Текст книги "Вселенские Соборы"

Автор книги: Антон Карташев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 54 страниц)

Совершив этот подвиг Любви – царицы христианских добродетелей, «николи же отпадающей» и тем превосходящей и Веру, и Надежду, вселенская церковь с чистой совестью имеет право оглянуться на свое прошлое и не мучиться упреками, что она была жестока и нелюбовна к пасомым ею детям, целым народам и культурам. И если они сами ее не послушались и отошли от нее, то за эту драму истории церкви они сами же и отвечают. Человеку и человечеству дана страшная, трагическая свобода заблуждения. Невольно вспоминается душераздирающее и вызывающее потоки неутешных слез слово Христово: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23:37).

Холодно, без понимания и соболезнования отнеслась к этому подвигу христианской любви западная половина церкви. Но достоин внимания тот конечный результат, что западная церковь, переломив свое нерасположение к этим чуждым ей компромиссам Востока, сестрински перемучившись ими, в конце концов по практическим мотивам кафолической солидарности зачислила V собор в актив церкви, т.е. решила принять его тоже под знаком Любви.

Наше ходячее представление о творческих результатах именно вселенских соборов односторонне и неточно: будто задачей и плодом их были только предметы теоретического, догматического характера. Бесспорно, конечно, что во всех наших семи вселенских соборах наличествовал элемент догматический, но в разном объеме и разном контексте. На II Вселенском Константинопольском соборе 381 г. просто манифестировался мир церкви под старым знаменем Никеи, до этого момента целое полстолетие колебавшемся и отвергавшемся. Тут не было никакого нового богословского творчества. A только задача практическая, если угодно, церковно-биологическая – утверждение мира в церкви – Pax Ecclesiastica.

III Ефесский собор, распущенный царской властью, принес умиротворение церкви не столько своей незаконченной богословской работой, сколько самоотверженной решимостью двух заспоривших богословских школ успокоиться практически на пожертвовании спорной личностью архиепископа Нестория.

Ha V соборе элемент богословско-догматический уже явно играет служебную роль, только как средство спасения единства церкви. Но задача единства церкви как задача морально-практическая по своей самодовлеющей сущности и ценности, стоя на первом плане в деле V собора, ничем не умаляет его достоинства. Наоборот, вопреки всем немощам человеческим, его оправдывает. Ею он святится. He понимавший этой телеологической правды собора Запад, позднее ее признавший и собор принявший, тем самым совершил свой выпавший на его долю подвиг любви к своим восточным собратьям и тем оправдал свое честное и добросовестное долгое сопротивление восточному, преимущественно императорскому, предприятию. He понимал, но принял в подвиге братской любви и доверия, во имя высшей цели – мира и единства церкви. В этом духовная красота добродетельной линии Запада.

Церковно-государственная система Юстиниана

Время Юстиниана I – это после Константина Великого второй этап сложения христианской империи на Востоке и начало в собственном смысле периода византийского. Помимо обширных завоеваний империя мыслила себя монолитно христианским государством. A христианский император – уже не епископом только внешних дел церкви, как это сознавал Константин Великий, но и внутренних.

Именно Юстиниан формулировал в своем законодательстве знаменитую с тех пор византийскую теорию симфонии двух властей.

6-я новелла Юстинианова Codex' a Juris Canonici звучит так:

«Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, – это священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое со своей стороны постоянно молится за них Богу. Когда священство бесспорно, a царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (συμφωνία')». Термин знаменитый!»

Свою узаконенную власть в церкви Юстиниан понимал очень широко. Он назначал всех патриархов. За папой римским оставлена форма выборов. И Юстиниан мыслил их всех своими органами по управлению церковью. Характернее всего для Юстиниана его система управления богословской мыслью церкви. A именно – декретирование в области богословия и проведение в жизнь таких декретов путем сбора подписей патриархов поодиночке. Это – упразднение нормальной соборности, как и y нас при Петре Великом, при учреждении Синода.

В области церковной дисциплины и управления законодательная деятельность Юстиниана опередила законодательство церковное. Из разрозненных соборных постановлений еще не составилось одного церковного кодекса. Юстиниан в своем «Кодексе» и в «Новеллах» синтезировал церковные узаконения и обычаи. Например, 123-я новелла является сводкой всех узаконений об епископах и клириках, 133-я – о монашестве и т.д. Эти законодательные сводки практически восприняты церковью как законы церковные. Они положили начало церковному «Номоканону», или «Кормчей».

Ради выполнения на деле программы монолитной христианской империи Юстиниан, оставляя в стороне монофизитство, ультимативно обрушился на всех других еретиков и еще на оставшихся язычников.

«Мы, – писал Юстиниан в 6-й новелле, – озабочиваемся и о хранении православной веры, и о благоустроении священства, чем надеемся получить великие блага от Бога и соблюсти твердый порядок в государстве». «Как скоро воцарился Юстиниан, – говорит позднейший хронограф, – он воздвиг великое гонение на эллинов и еретиков… и постановил, что только вера православных христиан признается государственной, и все церкви еретиков отдал православным». «Te, которые еще не крещены, – декретировал Юстиниан, – да идут с детьми и женами и со всеми домочадцами во св. церкви. Они немедленно должны крестить своих малолетних детей. A взрослые должны заранее поучаться писаниям, согласно с церковными правилами. Если они не будут креститься, ссылаясь на военную службу, или должность, или дела имущественные, и своих детей, жен, слуг и всех при них находящихся оставят в заблуждении и, таким образом, окажутся небрежными в этом деле, то описывать их имение и изгонять их из государства».

Язычество еще держалось в Сирии: в Баальбеке культ Зевса (Юпитера) насажден был еще Александром Македонским. В Εгипте был культ Амона-Ра. В Нубии – культ Изиды. Ближе к столичным центрам, около Смирны и Ефеса, еще совершались открыто языческие богослужения.

Юстиниан закрыл языческие храмы, везде обращая их в христианские церкви. Объявил своего рода миссионерские крестовые походы против язычников. Пользуясь этим призывом, глава несториан в Малой Азии Иоанн, епископ Ефесский, убедил креститься до 100 тысяч местного населения, еще не покоренного христианской мистикой. Конечно, успех этот в значительной степени объясняется «террористическими» по существу приказами Юстиниана, ради тотальной ликвидации всякого иноверия. Манихейство было распространено в высших кругах общества. И, однако, изобличенные в этом приговаривались к смертной казни – к утоплению в море или сжиганию на костре. Монтанисты еще продолжали существовать. He дожидаясь правительственных казней, они в эсхатологическом экстазе сами сжигались. Читая об этом в хронографах, наши старообрядцы этому подражали.

Иудеев терпели, но они подверглись давлениям. Им было запрещено употреблять еврейский текст Библии, a тем более Мишну и весь Талмуд. Предписано Библию содержать только в греческом тексте LXX и в буквальном переводе Аквилы. Но иудеев спасало их всемирное рассеяние. Иудеи бунтовали и в Палестине, и в Александрии. Но упорные убегали в другие страны.

Горшей оказалась судьба самарян. Они продолжали жить на одной своей старой территории около Неаполиса (теперь Наблус), где когда-то была Самария. Войска Юстиниана усмиряли и избивали самарян безжалостно. Историк Прокопий говорит, что истреблено было до 100 тысяч самарян.

Строительство Юстиниана

Много государственных средств тратил Юстиниан на монументальное строительство. И в этом плане обессмертил себя созданием Св. Софии Цареградской. Константиновская Св. София сгорела во время народного бунта при Иоанне Златоусте. Перестроенная вновь, сгорела в 415 г. при Феодосии II; восстановленная, скромная по материалам и размерам, опять сгорела в 532 г. при самом Юстиниане, во время бунта νίκα. Спасенный мудростью Феодоры, благодарный Юстиниан задумал и осуществил строительство в своем роде уникальное. С 532 по 537 г., в рекордный срок, он создал храм – чудо истории, с его архитектурно смелым, висящим прямо над стенами куполом. Архитекторами его были Анфемий Тралльский и Исидор Милетский. Кельнский собор строился 500 лет. Римский Св. Петр – 350 лет. Даже наши соборы: Исаакий – 90 лет, московский Христа Спасителя – 50 лет. A Св. София – в одну пятилетку, когда нужны были долгие морские тяги для своза разноцветных колонн из разных развалин и концов империи: из Сирии – Баальбека, Египта.

Еще до турок латинскими варварами IV крестового похода был изрублен на куски и растащен престол храма, составленный из сплавов золота и серебра, с богатейшими самоцветами. Златобуквенная молитвенная надпись, украшавшая его перед, была такова:

«Твоя от Твоих приносим Тебе Твои, Христе, рабы Юстиниан и Феодора. Милостиво прими сие, Сыне и Слове Божий, за нас воплотившийся и распятый. И сохрани нас в вере Твоей православной и государство, которое Ты нам вверил, умножи во славу Свою и сохрани предстательством св. Богородицы и Приснодевы Марии!»

* * *

Но … вот не конец еще соблазнам и не конец моей апологии Великого Юстиниана.

12 лет прожил Юстиниан после V Вселенского собора и был свидетелем того, как все его героические предприятия для возврата в лоно кафолической церкви еретичествующих окраин империи не увенчались никаким сколько-нибудь значительным успехом. Между тем слепые в своем заносчивом упорстве еретические партии монофизитских диссидентов с увлечением продолжали свои шумные литературные споры. И надо признать, не без таланта. Крайний монофизит, епископ Галикарнасский Юлиан развивал свою доктрину об одной лишь видимости человеческой природы Христа. Плоть облекала, как привидение, одну божественную природу. Это приводило в восторг коптскую толпу. И положение умеренного, умного Севира Антиохийского, утверждавшего реализм и тленность плоти Христа, было крайне непопулярно. Его вульгарно бранили «фтартолатром», т.е. поклонником тления, за то, что он точно клеймил юлианистов «афтартодокетами», т.е. проповедниками нетленной и мнимой, призрачной человечности; еще острее – называл их «фантазиастами». Но эти «фантазеры» были соблазнительны для черни, как соблазнителен всякий для низов большевизм. Бесполезно состязаться с соблазненными подобным большевизмом низами. Их уже не превзойти никакими крайностями. To, что мы элементарно знаем теперь, неясно еще было «наивному» Юстиниану.

Он, до маниакальности занятый спасением империи через компромиссы и демагогию, в своем грешном отрыве от общецерковного соборного мнения соблазнился впасть в старый свой грех – навязал церкви безумную демагогическую доктрину юлианистов путем принудительных подписей под автократическим декретом василевса. Это было актом безумия. Юстиниану исполнилось уже 82 года. («Кого Господь захочет наказать, то прежде всего отымет разум».) B отрыве от соборности Юстиниан оказался во власти искушения. И подверг искушению иерархию. Это было в последние месяцы перед смертью Юстиниана (в 565 г.).

Почти современный ему историк Евагрий повествует так: «…издал эдикт, в котором тело Господа назвал не подлежащим тлению и не причастным естественным и невинным страстям и говорил, что Господь вкушал пищу точно так же и до страдания, как потом по воскресении, т.е. что будто бы всесвятое тело Его ни в вольных, ни в невольных «страстях» (эмоциях) не переживало никаких превращений или перемен с момента образования его в утробе и даже после воскресения. Василевс принуждал согласиться с этим учением всех иерархов» (Церковная история. IV, 39).

Первым воспротивился ставленник Юстиниана, в свое время так угодивший ему Константинопольский патриарх Евтихий. Его арестовали в храме во время богослужения и подобрали группу епископов для кривосудия над ним. На суд он не пошел, был судим заочно за выдуманные мелочи, осужден и сослан в свой старый монастырь в Амасию (в Понте). На место Евтихия был назначен один из антиохийских пресвитеров, знаменитый канонист Иоанн Схоластик. Ο ереси Юстиниана пришли слухи и на Запад. Из Галлии епископ Низиерий писал императору увещание – отстать от ереси и по меньшей мере не преследовать православных. Патриархи Александрийский и Иерусалимский послали свои отказы от подписи еретического указа. Патриарх Антиохийский Анастасий успел даже собрать местный собор, епископы которого в числе 195 солидарно заявили, что они все покинут свои кафедры, но не примут учения «фантазиастов». Ο решении собора были извещены все многочисленные сирские монастыри. На это последовал указ самодержца о смещении Анастасия с Антиохийской кафедры. Анастасий уже заготовил прощальное послание к своей пастве, как вдруг пришла облегчающая весть о внезапной смерти Юстиниана. Тот же Евагрий (IV, 41) записал: «Потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее» (Евр. 11:40), то Юстиниан, в то время как диктовал постановление о ссылке Антиохийского патриарха Анастасия и единомышленных с ним иерархов, был поражен невидимо ударом и отошел из сей жизни. Таким образом, возбудив везде смуту и тревоги и при конце жизни получив достойное этих дел возмездие, Юстиниан перешел «в преисподние судилища».

Новый василевс, племянник скончавшегося – Юстин II, сбросил камень, навалившийся на совесть иерархов, уже собиравшихся в столицу для подписи безумного указа. Указ Юстина отсылал епископов по домам, отложив всякие новости в делах веры.

Прав Евагрий, что Юстиниан поражен был стрелой смерти провиденциально. Но он неправ в своем пристрастном суде современника, поторопившегося в раздражении послать Юстиниана в преисподнюю. «Бог предусмотрел… нечто лучшее», – скажем теми же словами послания к Евреям (Евр. 11: 40). Богу утодно было внезапной смертью избавить великого василевса от великого искушения и развенчания в глазах церкви. A церковь, возвышаясь над преходящими страстями времени, оценила иначе общий итог заслуг пред нею идейного императора. Она эту выдающуюся чету на троне христолюбивых василевсов – Юстиниана и Феодору – вскоре же канонизовала. Память их в нашем календаре 14 ноября.

Как и в случае с Константином Великим и с нашим крестителем князем Владимиром, эта канонизация не суеверное приравнивание их к «Единому Безгрешному» («да не будет!»), a только благодарная признательность за великую ревность о славе и единстве церкви, и до наших дней еще ощутимую и как бы осязаемую в знаменитом законодательном «Кодексе» Юстиниана и его чудесном, как бы вечном цареградском храме св. Софии.

Внутренние движения в монофизитстве, разделявшие его

Монофизиты были едины только в отрицании Халкидонского собора. В своих догматствованиях к началу VII в. они уже распались на 12 или 13 секций. Их разделили два вопроса: 1) о количестве природ во Христе и 2) об их качествах.

Уже Евтихий, кроме единой природы во Христе, т.е. поглощения человечества Божеством, признавал еще и человечество Христа иным, отличным от нашего. Поэтому его и обвиняли в манихействе и докетизме.

Диоскор Александрийский, не всегда себе равный в формулах, явно клонил к иносущию человеческой природы во Христе. Он писал: «Если кровь Христа κατά φυσιν есть кровь не Бога, a человека, то чем же Она тогда отличается от крови тельцов и козлов и пекла рыжей телицы? И она будет тогда кровь земная и тленная. Но да не будет того, чтобы мы назвали кровь Христову единосущной крови одного из нас по природе!»

Тимофей Элур отошел уже дальше от остроты первоначального евтихиевства. Он начинал с утверждения: Тело Христа одной природы с нами. Оно – ομογενης, ομοφυης, ομοουσιος – однородно, одноприродно, односущно с нашим. Но это не есть природа, φυσις, одинакового с нами человека. Иначе чудесное рождение от Девы исключалось бы. Тимофей Элур прогнал от себя упорных евтихиевцев. И другие монофизиты скоро ушли от крайностей Евтихия.

Феодосий Иерусалимский считал оскорблением для себя причисление eго к евтихиевцам.

Ксенайя, епископ Иерапольский, исповедуя природу Христа единой, считал ее, однако, двойной и сложной (μια φυσις συνθετος διττη).

Севир Антиохийский, самый даровитый и тонкий из монофизитов, уже вступил, придя в Египет, в богословский спор с крайним вождем монофизитства – Юлианом, епископом Галикарнасским. Севир сначала отрицал Энотикон Зинона, ибо там не было анафемы Халкидонскому собору. Он иронически говорил, что Энотикон – это не «соединительный» манифест, a διαιρετικόν – «разделительный» и «пустопорожний (κενωτικον)». Халкидонский собор Севир предавал анафеме не за то, что собор говорит о двух природах: «Никто не выставлял против него такого бессмысленного обвинения. И сами мы признаем во Христе две природы – сотворенную и несотворенную. Халкидонский собор подлежит анафеме за то, что он не последовал за учением св. Кирилла, не сказал: Христос из двух природ, εκ δυо φυσεων, что из обеих – один Христос; за то, что Халкидон отгородился от выражений: μία φύσις του θεού Λόγου σεσαρκωμένη, ενωσις καθ'ύπόστασιν, ενωσις φυσική».

Это взгляд не столь огульно отрицательный пo отношению к Халкидонскому собору, как y Диоскора. Тут формула «две природы» не объявляется ни ошибкой, ни ересью. Севир признавал, что можно привести много мест из отцов церкви за «две природы». Но он добавлял, что эти выражения неточны, недостаточны, ибо написаны до Нестория. И кроме того, охватывают собственно не весь догмат, a лишь разные моменты бытия Сына Божия: «И мы признаем существенное различие двух, сочетавшихся воедино, естеств; мы знаем, что иная природа Слова и иная – плоти». Рассуждая отвлеченно, Севир признавал законными выражения: «два естества, две ипостаси, даже два лица». Но когда уже сочетались, тогда кончается право мысли разделять их. Получается единое естество, единая ипостась, единое лицо.

Однако эта единая природа природа – μια φυσις есть сложная, συνθετος.

Никакого слияния или смешения. «Я изумлен, – пишет Севир одному из своих противников, монофизитов же, – как можешь ты вочеловечение называть сложением – συνθεσιν, когда ты в то же время говоришь: «так что стало сразу одно существо и одно качество». Таким образом, единение y тебя началось слиянием и сложением, утратило свой смысл, ибо оно перешло в одну сущность».

Единение (по Севиру) не произвело ни малейшей перемены в существе единосущного нам человечества Христа. Человечество осталось, чем и было, a не стало только кажущимся. Хотя различие природ усматривается только мысленно, но тем не менее они продолжают существовать реально, однако все-таки не самобытно. Не имеют для себя бытия, но суть две единицы. He одна ουσια и не одна ιδιοτης. Можно говорить о природах и после соединения, но только не пересчитывать их по пальцам.

Наличность единой природы во Христе Севир пояснял указанием на единство энергии во Христе – μια ενεργεια θεανδρικη. Ибо природа – не ипостасна, не может действовать.

Единый образ действия Севир пояснял хождением Иисуса Христа по водам. «Какой природе свойственно ходить по воде? Пусть ответят нам вводящие две природы после соединения. Божеской? Но разве свойственно Божеству идти телесными стопами? Человеческой? Но разве не чуждо человеку шествовать по жидкой стихии? Исчезли, как видим, твои две природы! Но для всякого, кто сознательно не закрывает глаза, ясно и бесспорно, что как Бог-Слово, ради нас воплотившийся, един и неразделен, так нераздельна и Его энергия, и Ему-то именно и свойственно ходить по воде. И в этом заключается вместе и богоприличная и человеческая сторона».

Спор с Юлианом Галикарнасским возник по поводу вопроса, заданного Севиру одним александрийским монахом: Тело Христово тленно или нетленно? Севир ответил: «По учению отцов, оно тленно». За это противники Севира называли его последователем автартодокетов (αφθαρτοδοκεται), т.е. верящим только в «кажущееся, мнимое» нетление. A те им платили прозвищем фтартолатры (φθαρτολατραι), т.е. «поклонники тления». Эти строгие монофизиты упрекали Севира в уступчивости «синодитам» (по-сирски «синхудойе» – «соборяне»), т.е. защитникам Халкидонского собора. Что две природы и по соединении сохраняли свои свойства ιδιοτητες, это было им чуждо. Никаких вообще человеческих свойств. «Тленность» тела только подробность. Нет ничего вообще чисто человеческого. «Если, – рассуждал Юлиан, – тело Христово тленно (φθαρτον), то мы вводим различие в Слово Божие. A раз введено различие, то получаются две природы во Христе, и тогда к чему же мы без толку сражаемся против Халкидонского собора?» Юлиан ухищрялся быть точным. Он не вводил старомодного докетизма. И рассуждал так. Тело Иисуса Христа по смерти не разложилось. Но что это значит? Могло ли оно разложиться? Ведь в простом человеке, в нас, частичное разложение уже при жизни предшествует окончательному разложению по смерти: это – голод, усталость, старость, болезни. Все это так называемые παθη αδιαβλητα, «беспорочные страдания». Были ли они во Христе? Юлиан без запинки отвечал: «Их не было». Ну a как же страдания на кресте? Реальны они или только кажущиеся? Да, реальны, но могли бы и не быть, a приняты добровольно. Его человечество «единосущно» нашему, но… c оговоркой. Христос – второй Адам. Его человечество Адамово, но… до грехопадения. Мы сыны Адама падшего. Он же – первозданного. Наш состав: природа + грех + наказание за грех. Его – природа, чуждая греха, + наказание добровольное, «нас ради». Но так как природа Его все-таки человеческая, то, поскольку он нам «соприроден, постольку и единосущен», a не тотально. Наказание смертью в нас принудительно необходимо, ибо в нас и причина наказания – грех. Христу грех чужд. Значит, в Его природе не заложено необходимости страдания. Он страдал не по видимости только – δοκησει, a действительно. Но не по физической необходимости εξ ανανγης φυσικης, a добровольно – εκουσιως. B этом с Юлианом сходился даже и Севир. Таким образом, в каждом случае такого «добровольного» страдания Богочеловек «соизволял» на него.

Искупительность страданий Христовых отрицала для Юлиана их «тленный» характер. Следовательно, «плоть Христова с самого начала была такой же, как она явилась нам по воскресении. И слезы Христа были нетленны, и плюновение божественно. A кто после неизреченного и неизъяснимого единства дерзнет говорить о двух природах, существах, свойствах, действиях, тот, как и говорящие о двух ипостасях и лицах, да будет анафема…»

Каково же православное учение об этих подробностях?

Юлиан, кроме монофизитских предпосылок, исходил еще из такого понимания первозданного человека, какого не знают ни церковь, ни Севир Антиохийский.

Мы учим: первому человеку ничуть не чужды были ни голод, ни усталость, ни «тление». «Беспорочные страдания – παθη αδιαβλητα» – от начал естественных. С другой стороны, страдания Богочеловека в каком-то смысле «добровольны». В каждую минуту Он мог уйти от страдания. Но неизбежные природные страдания не исключались для Иисуса Христа. Он мог и не поститься, и не голодать. Но, раз приняв на себя подвиг поста, не мог после 40 дней не взалкать. Он в момент предательства не призвал 12 легионов ангелов, но добровольно пошел на истязания и крест, со всей полнотой их естественных страданий.

Монофизиты тут мыслят иначе. Севир хождение по водам рассматривает как действие простое. A мы – как сложное. Наоборот, в страсти крестной мы мыслим просто: Он «благоволил взыти на крест», но тут же и в то же время Он уже и неизбежно страдал по естеству. A для Севира и Юлиана Господь не переживал неизбежной муки боли по своему человечеству, a еще предварительно соглашался на переживание болевых ощущений.

* * *

Спор Севира с Юлианом разветвлялся, переходил в разгадки разных второстепенных казусов христологии, но «подслушивался» и православными и их заражал исканием ответов на изощренные вопросы.

Юлиан утверждал, что тело Христово нетленно. A Севир – что тленно. И все человечество в Нем было ограниченно. Если Он голодал, то Он также по-человечески и не знал многого. За эти утверждения юлианистов обзывали «несотворенцами – ακτιστιται». A те севировцев – «неведомцами – αγνοηται».

И православные на эти вопросы отвечали по-разному. Леонтий Византийский (V в.) полагал, что отцы церкви не решили этого вопроса. A Софроний Иерусалимский (VII в.) считал агноитство ересью. Следовательно, переносил всеведение во Христе на его человечество. Вопрос теоретически был недоуяснен. И это оправдывает его постановку монофизитами.