Текст книги "Духи безвременья"

Автор книги: Антон Шаффер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Затем она потребовала показать ей тело убитого или, по крайней мере, назвать место, где оно сейчас находится. При этом голос ее скакал из октавы в октаву, что было явным признаком приближения очередного истерического припадка. Видя, что дальше разговаривать не о чем, Толя сказал ей идти собирать вещи, так как в ее услугах более никто не нуждается. Женщина послушно встала и вышла. После этого Толик вызвал одного из своих верзил и приказал ему сделать так, чтобы домработница не дошла и до ближайшей автобусной остановки. Она и не дошла.

А Руслана отпустили. После миллиона угроз, но все же отпустили.

О трагической гибели молодого успешного бизнесмена Михаила Воронина страна узнала из выпусков теленовостей. С трагизмом в голосе дикторы на разных каналах рассказывали об ужасном пожаре, вспыхнувшем на даче бизнесмена. Кроме обгоревшего тела самого бизнесмена на даче было найдено и тело его домработницы – женщины средних лет, чье имя устанавливало следствие. Далее ведущие убежденно сообщали, что следователи, ведущие это дело, начисто отвергают версию умышленного поджога, ибо врагов у Воронина не было. Далее перед телезрителями возникала фигура Толика Бортковского, который, утирая скупую мужскую слезу, рассказывал согражданам о той невосполнимой потере, которую понесли они как нация в целом, и как автолюбители в частности… …Толя Адидас довольно долго боролся с собой. Впервые мысль избавиться от Мишки возникла у него еще на заре их карьеры, но тогда Мишка был ему нужен, как мозговой центр. Теперь же, когда дело шло по накатанной, когда их империя работала на полную мощность, за сбив схемы можно было не опасаться. Мишка продумал все до мелочей. И больше стал не нужен своему старому школьному другу.

Мишку застрелил его же шофер. Просто остановил машину в условленном месте, посреди пустынного шоссе, повернулся к хозяину и выстрелил ему в сердце. Мишка даже понять ничего не успел. Затем тело было привезено на дачу, где к удивлению Анатолия оказался какой-то раскосый пацан, да еще эта чертова домработница. Ее вообще не должно было быть – убийство произошло в воскресенье, когда у нее был законный выходной. Но судьба-злодейка распорядилась иначе! О, Мишка! О, добрая душа! Ввиду того, что Руслан гостил в его доме именно он, он сам, попросил женщину средних лет по возможности оставаться у него на выходных, чтобы Руслану было комфортнее, и он не в чем не нуждался. А она, одинокая, была этому и рада!

Что касается пацана, то сначала Толик решил его, что его тоже следует убрать. Но потом, подумав, пришел к выводу, что придется избавляться от тела, так как кидать тело неизвестного человека на даче – себе же создавать проблемы. Он вызвал парня к себе, поговорил с ним и понял, что тот никому ничего не скажет – и из-за трусости, да и из-за элементарного нежелания впутываться в большие неприятности. Поэтому Руслан был выдворен по утру с дачи с напутствием, которое сводилось к тому, что если кто-либо узнает о том, что произошло в "Мишкином домике", то жить Руслану на этой земле недолго.

Когда телохранитель приволок на себе труп одинокой домработницы, все уже было готово к инсценировке пожара. Из обоих тел были извлечены пули, а сами тела были разнесены в разные концы дома. И "Мишкин домик" вспыхнул яркой свечой, осветив языками пламени всю округу.

Так Толя Бортковский стал крупнейшим олигархом всего постсоветского пространства.

И именно от решения этого человека зависела теперь судьба Ильи Далекого, чье место работы в издании олигарха было определено богами.

************************

Василиса сняла трубку и набрала номер главного редактора «Российских новостей» господина Компотова. Какое-то время ей пришлось слушать протяжные гудки, но потом в трубке щелкнуло, и знакомый голос сказал «алло». Василиса решила действовать напористо:

– Привет! Как дела, как жизнь?

– Да живы пока, так сказать, – промямлил в ответ Компотов.

– Я слышала, у вас вакансия открылась? В политике.

– Хочешь вернуться что ли?– усмехнулся Компотов. – Я думал, ты все поняла, так сказать.

– Не обо мне речь. Я свое отписала, отработала. Есть один мальчик. Очень перспективный. Хотела порекомендовать.

На другом конце провода послышалось какое-то шуршание, но затем сквозь него вновь пробился голос главного редактора "Российских новостей":

– Так, что ты говоришь? Мальчик? Ну, пусть подъезжает твой мальчик, пусть подъезжает, так сказать. Посмотрим на него.

– Договорились! Когда тебе удобнее?

– Пусть завтра подъезжает, с утра.

Василиса повесила трубку. Она немного посидела в растерянности, так как не думала, что дело может решиться так просто…

***************************

Игорь Аркадьевич Паклин далеко не всю его жизнь назывался этим самым именем.

Вернее, сначала его никак не называли. Но лучше обо всем по порядку. Вообще, вся история его рождения была окутана тайной, ибо даже родная мать не могла назвать точную дату появления на свет своего чада. Вышла подобная оказия в связи с тем, что рожден на свет белый будущий Игорь Паклин был в далеком сибирском селе Лихие Кручи, затерянном в тайге вдали от цивилизации. По традиции, сложившейся еще с тех пор, как в это самое село после реформы патриарха Никона стали перебираться первые старообрядцы, детей никто не регистрировал, а просто относили в ближайшую и, собственно, единственную на ближайшую сотню километров церковь, где местный батюшка осенял двумя перстами младенца, после чего официальные процедуры завершались, и все село бурно отмечало появление на свет Божий нового лихокручинца.

Жизнь в Лихих Кручах не отличалась разнообразием, а была скорее серой и монотонной, что сказывалось и на нравах местного населения. Родители новоиспеченного младенца были скорее незнакомы, чем знакомы друг с другом.

Вернее, они знали друг друга, но не более того. Подобная практика была довольно широко распространена в тех местах, ибо как таковое понятие семьи у лихокрученцев просто-напросто отсутствовало. Дело в том, что старообрядческий образ жизни, заведенный в тамошних местах апостолами старца Аввакума, с годами вылился в элементарное сектантство, которое и диктовало аборигенам подобные порядки. Отсутствие семьи, как полноценной ячейки общества, в стародавние времена мало кого волновало. Царские чиновники, которые раз лет этак в десять наведывались в Лихие Кручи, лишь пожимали плечами, но сделать ничего не могли, да и не хотели. Наоборот, подобное положение вещей их даже устраивало, ибо все сельские девки были свободны от брачных уз, а, значит, готовы для свободной любви. На момент рождения будущего Паклина многие местные жители могли похвастать своим знатным, возможно даже в определенной степени дворянским происхождением.

Ситуация в корне изменилась с приходом к власти большевиков. Первоначально никаких большевиков в этих местах и в помине не было. Лихокрученцы о произошедшей революции узнали лишь тогда, когда в их село явился казацкий есаул, объявивший, что отныне все местное население подчиняется диктатору Сибири Колчаку и ни кому более. Лихокрученцам в целом было безразлично, кому подчиняться. Главное для них была их сектантская вера. Многие из селян и тогда все еще были уверены, что за старообрядчество можно поплатиться жизнью, а по сему даже обрадовались, когда на вопрос о вероисповедании нового диктатора есаул ответил, что тот православный, но и крещения двумя пальцами не чурается, не говоря уже о церковном многоголосии. По этому поводу все село гуляло неделю, пока праздник не был прерван приездом нового эмиссара, но теперь уже с красной звездой на лихо сидящей на затылке папахе. Приехавший назвался красным комиссаром Петренко и заявил, что отныне в Сибири устанавливается власть Советов.

Сказав это, он молниеносно умчался на своем пегом скакуне в неизвестном направление. Поразмыслив над увиденным и услышанным, лихокрученцы решили этому визиту значения не придавать и вновь окунулись в атмосферу праздника.

Похмелье было тяжелым. Когда еще через неделю старообрядцы окончательно пришли в себя, они не узнали родное село. Повсюду были развешаны красные флаги, а по улицам разгуливали сомнительного вида личности с винтовками наперевес. Выяснять что случилось был послан отец Иона, который по совместительству считался кем-то вроде местного старосты.

Когда святой отец попытался заговорить с первым попавшимся на его пути солдатиком, он получил такой жесткий отпор, что в сознании его сразу зародились дурные мысли. Но все же вера христианская не позволила ему отступиться от намеченного дела, да к тому же за спиной его была паства, надеющаяся на него и уповающая. Нетвердой походкой Иона вошел в дом, который служил еще неделю назад храмом божьим. Увиденное внутри настолько потрясло пастыря, что он чуть было не лишился дара речи, но, слава богу, вовремя вспомнил, что еще должен выяснить у кого-нибудь, что происходит вокруг. Взяв себя в руки, Иона прошествовал среди перевернутых и полусоженных скромных атрибутов старообрядческого культа, и зашел за алтарь. И если увидев поруганные кресты Иона сдержался, то увиденное за алтарем окончательно вывело его из состояния равновесия. На стуле сидел разнузданного вида мужчина лет, этак, сорока, на голове у него была его Ионы шапка с крестом, посреди которого красовался красный бант. Тело незнакомца была закутано в позолоченные одежды священника, которые почему-то были одеты наизнанку. Картину довершали грязные сапоги, торчащие из-под золотых убранств.

– Кто вы? – как можно жестче вопросил Иона.

– Я – Советская власть. А ты поп – контра, – Послышалось в ответ.

Словосочетание "Советская власть" Иона слышал второй раз в жизни и теперь, как и в первый раз, не мог понять, что оно означает. Тоже самое касалось и слова "контра".

– Вы меня простите, милостивый государь, – начал Иона, вспоминая дворянские обращения, которым его научили его полудворянские родители.

– Чего!? – голос человека с бантом прозвучал несколько возбужденно.

– Я говорю, вы меня простите, милос…

Закончить Ионе не удалось, так как незнакомец вскочил, ловко вытянул из-под церковных одежд винтовку и направил ее прямо батюшке в самый лоб. Иона отпрянул назад, перекрестился и затараторил молитву. Тем временем мужик с винтовкой молвил:

– Значит так, контра поповская, именем Советской Власти, именем Советского правительства, именем товарища Ленина – ты арестован!

– За что, позвольте?.. – в голосе Ионы звучало искреннее удивление.

– За распространение религиозного дурмана! Мы Церковь поповскую всю уничтожим!

Иона насторожился. В словах незнакомца он, наконец, уловил какое-никакое, но все же здравое зерно, понятную ему мысль.

– Так ведь и мы против Церкви поповской! – торжественно ответствовал он.

Шапка с красным бантом съехала у революционера на бок. Властным жестом он поправил ее и вновь обратился к арестанту:

– Ты, контра, заливать будешь на своих посиделках поповских! Правда их больше никогда не будет, так товарищ Троцкий говорит!

– Ну, значит, мы с вашим товарищем Троцким, можно сказать, придерживаемся одного и того же мнения, – Иона позволил себе улыбнуться.

Подобного приезжий революционер пережить не мог, а по сему тяжелый приклад опустился всей своей массой на голову бедному Ионе, от чего тот закачался, заохал и рухнул к ногам своего мучителя.

Очнулся он сидящим и привязанным к стулу, но уже не в алтарной, а в одной из изб.

Напротив него сидел все тот же человек, правда, одетый более вменяемо. Ионины одежды он снял и теперь был облачен в военную форму, которую отец церкви идентифицировать так и не смог.

– Очухался?

– Очухался.

– Пред тобой, поп, сидит красный командир Петров. Теперь я здесь власть. С селянами я пообщался и все они, как один, сказали что тебя, контру проклятую, расстреливать надо.

Иона хлопал глазами и не верил своим ушам. Тем временем Петров кликнул кого-то в коридоре. В комнату вошел щуплый солдатик.

– Давай, Санёк, вводи по одному.

И в комнату по очереди стали входить Ионины односельчане, которые тыкали в Иону пальцем, называли его бранными словами и клялись в вечной любви к Советам.

Некоторые при этом, правда, крестились. В такие моменты Петров вскакивал со стула и наотмашь бил несчастного лихокрученца куда придется. А тот лишь в ответ глупо улыбался и пятясь задом покидал помещение. Когда уже человек двадцать дали против Ионы свои показания, священнику стало ясно, что ни один из его братьев по вере не представляет себе ни что такое Советская власть, ни кто такой Ленин, ни кто такой, собственно, и красный командир Петров. В их глазах Иона видел лишь животный страх, а потому прощал про себя каждого вошедшего, ибо не ведали клеветники, что творят.

Наконец прием закончился. Петров с наглой ухмылкой посмотрел на Иону и поинтересовался:

– Ну что, Иона, умирать-то неохота, небось?

Умирать действительно было неохота, а поэтому Иона решил попытать счастья, о чем потом вспоминал всю оставшуюся жизнь как о самом осмысленном поступке в своей жизни.

– Товарищ Петров, – начал он, – позвольте высказаться.

– Валяй, – Петров закинул ноги в грязных сапогах на стол и закурил.

– Так вот, товарищ Петров, я выслушал мнение своих односельчан и пришел к выводу, что их обвинения основаны лишь на непонимании ситуации, ввиду чего я подвергаюсь незаслуженному поруганию.

– Ну, ты, поп, наглый! – возмутился красный командир.

– Нет, нет, простите великодушно! – Иона посмотрел на Петрова с мольбой в глазах.

– Ладно уж, прощаю.

– Благодарствую! – Иона подобострастно хотел, было, взмахнуть руками, но вовремя сообразил, что они привязаны к спинке стула.

– У тебя еще пол минуты, рожа ты поповская, а потом расстреливать тебя поведем, – масляным голосом напомнил Петров.

– Так вот, товарищ Петров, ваше представление обо мне настолько превратно, что один Господь ведает, как вы, дорогой товарищ, заблуждаетесь! Я ведь тоже против Церкви! Тоже! И все мы тут против! Мы же сами по себе, у нас община!

Услышав слово "община", Петров чуть привстал со стула и в глазах его появился проблеск мысли, что Иона моментально уловил своими зоркими глазами. Не дав этому интеллектуальному озарению испариться навсегда, Иона продолжил:

– Понимаете, милый, драгоценный мой товарищ Петров, я что хочу сказать! Я хочу сказать, что мы с вами не враги, а союзники! У нас в селе никогда никакой власти не было, жили, как умели, а тут такое новшество – власть Советов! Мы же люди темные, малограмотные! Что за люди, эти Советы ваши, не разумеем. И сколько их не знаем! Но знаем одно, – в порыве пафоса Иона вновь попытался подняться и взмахнуть руками, – мы знаем, что уже любим Советы всем сердцем, все душой!

Особенно, если они против Церкви!

– Ну, ты, поп, даешь! Сколько попов видел, так все за веру держались, а ты Христа продаешь, даже за так отдаешь, я бы сказал… – Петров задумчиво смотрел на отца Иону.

Раскольник в свою очередь окончательно убедился, что еще далеко не все потеряна и игра стоит свеч. Ему удалось посеять зерно сомнений в душе этого странного представителя загадочных Советов. Оставалось лишь закрепить результат и, возможно, таким образом спасти свою жизнь.

Тем временем красный командир Петров встал из-за стола и начал ходить туда сюда по тесной избенке. Продолжалось это примерно пару минут, после чего он остановился и вновь кликнул из коридора караульного. Тщедушный парнишка лет шестнадцати пулей влетел в комнату и по приказу командира развязал Иону.

– Вот что, поп, расстрелять я тебя всегда успею, а вот поговорить нет. Так говоришь, против церкви вы тут все и с Советами готовы жить в мире?

– Так и есть! – Ионе наконец удалось сделать то, что он порывался совершить уже несколько раз – он вскочил со стула, всплеснул руками и поклонился Петрову. Тот, в свою очередь, ненавидящий любые формы буржуазного низкопоклонства, уже, было, собирался двинуть Ионе, что есть мочи, но все же остановил себя, ибо перед ним стоял человек пожилой и, похоже, нужный. Петров приказал строго-настрого больше никогда не кланяться ему, ибо в противном случае он Иону все-таки расстреляет.

Иона все быстро понял и земных поклонов больше никогда в своей жизни никому не отвешивал.

Весь остаток дня Петров и Иона провели вдвоем за разговорами, в ходе которых революционер в общих чертах постиг идеологию старообрядчества, а святой отец, в свою очередь, вник в основы марксизма – ленинизма. Вечер завершился приглашением, которое Иона сделал Петрову, дабы познакомить его со своей младшей дочерью, которая до сих пор не отведала любовного плода. Петров не отказался и всю ночь прокувыркался с Матреной, Иониной дочерью, на сеновале. А ровно через девять месяцев Матрена родила мальчика, который довольно скоро станет отцом Игоря Аркадьевича Паклина.

Петров пробыл в Лихих Кручах еще пару лет, а потом был отозван партией на более ответственную работу. К этому времени Матрена ему изрядно надоела, а по сему ее с собой он решил не брать, как в прочем решил и не возвращаться в это богом забытое место никогда более.

Прошло двадцать лет, и началась война с фашистами. Семену Петрову к тому моменту было ровно двадцать и его тут же призвали на фронты Великой Отечественной. С боями и друзьями он дошел до Берлина, где и встретил славный праздник Победы. И именно девятое мая стало днем зачатия Игоря Семеновича Паклина. А произошло это так.

В тот самый момент, когда советские воины водружали знамя Победы над поверженным Рейхстагом, Семен Петров решил отлучиться из расположения своей части, стоящей в нескольких километрах от Берлина с целью разведки, ибо хитрые фрицы могли прятаться где угодно. Получив согласия командования, он взял автомат, пару гранат и направился в ближайшую деревню. Обойдя почти все дома и убедившись, что в них абсолютно никого нет, он уже собирался возвращаться с докладом, но внезапно прямо перед ним возникла девушка, которая взяла его за руку и повела по направлению к одному из домиков на окраине деревни. Шли задними дворами, и девушка все что-то лопотала по-немецки, но Семен ничего не понимал, так как языкам был не обучен. Но в общих чертах он догадался, что, скорее всего, в том доме, к которому они в результате подошли, находятся гестаповцы.

Семен снял автомат с предохранителя начал медленное движение вдоль белой стены, прижавшись к ней. Дойдя до окна, он присел и миновал его гуськом, сидя на корточках. Около двери он остановился, набрал в легкие воздуха и вышиб эту самую дверь одним ударом ноги. В доме действительно оказалось несколько немецких офицеров, правда настолько деморализованных, что никакого сопротивления они не оказали, а просто молча встали со своих мест, подняли руки и пошли вслед за Петровым.

В тот же день Петров получил орден "За Отвагу". И он прекрасно знал, кого ему нужно благодарить. Вечером он вновь попросился отлучиться, и ему с радостью дали суточный отпуск. Почти бегом он достиг уже знакомой деревни. Оказавшись на месте, он с яростью и надеждой стал обегать пустые дома, пока, наконец, не понял, что там никого нет. И опять она появилась из ниоткуда. Но теперь уже Петров взял ее за руку и повел в тот самый дом, где еще недавно сидели немецкие офицеры. Не успела закрыться дверь, как их губы сплелись в безумном поцелуе, переросшем в грандиозный акт любви.

Когда советские войска начали возвращать в Советский Союз, Петров с огромным трудом упросил своих командиров разрешить взять с собой ему свою Марту (именно так звали девушку). Таким образом, в Лихие Кручи Петров вернулся с орденом и юной немкой, под сердцем которой зрел плод их межнациональной любви.

Если сказать, что в Лихих Кручах молодых встретили враждебно, значит не сказать ничего. Сектанты не приняли Марту, ибо, во-первых, она была немкой, а, следовательно, католичкой, во-вторых, она была немкой, а, следовательно, фашисткой, и, наконец, в третьих, она была немкой, а следовательно просто чужой.

Здесь следует добавить, что масла в огонь подлил и сам Семен Петров, который заявил, что собирается сочетаться с Мартой законным браком! Подобные заявления не могли найти понимания в сердцах его односельчан, так как испокон веков лихокрученцы не признавали брака, и, более того, относились к нему с ненавистью.

Несмотря на все препятствия, Семен и Марта все же побывали в районном загсе и стали законными супругами. После этого они вернулись в Лихие Кручи и поселились в родовом доме Петровых, который собственно стал таковым после смерти отца Ионы.

Молодожены обзавелись скромным скарбом и зажили себе тихонечко, дожидаясь рождения первенца. Марта разродилась в новогоднюю ночь 1946 года. Таких тяжелых родов местные жители еще не видели. Марта кричала так, что находится в селе было просто невозможно. Кричала она по-немецки, и довольно часто можно было услышать из ее уст имя Гитлера, фашистское "Зиг Хайль" и другие словечки, имеющие прямое отношение к недавно разгромленному Третьему Рейху. Определить, в каком контексте они употреблялись, возможности не было, так как никто из местных жителей немецкого языка не знал. А, значит, открывалось весьма широкое поле для бурной фантазии староверов. Большая часть из них, а главное, и единственная в селе бабка-повитуха, пришли к выводу, что Марта не больше, не меньше – фашистская шпионка, прибывшая в Лихие Кручи со спецзаданием. Суть задания была ясна абсолютно всем, но первым ее озвучил дед Лука, который, потрясая палкой, прошамкал:

– Марта эта здеся, чтобы веру нашу разрушить!

И зашептали – зашипели Лихие Кручи. Слух разнесся по селу с какой-то невероятной, просто космической скоростью. Уже через несколько минут наиболее активные староверы приступили к созданию секретного полупартизанского отряда для борьбы с Мартой. Возглавил отряд дед Лука. Действовать решили без промедлений. Толпа, выкрикивая проклятия в адрес Марты в частности и всего немецкого народа в целом, в ту новогоднюю ночь окружила дом Петрова. Затем от толпы отделился дед Лука, который размахнулся своей палкой и со всей дури шибанул ей по петровской двери.

Палка треснула и переломилась надвое.

В то время, пока за пределами его жилища разворачивалась вся вышеописанная драма, Семен бегал по дому в поисках подходящего оружия, которое, в крайнем случае, можно будет использовать против погромщиков. Единственное, что подвернулось ему под руку, да так и осталось в ней, был здоровый кухонный нож. Держа его в руках, сжимая его до боли, Семен подошел к двери и замер в ожидании развязки. И развязка не замедлила себя ждать.

Сигналом к началу штурма дома послужил последний истошный крик Марты, связанный опять же с около нацисткой тематикой, вслед за которым на свет божий появился младенец. Но матери уже не суждено было его увидеть, ибо силы окончательно покинули ее в момент родовых схваток, и она испустила дух, едва новорожденный успел вынырнуть из ее чрева. Так они и лежали – мать и ее сын. Только он живой, а она мертвая.

Как только звуки незнакомой речи в последний раз разорвали холодное январское небо, дед Лука, что было мочи, разогнался и влетел всем своим щуплым телом в дверь Семенова дома. Именно влетел, так как в тот самый момент, когда дед находился на критическом расстоянии от дверного проема, Семен эту самую дверь распахнул. Затормозить времени уже не было, и старец понимал это, видя, как его тело само напарывается на нож, зажатый в руках хозяина дома. Лука глупо уставился на Семена, который все еще не мог оправиться от случившегося. Медленно рука его разжала орудие убийства, и какое-то время дед все еще стоял на одном месте, а из живота его торчала лишь рукоятка ножа. А потом он просто рухнул навзничь, широко раскинув руки да ноги.

То, что произошло дальше, можно было охарактеризовать лишь как бойню. Озверевшая толпа разорвала Семена в прямом смысле этого слова. Рвали его долго и методично.

Сначала герой Великой Отечественной лишился рук, затем ему выдернули ноги, которые как у глупой куклы мотались на изуродованных суставах. А затем пара здоровых мужиков схватили еще живого, но постоянно терявшего сознание Семена за голову и дернули так, что хруст позвонков оглушил всех присутствующих.

Расправившись с односельчанином, старообрядцы бросились внутрь дома, чтобы проделать ту же самую операцию с его женой. Но этого удовольствия Марта им не доставила, ввиду того, что вот уже как несколько минут лежала бездыханной.

Удивительно было во всем этом лишь то, что, сколько мстители не искали новорожденного, найти его им так и не удалось. Ребенок бесследно исчез.

Но, как известно, ничего не появляется и не исчезает просто так. Младенец был спасен. Пока староверы расправлялись с Семеном, в дом через печную трубу проник человек, имя которого так никто никогда и не узнал. Он тихо вошел, взял маленького Петрова на руки и вышел тем же манером. Все вышло так потому, что судьбой было предназначено прожить потомку революционера намного больший срок, нежели ему хотели отвести убийцы его отца.

Детство Игоря Паклина прошло в детском доме областного центра. Сколько не допытывался он у воспитателей, каким образом он здесь оказался, ничего вразумительного услышать ему так и не удалось. Подкидыш и все тут.

Когда старенькая нянечка открыла входную дверь, в которую кто-то так настойчиво стучал, и увидела лежащего на пороге младенца, она совершенно не удивилась.

Время-то было послевоенное. Девки рожали от вернувшихся с фронта солдатиков, изголодавшихся по женской плоти, а потом не знали, что со своим приплодом и делать-то. Вот многие и подкидывали детишек к дверям и без того переполненных детских домов. Нянечка взяла орущий сверток на руки, тяжело вздохнула и закрыла дверь, так как ветер задувал уж слишком свирепо.

Имя для нового воспитанника выбирали не долго. Точнее сказать его вообще не выбирали. Просто взяли да назвали Игорем. Что касается отчества, то здесь были варианты. Некоторые воспитательницы настаивали на Иосифовиче, ибо, таким образом, в имя мальчика навсегда будет вплетено имя великого Сталина! Но далеко не все женщины были настроены по отношению к Генералиссимусу благодушно. Многие из них потеряли своих родственников в лихие тридцатые и прекрасно знали, кому за это надо бы сказать спасибо. Точку поставила старшая воспитательница Нина Станиславовна, которая громогласно заявила, что считает, что лучшим отчеством для воспитанника будет Аркадьевич. Объяснить свой выбор она не потрудилась, но ослушаться ее никто не посмел.

Ну, а фамилия пришла вообще, что называется, сама. Когда мальчика развернули, то увидели, что он весь черный. Старая нянечка перекрестилась и зашептала молитву.

– Негр что ли? – поинтересовалась сама у себя Нина Станиславовна.

Через минуту стало ясно, что никакой это ни негр, а просто ребенок с ног до головы вымазан чем-то черным. Ну, раз черным, значит, будет Паклиным. Вот и весь разговор. Так безымянный младенец Петров стал Игорем Аркадьевичем Паклиным.

Годы в детдоме были не сахаром, но Игорек всегда умел себя поставить так, что особо крупных шишек на него никогда не сыпалось. Учился он хорошо и одно время даже шел на медаль, но что-то там не заладилось в РАНО, и было решено сократить количество медалей для детдомовцев. Придумали давать одну медаль на детский дом.

И как ни хорошо учился Игорь, но его же одноклассница Зойка Январева училась лучше. Ей-то медаль и досталась. Чуть погрустив, Игорь устроился работать в бухгалтерию своего же родного детского дома, а через год отчалил в Вооруженные силы, где и провел с переменным успехом последующие два года.

Вернувшись на гражданку Паклин принял твердое решение поступить в институт и получить достойную профессию. Покопавшись в памяти и освежив некогда крепкие знания, он пришел к выводу, что лучше всего давалось ему право, да и вообще гуманитарные науки. Выбор его пал на юридический факультет одного из не очень-то уж и популярных московских ВУЗов. Поступил легко, так как для только что отслуживших, были специальные льготные места. Закончив институт, Игорь Аркадьевич поступил в аспирантуру и ровно через три года получил кандидатскую степень, осветив в своей объемистой работе проблемы развития социалистического хозяйства в свете юридической науки.

Став доцентом, Паклин решил, что место преподавателя во все том же институте, пожалуй, самое подходящее для него. Так и остался преподавать.

А потом грянул девяносто первый год. Именно в начале девяностых в его группе появился смышленый студент Михаил, который понравился ему с первого взгляда.

Некоторое время преподаватель присматривался к нему, а затем на свой страх и риск сделал своему студенту предложение, от которого ушлый Мишка не смог отказаться.

Расчеты Паклин начал делать уже тогда, когда стало окончательно ясно, что бывшая социалистическая собственность со дня на день пойдет с молотка. Махинация с продажей здания института пришла ему в голову случайно, как, впрочем, и все гениальное. Оставалось лишь найти верных и толковых подельников. И тут появился Мишка!

Все прошло даже лучше, чем Паклин мог себе представить. Мишка сделал все в лучшем виде! Да к тому же у него оказался туповатый дружок в спортивном костюме китайского пошива. Этот Толя Адидас уже при первой встрече вызвал у Паклина целый ряд подозрений. Уж слишком он был неотесан, слишком прост. Рядом с изящным Мишкой он смотрелся просто комично. Но третий участник был просто необходим для того, чтобы роли были четко распределены, и пьеса была сыграна строго по нотам.

К радости Игоря Аркадьевича участие Толи не понадобилось.

Получив свою долю денег, Паклин решил на время залечь на дно. Он уехал в один из небольших провинциальных городков, где, собственно, и началась его политическая деятельность. А было дело так…

Буквально через несколько дней после приезда Игоря Аркадьевича в Ранск, а именно так и назывался этот населенный пункт, в городке началась бурная избирательная кампания. Выбирали депутатов в областные органы власти, что по местным меркам являлось событием, по меньшей мере, неординарным, а по большей – вселенского масштаба. Собственно выбор был весьма ограничен: кроме мэра Ранска, бывшего главы местного горкома партии, на кресло депутат претендовал некий господин Горшков, чьи портреты были развешаны по всему городу. Горшков был наголо брит, одет в пиджак малинового оттенка и вообще выглядел, мягко говоря, сомнительно.

Но сомнения избирателей развеивались с теплым южным ветром очень и очень быстро – Горшков считался молодым предпринимателем, обещавшим наводнить город жвачкой "Donald" и чудодейственным напитком "Coca Cola". Мало того! По всему городу были расклеены листовки, на которых был изображен только что открывшийся в Москве McDonalds с километровой очередью. Под фотографией была надпись: "МсDonalds Ранск!". При этом, пробел между названием фастфуда и наименованием города чудесным образом исчез, затесавшись между буквами d и s, отчего название городка звучало на некий иностранный манер, но в то же время не совсем прилично. Одним словом, Горшков давал такие обещания, от которых головы ранчан мутились в сладкой истоме, перемешанной с запахом никогда невиданных ими гамбургеров.