Текст книги "Ленин"

Автор книги: Антоний Фердинанд Оссендовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Он закончил и тяжело вздохнул.

Ленин больше не слушал мужика и не разговаривал с ним. Он думал над делами, несравнимо более важными, чем судьба невежественного, никому не нужного крестьянина.

В мыслях он составлял план безошибочной атаки на второй Интернационал.

Наконец работа была завершена в самых мельчайших подробностях, и он начал прислушиваться к тому, о чем говорит лежащий на нарах мужик. Бедняга, наверное, чувствовал непреодолимую потребность излить волновавшие его мысли. Он говорил без перерыва, перескакивая с предмета на предмет.

Однажды утром к нему пришел патруль и отвел в суд.

Мужик вернулся под вечер. Он был спокойный и удивительно безмятежный. Его глаза горели необычным блеском, а с просветленного лица лучилась радость.

– Ну, как там ваше дело? – спросил его Ленин безразлично.

– Закончено… – ответил тот, легко улыбаясь.

– Вижу, что все прошло хорошо? – сказал Владимир. – Вас отпускают?

– Смертный приговор…

Ленин вздрогнул и поднял на него недоумевающие глаза. Он не заметил ни малейшего волнения и беспокойства на загоревшем, исполосованном глубокими, словно борозды, морщинами лице мужика.

Тот стоял выпрямившись и пальцами расчесывал рыжеватую, падающую на грудь бороду.

Улыбнулся с каким-то удивительным выражением на лице и тихо спросил:

– В Бога и Сына Божьего веришь?

– Бога я не знаю, а Иисуса из Назарета уважаю, за то что напустил страху могущественным и несправедливым, – ответил Ленин с вынужденным смехом.

– Бога знать никто не может, Его надо чувствовать! Глубоко, брат, спрятался Он в человеке… ой, глубоко! А человек – это сильная, мощная вещь… Через его скорлупу даже Богу нелегко пробраться!

Он подумал минутку и добавил:

– Хорошо то, что Христа уважаешь… хвалю!..

– За что? – спросил Ленин, удивляясь самому себе, что поддерживает разговор о совершенно чуждых для себя понятиях.

– За то, что чувствуешь в самом убогом человеке сияющего Бога!.. Сын нищей девственницы, о которой соседи наверняка говорили друг другу отвратительные, пошлые вещи, и вдруг – Сын Божий! Никто не знал, почему он Сын Божий, сам Он тоже не мог этого объяснить, но верил в это и другие поверили, и верят уже сколько веков… Происходит так потому, что каждый человек – Сын Божий, брат Христа…

– И Спаситель, которому невежественные, поддавшиеся уговорам попов люди возносят молитвы! – добавил со злым смехом Ленин.

– Нет, мил человек, нет! Спаситель был один… А знаешь почему?

– Ты говоришь как хорошо начитанный монах… – заметил Владимир.

– Какой я начитанный?! – возразил, пожимая худыми плечами, мужик. – Когда меня лишили пашни, бродяжничал я долгие годы, жил в монастырях, работая за кусок хлеба, любил с учеными монахами поговорить…

– Так это они научили тебя церковным бредням? – встрял с вопросом Ленин.

Мужик отрицательно покачал головой и прошептал:

– Нет! Не они. Правду я узнал от одного отшельника, скрывающегося в лесах при Каме.

– Так ты сектант?

– Нет! – запротестовал крестьянин. – Я искал у них правды, покоя, радости – ничего не нашел. Только обман!..

– Еще бы! – воскликнул Ленин. – Однако ты не сказал, почему считаешь Иисуса настоящим Сыном Божьим?

Мужик сел на нарах и, подпирая голову рукой, сказал:

– Потому, что обладал он смелостью созидания… Божественной смелостью, потому что среди лжи и обмана устанавливал правду, нищих, крестьян, рыбаков назначил апостолами; воскрешал умерших, а потом заповедовал: «Не судите!»

– Не понимаю… – признался Ленин, глядя с интересом на товарища.

– Это же просто! – ответил мужик, коснувшись его плеча. – Послушай! Бог не является Богом только потому, что остается на небе сам по себе, всемогущим, всезнающим, бессмертным Творцом. Нет! Он такой потому, что вместе с ним могуществом, знаниями и даром созидания обладают архангелы, ангелы, злые духи и слабые люди. У каждого из них своя судьба и свое предначертание… что-то вроде срока и заданной для исполнения работы. Христос первый и единственный понял это. Он не думал, что страдает только Он сам, терпит зной, притеснения и муки, радуется и плачет; он знал, что любой человек точно также, а может, будучи слабее, страдает еще больше, а радуется еще глубже. Христос познавал, принимал, любил, уважал и явную грешницу, и Марию, и Марту, и Иуду, и Иоанна-Апостола, и римского цесаря. «Не судите!» – учил он, только не добавил: «загляните в каждое сердце, в каждую душу!..»

– Почему же не добавил? – спросил Ленин.

– Потому что тогда время еще не пришло, – прошептал мужик. – Люди еще грех первородный не искупили… Они должны были пройти крестный путь, который указал им Христос, наш Спаситель.

Слушая странного товарища по камере, Ленин вспомнил деревенского нищего, «Ксенофонта в железе», и радостно улыбнулся. Мужик, заметив это, обрадовался.

Стал говорить громче и смелее:

– Мы должны пройти через господство Антихриста и его соблазны. Божьей волею придет он как второй сын Божий; предшествовать ему будут войны, бунты, мор, болезни и преступления. Тогда люди начнут познавать друг друга, объединяться для борьбы и защиты, как солдаты, ставя над собой вождей, создавая отряды, полки, армии, и – выживут! Те, которые не примут слов Спасителя, как стадо одержимых дьяволом вепрей, бросятся в море и бездна поглотит их. Остальные создадут на земле «святой град», «Небесный Иерусалим»…

– В «святой» России? – спросил Ленин.

– Эх! Что значит в таком деле Россия?! Мелкое зернышко песка, капля в море! – ответил мужик. – Россия может погибнуть, но мы – народ – будем нести правду всем остальным народам! Мы дадим им эту правду!

– Мы! – рассмеялся Ленин. – Русская правда?

– А какая еще? – удивился крестьянин. – Скажи, кто еще способен на это?! Остальные народы живут в достатке и высокомерии, думают, что они ровня могущественным ангелам. Нет! Из наших темных лесов, из наших степей, где вокруг небо соединяется с землей, из наших курных, крытых соломой изб, из наших тюрем, где цепями звенят невинные, темные люди, – оттуда придет она, светлая, могучая Правда! Только мы, люди от сохи, молота и оков, обладаем смелостью созидания. У нас достаточно места, неисчерпаемый запас сил, у себя мы не находим никакого занятия, мы рабочие мира… Только свистни – построим дворец или святыню, которую никто до сих пор не видел!

Он замолчал и смотрел на Ленина неподвижным взглядом.

Владимир спросил уже совершенно серьезно:

– Как же темные люди от сохи и курной избы будут строить и созидать? Ведь они не сумеют?

– Не бойся, мил человек! Ходят по нашей земле убогие, невежественные, но ходят и святые, мудрости исполненные… Они нас научат, не бойся! Бог – не только для червей убогих, но и для орлов с широкими могучими крыльями… Всем светит одно солнце – Божья Правда!

– Я не вижу даже зарева этого солнца, – проворчал Ленин.

– Ты не видишь, милый, а другие уже видят и тут и там… Я увидел ее перед собой в этот, последний день жизни… и рад, что дано было мне увидеть ее – лучезарную, как заря! Счастье это великое!

Мужик задумался и замолчал.

Ленин внимательно присматривался к нему. Постепенно осознавал сущность русской души – максимализм стремлений: или все, или ничего; мистическая вера в возможность основания на земле «Небесного Иерусалима»; таинственная убежденность о мессианстве народа и вечная тоска, ощущение ответственности и страданий за судьбы всего человечества от края до края земли, без самолюбия, без любви к собственной отчизне, приносимой, как жертвенного ягненка, на алтарь Божественной Правды во имя всех-всех, во всем мире, а может и дальше, до границ самых далеких, едва различаемых на небе звезд и светящихся туманностей.

Мужик не притронулся к принесенной еде.

Он стоял на коленях, обратив лицо на восток, размашисто крестился и бил поклоны, ударяя лбом в доски нар.

После полуночи заключенных разбудили. Охранник и солдат со штыком вывели мужика. Он уходил молча, сосредоточенный, радостный.

Ленин долго прислушивался, но товарищ не вернулся.

С утра он узнал, что приговор был приведен в исполнение.

Владимир до скрипа стиснул зубы и громко прохрипел:

Говоришь: «Не судите»! Тебя тем временем осудили и казнили? О, я буду судить без жалости, без сожаления… карать буду всей мощью моей ненависти и боли!

Новый день принес смерть невежественному простаку, верившему в возникновение «святого града», в котором люди не будут судить людей, и – свобода – для человека с дерзким, богатым разумом, в котором уже прозвучал приговор без милосердия и пылала жажда наказания, исполненного мстительной рукой.

Глава XV

Наступило лето 1915 года.

Из маленького домика с висящей над дверями вывеской убогого ресторанчика «Puits de Jacob» вышел невысокий, сбитый человек, с желтым лицом и темными раскосыми глазами.

Он посмотрел на лазурное небо и пошел в сторону парка Belvoir, улыбаясь голубой, мерцающей ослепительным блеском поверхности Цюрихского озера.

Он встал на берегу и смотрел на проходившую публику злым, угрюмым взглядом, на нарядных женщин, одетых в белые брюки и спортивные рубашки мужчин, группки веселых, счастливых детей.

Дуги его монгольских бровей хмурились, сжатые губы то и дело подрагивали, что-то беззвучно шепча.

Вдруг он радостно и по-дружески улыбнулся.

В светлой одежде и мягкой шляпе шел пружинистым шагом, слегка покачивая сильными бедрами, высокий, атлетически сложенный человек.

– Хелло, мистер Ленин! – крикнул он издалека, и на бритом, загоревшем от солнца и ветра лице расцвела добрая, почти детская улыбка.

Глядя стальными глазами, в которых мигали искорки веселья и легкой иронии, он размашисто потряс руку Ленина и похлопал его по плечу.

– Ну что ж, едем? – спросил он, набивая трубку.

– А как же! – ответил Владимир. – Сегодня у меня исключительно свободный день. Я хочу провести его приятно и с пользой, мистер… Кинг.

– Вы всегда спотыкаетесь на моей фамилии! – рассмеялся американец.

– Должен признаться, что через мое горло оно не проходит слишком легко! – согласился Ленин. – Надо же было каким-то злым духам нашептать вашим предкам такую ужасную фамилию! Кинг? Король! Подумать только!

Американец прыснул со смеху.

– Старики не знали, что у их блудного потомка будет такой радикальный знакомый, – воскликнул он, пуская густые клубы дыма. – Сегодня поедем на Утокульм. Страшная жара, мы наверняка никого там не встретим. Только я опасаюсь, что вам, мистер Ленин, будет жарко в этой темной одежде.

– Вовсе нет! – весело ответил Владимир. – Так как у меня есть только один костюм, то сегодня, надевая его, я приказал, чтобы он был продуваемым и легким, как греческий хитон!

Кинг снова окружил себя дымом и громко рассмеялся.

Зубастая электрическая канатная дорога завезла их на самую вершину. С железной веранды отеля они окинули взглядом развернувшийся внизу пейзаж.

Бело-желтое пятно Цюриха, похожего на холмик крота на берегу голубого озера, зеленая долина Лиммату, горные, искрящиеся ледниками хребты: Альпы-Саентис, Юра, над которыми величественно и грозно возвышали свои одетые в облачные тюрбаны пики Юнгфрау, Стокгорн, а дальше Риги, Пилат, едва вырисовывающиеся в тумане Фельдберг, вулканические конусы Егау и мутное, далекое зеркало озера Тун.

Они молчали, засмотревшись на необъятную для взгляда, великолепную палитру великого мастера – природы.

Мистер Кинг вздохнул и тихо сказал:

– У нас в Соединенных Штатах уже нет таких пейзажей! Земля повсюду рассечена железными дорогами, горизонт заслоняет дым фабрик, шахт, электростанций. Я должен раз в пять лет приезжать сюда, чтобы отдохнуть от бешеной американской жизни. Я привожу сюда своих сыновей, пускай учатся любить природу и понимать, что ее вековой труд и энергия более совершенны, нежели человеческие усилия!

Ленин загадочно усмехнулся.

Когда американец замолчал, он сказал насмешливым голосом:

– А я, глядя на эту такую спокойную, умиротворяющую, счастливую панораму, вижу вдали, вон там – за Туном пустые, голые просторы России, никем не заселенные горы, вьющиеся болотистые дороги, протоптанные миллионами звенящих кандалами людей! Они бредут сейчас с низко опущенными головами, сгорбленные, прибитые к земле секущим их кнутом царя в тюрьму, церковь или могилу. Если бы у меня были сыновья, я привез бы их сюда, а они бы выкрикнули с ненавистью: «Справедливости! Мести! Новую жизнь!»

Американец немного задумался и сказал тихим, серьезным голосом:

– Весь день я вчера думал о ваших взглядах и идеях. Они меня озадачили… Однако я пришел к убеждению, что вы мечтатель, утопист. Нельзя ведь с Утокульма одним прыжком перескочить на вершину Риги? Для этого понадобился бы самолет или канатная дорога, как над Ниагарой или в ущельях Скалистых гор!

Ленин ничего не ответил. Он стоял, заглядевшись на Юнгфрау, которую все больше окутывали густые лоскуты мягких серебристых облаков.

– Пойдемте выше, на самый пик! – предложил мистер Кинг.

Ленин молча кивнул головой. Они шли по узкой каменной тропке, среди скальных груд и мелких кустиков рододендрона, цепляющихся корнями за щели и сыпучие песчаные кочки.

Наконец, они пришли и сели на камнях.

Под ними растянулся зубастый хребет Альбис, а над ними плыли белесые полосы и обрывки облаков. Мистер Кинг посмотрел на Ленина и сказал:

– Я думал о нашем вчерашнем разговоре и пришел к убеждению что ваш план создания человека-машины и общества-машины нереален. Всегда найдутся индивидуумы настолько выдающиеся, что для них не будет места ни в каком сборном механизме. Если вы разместите таких людей в системе, они помимо собственной воли разрушат ее, взорвут, остановят гармоничное движение, направляемые собственной индивидуальной волей. Это люди, которые на голову выше, чем толпа.

– Общество укоротит свое туловище на одну такую голову, ведь власть и закон принадлежат подавляющему большинству, – возразил Ленин спокойно.

– Но эта голова наверняка принадлежала гению, – заметил американец.

– Толпа обладает коллективным гением, и этого должно быть достаточно.

– История, кажется, не знает таких случаев, – пожал плечами мистер Кинг. – Гении приходят на свет почти всегда с анархичными характерами – в смысле неподчинения правилам масс; гениальные головы ведут за собой толпы, а не наоборот.

Ленин молчал. Американец взглянул на него и добавил:

– Этапы прогресса… исторические эпохи в жизни народов – это биографии гениев в различных сферах деятельности.

Ленин все еще молчал.

Пыхтя трубкой и легко раскачиваясь на камне, мистер Кинг говорил:

– В области материалистических взглядов Америка опередила все остальные страны. Пришла она к этому путем поддержки выдающихся личностей. Мы имеем целые династии наследуемых индивидуальных способностей, граничащих с гением. Следует помнить, что вышли они из самых низких, иногда самых нищих слоев общества. Это противоречит вашему утверждению, мистер Ленин, что только наследственная буржуазия способна угнетать более слабых. Вы можете не знать, какие мысли рождаются в умах потомков пастухов, уличных продавцов газет, мелких торговцев, обычных матросов, иногда – уголовных преступников!

Ленин поднял голову и внимательно слушал.

– Они думают, как превратить пустыню в плантацию хлопка. У них есть разработанные планы и сметы мощных плотин на Миссисипи и ее притоках; знания о повышении урожайности почвы при помощи электрического тока высокого напряжения; они мечтают о замене человеческих рук тракторами в сельском хозяйстве, а в промышленности – сложными, точными машинами, приводимыми в действие электричеством, которое в неограниченном количестве доставят водопады, бурные реки, ветер и разбивающие о берег морские волны; они убеждены, что вскоре оставят угольные шахты, где в поте лица и с опасностью для жизни работают, как рабы, люди разного цвета кожи. Все заменит электричество! Оно обеспечит нас теплом, светом и силой. Исчезнут толпы рабочих, прекратится их тяжелый труд и перестанет существовать покоренный простор. Электрическая энергия и химия станут кормилицами и служанками человечества. Ба! Один из моих коллег – инженер-химик, как и я, утверждает, что через 50 лет химия будет производить волокно для одежды, синтетическую пищу, а в сочетании с электричеством и биологией – волшебную панацею для борьбы со смертью! Мой знакомый агроном, разрабатывает систему сельского хозяйства под землей на случай охлаждения земной поверхности… Другой биолог опять же работает над урегулированием плодовитости мух и над созданием мужских и женских особей, носясь с мыслью об искусственном воспитании гениев, пока… среди насекомых и ящериц!

Ленин сидел заслушавшись. Глаза его были широко открыты, полны блеска. Он впитывал каждое слово.

Заметив интерес русского, американец продолжал:

– В других областях практических знаний кипит не менее напряженная работа! Сейчас мы вербуем самые способные человеческие кадры для принятия и развития определенных научных и технических доктрин; мы формируем армию высококвалифицированных рабочих с абсолютно гармоничным сочетанием профессионализма с физиологическими и психологическими рефлексами; мы проектируем создание специальной организации для рационального расходования времени, чтобы ни одно мгновение не было потрачено без пользы.

– Как это восхитительно! – воскрикнул Ленин.

– Очень восхитительно, но и очень опасно, дорогой мой! – заметил мистер Кинг. – Я задам вам несколько вопросов, которые объяснят мои опасения. Не грозит ли человечеству опасность, что на почве подобных экспериментов появится человек, интеллектуально необычно могущественный, и подчинит всех своей воле, направленной, быть может, на самое ужасное угнетение? Не станет ли создание армии самых талантливых, наиболее приспособленных рабочих началом существования нового привилегированного класса и не вырастет ли в результате этого между общественными слоями еще более глубокая пропасть? Не вызовет ли это взрыва ненависти, революции, войны? Наконец, что мы сделаем с миллионами рядовых обычных рабочих, систематически выбрасываемых за борт государственной жизни машинами безжизненными и машинами живыми и думающими, каковыми и будут специалисты, отобранные в результате точных научных исследований?

Ленин не отвечал долго. На его лбу двигались морщины, приспущенные веки дрожали.

– Рядовые должны восстать, – прошипел он, – перебить избыток людей-машин, а нужных удерживать железной рукой, насилием, террором заставить их служить всему обществу, которое будет контролировать и справедливо распределять продукты производства.

Американец издевательски рассмеялся.

– Уничтожение высшей формы цивилизации в интересах пассивной и невежественной толпы? Возврат к устаревшим методам хозяйствования? – спросил он.

– О нет! – взорвался Ленин. – Пролетариат способен на большую изобретательность в области ужасающего террора! Он способен заставить специалистов трудиться исчерпывающе, добросовестно и прогрессивно. Кроме того, как муравейник, начнет он производить строго необходимые кадры специалистов во всех областях. Это будет следующим этапом работы биологов и психологов.

Мистер Кинг широко открыл недоумевающие глаза.

– Хорошо! – воскликнул он. – Одной ногой вы забрели в мрачное средневековье с его насилием и принуждением, а другой – в страну далеких фантастических веков! Вам не удастся построить ни одного, ни другого!

– Посмотрим! – прошипел Ленин и стиснул зубы.

– Не посмотрим! – возразил американец.

– Страх за жизнь и твердая, немилосердная рука могут творить чудеса! – прошептал Ленин.

– Чудеса – нет! Преступления – да! – прозвучал твердый ответ.

После этих, высказанных с возмущением слов американец встал и, не глядя на Ленина, произнес:

– Я думал, что вы стремитесь к революции, чтобы потрясти прагматичный, мещанский мир и проложить путь духу… Я так думал… Вы тем временем мечтаете о бандитизме в глобальном масштабе. Это ужасно!

– Для вас, мистер Кинг, который приезжает раз в пять лет отдохнуть в Швейцарию, нафаршированный долларами! – воскликнул Ленин, с ненавистью глядя на мощную фигуру американца. – Но таких, как вы, в мире живет, скажем, миллион, остальные же – тысяча семьсот миллионов не имеют такой элегантной одежды и даже десяти долларов на следующий день и голодают. Вы понимаете? Голодают! Наша русская пословица говорит: «Соловья баснями не накормишь!» Дух! Человек долларов осмеливается рассуждать о духе!

Он смеялся дерзким, бессовестным, злым взглядом маленьких черных глаз, всматриваясь в черствое лицо недоумевающего и возмущенного американца.

Мистер Кинг молча кивнул и ушел.

Ленин остался, чернея на камне, как большая, мрачная птица. Он смотрел вниз, на раскинувшиеся в разные стороны долины, на квадраты виноградников и полей, на блестящие нити стальных рельсов, на серые пятна деревень, городков, на блестящие купола и кресты Цюриха, на поверхность спокойного озера, которое лежало внизу, как пластинка из ляпис-лазури.

Он не видел ничего. Его взгляд пронзал туманные испарения, собирающиеся на востоке тучи и бежал дальше и дальше…

Он надеялся увидеть убогие загоны российских крестьян – и не узнал их.

Там передвигались огромные тракторы, движимые электричеством и заменяющие труд тысяч истекавших потом, измученных крестьян и коней, натужно тянущих плуги.

Дымили трубы сотен электростанций и несметных фабрик; в опрятных деревенских домиках ярко светились окна.

Празднично одетые рабочие, с чистыми руками и спокойными лицами возвращались домой без спешки и радости. Все они были похожи друг на друга, как близнецы, в одинаковой одежде, с одинаковыми выражениями лиц и идентичными движениями.

Ленин понял, что эти люди-призраки – машины, обладающие гармонией движения и ужасной коллективной силой, но лишенные страсти.

– Счастливы ли эти люди? – промелькнула внезапная мысль.

– Они спокойны, – пришел ответ.

Ленин все смотрел, вонзая взгляд в далекий, туманный горизонт.

На площадях городков и поселений – там, где стояли когда-то божественные святыни, были теперь театры, музеи и школы.

До Ленина не долетал, хотя он напрягал слух, ни звон кандалов, ни стонущие, рабские завывания:

– О-ей! О-ей!

Почти дрожа от страха, что увидит страшное зрелище, искал он везде бездумное лицо лежащей в гробу Настьки, с заострившимся носом и неприкрытым глазом, по которому бегала черная муха.

Он не слышал заклинаний старой знахарки Анны, бьющей беременную девушку доской по животу.

Не мог он отыскать ни взбешенного от усталости великана-бурлака, с покрытой язвами грудью, ни немую пастушку, обтягивающую на себе юбку и чешущую подмышки…

Все, что волновало и переполняло его душу ненавистью, исчезло

Над безбрежным простором, словно шорох легкого доброго ветра, неслись успокаивающие слова:

Равенство… Счастье…

Он внезапно очнулся от громких голосов проходившей мимо группы туристов. До Ленина долетел обрывок предложения:

– Социалисты оказались хорошими патриотами…

Видение исчезло. Суровая правда насмешливо заглянула в раскосые, черные и пронзительные глаза.

Он сорвался с места и почти бежал к канатной дороге, чтобы быстрее добраться до города и писать, бросать миру горячие, понятные слова мести, простые, но дерзкие призывы к борьбе за то, что награбили, присвоили себе влиятельные, богатые, могущественные, безразлично шагающие по уставшим телам миллионов, сотен миллионов людей трудящихся в поте лица, без отдыха, без надежды.

– Я несу вам освобождение! – шептал он горячо. – Пойдите за мной, и слово надежды обратится в дело!

С вершины Утокульма он вернулся другим человеком.

Он жил только ненавистью, из ненависти черпал пламенность своих мыслей и силу слов, от ненависти чертил он путь любви к стонущему человечеству и вновь утверждал, что приведет его к цели – простой и лучезарной, орошенной из животворного кровавого источника, закаленной и выкованной в огне мести за века угнетения.

– Не судите! – долетал до него время от времени шепот казненного в австрийской тюрьме крестьянина.

Он вздрагивал и в душе отвечал:

– Глупая, невежественная, рабская скотина!

На короткое время он оторвался от своих мыслей, как густой туман, окружающих его. Он чувствовал себя больным и переутомленным. Собственно говоря, он считал необходимым на определенное время исчезать с глаз швейцарского правительства. Въезжая в свободную страну, он подписал обязательство, что не будет нарушать спокойствие.

Физически он его и не нарушал, но его полемичные статьи, перепечатываемые в швейцарских социалистических изданиях, обеспокоили общественное мнение и власти. К нему стали присматриваться внимательнее, следить за каждым его шагом. В этом ощущалось влияние политических агентов России и союзников.

Он решил уехать, воспользовавшись приглашением живущего на Капри писателя Максима Горького.

Однажды он исчез бесследно, предварительно договорившись по переписке с итальянскими социалистами Нитти и Сератти.

Он застал Горького больным и подавленным.

Огромный, неуклюжий человек с тяжелым, грубо вытесанным лицом, со строгими думающими глазами, радостно встретил маленького, подвижного приятеля, который, засунув руки в карманы брюк и задрав голову, сверлил его проницательными зрачками и говорил, будто бы самому себе:

– Плохо! Черт побери – плохо! Кожа землянистая, глаза подпухшие, губы бледные, лицо без признаков жизни! Как так можно? Талант надо оберегать, потому что такой встречается не часто… Я болтаю и болтаю, а он, как тот кот в басне Крылова: «слушает да ест», правда, кажется, какие-то таблетки, но в любом случае, чем-то закусывает!..

Оба громко и по-дружески смеялись.

Они провели вместе несколько дней.

Обычно рано утром они садились в барку старого рыбака Джованно Спарадо и, качаясь на спокойных волнах лазурного моря, судачили тихими голосами обо всем и ни о чем, что умеют делать только настоящие русские, нанизывая на одну нить совершенно разные мысли и впечатления. Но продолжалось это обычно не долго.

Ленина отрезвляло совершенно случайное слово.

Он внезапно щурил глаза. Тогда он не видел белых и розовых рыбацких парусов, прозрачных сапфировых волн; серебристых, словно летящие лебеди, облаков; парящих чаек; далекого дыма пароходов; цветами и зеленью покрытых обрывистых разноцветных скал Капри. Перед его глазами вставали ряды партийных товарищей, в шуме и панике разыскивающих вождя, а рядом другие толпы – вооруженные, гневные, бегущие в атаку.

– Проклятие! – шептал Ленин и сжимал кулаки.

Горький почти со слезами в глазах говорил об ужасных поражениях, которые несла Россия на полях битвы, о сотнях тысяч убитых крестьян.

– Сколько слез течет теперь по деревням нашим! – говорил он, заламывая руки. – Сколько стонов и криков отчаяния слышат наши убогие хаты!

Ленин смотрел на него твердым взглядом и отвечал:

– Пусть так и будет! Много людей гнездится в этих хатах. На сто войн хватит… Всех не убьют! А пока это вода на нашу мельницу… Пускай-ка еще голод наступит и прижмет хорошенько! Революция созреет, как чирей. Только дотронься – и лопнет! Ха-ха! За эту кровь крестьян и рабочих мы прольем целое море крови врагов и убийц наших!

ЛЕНИН В ЭМИГРАЦИИ

Старый рыбак, которому нравился беззаботный, искренний смех Владимира, в такие минуты с беспокойством и опасением прислушивался к хриплым, глухим звукам его речи.

– Но это страшно! – ужаснулся Горький. – Революция путем такого человекоубийства невинных, измученных, раздавленных людей! Нет! Нет!

Ленин хмурил монгольские брови и говорил:

– Только глупец боится окропить меч кровью, если взял меч в руки и знает для чего он ему! Для революции нет слишком больших жертв, верь мне, Алексей Максимович! Помни, что мы сыновья бунта народа нашего. Пускай же враги наши помогут этот бунт разжечь и поднять его, как красную волну, под самые облака!

– Это ужасная правда! – прошептал писатель.

– Ужасная? – рассмеялся Ленин. – И это говоришь ты? Максим Горький? Человек, который вышел из самого темного, наиболее угнетенного слоя народа? Ты – знаток души бездомного босяка, ненавидящей публичной девки, взбунтовавшихся крестьянина и рабочего, пробуждающихся революционными мыслями?! Постыдись! Мы переживаем железные времена! На сегодня не дано гладить людей по головке. Руки наши тяжело опадают, чтобы разбивать черепа, чтобы немилосердно ломать кости!

Он замолчал и сейчас же добавил:

– Нашим наивысшим желанием стало уничтожение всякого насилия! Красивое, трудное задание!.. Путем насилия и угнетения мы идем к его выполнению. Другого пути нет, потому что человек способен создавать идеальные вещи и понятия в любое время! Нужны были века рабства, чтобы родился бунт, пройдут десятилетия нового угнетения и господства железной руки, пока из бунта родится настоящая свобода, которая есть ничто другое, как только равенство…

Горький промолчал.

Ему не хотелось бросать горечь сомнений в душу друга, говорящего с таким глубоким, сильным, обезоруживающим убеждением. Великий писатель понимал, что Ленин в этот момент говорил не с ним, гигантом мысли и чувств, а с толпами несчастных, слепо мечтавших о равенстве, с невежественными нищими, которых намеревался вести к далекой цели, спрятанной в зловещей мгле.

Он молчал.

Вскоре Ленин получил письмо от жены. Она сообщала ему об ожидаемом в Швейцарии социалистическом конгрессе.

Не задерживаясь ни на минуту, он попрощался с писателем, знакомыми рыбаками, партнерами по шахматам и вернулся в Цюрих.

Он вовремя прибыл в Циммервальд, Кентхал и Кинтал, где с ненавистью в глазах и голосе спорил с вождями европейского социализма: Ледебуром, Саррати, Раковским, Ладзари, Бризоном, Мерингом, Геглюндом, Гортером; он боролся с ними, оскорбляя, бросая тяжкие подозрения, отнимая привлекательность и достоинство, выставляя на смех; он вызывал возмущение толпы и крики ненависти; обвинял в предательстве и трусости; клеветал; недобросовестно спекулировал словами противников; говорил простым, твердым, иногда слишком крепким стилем, пользовался острой, как лезвие меча, логикой; он неустанно повторял главную мысль; заставлял слушателей принять его предложение; лишал их свободы выбора; обращался к ним голосом хриплым, глухим, без тени пафоса, но движениями рук, головы и всего тела, грозным или добрым, ироничным выражением лица, проницательным взглядом маленьких, внимательных глаз он разбивал вражеские ряды, отрывая от них все новых и новых сторонников. Шаг за шагом, словно в штыковой атаке, он прокладывал себе путь и, затронув инстинкты собравшихся рядовых партийных товарищей, вбивал им в мозги свою формулу о замене империалистической войны на войну гражданскую против правительств и капитализма.

Не обращая внимания на обвинения, что предает родину, он бросался дерзкими, страшными словами, что Россия может погибнуть, лишь бы только состоялась социальная революция, и одним махом основал фундамент для третьего Интернационала.