один крестьянин, высокий, плечистый посмотрел смелым взглядом и сказал спокойно, хотя и задумчиво, но твердо:

– Слышали мы уже эти ваши разговоры в Думе! Пустые они, ненужные и глупые. Кукушкины слова!

– Кукушкины? – вырвалось у возмущенного Калинина.

– Так и есть, кукушкины! – рассмеялся мужик. – Ничего у вас нет: ни дома, ни пашни, вас только чужие гнезда интересуют и хозяевами прикидываетесь! Буржуи дают нам плуги, отборные семена для сева, красивый скот, хорошие товары. Что же? Мы за все платим, потому что это нужные вещи. Во всем мире платят – платим и мы. А что же вы нам дадите? Управлять фабриками, вести хозяйство вы не умеете. Кузнец, слесарь, плотник – это, брат мой, не умный человек, который все знает… Как же можно обойтись без адвоката и ученых? Кто тогда посоветует? Не вы ведь?

– Мы поможем вам отобрать землю, захваченную царем и буржуями, – вставил Ленин.

– Спасибо! – хором ответили мужики. – В этом деле будем вместе с вами.

– Ну и ладушки! – воскликнул Владимир.

Крестьяне хитро улыбнулись.

– По правде скажем, – буркнул старый, – скажем, чтобы потом не было меж нами спору! Землю мы отберем, но никому в наши дела вмешиваться не позволим… Наше будет тогда правительство. Мы не допустим ни бунтов, ни войны…

– А рабочие? – взорвался Калинин. – Что вы себе думаете? Мы с этим никогда не согласимся! Такую вам забастовку организуем, что горячо станет!

Ленин строго, с претензией посмотрел на товарища.

Однако мужики уже подняли головы и, глядя на всех угрюмо, молчали.

– Как-нибудь решим наши дела полюбовно, – примирительно обронил Ленин, хотя глаза его были сощурены, а челюсти сжаты. – Решим…

Старый крестьянин не обратил на эти слова никакого внимания. Он встал и, поправляя на себе сюртук, сказал:

– Сразу скажу, что о вас «земля» думает! Мы знаем, что от рабочих идут бунт и беспокойство. Мы заставим ликвидировать большие фабрики, где вас собираются тысячи. Распорядимся разбросать маленькие фабрички по всей России, далеко одна от другой. Если на каждой фабрике будет по сто рабочих, мы с ними справимся! Будет спокойно, а то теперь невозможно работать…

Присутствующие при беседе рабочие подняли шум. Раздались крики, угрозы, оскорбления:

– Буржуи! Читать не умеют, а уже о притеснении рабочих мечтают! Хорошо вас научили лакеи буржуазии, все это падло интеллигентское, эти либеральные прохвосты! Предатели!

Крестьяне смотрели друг на друга, как будто спрашивали, не пора ли закатать рукава и бить тяжелыми огрубевшими кулаками.

Ленин перехватил их взгляды и мысли.

Он вдруг рассмеялся звонко, искренне и весело.

– Товарищи! – крикнул он сквозь смех. – Забавная история! Из-за чего ссоритесь? Все правы! Товарищи от земли думают о земле, потому что это первое, что хотят они заполучить. Рабочие – о политической власти, так как для них это важнейшая задача. Давайте вместе захватывать позиции наших врагов, а потом придем к согласию и в остальных делах. Неужели будем делить шкуру медведя, которого мы пока еще не застрелили?!

Рабочие ворчали и злобно смотрели на крестьян. Те в свою очередь смотрели с презрением и говорили:

– Почему не договориться?.. Мы готовы. Только сначала земля!

Наконец они покинули жилье Ленина.

Товарищи бросились на своего вождя и завалили его претензиями:

– Вы говорили с ними, а ведь это – предатели революции! Что это значит? Стыдно! Позор!

Ленин сорвался со стула, подскочил к возмущенным рабочим и крикнул, шипящим голосом:

– Хватит! Хватит! Крестьян сто миллионов, вы слышите – глупцы? С ними постоянно приходится договариваться. Борьба с ними будет более долгой, чем с царем и буржуазией! Понимаете?

Товарищи умолкли, глядя на разъяренное лицо Ленина.

Заметив это, он немедленно успокоился и улыбнулся.

– Я вам только одно скажу, а вы запомните хорошенько! – сказал вождь. – Когда мы будем делать социальную революцию – деревня, «земля» выдвинет лозунг крестьянской буржуазной революции.

После ухода товарищей Ленин принялся бегать по комнате и радостно потирать руки, выкрикивая:

– Я не ошибся ни на йоту! Я все понял там, на Волге и Енисее. Ничего не изменилось! Я шел правильным путем. Без инициативы и руководящей роли пролетариата, крестьянство является нулем для революции, которую я готовлю. Нулем! Но к этому нулю я добавлю новые, огромные числа!

Он замолк и, щуря глаза, процедил через сжатые зубы:

– Даже если мне придется уничтожить пятьдесят миллионов крестьян! Они жадные рабы, а я согну их кровавым бичом, видением страшной смерти, эксплуатацией, какой они раньше не знали! Я сделаю из них новых рабов пролетариата, пока не опомнятся и не пойдут с нами плечом к плечу!

Он плюнул. Ему в этот момент ненавистен был этот муравейник невежественных людей от сохи, стоявших у него на пути.

Он был совершенно одинок, но мысль о тяжелой борьбе с крестьянством добавляла ему желания жить.

Уезжая, он имел при себе Надежду Константиновну, молчаливую, скромную, строгую – послушное орудие в его руках, и нескольких молодых людей чужой для него породы.

Один из рабочих, провожавших его, спросил:

– Как так случилось, Владимир Ильич, что ваши ближайшие помощники: Троцкий, Свердлов, Иоффе, Зиновьев, Каменев, Стеклов – евреи?

Ленин сощурил глаза и ответил:

– С русскими нельзя замахиваться на такие вещи! Они сейчас же начнут грезить, тосковать по душе вселенной, думать о том, как осчастливить человечество, а когда у них пуговица на рубахе оторвется, они впадут в отчаяние, сядут на берегах «рек вавилонских», станут бить себя в грудь, раскаиваться и поглядывать в небо бараньими глазами. Для нашего дела более всего подошли бы американцы, англичане или немцы. А так как их нет, я, товарищ, беру других, не имеющих в себе русской крови!

Он разразился злым смехом.

– А вы – наш русский человек. Но ведь вы ведете к цели и духом не пали? – задал новый вопрос рабочий.

– Какой же я русский человек? – возразил он, пожимая плечами. – Отец – астраханский калмык, мать – из дома Бланк, фамилия зарубежного происхождения… От калмыков я перенял смелость неповиновения, разрушения и наглость строительства нового мира на обломках и могилах старого!

Он взглянул на изумленного товарища и прервал свой вывод. Доброжелательно улыбнувшись, он мягким голосом добавил:

– Я подшутил над вами, друг мой! Какой же из меня иностранец? Родился я на Волге и с детства слушал рассказы о Стеньке Разине, Емельке Пугачеве и других разбойниках и бунтарях. Ха-ха-ха!

– Ну, успокоили вы меня! – воскликнул рабочий.

– Успокоил? Это хорошо! Сейчас я вам что-то другое скажу, – продолжал Ленин. – Я в отчаяние не впаду никогда и не остановлюсь ни перед чем! Я верю, что то, что мы сегодня проиграли – отберем завтра! В этом я не похож на русского человека! А это потому, что в молодости я выбросил из сердца любовь к себе и заботу о собственной жизни. Я, товарищ, ничего не желаю, кроме победы партии, и приду к ней быстро, не успеешь оглянуться! Не думайте об этих, чужих нам по крови, помощниках наших! Задумываетесь ли вы о том, русский или кто-то другой изготовил вам молоток, пилу, зубило? Нет! Поэтому пускай вас не волнует, кто – русский, еврей, поляк, латыш или негр – даст вам социалистическое государство! Лишь бы только дал!

Рабочий рассмеялся и сказал с уверенностью в голосе:

– Ясное дело!

– Ну, видите, как это просто и понятно?!

– Ясное дело! – повторил рабочий, не задавая больше вопросов.

Ленин пока поселился в Цюрихе. Он работал здесь над созданием двух ежедневных газет, складывая копейку к копейке из присылаемой ему из России от недобитков его партии денежной помощи.

Теперь его главным врагом были меньшевики, и он точил нож для новой битвы с ними.

У него не было также слишком высокого мнения о западных товарищах, попавших в клещи демократической идеологии.

В конце 1907 года в Штутгарте он впервые испытал западноевропейскую социал-демократию, собравшуюся на конгресс II Интернационала.

Ленин предложил всем принять заявление, что в случае развязывания европейской войны все социалистические партии будут стремиться начать войну гражданскую против капитализма, подняв знамя социальной революции. Его поддержала только Роза Люксембург, и предложение было решительно отклонено. Бебель был принципиально согласен с мыслью заявления, но из тактических соображений считал его принятие ненужным.

Ленин с презрительным выражением лица воскликнул тогда:

– Помните, что пройдет несколько лет, и вы либо примете мое заявление, либо перейдете в ряды врагов пролетариата!

Он натянул на голову кепку и намеревался покинуть зал заседаний.

Но не сделал этого.

– Нельзя отступать! Конгресс примет никчемную «гуттаперчевую» формулу, которая их ослабит.

Он остался, и вместе с Зиновьевым и Розой Люксембург они продвинули поправку, обязывающую партийных социалистов к усилиям против войны и капитализма.

На следующий день, просматривая газеты, Ленин долго и зловеще смеялся. На него набросилась вся социалистическая пресса, называя «анархистом», Маратом, преступником и сумасшедшим, страдающим манией величия и личных амбиций.

– Глупцы! Вредные глупцы! – шипел он сквозь смех.

Взяв в руки газеты российских социалистов, руководимых Плехановым, он перестал смеяться. Внезапно успокоился и внимательно читал, останавливаясь на отдельных выражениях и словах.

Закончив, он закрыл глаза и сидел в раздумье.

– Читала? – спросил он Крупскую, кивком головы указывая на стопку разбросанных по столу и полу газет.

– Я просматривала сегодняшнюю прессу, – ответила она. – Атака на тебя по всей линии!

– Атака… – шепнул он. – Атака, которая закончится их поражением! Пока меня ни капли не волнует послушный, хорошо воспитанный и выдрессированный, как цирковая собачка, европейский социализм. Я расправлюсь с ним позже! Придет время, и они об меня поломают себе зубы… Но я не могу оставить без ответа наших полоумных, идущих как стадо баранов за Плехановым. Он знает, что делает, только до сих пор не открыл свои карты! Остальные идут за ним, ни о чем не думая. Я не могу дальше ждать! Необходимо открыть глаза партийным товарищам и выбросить на слом старые социалистические «иконы»… или… или хотя бы испачкать их с ног до головы грязью. Я должен навести в этом порядок!

Он схватил «Зарю» и начал читать вслух.

– Слышишь? – воскликнул Владимир. – Меня называют Нечаевым. Столько лет со мной работают, а до сих пор меня не знают. Я – и Нечаев! Что у меня с ним общего? Классовая ненависть, вера в спасительность революции, энергия борьбы? Но это есть у Плеханова, Каутского, Бебеля, Лафорже, – ба! – даже у Чернова и Савинкова. Нечаев был бешеным слепцом, бездумно бросавшимся совершать сумасшедшие поступки. О, я не такой! О каждом своем шаге я думал годами и ставлю ногу там, где знаю каждый камень, малейший стебелек травы. Я знаю и могу предвидеть каждое содрогание души российского народа, которого никто не знает и никогда не знал… Лучшее тому доказательство – они меня не понимают!

Крупская тихонько рассмеялась.

– Что тебе пришло в голову? – спросил Ленин.

– Когда-то я читала твою характеристику. Уже не помню, кто писал, что ты самый способный ученик иезуитов, что в тебе совместились пороки и таланты Макиавелли, Талейрана, Наполеона, Бисмарка, Бакунина, Бланки и Нечаева, – сказала она со смехом.

– К такому биографу применимо определение российских попов, которые говорят о глупцах, что они «олухи царя небесного»! – ответил он и принялся весело и громко смеяться.

Это был смех удивительно беззаботный и искренний.

Ленин переехал в Женеву, где открыл газету, и здесь, в пещере «льва» – Плеханова, развязал войну против меньшевиков.

Он назвал их «гнилушками» и «побитыми псами», лающими на собственную тень.

Наконец, написал статью, которая напугала даже Надежду Константиновну.

Ленин доказывал, что меньшевики продались буржуазии.

– Так нельзя писать! – запротестовала Крупская. – Это уже явная клевета! Кто же поверит, что Плеханов, Дейч, Чхеидзе продались? !

Ленин смеялся, глядя на нее, а в глазах его было настолько глубокое презрение к опасениям жены и ее возмущению, что она умолкла и, подавленная, вышла из комнаты.

Социалисты не оставили это обвинение без ответа.

Ленина вызвали на партийный суд.

Он явился спокойный, беззаботный, только в зрачках его запылали насмешливые огоньки.

На вопрос, имел ли он намерение вызвать в широких кругах трудящихся недоверие к партии, он улыбнулся и ответил:

– Я совершенно сознательно использовал такие выражения, чтобы рабочий класс понял мои слова буквально, то есть, что вы куплены буржуазией.

– Но ведь это отвратительная клевета! – воскликнули судьи, вскакивая с мест.

Ленин безразличным взглядом охватил собрание и, пожав плечами, спокойным голосом заявил:

– Борясь с противником, всегда следует использовать слова, вызывающие в толпе самые худшие подозрения. Так я и сделал!

– Где же ваши нравственные принципы? – спросил с возмущением один из судей.

– Кто же это, товарищ, рассказал вам такие бредни, что у меня есть принципы и что я преклоняюсь перед нравственностью? – ответил он вопросом, щуря глаза.

– Существуют незыблемые этические принципы… – начал судья.

Ленин его нетерпеливо перебил:

– Товарищ, не теряйте слов и времени! В моем словаре эти понятия не существуют. Мой принцип – революция; нравственность – революция!.. Вот и все! Для достижения успеха все пути и средства допустимы.

– Даже подделка денег или «одалживание» их у жандармов? – крикнул с места для публики, стуча себя в грудь, какой-то молодой человек. – Что вы на это скажете, товарищ Ульянов?!

Ленин загадочно улыбнулся и произнес мягким, доброжелательным голосом, как будто обращался к ребенку:

– Скажу! Товарищ, нет ли у вас с собой клише банкноты, я бы использовал его для печати во имя партии и революции? А может, у вас есть знакомый жандарм, который хотел бы дать деньги на моего «Пролетария», я охотно возьму?..

Поднялся шум, крики возмущения, проклятия.

Ленин поднял голову и хриплым голосом воскликнул:

– Товарищи! Мне нечего вам больше сказать. Я ухожу и заявляю, что ваш приговор не свяжет мне руки, что я буду поступать так, как этого требует дело революции и партии большевиков, то есть настоящих социалистов, а не лакеев, угождающих либеральным лжецам и демократическим шантажистам!

Однако противники мешали ему в Женеве на каждом шагу. Он даже не мог найти для себя типографию и вынужден был переехать в Париж.

Здесь Ленин и Крупская вели тяжелую жизнь.

В России все спряталось или полегло, удушенное усиливавшейся угрюмой реакцией.

Социалисты или отказывались от своих убеждений и переходили в лагерь легальных либералов, или оплакивали минувшее время надежды, утверждая, что революция умерла на долгие годы, а быть может, навсегда. Никто уже не искал новых путей, и только из далекого Парижа доносился одинокий, но могучий голос:

– Не давайте обмануть себя гробовщикам революции, которую меньшевики и остальные предатели нашего дела называют хаосом. Мы пережили период великой революции не потому, что 17 октября 1905 года был оглашен манифест о Российской конституции, не потому, что буржуазия выступила с протестом против устаревшей формы правления, а потому, исключительно потому, что в Москве вспыхнуло вооруженное восстание рабочих и что перед мировым пролетариатом на один месяц заблистал, как путеводная звезда, Петербургский совет рабочих депутатов. Эхо революции не умрет! Она вскоре возродится, возникнут Советы рабочих, Советы победят!

Эти смелые, озаренные надеждой слова блистали, как далекие молнии. Для одних они были последними отголосками прошедшей бури, для других – зажигаемыми для страха фальшивыми огнями, для остальных же, а таких в России оставалось все меньше, звучали они, словно живые слова Евангелия, которое некогда, в мрачную эпоху преследования христиан, тайком проповедовали апостолы и их ученики, поддерживая и укрепляя веру преследуемых, замученных, охваченных тревогой, не знавших своей судьбы последователей дорогой и единственной для них правды.

Тем временем расколотая и почти уничтоженная партия не могла обеспечивать своего вождя и пророка денежными средствами.

Приходящих из России мелких сумм было недостаточно для содержания Ленина, Крупской, Зиновьева и Каменева, а большая часть помощи тем временем шла на печатание газеты «Социал-демократ», в которой выдвигались лозунги надежды и призывы к бдительности, чтобы не упустить подходящий для поднятия красного знамени момент.

Это были годы голода и крайней нужды.

Ленин, питаясь черным кофе и хлебом, целые дни проводил в Национальной библиотеке и работал над рядом книг, которые впоследствии должны были стать библией новой секты революционного пролетариата.

Он не обращал уже никакого внимания на нападки социалистов из других лагерей, на их насмешки и оскорбления. Он работал, не павший духом, не сломленный в своей вере в грядущий рассвет новой революции.

Откуда эта вера и уверенность, что придут другие времена, когда слои трудящихся устремятся к своей цели – не раз спрашивал его Каменев.

Такой же вопрос читал Ленин в глазах Крупской и Зиновьева.

Он поднимал голову, прислушивался, внимательный и хищный.

Казалось, что это дикий зверь принюхивается и поджидает, чуя приближающуюся добычу.

Он щурил раскосые глаза, потирал руки и проникновенно шептал:

– Великая война неизбежна… Я ощущаю ее всеми фибрами души. Слышу ее тяжелую поступь, а с каждым днем шаги ее все громче, все ближе и тверже. Наступает наше время. Час окончательной схватки и победы!

Больше он не говорил. Больной, бледный, голодный, в порванной одежде он бежал в библиотеку, читал, писал, как будто опасался, что не успеет вовремя закончить работу, потому что с минуты на минуту надо будет приступать к действиям, к борьбе, для которой он – нищий, убогий эмигрант – скупо собирал, систематизировал и оживлял лозунги, составлял «священную книгу» новой веры, боевое оружие и орудие уничтожения вражеской крепости.

После тяжких лет притеснений начала просыпаться совесть угнетенного российского народа. На далекой сибирской Лене эксплуатация и издевательства капитала довели до восстания рабочих в золотых рудниках.

Эхо жандармских выстрелов по беззащитным людям понесло угрюмую, дразнящую весть над безбрежными российскими равнинами.

Ответом на нее стало брожение в фабричной среде, в кругах интеллигенции, в Государственной Думе, в российской и заграничной прессе.

Правительство испугалось, и революционная стихия немедленно заняла новые позиции. В Петербурге и Москве появились легальные, хотя и радикальные, издания – «Звезда», «Правда» и «Мысль».

Ленин выплеснул целый поток своих статей.

Он поднимал в товарищах угасающую веру в возможность социальной революции, пробуждал отвращение к парламентаризму, приводил новые обвинения, осуждающие противников, и утверждал, что западный социализм прогнил вместе с легализмом социал-демократов.

Он дерзко бросал в лицо всему миру перчатку, заявляя, что только российский революционный пролетариат обладает силой, чтобы разрушить устаревшее, тонущее в маразме общество и вывести человечество на путь настоящего прогресса, идя во главе трудящихся всех рас и народов.

В этот период оживления партия потребовала от Ленина, чтобы он поселился вблизи российской границы. Ей постоянно нужны были его советы и указания.

Немедленно покинув Париж, он переехал пока что в Прагу.

Сюда ежедневно прибывали товарищи из Петербурга и Москвы. С этого момента его связь с Россией не прерывалась. Ленин вновь объединил и увеличил ряды партии, руководил газетой «Правда», в которой размещал статьи, откликавшиеся на все события, он готовил также речи для наиболее отважного депутата Государственной Думы товарища Малиновского.

Ленин помолодел. Из него выплескивался неисчерпаемый запас сил. Он не ел и не спал, советуясь с гостями, работая за письменным столом, рассылая личные письма, циркуляры и коммюнике.

Он вновь становился вождем.

Товарищи думали, что он руководит партией исходя из настоящих потребностей. Однако Ленин готовил партию для великих свершений, твердо веря и чувствуя, что давно ожидаемый момент приближается стремительно и неумолимо.

В это время Ленин созвал в чешской Праге съезд партии, чтобы обсудить на нем тактику действий на текущий политический момент.

Перед началом заседания он получил зашифрованное письмо. Прочитал его и загадочно улыбнулся.

На съезде к нему подошел незнакомец и, присмотревшись к нему с подозрением, произнес:

– Я счастлив познакомиться с вами, товарищ! Я делегат от социалистических левых в Государственной Думе. Я выступал с написанными вами речами…