Текст книги "Вселенские Соборы"

Автор книги: Антон Карташев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)

VII Вселенский собор (787 г.)

Местом нового созыва собора была намечена Никея. Город, недалекий от столицы, и все же это была не сама вечно бурлившая и делавшая дворцовые перевороты столица. Город, славный по воспоминаниям о Ι Вселенском соборе. Так как епископы прежнего созыва разъехались и папские легаты были уже в Сицилии, императрица в мае 787 г. начала рассылку приглашений по всей империи к прежним делегатам на новый съезд в Никею. Папа откликнулся одобрением этого нового созыва собора. В своем письме к Карлу Великому он пишет в западном стиле: et sic synodum istam secundum nostram ordinationem (!) fecerunt.

Вот образец западных иллюзий о смысле действий Востока.

Делегаты были в большинстве прежние: те же два пресвитера Петра от Рима; те же формально прикрытые представители трех арабских патриархатов – Иоанн и Фома. На первом месте подписывались римляне, затем патриарх Константинопольский и за ними уже представители прочих патриархов – Иоанн и Фома. Фактическим председателем и руководителем прений был Тарасий, о προκαθεμονος, как зовут его римские Петры. Ирина и Константин лично не присутствовали в Никее. Их представляли: комит (граф) Петрона и начальник штаба Иоанн. Впоследствии патриарх Никифор в письме к папе Льву III называет этот собор «собором 350 отцов».

Никифор был молодым секретарем на соборе и знал положение дел. Число присутствовавших на соборе действительно доходило и до 350, и даже до 368. Но максимум полноправно подписавшихся не превысил 308. Ο числе заботились, чтоб собор был не малочисленнее иконоборческого собора 754 г., на котором было не меньше 338 человек. Особенностью собора было привлечение на него множества монахов – πλαθυς μοναχων, покрывших 131 подписью деяния собора под главенством Саввы, игумена Των Στουδίων, и Платона, игумена Σακκουδεώνος.

Хотя и говорится во вступлении к протоколам собора, что монахи вместе с императорскими чиновниками не были решающими членами – καθεσθέντες, a лишь συμπαρόντες κai άκροώμενοι, но на втором заседании было постановлено, что они имеют право голоса. Монахи спросили сами: имеют ли они право подавать свои голоса? И получили через Тарасия утвердительный ответ, что «таков порядок, что каждый из присутствующих на соборе голосует свое убеждение, η ταξις εστιν, εκαστω των ευρισκομενων εις συνοδον εκφωνειν την εαυτου ομολογιαν».

Таким образом, монахи «в своем чину», но были с правом решающего голоса. Еще на «разбойничий собор» 449 г. Диоскор вызвал сирского авву Бар-Цауму (Варсуму), и тот полноправно подписал его акты. На IV и V соборах монахов в члены соборов не приглашали. На VI их было 6, a здесь – уже масса. Доказательство того, что участие на соборе и право в церкви рождается из моральной силы. На апостольском соборе под председательством апостола Иакова участвовали «в своем чину» все братия, т.е. все решительно, ибо «у всех верующих была одна душа». Так и теперь y собора с монахами-исповедниками за иконы «была одна душа». Благодаря участию в соборе множества монахов одобрение его деяний обеспечивалось во всей толще церковного мнения.

Всего было 8 заседаний собора: первое – в Никее, в церкви св. Софии, 24 сентября 787 г. и последнее – в присутствии императоров в Константинополе 23 октября. Таким образом, собор был сравнительно кратким. Посредине между сидящими по обычаю положено было евангелие. Лишь на пятом заседании по предложению римских легатов постановлено было на следующий раз принести икону и поклониться ей. Настолько отвыкли от употребления икон.

Тарасий открыл заседание собора краткой речью и всех пригласил к такой же краткости.

Начали с вопроса о приеме в общение епископов, запутавшихся в иконоборчестве. Вопрос интересный в том смысле, что мы в первый раз видим формально каноническое исследование его по древним образцам в обстановке вселенского собора. Древность решала вопрос проще, по духу церковного учения. Здесь выступают на сцену история и археология. Сверх того, решение затруднялось тем, что в соборе вскрылась наличность двух ясно выраженных течений. Одно воплощалось в Тарасии. Течение умеренное, снисходительное, искавшее мира гражданского и церковного. Эти люди государственного интереса и государственной опытности понимали историческую и психологическую природу иконоборчества как заразительное общественное переживание и увлечение. Понимали, что его надо изжить постепенно и не без компромисса для отдельных лиц. Это течение руководилось византийской «икономией», грубее – политикой.

Другое воплощалось в монахах. Их интересовала только церковная сторона и ревность о чистоте канонов. Отсечение больных членов им казалось безусловно необходимым. Склонности лечить их силами здоровых y них не было. При соглашении этих разнохарактерных тенденций самый вопрос был освещен с придирчивой строгостью.

Испытуемые епископы разделены были на три очереди. В первую вошли самые «нетрудные» для решения персонажи. Во вторую – более трудные и в третью – еще более. Испытуемые, видимо, отнюдь не добровольно явились сюда, ибо технический термин говорит, что они были в судебном порядке «приведены – προσηχθησαν, παρηχθησαν». Санкцией была императорская власть. Но арестованы они не были и в собор входили по вызову без судебных приставов, кроме епископа последней очереди.

На первое же заседание введены были трое епископов первой очереди: Василий, митрополит Анкирский, Феодор, митрополит Марликийский, и Феодосий, епископ Амморийский (Фригия). Суждение о них, по видимости, было так благоприятно подготовлено, что только выслушали из их уст прочтение их λιβελλοι, т.е. покаянных заявлений, и они сразу приняты были в сущем сане и посажены на места своих кафедр на соборе. Покаянные заявления этих епископов состояли в исповедании своих ошибок. Феодосий Амморийский, например, признавался, что, заблуждаясь, он много худого говорил о чтимых иконах. A теперь он говорил положительно и более определенно: «Что касается до изображения в церквах, то, я полагаю, прежде всего изображать икону Спасителя и Богородицы из всякого вещества: золота, серебра и различными красками, чтобы всем было доступно домостроительство спасения. Считаю также полезным изображать жизнь святых, чтобы труды и подвиги их были известны народу, в особенности простому, кратко обрисовались в его сознании и поучали его. Если царским портретам и фигурам, отправляемым в города и села, навстречу выходит народ со свечами и кадильницами, оказывая почтение не изображению на облитой воском доске, но самому императору, то насколько более следует изображать икону Спасителя, Его Матери и святых!» Один из епископов по заслушании такой речи даже воскликнул: «Речь почтенного епископа Амморийского вызвала y нас даже слезы».

Умеренные устами Тарасия просто констатировали, что вот «некогда бывшие обвинителями – κατηγοροι православия, ныне стали его исповедниками – συωηγοροι. Великое сокрушение сердечное показал Феодосий!». Согласились с этим и монахи, но просили отметить в протоколах, что они в этом случае приемлют покаявшихся как «обратившихся из ереси – τους εξ αιρεσεως επιστρεφοντας».

Вслед за тем на то же первое заседание введены были 7 епископов второй очереди: Ипатий, митрополит Никейский; Лев, митрополит Родосский; Григорий, митрополит Писсунитский (Галатия); Лев, митрополит Иконийский; Георгий, митрополит Антиохии Писидийской; Николай, епископ Иерапольский; Лев, епископ острова Карпаф. Суждения о них затянулись и были перенесены на следующее заседание.

Именно эти епископы обвинялись, что они в прошлом году вели в Константинополе особые агитационные собрания (παρασυναγωγας) и срывали собор. Теперь они заявляют, что из чтения святых отцов они убедились в истине иконопочитания, a в прошлом году действовали «по неведению и неразумию – κατά αγωοιαω και αφροσυνην».

Странновато было это признание в своем невежестве со стороны епископов, да еще активных бунтовщиков. Искренно ли было их обращение? Сам Тарасий ставил им довольно скептические вопросы. Льву Родосскому: «Ну и как же это ты, батюшка мой, до сих пор восемь или десять лет проепископствовал и только нынче убедился?» Допрашиваемые объясняли дело привычкой и создавшимся новым воспитанием: уже укоренилось давно новое учение и они из школы вынесли его. Тарасий не без язвительности заметил: «Тем труднее поддаются излечению застарелые болезни». И «церкви не полезно принимать священнослужителей от худых учителей». На это Ипатий Никейский заметил: «И все-таки совесть взяла верх!»

Тарасию казалось, что покаяния достаточно. И Савва Студийский верил, что Бог привел этих епископов на путь истины. Но представитель «восточных» Иоанн заявил, что им, монахам, еще трудно решить вопрос, ибо неясно: по какой же норме нужно произвести прием этих лиц? С правом ли священства и в сущем ли сане?

Началось чтение правил: 1) Апостольское– 51; 2) Никейское – 9; 3) Ефесское – 3 (2, 4); 4) Василия Великого к Амфилохию – 188; Василия письмо – 251, 263, 99, 240; 5) Ефесский собор о мессалианах; 6) Кирилла Александрийского письмо – 57, 56; 7) св. Афанасия к Руфиниану; 8) примеры из «Истории» Сократа, Феодора Чтеца, из Деяний Халкидонского соб., из жития св. Саввы – о приеме поставленных в священство еретиками.

Все данные говорили о приятии. Ho o возвращении прав епископства можно было спорить в зависимости от квалификации иконоборчества, т.е. от степени его еретичности. Епископы из Сицилии (а их было много на соборе, из греческой монашеской эмиграции) устами их ученого диакона Епифания Катанского предлагали отожествить новых еретиков с какой-нибудь прежней ересью и тогда делать выводы. Епифаний спрашивал: «Новоизмышленная ересь меньше или больше прежних ересей?» Тарасий сказал: «Зло есть зло», т.е. склонен был уравнивать ереси. Монах Иоанн, заместитель патриарха Антиохийского, усилил квалификацию: «Эта ересь худшая из всех ересей, как ниспровергающая домостроительство Спасителя». Ряд отеческих мнений и исторических аналогий говорил в пользу умеренности. Так, Василий Великий считал справедливым энкратитов перекрещивать, но не желал отпугивать их этим от церкви и не возражал против тех случаев, когда некоторые энкратиты были уже приняты в сущем епископском сане. Третий Вселенский собор постановил принимать мессалиан в сущем сане. Кирилл Александрийский советовал ревнителям не очень придираться к кающимся несторианам, «ибо дело нуждается в великой икономии».

Но монахам больше понравилось письмо св. Афанасия к Руфиниану. Тут излагается его практика, установленная Александрийским собором 362 г. по отношению к арианским клирикам: «предстоятелей нечестия» прощать, но не давать им места в клире, «а завлеченных нуждой и насилием» прощать и допускать в клир. Монахи предложили этот вопрос испытуемым: можно ли и о них сказать, что их вовлекли в иконоборчество насилием? Ипатий Никейский начисто отверг это. Он сказал: «Ведь мы же родились, выросли и все время вращались в этой ереси».

В дальнейшем было признано, что за учителей ереси данных епископов признать нельзя (они еретики, так сказать, по инерции) и потому их можно принять в сане. Но если они неискренни, то Бог им судья.

Монахов приходилось еще убеждать рядом примеров о принятии еретиков в сущем сане: Маркелл Анкирский; на IV Вселенском соборе – Ювеналий Иерусалимский, Фаласий Кесарие-Каппадокийский, Евсевий Анкирский, Евстафий Виритский. Признавалась и хиротония еретиков: Мелетий Антиохийский поставлен арианами; Кирилл Иерусалимский – также Акакием Кесарийским и Патрофилом Скифопольским, яростными арианами; Анатолий Константинопольский – Диоскором; Иоанн Иерусалимский – севирианами; большинство отцов VI Вселенского собора – монофелитами.

Монахи сослались на 240-е письмо Василия Великого, где он пишет: «Я не признаю епископом и не считал бы во иереях Христовых выдвинутого на предстоятельство нечистыми руками на разрушение веры». Поэтому и хиротонисованные им пусть не дерзают «причислять себя к священнической плироме». «Тут, – говорили монахи, – святой отец отвергает хиротонию еретиков». Патриарх Тарасий объяснил, что здесь Василий Великий не говорит, что таковые вообще неприемлемы, a только то, что они не должны безусловно требовать вхождения в православный клир как бы пo праву. Практика при Василии Великом объяснялась обстоятельствами того времени. «И преемники Василия в церкви последующего времени, конечно, знали мнение святого отца и тем не менее покаявшихся принимали с их хиротонией от еретиков».

Наконец все признали вопрос правильно разъясненным ακριβως εξετασθεν, дали прочитать испытуемым покаянные заявления и приняли в их сане на их кафедры.

Третья очередь подсудимых представлена была всего одним митрополитом Неокесарийским Григорием. Он был уже буквально «приведен» под конвоем «царского человека» – μανδατωρ, который, вводя Григория в собор, заявил: «Я послан Благостными Государями, чтобы привести почтеннейшего епископа Неокесарии на богочестный и святый ваш собор, пред каковым и стою ныне». Григорий не обвинялся в прошлогоднем бунте, но он был старый иконоборец, участник собора 754 г., и, видимо, был из упорных. Однако и он предстал перед собором с готовностью переубедиться и понять непривычную для него до сих пор точку зрения на иконы – θρλω μετα παντων και φωτισθεναι και διδαχθηναι.

Единомыслие собора произвело на него большое впечатление, и он просил простить его.

Разъяснены были два сомнения о возможности принятия Григория в сан. Тарасий напомнил, что Григорий епископствовал при Константине Копрониме во время гонения. Тогда епископы могли быть причастными к избиению благочестивых иконопочитателей, a за побои других клирики низвергаются из сана по 26-му и 28-му апостольским правилам. Но Тарасий оговорился: никого не следует обвинять без фактических доказательств. Сам Григорий решительно заявил: «Ни один человек не осмелится обвинить меня в том, что я бил или ударил кого-нибудь. Никто от меня не потерпел такой обиды». Савва Студит спросил: «Григория считали представителем ереси – εξαρχον της αιρεσεως? He придется ли его судить по правилу св. Афанасия в послании к Руфиниану как вождя ереси?» Тарасий и на это возразил фактами: Ювеналий Иерусалимский и Евстафий Севастийский были вождями ереси (εξαρχον αιρεσεως) и, однако, приняты. Наконец и Григорий был возвращен на свою кафедру.

* * *

С четвертого заседания начался разбор библейских, богословских, отеческих и исторических данных в пользу иконопочитания. He входя в подробности, отметим только несколько мыслей собора, которые он противопоставил идеологии иконоборческого собора 754 г.

После библейских данных (херувимы скинии и храма) собор доказывал цитатами из отцов психологическую естественность и ценность икон в религии. На этом пути собор очень заботливо отбросил ханжеский и фальшивый аргумент иконоборцев, направленный против искусства вообще в области религии. Собор рассуждал: «Значит, искусство живописца есть занятие священное и совсем не таково, чтобы его осмеивать». «Святые отцы представляют живописца человеком, творящим благочестивое дело». «И к каким странным выводам мы придем, если, подобно иконоборцам, будем отвергать религиозное искусство? Значит, и плотник, вытачивающий крест, должен называться жалким плотником? И каменщик, высекающий и формирующий святую трапезу, есть также жалкий каменщик? И золотых и серебряных дел мастер, и ткач тоже? He следует ли, по их мнению, бросить всякое знание и художество, дарованное Богом, ради славы Его. Неужели иконоборцы не знают, что Сам Бог в Ветхом завете освятил искусство, повелев Веселиилу приготовить все нужные украшения для Скинии?»

Как мы уже говорили о соборе 754 г., его ханжеский поход против искусства отвергал в принципе и всякое знание, и всякое богословие, и всякую мысль и слово человеческое как орудия выражения догматов. Это было не только лицемерное напускное варварство, но и просто дуализм, отвергающий святость всего материального. VII собор православно восстает против этой скрытой ереси монофизитства и дуализма и защищает вместе с искусством и «всякое знание и художество как дарованные Богом ради славы Его». Просветительский либерализм иконоборцев, таким образом, оказывается мракобесием, a богословие VII собора – благословением науки и культуры, самым глубоким и непререкаемым.

Самое ходячее выражение иконоборцев против «рукотворных» икон – ссылку на образ евхаристии, собор также победоносно отвергает: «Ни один из апостолов и евангелистов не называет нигде бескровную жертву образом плоти Христовой. Если некоторые отцы, например Василий Великий и Евстафий Антиохийский, и называют бескровную жертву – хлеб и вино «вместообразными», то так они называют только до момента преложения их в истинную Кровь и Плоть Господа. Учить, как учат иконоборцы, – значит отрицать преложение Святых Даров».

Собор уточняет и образ почитания икон: только ли почтительное, благоговейное лобызание или и поклонение? Собор точно установил, что не только лобызание, но и поклонение – προσκυνησις.

Однако – не λατρεια, т.е. служение, приличествующее одному только божественному естеству. Для пояснения ссылались на одно место из св. Анастасия, епископа Феопольского: «Мы поклоняемся и святым людям, и ангелам, но не служим им как богам, ибо Моисей говорит: Господу Богу твоему поклонишися и Тому Единому послужиши. Смотри: при слове «послужиши» прибавлено «Единому», a к слову «поклонишися» не прибавлено. Значит, поклоняться можно и не Богу, потому что поклонение есть выражение почтения, служить же нельзя никому, кроме Бога».

Помня о злоупотреблениях собора 754 г. вырванными цитатами на отдельных «фишах» (πιττακια, карточках), VII собор педантически соблюдал форму вычитывания всех цитат из принесенных полных книг. Когда пресвитер Влахернский Илия начал читать правило Трулльского собора по хартии, то Савва Студийский прямо спросил его: почему это читается не по книге? Тогда Тарасий объяснил, что эта хартия в данном случае и составляет подлинник актов.

He лишены исторического интереса и еще несколько деталей.

На третьем заседании (28 сентября) епископ города Констанции на Кипре Константин выразился так («и с ним согласны были прочие»): «Приемлю и лобызаю с глубоким почитанием святые иконы, но что касается поклонения в смысле служения (προσκυνησις κατά λατρειαν), то я воздаю eгo исключительно Св. Троице». Эту правильную формулу враждебный Византии и невежественный в греческом языке Франкфуртский собор 794 г. Карла Великого истолковывал как раз наоборот, будто собор 787 г. приписывал иконам именно adorationem – λατρειαν, поклонение в смысле служения, которое подобает только Св. Троице.

На четвертом заседании (1 октября) патриарх Тарасий, ссылаясь на 82-е правило «Пято-шестого» Трулльского собора, назвал его собором тех же отцов VI Вселенского собора, и папские легаты подписались под этим протоколом, как бы не считая его противоречащим факту неприятия римской церковью Трулльского собора.

На седьмом заседании (13 октября) пред своим оросом VII собор приводит текст Никео-Цареградского символа, конечно, без fпlioque. Когда на Флорентийском соборе 16 октября 1438 г. латиняне показали грекам греческую рукопись деяний VII Вселенского собора со вставкой слов «και εκ του Υιού», то Гемист Плитон правильно возразил им, что если бы так было писано от начала с момента VII собора 787 г., то латинские богословы, например великий Фома Аквинат, не цитировали бы в полемике с греками для их «посрамления» целого ряда других и писателей, и второстепенных соборов. Стало быть, данная рукопись интерполирована.

* * *

Заключительный орос собора, прочитанный и принятый на 7-м общем заседании (13 октября), имел такой вид:

«И кратко сказать, мы храним ненововводно все церковные предания, установленные для нас письменно или без писания. Одно из них есть изображение иконной живописью, как согласное с рассказом о евангельской проповеди, служащее нам удостоверением подлинного, a не призрачного воплощения Бога-Слова; ибо вещи, которые указывают взаимно друг на друга, без сомнения, и уясняют друг друга.

Поэтому мы, шествуя как бы царским путем и следуя богоглаголивому учению святых отцов и преданию кафолической церкви и Духу Святому, в ней живущему, со всяким тщанием и осмотрительностью определяем: подобно изображению честного и животворящего Креста, полагать во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях, честные и святые иконы, написанные красками и сделанные из мозаики и из другого пригодного к этому вещества, иконы Господа и Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа, непорочные Владычицы нашея Святыя Богородицы, также и честных ангелов и всех святых и преподобных мужей.

Ибо, чем чаще через изображение на иконах они бывают видимы, тем более взирающие на них побуждаются к воспоминанию о самих первообразах и к любви к ним и к тому, чтобы чествовать их лобызанием и почитательным поклонением (τιμιτικην προσκυνησιν), не тем истинным по нашей вере служением (λατρειαν), которое приличествует одному только Божескому естеству, но почитанием по тому же образцу, как оно воздается изображению честного и животворящего Креста и святому евангелию, и прочим святыням, фимиамом и поставлением свечей, как делалось это по благочестивому обычаю и древними.

Ибо честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней.

Вот таково учение святых отцов наших, т.е. предание кафолической церкви, от конца до конца земли приявшей евангелие.

Осмеливающихся же иначе думать или учить, или согласно с нечестивыми еретиками отвергать церковные предания и измышлять какое-то нововведение, или отвергать что-нибудь из посвященного церкви, евангелие, или изображение Креста, или иконное живописание, или святые останки мученика, или замышлять что-либо с хитростью и коварством для ниспровержения какого-либо из принятых в кафолической церкви преданий, или давать профанное употребление священным сосудам или святым монастырям, постановляем, если это будут епископы или клирики – извергать из сана, если же монахи или миряне – отлучать от общения».

Значит, здесь указаны: 1) основание для почитания икон – это предание церкви; 2) бесспорный образец: почитание креста; 3) места, где полагается изображать иконы; 4) материалы икон; 5) объекты изображения; 6) нравственный смысл почитания; 7) догматическая норма его и 8) церковные кары на непослушных.

Подписав протокол, отцы восклицали: «Такова наша вера, таково учение апостолов! Анафема не примыкающим к нему, не чтущим икон, которые они называют идолами и обвиняют за них христиан в идолослужении. Многая лета императорам! Вечная память новому Константину и новой Елене! Да благословит Бог их правление! Анафема всем еретикам, Феодосию лжеепископу Ефесскому, Сисинию Пастилле и Василию Трикокаву. Анафема Анастасию, Константину и Никите, которые были последовательно патриархами Константинополя. Они суть Арий II, Несторий II, Диоскор II! Анафема ересиархам Иоанну Никомидийскому и Константину Наколийскому! Вечная память Герману (Константинопольскому), Иоанну (Дамаскину), Георгию (Кипрскому) – этим героям истины!» Эти трое были анафематствованы иконоборческим собором 754 г.

Особым приказом, данным Тарасию, императоры пригласили членов собора прибыть в Константинополь. Императрица любезно приняла их и назначила на 23 октября последнее, 8-е торжественное заседание в Мангаврском дворце. На этом заседании в присутствии императоров, чинов империи и армии были прочитаны определения собора, подтверждены одобрительными восклицаниями всех, включая и военных, и подписаны императорами, начиная с Ирины. После этого епископы, одаренные царицей подарками, были распущены по епархиям. Ирина заказала заранее изготовить образ Спасителя над воротами Халкопратии, откуда он был свергнут 60 лет тому назад при Льве Исавре. Теперь сделана к нему надпись: «ην καθειλε πάλαι Λέων ό δεσπόζων, ενταύθα άνεστήλωσεν Ειρήνη». Тут игра слов «Лев» и «Ирина». Судя по термину, «άναστηλόω» образ был скульптурным или просто – крестом с распятием.

Собор издал еще 22 канона, главным образом против симонии и беспорядков в жизни монахов.