Текст книги "Ленин"

Автор книги: Антоний Фердинанд Оссендовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава V

Перед Рождеством господин Ульянов пошел на повышение, став директором над всеми народными школами. Исполнение новых обязанностей он начал с объезда учебных заведений губернии. Володю, у которого были рождественские каникулы, он взял с собой.

Они путешествовали на почтовых санях, иногда попадая в очень редко навещаемые места, где среди лесов притаились поселения без церквей, школ, врачей и властей.

Из лекций Остапова Владимир помнил, что вся Казанская губерния была когда-то могущественным, высокоцивилизованным болгарским государством, от которого не осталось ничего, кроме названия реки Волги. В XIII веке в эти края наведались татары, гнавшие перед собой несчетные племена, поднятые идущей из глубин Азии монгольской волной. Остатки той орды и встречались теперь на пути Володи; рядом с татарами и русскими крестьянами жили вотяки, мещеряки, черемисы, чуваши и мордва.

Погрязший в невежестве муравейник людей, отличавшихся друг от друга одеждой, языком, верой, обычаями и первобытными, иногда мрачными и кровавыми предрассудками.

Между поселениями туземцев, принадлежащих к различным племенам, царила постоянная вражда.

Русские с презрением смотрели на бывших захватчиков, называя их «татарвой» или «белоглазой чудью»; те, со своей стороны, платили им холодной ненавистью. Одинокий татарин или вотяк не могли без опаски пройти по русской деревне; мужик-великоросс не отважился бы без товарищей проехать через деревню чувашей или черемисов.

Скандалы и драки возникали даже на выходе из церкви по окончании богослужения или в школе между детьми.

Владимир стал свидетелем очень интересного и поучительного зрелища.

Они остановились на привал в маленькой деревеньке, чтобы перекусить и сменить коней.

Мальчик пошел к реке, где толпились люди. Они сбегались на середину реки из двух лежавших на противоположных берегах деревень.

Над обрывом стояла толпа баб и детей. Женщины рассказали Володе, что две разделенные рекой деревни издавна не могут поделить лужайку на острове и теперь решили поставить точку в этом споре всеобщим побоищем.

Вначале звучали отвратительные оскорбления и проклятия. После этого в бой вступили маленькие мальчишки, за ними – подростки; однако продолжалось это недолго, так как мелюзгу разогнали толпы бросившихся в круговорот битвы молодых и старых мужиков.

Бойцы были вооружены камнями и толстыми ремнями, намотанными на кулаки, как у древних гладиаторов. Самые здоровые мужики, от которых зависела окончательная победа, размахивали длинными и тяжелыми жердями и даже снятыми с телег оглоблями. Драка продолжалась недолго, так как жители вотяцкой деревни отступили перед молодецким натиском татар с противоположного берега. На снегу осталось несколько раненых, а может, и убитых; на льду расцвели, словно пурпурные маки, пятна крови.

Ульянов задумался над тем, как повести всех этих, ненавидевших друг друга и принадлежавших к финской и монгольской расам туземцев к общей цели. Он понимал, что это грезы, которыми безотчетно обманывала партия «Народная воля».

– Тут надо придумать столько же призывов, сколько существует племен! – шептал он с издевательской улыбкой на разрумяненном от мороза лице.

В больших деревнях уже функционировали открытые недавно народные школы. Владимир с интересом присматривался к учителям и учительницам.

Часть из них приветствовала нового директора спокойно. Этим людям нечего было скрывать. Те же, что и в гимназии, рекомендованные церковью и правительством учебники, та же оболванивавшая и мошенническая программа.

Однако у подавляющей части учителей, как сразу заметил наблюдательный мальчик, совесть не была чиста и благонадежна. В беседе с директором они были недоверчивы, осторожны, воздержанны. В их глазах легко можно было прочитать неприветливость по отношению к представителю власти.

Однако господин Ульянов этого не замечал. Внешне все было в порядке. Он безразлично выслушивал жалобы на скверное оснащение, на нищету, на недоброжелательное отношение жителей к школе и даже вражду к учебе и учительству; это находилось за рамками его компетенции, об этом должна думать центральная власть. Он отвечал за то, чтобы все было в соответствии с инструкциями.

Он выезжал из деревни спокойный и удовлетворенный, даже не подозревая, что в сундуках народных учителей лежали старательно замаскированные брошюрки авторов «Народной воли», которые намного отважнее, нежели официальные, оплачиваемые «ученые», расправлялись с историей святой Руси.

С тяжелым сердцем возвращался молодой Ульянов домой.

Он понимал, что народ не монолитен, что он поделен на враждующие племена, предан местечковому патриотизму и не знает общих стремлений и принципов.

Для него была очевидна бездонная пропасть между деревней и городом, между крестьянством и интеллигенцией, которую мужики не понимали и не любили, так как была она для них воплощением правительства или чем-то дьявольским со всеми ее знаниями, наукой и чуждыми обычаями.

– Справиться с ними мог только Чингисхан или иной великий захватчик! – думал Владимир. – Кровавой рукой гнал он их за собой к покорению мира, вел к самим собой обозначенной цели. С той поры ничего не изменилось, поэтому и теперь нужен был новый хан или наш русский – дерзкий, жестокий Антихрист, новатор-мечтатель с толстой дубиной в крепкой руке – Петр Великий!

Своими впечатлениями мальчик подробно делился в доме Остаповых.

Все там любили его и называли ласково – Воля.

Впервые он услышал это имя от хрупкой, златовласой Елены и, сам не зная почему, покраснел по самые уши.

Старый доктор Остапов с изумлением слушал рассказы серьезного Воли, который говорил, как взрослый человек со сформировавшимися взглядами.

Логика, понятная без преувеличений и эмоциональных порывов мысль; простая, но жесткая диалектика занимали старого доктора. Не один раз думая об этом, он формулировал свои впечатления следующим образом:

– Ни мое поколение, ни сверстники моего сына не демонстрировали таких строгих, ясных и смелых мыслей. Ха! В жизнь вступает новое поколение, абсолютно непохожее на нас. Быть может, они не только смогут строить блестящие здания на глиняном фундаменте, но возведут что-то действительно великое и вечное, например – пирамиду русского Хеопса!

С Владимиром старый доктор вел беседы часами. Мальчик предпочитал их безразличному, полному сомнений профессору.

Однажды, когда Владимир с глубокой уверенностью утверждал, что можно изменить взгляды, будучи законопослушным и нравственным, молодой Остапов произнес горькие, безнадежные слова:

– Ничего не получится! Россия обречена на уничтожение…

От этих горьких, унизительных мыслей повеяло холодом.

Только Ульянов, внимательно взглянув на профессора, сразу ответил:

– В России живет 130 или 150 миллионов людей, на всем земном шаре, наверное, два миллиарда, которые страдают и чувствуют одинаково. Так пускай гибнет Россия во имя торжества правды… общечеловеческой.

– Ну нет – это уже перебор! – воскликнул врач.

– Мы не можем устанавливать исключительно русскую правду, – ответил Владимир. – Не имеет она ни цели, ни средств.

– А общечеловеческая правда?

– Над ней будут работать все вместе: мы, англичане, негры и индусы. Вместе получится лучше и быстрее!

– Какая же это правда? – спросил профессор.

– Я еще не знаю, но чувствую ее… здесь, здесь…

Говоря это, Володя пальцем дотронулся до своего лба.

В уголке, наклонившись над вышивкой, тихонько сидела Елена.

Когда Владимир произнес последние слова, она подняла на него глаза. Увидев его, указывающего на свой лоб, опустила веки и тихо вздохнула.

После ухода отца и брата, не отрываясь от вышивки, спросила:

– Воля убежден, что правда находится в мозгу?

– Да! – ответил он. – Только в мозгу.

– Я думаю иначе! – возразила девушка, покачивая светлой головкой. – Великие идеи только тогда могут овладеть людьми, когда переходят в чувства. Это значит, что в деле созидания, укрепления и принятия правды должно участвовать сердце…

– Нет! Как только в игру вступает сердце, начинаются компромиссы, а их я не выношу и не признаю! – резко воскликнул Володя.

– Значит, Воля никогда не пойдет за голосом сердца?

– Нет, никогда! Сердце – враг разума.

Она вздохнула и замолкла, еще ниже склонившись над столом.

– Почему Лена вздохнула? – спросил Владимир.

Ответа не было долго. Владимир терпеливо ждал, глядя, как свет лампы ложится золотыми пятнами на гладко причесанные волосы и ласкает длинные, толстые девичьи косы.

– Мне грустно… – прошептала она.

Ульянов промолчал.

– Мне грустно, – повторила девушка и вдруг подняла на него большие голубые глаза, наполненные горячим блеском. – Воля плохой!

Владимир не отзывался.

– А что, Воля ничего в жизни не любит?

Он подумал и ответил:

– Я желаю добра и правды всем людям во всем мире…

– То есть – любит?

– Нет! Для этого достаточно разума, – сказал он спокойно.

Спустя мгновение Елена, не отводя от его глаз удивительного, игривого взгляда, шепнула:

– И никого… не любит?

Он хотел ответить, но внезапно смутился и, покраснев, стал разглядывать лежащее на столе иллюстрированное издание Пушкина.

– Например, меня… Воля любит? – услышал он тихий шепот.

Ульянов вздрогнул и стиснул зубы.

– Потому что я люблю Волю… люблю, как отца, как когда-то любила маму… о, нет! Люблю еще больше – как Бога!

Он ответил сквозь стиснутые зубы:

– Не слишком убедительное сравнение!.. Бога, Лена, нет! Это устаревшая идея, случайно остающаяся в обороте.

Глаз на нее он, однако, не поднял, опасаясь посмотреть в ее полные сердечного блеска зрачки.

– Для меня Бог существует! Я Его люблю так же, как люблю Волю, – прошептала девушка.

– Лена! – бросил он удушливым, как будто зовущим на помощь голосом.

Он не видел, но догадывался, что она протягивает ему изящную, с ямками над каждым пальчиком ручку.

Схватив, он рванул ее почти жестоко, почувствовал возле своей груди бьющееся сердце Лены, притянул ее к себе, щуря темные раскосые глаза, и впился губами в ее холодные, дрожащие губы.

– Твоя, твоя на всю жизнь, до последнего вздоха!.. – шепнула она с воодушевлением.

– На всю жизнь! – повторил он, и сразу какой-то холод проник в его грудь.

Он не знал, фальшь этих горячих слов или плохое предчувствие послужили этому причиной.

Елена как настоящая женщина уже планировала всю их жизнь.

– Воля окончит университет и станет адвокатом, чтобы защищать только самых несчастных, самых обиженных, как, например, Дарья, отправившаяся нищенствовать; я научусь медицине и буду лечить самых бедных и униженных…

Дальнейший разговор прервал профессор Остапов. Он стал у порога и позвал:

– Пойдемте, друзья, ужинать!

После того разговора с Леной Ульянов каждую свободную минутку старался провести у Остаповых. Даже Маркса забросил. Сейчас, в период первой любви, он казался ему слишком холодным и беспощадным.

Мария Александровна догадывалась, в чем дело, и была довольна тем, как все складывалось.

– Очень порядочная и милая девочка! – откровенничала она с мужем. – Серьезная, честная, из хорошей семьи. Может, даст Бог, будет из этого толк. Я была бы довольна!

– Естественно! – соглашался Ульянов. – Отец – генерал, лучший врач в городе. Это – партия!

– Самое главное, что она очень стоящая девушка, рассудительная, с добрым сердцем! – поправила мужа госпожа Ульянова.

– Ну и слава Богу! – воскликнул, потирая руки, отец.

Никто не знал, что в это же время Владимир переживал муки сомнений.

Он чувствовал, что изменяет чему-то более важному, чем его личная жизнь. Ему припомнился пьяный Остапов, рассказывающий об угрызениях совести Иуды. Теперь он понимал Иуду… Понимал, что эта подсознательная, неуловимая измена связана с Леной.

А если поступить, как с коньками и латынью? Бросить Лену и снова взяться за Маркса, за свои записки и книжки?

Однако он не мог себя побороть и шел к Остаповым, смотрел жадным взглядом в глаза Елены, улыбался блеску ее золотых кос и ощущал приятную дрожь возбуждения, когда она слушала его, хмуря брови.

Он был молод и не мог понять, что, раз уж он сравнивал свое чувство к этой девушке со своим увлечением коньками, которые он отверг ради дела, значит, это не была любовь на всю жизнь до последнего вздоха.

Не зная этого, он боролся с первой любовью, которая поглощала его. Боролся… Отдавался ее сладким чарам и стряхивал их с себя, чтобы в момент слабости вновь протянуть к ней руки. Он чувствовал то, что переживали святые во время искушения, сводившего их с пути Божьего. Они поддавались соблазну, уже касались жаждущими устами чародейской чаши с ядом и отталкивали ее, чтобы пребывать в муках, пока вновь не начинали мечтать о чем-то прекрасном, соблазнительном, искушающем.

Они презирали себя, восставали против слабости духа, истязали себя и – побеждали во имя Господа, продолжая путь по усыпанной камнями и шипами дороге.

– Во имя какого Бога я должен бороться? – спрашивал себя Владимир. – Кто требует от меня жертвы?

Ответа не было, только где-то в лабиринте мозга, как ловкая змея, извивалась удивительная, беспокойная, пробуждающая мысль:

– Ты должен быть одиноким, избавленным от жизненных забот, ничем не связанным! Отдай все силы свои, всю мощь разума, весь жар никого не любящего сердца!..

– Чему или кому отдать? – шептал он, чувствуя охватывавшую его дрожь.

Снова молчание. Новая борьба, сомнения, угрызения совести, слабость, голубые глаза и золотые волосы Лены – муки, невыносимые муки!..

Александр Ульянов, закончив с червями и микроскопом, приглашал к себе коллег и знакомых. Во флигеле почти ежедневно стоял шум, а комната была наполнена дымом и голосами спорившей молодежи.

Когда появлялся старый Ульянов, неописуемо гордый полученным недавно крестом Святого Владимира, который давал ему наследуемый дворянский титул, молодежь сразу смолкала и завязывала обрывочные, банальные беседы. Однако до ушей отца долетали отдельные выражения. Это были ужасные слова: революция, Народная воля, подвиг Желябова…

Потом он горько упрекал сына, говоря, что эта «банда безбожников» всю семью погубит.

В конце концов слухи о собраниях, проводимых в доме статского советника и кавалера ордена Святого Владимира, дошли до полицмейстера.

Он пригласил к себе Ульянова и по-дружески предупредил, что держит под наблюдением дом, а особенно Александра Ильича, которого охарактеризовал как «человека молодого, незаурядной гениальности ученого, зараженного, к сожалению, преступными мечтами масонов и революционеров из партии убийц святого государя Александра Освободителя».

Старик устроил сыну такой скандал и так возмущался, что потерял сознание. Он тяжело две недели болел под надзором доктора Остапова.

Александр перенес свои собрания на какую-то конспиративную квартиру. В доме наступили покой и согласие.

Зная о любви отца к шахматам, Александр часто играл с ним, а старик больше никогда не заводил разговоров о неуместном для сына кавалера высокого ордена и таком опасном поведении.

У него не было уже никаких подозрений.

Мысли Владимира были такие же.

Изменились они неожиданно, после того как однажды, вернувшись домой, он обнаружил торчавшую из-под подушки брата книжку. Взяв ее, он сильно удивился.

Книга была очень тяжелой. Воспользовавшись отсутствием брата, он внимательно разглядел ее. Это был кусок высверленного изнутри железа, имеющего вид книги.

В голове мальчика блеснула страшная мысль. Ему показалось, что он все понял.

– Ты очень не осторожен, Саша! – сказал он, когда старший брат вернулся домой. – Такие вещи надо прятать старательней.

Брат смутился и ничего не ответил.

– Да-а! – подумал Владимир. – Все-таки черви не помешали Александру стать революционером, а Лена отнимает у меня много времени и уводит мысли на эгоистичный, мещанский путь. С этим надо кончать!

Но он не мог…

Его мучили мысли, связанные с открытием, происшедшим в комнате брата. Он сомневался и боролся с собой. Стоял на распутье и не находил выхода.

Он страшно похудел и стал бледным. Однако молчал и с отчаянным упорством держал язык за зубами, чувствуя себя человеком, впервые подписавшим смертный приговор.

Так продолжалось в течение всего лета.

Осенью 1886 года внезапно умер отец.

Это было тяжелое время. Тогда он еще больше полюбил Лену. Она была единственной, кто умел утешить огорченную мать и утихомирить ее боль и грусть. Госпожа Ульянова никогда не уважала мужа, однако, прожив столько лет вместе, грустила о нем. Мария Александровна любила мужа любовью матери. Она понимала, что этот наполовину калмык – недалекий, безвольный, подобострастный – прошел свой жизненный путь благодаря ей. Это она пробуждала в нем человеческое достоинство и придавала его работе настоящее содержание.

Дочки Марии Александровны, смелые и интеллигентные, обожали Лену и открыто называли ее невесткой.

Только Владимир не строил уже никаких планов и отрекся от мечтаний. Со дня на день он ожидал нового удара, который должен был обрушиться на его семью и все изменить, а может, даже разрушить. Ему единственному было известно об этом лучше, чем даже тому, по которому удар должен быть нанесен. У него не было ни надежд, ни иллюзий.

В марте следующего года, когда Владимир ходил уже в 8-й класс, город потрясла весть, что в годовщину смерти Александра II от руки Желябова, в Петербурге было раскрыто покушение на жизнь царствующего монарха.

Среди арестованных заговорщиков был Александр Ильич Ульянов, а среди подозреваемых – его сестра Анна.

Мария Александровна, огорченная и прибитая масштабом несчастья до самой земли, решила ехать в Петербург. Дети не могли отпустить ее одну. Обратившись к старым добрым знакомым, они убедились, что никто не желал иметь проблем с властями и демонстрировать близкие отношения с семьей преступника, поднявшего руку на царя. Некоторые даже не пускали молодых Ульяновых на порог. Старый приятель отца Шилов избегал встреч с ними и больше не приходил сыграть в шахматы.

– Интеллигентное общество дегенерировало окончательно! – бросил Владимир и плюнул с отвращением, возвращаясь вместе с сестрой от старых друзей, не впустивших их к себе домой.

В дальний путь, под предлогом получения информации о поступлении на медицинский институт, отправилась с Марией Александровной Лена Остапова.

Несчастная мать ничем не могла помочь сыну. «Обожающий покой» царь Александр умел мстить врагам помазанника Божьего.

Просьба матери о замене смертного наказания на пожизненное заключение была отклонена.

Александр Ульянов был повешен в угрюмом дворе Шлиссельбургской крепости, которая со времен Петра видела непрерывную цепь зверств, применяемых к врагам деспотизма.

Мария Александровна вернулась домой.

Внешне она казалась абсолютно спокойной, только сразу поседела, глаза потухли, а голова стала трястись; ее как будто иссохшее и изможденное тело постоянно содрогалось.

На следующий день после возвращения Елена Остапова пригласила к себе Владимира.

Ульянов заметил в любимой девушки большие перемены.

Это не была уже лучезарная, безмятежная Лена.

На нее упала какая-то тень. Голубые глаза были полны ледяного спокойствия, свежие, горячие губы были сильно сжаты, с лица исчез румянец, а голос стал твердый, металлический. Их встреча не сопровождалась, как прежде, взрывом радости и счастливым смехом Елены.

Она долго молчала, всматриваясь в уставшее строгое лицо Владимира.

– Хорошо!.. – сказала она.

Он поднял на нее удивленный взгляд.

– Ты уже отстрадал и нашел выход для печали и гнева!

Он молчал.

– Я знаю, что сейчас не время думать о себе, обо мне, о любви, о счастливой жизни… знаю! Пришло время мстить за смерть Александра.

– О да! – вырвалось у Владимира.

– Мне рассказывали о процессе заговорщиков… Их было несколько… Те, которые все придумали, все свалили на Александра и его товарищей… Напуганная и деморализованная партия скрылась, распалась… Трусы! Убожества!..

Ульянов молчал, нахмурив брови.

– Обязательно надо показать правительству, что протест не угас! Надо бросить новые бомбы! Надо поддержать народный гнев! Я не сомневаюсь, что ты думал об этом и решил пойти по стопам брата. Воля, ответь!

Владимир еще ниже опустил голову и не отвечал.

– Говори! – шепнула она страстно. – Твои сестры присягали быть врагами Романовых, а ты молчишь? Боишься? – спрашивала она.

Ульянов поднял голову.

Его строгое, ожесточенное лицо было спокойно. Темные глаза смотрели холодно.

– Я не боюсь! – ответил он сухим, хриплым голосом.

– Тогда что же ты решил?

Он подпер голову руками и, не глядя на Лену, заговорил, как будто исповедовался перед самим собой:

– Я давно знал, что брат готовится совершить покушение. Я нашел у него часть адской машины… Меня это ужасало… Я ни секунды не сомневался, что это закончится смертью брата… В случае неудачи его повесит Александр III; если бы покушение удалось – то же сделал бы его наследник… Другого выхода не было, быть не могло! Я мог предотвратить несчастье, уговорить брата, рассказать обо всем матери… Но я не сделал этого… Только мне известно, какие мучения я пережил! Я позволил Александру уехать с бомбами… на погибель. Я не мог поступить иначе! Человек должен жить для идеи и цели, забыв о себе… Его нельзя останавливать!

Он прервался и неподвижно смотрел перед собой.

– А теперь? Что ты будешь делать теперь? Молчать? Страдать? – спросила Лена и потрогала рукой лоб Владимира.

Он взглянул на нее прищуренными глазами и сказал, делая акцент на каждое слово:

– Я следующую бомбу не брошу! Это игра в героизм. Глупая, убогая игра! Бессмысленное кровопролитие… Я клянусь отомстить Романовым, но время для этого еще не пришло… Скоро придет… Тогда польется кровь! Море крови!

– А если это время не придет?

– Придет… Я его подгоню! – ответил он, ударяя по столу кулаком.

Лена посмотрела на него с недоумением.

АЛЕКСАНДР УЛЬЯНОВ

(старший брат первого диктатора России,

повешенный за покушение на царя Александра III)

Ей казалось, что этот парень бросается пустыми, громкими фразами, чтобы обмануть ее и себя, оправдать свою трусость и безделье. Вдруг она заметила его острый, направленный на нее взгляд. В этот момент он был похож на хищную птицу. Он жег ее, проникая в самые тайные уголки ее мозга.

Она почувствовала, что он все видит и понимает каждое движение ее мысли.

Он опустил глаза и сказал:

– Ничего я не боюсь и никого не собираюсь обманывать! Сердце приказывает мне бросить бомбу немедленно, но разум подсказывает, что время для мести придет тогда, когда будут сводиться счеты за века минувшие и когда будет написан план на века, которые грядут. Я это совершу, Лена!

В голосе Владимира звучали великая сила и горячий порыв.

Она на одно, но только на одно мгновение поддалась этому впечатлению. Затем вернулось сомнение и болезненное подозрение о неискренности, о попытке направить ее внимание в другую сторону.

Она молчала, глядя на него с упреком.

Владимир снова впился в нее острым взглядом раскосых глаз, и бледная улыбка пробежала по его губам.

Он встал. На его лице появилось сомнение.

Шипящим, почти злым голосом он сказал:

– Лена, я мог бы сейчас же молча уйти. Знаю, что ты обо мне думаешь, и не буду оправдываться. Я делаю так, как хочу! Скажу только, что ты единственный и последний человек, которого я любил. Я к тебе вернусь, когда исполню то, о чем только что сказал!

Она сильно сжала руки и прошептала:

– Я никогда тебя не забуду…

Ей хотелось, чтобы он подошел, как делал это всегда, и молча прижал к себе.

Владимир не сделал этого. Только охватил ее еще раз загадочным, неуловимым взглядом и подумал с неприязнью и презрением: «Не поверила! Думает, что я трус!»

Она сразу же стала для него чужой, ненужной; еще мгновение, еще одно слово – и могла бы показаться врагом, для которого у него не было бы иного чувства, кроме ненависти.

Он вышел, не оглядываясь больше.

Его не мучали страдания, и он не испытывал грусти из-за разлуки с Леной.

Возвращаясь из гимназии, он все время проводил с матерью, страстно учился и читал.

Он стал еще более спокойный и молчаливый.

Мать спросила, почему он прервал знакомство с Остаповыми.

Он солгал, будто ему намекнули, что очень рискуют, поддерживая отношения с семьей заговорщика.

– Пускай профессор Остапов спокойно получит орден, которого так жаждет! – закончил он, рассмеявшись.

Оставшись один в своей комнате, он подумал, что поступил никчемно, дискредитируя в глазах матери старого приятеля, златовласую Лену и безликого, безразличного ко всему профессора.

– Эх! – махнул он презрительно рукой. – Все хорошо, для того чтобы проще и быстрее достичь цели! По крайней мере, теперь меня никто не будет беспокоить!

Он очень быстро обо всем забыл. Учился как сумасшедший, готовясь к выпускным экзаменам, которые сдал отлично.

Владимира Ульянова отметили золотой медалью, и он поступил в Казанский университет на юридический факультет.

Каникулы вместе с сестрами и мамой он провел у тетки, а вернувшись осенью, узнал от приятелей, что доктор Остапов с дочерью уехали в Петербург, а профессор был направлен на должность инспектора гимназии в Уфу.

Владимир вздохнул.

Все время бдительный, контролирующий себя, он установил, что это не был вздох грусти, а скорее – облегчения, осознания окончательной ничем не ограниченной свободы.

– Я потерял то, что было мне дорого, но то, что я нашел – велико, как неописуемое сокровище! Свобода! – прошептал он сам себе.

Он чувствовал себя могучим.