Текст книги "Том 7. Публицистика. Сценарии"
Автор книги: Антон Макаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Борис. Я хочу… я хочу… чтобы ты знала. Если что случится, так это из-за тебя.
Катя. Что случится?
Василий Васильевич. Собственно говоря, все понятно. Мы будем знать, что если что случится, так это из-за нее. Так?
Борис. Так.
Василий Васильевич. Хорошо. Больше ничего не скажете?
Борис. Ничего. Прощайте! (Он произнес это с трагическим дрожанием голоса и уступил дорогу.)
88. Ясный солнечный день. Берега реки наполнены народом. Пристань в флагах. В одном месте на берегу сооружена трибуна, тоже украшенная флагами. На трибуне оратор говорит речь, которой не слышно. Слышно после речи общее «ура».
На реку из затона выходит канонерка, расцвеченная флагами. Она блестит новизной красок, свежими пушками, свежими флагами. Краснофлотцы выстроились в шеренгу лицом к берегу. На капитанском мостике Сергей Иванович.
Раздается три пушечных выстрела. Это канонерка салютует заводу, который помог ей закончить перевооружение. Потом канонерка останавливается и спускает трап. От берега спешат к ней лодки и моторки.
89. На канонерке. У носовой пушки выстроились Иван, Катя, Шура, Алеша и Надя. Против них стоят Тарасов, Сергей Иванович, Василий Васильевич, секретарь партийной организации завода и три краснофлотца.
Сергей Иванович(вышел вперед). Долго говорить не будем. За нас всех скажет секретарь партийной организации завода товарищ Огнев.
Огнев. Друзья-комсомольцы! Здесь не митинг, не общее собрание. Вечером, в клубе, мы будем говорить перед всем народом. А сейчас у этой пушки – место деловое и ответственное. То, что вы сделали, даже не подлежит оглашению. Ваша бригада никому не известна, да и сама за славой не гонялась. Вы ничего не изобрели, вы не поразили мир секретным открытием – все гораздо проще и гораздо дороже. В такое небольшое дело, как ремонт канонерки – маленького военного судна, вы вложили много души, много любви, находчивости, честности, любви к Родине. А за вашей бригадой шел и весь завод. Поэтому и хочется вас особенно поблагодарить, пожать вам руки и порадоваться. Вы замечательные люди, и за вами стоят тысячи таких же замечательных, по-новому благородных людей. И сама наша «Буря» и вся наша Красная Армия нужны только для того, чтобы защищать таких людей, как вы, чтобы защищать жизнь, создающую таких людей. Спасибо вам от имени партии, от имени советского общества.
Огнев пожал руки юношам и девушкам. Потом подошли с пожатиями Сергей Иванович и Тарасов, потом подошли краснофлотцы, все смешалось в приветственном гуле.
Сергей Иванович. Приезжайте к нам на пристрелку.
90. Отдельно у борта канонерки стоит капитан Тарасов и Шура.
Тарасов. Я хорошо вас помню маленькой-маленькой. Ведь вы наши соседи.
Шура. Мне говорила мама.
Тарасов. Вы молодцы – ваша бригада. Я любовался вашей работой! Но скажите… я не знаю…
Шура. Пожалуйста.
Тарасов. Говорят, мне говорили… вы замуж выходите, за этого… за Бориса…
Шура. Нет… я не выхожу.
Тарасов. Вы знаете… Он… слабый человек… Простите…
Шура. Спасибо… Я знаю… Только… надо ж и ему помочь. Правда?
До сих пор капитан говорил с особенной теплотой, осторожной вежливостью, подчеркнутой, поддержанной его подтянутостью, мужеством и силой. Шура слушала его сначала смущаясь, потом с благодарностью за внимание, а в конце разговора она поняла, что это большой души человек, и, глядя в глаза, заметно волнуясь собственной открытой искренностью, она предложила ему тему помощи Борису.
Тарасов что-то новое услышал в ее тоне, в ее словах. Он внимательно посмотрел на Шуру, нахмурил брови.
Тарасов. Да… Ему нужно помочь… Но его нельзя опекать, от него нужно больше требовать… Комсомольское собрание для него хороший урок…
Шура(соображает, не находит точных слов). Он может с собой что-нибудь сделать.
Тарасов. Вы его любите?
Шура. Люблю.
Тарасов(низко наклонился к Шуре, прощаясь и пожимая руку). Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен.
91. Раннее утро. Борис один сидит на перевернутой лодке. Смотрит на восходящее солнце. По реке плывет косматый туман. Вдали сигнал парохода. Проходит мимо Нечипор.
Нечипор. Доброго утра!
Борис(холодно, однотонно). Нечипор!
Нечипор. Ага ж!
Борис. Пароход ты принимай. И вообще я туда не приду.
Нечипор. А как же оно будет?
Борис. А это не мое дело… У меня свои дела.
Нечипор один стоит на берегу. Думает. То же утро.
Нечипор. Хэ! Какие ж там у него свои дела?
92. Далеко с реки доносятся пушечные выстрелы пристрелки. На берегу оживление. Несколько лодок готовы к походу. На лодках молодежь и старики. У них свертки с провизией, бутылки с чем-то, удочки. В одной из лодок музыканты уже играют что-то веселое. На первом плане две моторки – Василия Васильевича и капитана Тарасова.
У первой моторки Иван, Гриша, Катя, Надя, Шура, Алеша, еще несколько комсомольцев. Все в праздничных костюмах.
Иван. Гриша, минимальную дозу Кати… можно на пять минут? Честное слово, по делу…
Гриша(играючи, важно). Подумаю.
Иван. Гришка, нельзя же все тебе одному… и военное училище и Катя!
Гриша. Уже согласен.
93. В сторонке Катя и Иван.
Иван. Ты на третьем курсе?
Катя. На третьем.
Иван. Это разве справедливо: я буду на два курса ниже.
Катя. Ты догонишь… только ни в кого не влюбляйся.
Иван. Да за этим Гришкой разве поспеешь…
Катя. Значит, догонишь…
94. В комнате Орловых. Мать и Василий Васильевич. Мать сидит у стола. Василий Васильевич ходит по комнате.
Василий Васильевич. Убиваться вам нечего. Вон Петька растет – первый сорт будет!
Мать. Ведь Борис тоже кровный.
Василий Васильевич. Это хорошо, что Борис попал в переплет. Это очень полезно. Советская жизнь, она знает, что делает… Да где это мои… эти… собутыльники?
Мать. А вон они идут, кажется.
Вламываются в комнату Володя, Петя, за ними Лена.
Василий Васильевич(деланное недовольство). Ждешь, ждешь, а они где-то ходят…
Володя. Зато червяки, смотрите, какие!
Василий Васильевич. А грузила?
Петя. Уже в моторке! И удочки, и все!
Василий Васильевич. Вот энергия!
95. Они ушли. Мать сидит одна. Задумалась. Через первую комнату прошел Борис, ничего матери не сказал, прошел во вторую комнату, закрыл дверь. Мать тревожно посмотрела ему вслед…
96. Мать по-прежнему одна. Книга лежит перед ней, но она больше прислушивается к тому, что делается во второй комнате. Вошел и замер в дверях капитан Тарасов.
Тарасов. Мне нужно видеть товарища Орлова.
Мать. Бориса?
Тарасов. Да.
97. Борис стоит перед капитаном удивленный, но еще не успевший согнать с себя выражение сумрачной хмурости.
Тарасов. Я прошу вас проехать со мной на моторке, мне нужно посмотреть фарватер. Говорят, вы хорошо его знаете. (Капитан говорит вежливо, но тоном, не допускающим возражений.)
Борис(вздохнул и сказал глухо). Хорошо. (Он лениво потянулся рукой к кепке, сам он сейчас в белой косоворотке.)
Тарасов. Я прошу вас надеть форменный костюм.
Борис(с некоторой усмешкой). Почему?
Тарасов. Я не люблю распущенности на военном судне.
Борис. Это же катер.
Тарасов. Военный катер, товарищ!
Тарасов сказал это с такой скромной внушительностью, что Борис вдруг поспешил покраснеть и бросился к своей форме. Он даже ухватил на окне щетку и что-то снял с рукава. Капитан следит за ним очень внимательно, он чуть-чуть улыбнулся, и эту улыбку поймала мать. Она смотрит на Тарасова с надеждой, сама не зная, в чем она заключается. Тарасов поклонился ей. Особенно душевно сказал:
– Желаю вам всего хорошего.
98. Моторка Василия Васильевича бежит по реке, обгоняя лодки. За рулем стоит Гриша. Все облепили хозяина. Только Володя и Петя больше интересуются видами и берегами.
Василий Васильевич. Это что ж такое! Григорий уезжает, Катя уезжает, и Иван уезжает. Это все вы наделали?
Катя. Я.
Василий Васильевич. Трагедия! В таком случае, возьмите и меня куда-нибудь. Я тоже хочу уехать.
Володя(от борта громко). А мы не согласны!
Василий Васильевич. Новости! С чем вы не согласны?!
Володя. Чтобы вы уезжали.
Василий Васильевич. Почему?
Володя(сначала хотел назвать какую-то причину, но затруднился в ее определении и сказал смущенно). Это наше дело. (Более смело, в поисках поддержки.) Правда, Петя?
Петя(совершенно серьезно). Конечно, это наше дело.
Лена. И мое тоже дело.
Василий Васильевич(смотрит на детей любовно-сердито). Вот видите! Кого вы мне оставляете! Это же изверги!
99. На военной моторке, далеко обогнавшей все остальные суда. У руля стоит краснофлотец. Тарасов и Борис на носу. Тарасов все время говорит сухо, вежливо, внушительно и в то же время с постоянным оттенком мужественной теплоты.
Тарасов. Там мель?
Борис. Глубина – 50.
Тарасов. А ширина прохода?
Борис. Метров двадцать.
Тарасов. А с той стороны?
Борис. Там нельзя пройти.
Тарасов. Вы замечательно знаете реку.
Борис. С детства на этой реке.
Борис как будто забыл о своих переживаниях. Ему импонирует и военный катер, и тон Тарасов, и он поневоле отвечает так же вежливо-внимательно, обдумывая вопросы и совершенно забыв о каких бы то ни было фасонах.
Некоторое время Тарасов молча смотрит на реку, уносящуюся под нос катера, и наконец говорит тем же тоном:
– Я знаю о ваших неприятностях и о ваших ошибках. Молчите, прошу вас. Я предлагаю вам перейти на работу в мое управление. Будете всегда на реке – должность маленькая, но очень ответственная – проверка перекатов. Предупреждаю – терпеть не могу лени, позы, болтовни. И кроме того, матери должны помогать.
Борис(смят словами Тарасова, но по привычке не может отказаться от хвастливого риторизма). Я очень благодарен, но… мать… разве это относится к службе.
Тарасов. Да, относится. В Красной Армии не выносят хамов. Дадите ответ через полчаса.
Борис замер перед настойчивым и красивым требованием Тарасова, но что-то подсказывало ему, что волынить и позировать больше нельзя ни минуты. Он серьезно глянул на Тарасова, снял фуражку:
– Товарищ Тарасов! Я не знаю почему. Почему… так незаслуженно… Я страшно вам благодарен…
Тарасов. Хорошо. Очень хорошо. А обязаны вы не мне, а вашим друзьям, которые думают о вас больше, чем вы о них, и больше, чем вы заслужили.
Катер подошел к канонерке. Теперь очень гулко раздаются ее пристрелочные выстрелы. На противоположном берегу уже расположился лагерь рабочих и краснофлотцев. Играет музыка, и пары танцуют «веселого комсомольца».
100. Пароход «Рылеев» отходит. Дал два гудка. Последняя суетня. Борис спешит проститься с Шурой, с матерью. Он поцеловал мать и подошел к Шуре.
Борис. Шура, на два слова. (Шура отошла с ним в сторону.) Я тебя люблю. Так и знай.
Шура. Через год, если ты это самое скажешь, тогда я тебе отвечу.
Борис. Спасибо. (Это он сказал и со стыдом, и с радостью, он сам еще не может разобраться, на какой опыт он сегодня уезжает.)
Он побежал на пароход. Шура осталась серьезная, но спокойная, готовая к жизни, вооруженная новой мудростью. Но серьезной ей не пришлось быть долго. Откуда-то вынырнул Иван и закричал:
– Тебя все ищут. Там же Гриша хочет тебя поцеловать. Он же не может… (Григорий прибежал, схватил Шуру в объятия, поцеловал.) Ой, сколько хлопот! Где Катя? (Катя стоит на палубе парохода. Возле нее обнаружилась вся компания. Иван панически кричит им.) Долой кустарщину! Я не могу управляться с событиями. Последнее безобразие… Василий Васильевич.
Василий Васильевич(из-за чьего-то плеча). Что такое?
Иван. Сплошное безобразие. (Иван говорит действительно возмущенным тоном, все начинают ему верить). Из-за угла!
Василий Васильевич. Да что случилось?
Иван. Алешка и Надька сегодня записались в загсе!
Алеша и Надя стоят в толпе провожающих и невинно улыбаются.
Крики:
– Это действительно!
– Подлость какая!
– Да разве они что!
– Ой, какие потайные звери!
– Да поздравляйте их скорее! (Кричит Иван.)
Василий Васильевич. Стойте! Стойте! (Тишина. Серьезно озабочен.) Но вы не уезжаете, надеюсь?
Алеша. Нет.
Василий Васильевич(успокоенно). Ну, тогда ничего.
Аплодисменты. Хохот, прощание, поцелуи.
Капитан парохода(с мостика). Даю третий, где начальник?
Откуда-то из-за дверей конторы выскочили ошеломленные событиями Володя и Петя и закричали:
– Новый начальник идет! Новый начальник!
Иван заметался по палубе. Вышел к пароходу Нечипор в форменной тужурке и фуражке. Молодежь закричала:
– Хай живе новый начальник товарищ Нечипор!
Нечипор не ожидал оваций, но ему улыбаются, аплодируют, между торжествующими и Борис. Мальчики прыгают вокруг его, изъявляя свой восторг.
Нечипор(поднял руку). Спасибо, товарищи, а только и пароходу пора отправляться. Давай третий!
Хохот, приветствия. Три гудка.
101. Пароход отходит. Он удаляется все дальше и дальше. На пристани остались провожающие. Нечипор стоит отдельно, возле него – Володя и Петя. Они долго смотрели вслед пароходу. Провожающие пошли с пристани. Осталась только эта тройка.
Володя. Товарищ Нечипор, а сколько вам лет?
Нечипор. Та как вам сказать. (Хитро подумал, сообразил, прикинул, склонил голову, весело засмеялся, полез за трубкой и, наконец, сказал медленно.) Та мабудь так… годков… двадцать три або… двадцать четыре… (Мальчики залились смехом, затормошили Нечипора.) Годи! Годи! А то постарею сразу… Хе-хе-хе…
[Конец]
Приложение
Гурвич А.С. «В поисках героя»
Скажу прямо: мне очень понравилась недавно вышедшая книга А. Гурвича «В поисках героя». Мне хочется выразиться сильнее: эта книга взволновала и обрадовала меня. Интересная, умная и талантливая книга.
В книге «В поисках героя» собраны статьи, сравнительно давно написанные и напечатанные в наших журналах. Статьи говорят о вещах Гусева, Афиногенова, Платонова, Олеши, Эренбурга и Погодина. И статьи эти написаны два-три года назад, и самые произведения, послужившие предметом критической работы А. Гурвича, в известной мере отцвели, во всяком случае, сегодня они не волнуют нас новизной, еще неясной, неустановленной ценностью. Мы смотрим пьесы Гусева или Погодина с чувством уравновешенной благодарности к авторам, мы знаем, что в них плохо, что хорошо, и спорить о них у нас едва ли возникнет желание.
Книга А. Гурвича хороша не тем, что она обновляет наши критические усилия, давно пережитые нами, – еще тогда, когда мы читали «Не переводя дыхания» или смотрели «Славу». Когда А. Гурвич говорит: «…если миллионы лучших людей нашей страны свободны от тщеславия и тем более от корыстолюбия, то какие же чувства являются двигателями их необычайно активной творческой жизни? На этот вопрос и должна ответить художественная литература», – то в этих словах, обращенных в свое время к В. Гусеву по поводу его «Славы», мы слышим вопрос всего советского общества, обращенный сейчас к той же советской литературе. Нужно отдать справедливость А. Гурвичу: он умеет ставить эти вопросы, выражать их в простых, почти житейских словах, и в то же время в его формулировках всегда есть живая страсть гражданина, живая симпатия товарища и живой, хорошо отточенный ум. Поэтому его простые формулировки волнуют, заставляют задуматься, проверить себя, проверить многие свои обобщения, и, самое главное, они заставляют стремиться к лучшему, более совершенному.
Содержание книги А. Гурвича передать трудно. Она богата мыслью, тонким и осторожным анализом, призывом, выраженным в привлекательных, убедительных и мажорных словах, она богата и серьезной эрудицией не только начитанного, но и мыслящего советского человека. Я уверен, что каждый читатель найдет в ней для себя много нового и интересного, много неожиданных обобщений, много уместных и удачных экскурсов в жизнь, в самые богатые, самые блестящие и близкие нам советские области.
Основная мысль книги, которая подчеркивается А. Гурвичем при всякой возможности, очень близка каждому читателю, каждому писателю Советского Союза: литература должна отражать богатую нашу действительность, выраженную в живых, конкретных, одухотворенных образах, в образах полнокровных и таких же прекрасных, как прекрасна наша революция. Но в то же время А. Гурвич требует от писателя вдумчивого анализа, придирчивого и притязательного раздумья; он горячо, например, возражает против «доверчивой любви к миру», которую он нашел в пьесе Погодина «Мой друг».
Требования критика, обращенные к писателям, в то же время далеки от какой бы то ни было нормативности, от стремления загнать художника в узкие формалистические рамки. В этом смысле А. Гурвич диалектичен, его интересуют не готовые, «удобные» формы, а сама логика социалистического реализма. Разбираясь в ней, он приходит иногда к точным формулам, так необходимым для осознания законов социалистического реализма, но его формулы заключают в себе очень просторное и всегда развивающееся движение. Он, например, говорит: «Емкость художественного произведения обратно пропорциональна его пластичности. Чем более выпуклы, ярки и осязаемы образы, тем меньшее количество материала ими может быть охвачено».
Движение мысли в этой формуле в то же время вовсе не абстрактно, она все время держится на одной параллели и с литературными явлениями и с явлениями жизни.
В книге много серьезных и свежих обобщений, отсутствует риторика. Проходя «в поисках героя» по страницам художественных произведений и пьес, А. Гурвич умеет просто, без наморщенного лба, апеллировать и к жизни и к марксизму. Поэтому он никогда, ни одной минуты не кажется сухим книжником, умеющим только повторять великие мысли великих людей.
Необходимо отметить и хороший меткий язык А. Гурвича, спокойно-дружественный тон. Он умеет требовать, не оскорбляя, умеет пошутить, не оставляя впечатления зубоскальства.
«В поисках героя» – хорошая, полезная книга. И очень жаль, что она издана таким небольшим (4000 экз.) тиражом.
Редактору «Литературной газеты» О. Войтинской и критику Ф. Левину
Апрель 1939 г. Впервые опубликовано с сокращениями в «Учит. газ.» 12.03.1949.
Наш долг – долг коммунаров, наследников светлого имени Антона Семеновича Макаренко, долг советских граждан, большевиков партийных и непартийных – вернуть истине свое место. Мы требуем, чтобы гражданин Ф. Левин публично отказался от напечатанной им статьи в «Литературном критике».
На совещании критиков, посвященном разбору этого дела, Ф. Левин заявил, что его никто не может принудить «расшаркиваться перед урной А. С. Макаренко». Циничность и бестактность этой фразы не требуют комментариев. Мы можем уверить нашу общественность, что приложим все старания, чтобы оградить дорогую нам могилу А. С. Макаренко от людей, подобных Ф. Левину, ибо так может сказать человек, для которого нет ничего святого. Неужели этот «критик» не способен понять, что такими словами он оскорбил наши горячие сыновние чувства к Антону Семеновичу. Какая может быть речь о «чуткости критика» Ф. Левина, если он не обладает чуткостью в самом примитивном значении этого слова!
Но не об этом мы будем говорить дальше. Мы требуем четкой большевистской принципиальности в решении этого спора между ушедшим от нас физически, но живым в своем творчестве, в воспитанных им людях Антоном Семеновичем Макаренко и «живым» критиком Ф. Левиным, который находится по ту сторону нашей жизни, потому что он не любит ее и не способен понять творческих возможностей советских людей.
В чем вся соль возникшего вопроса?
Ф. Левин поместил в журнале «Литературный критик» № 12 статью под названием «Четвертая повесть А.С. Макаренко». В этой статье он обвиняет писателя А. Макаренко в том, что тот искажает действительность, пишет «сусальную сказку о том, чего не могло быть, нет и не будет».
Не будем пока касаться критики литературных качеств романа «Флаги на башнях», которую Ф. Левин пытается подменить обыгрыванием таких словечек, как «сахарин», «патока», «классная дама», «священный восторг» и т. д., – пусть это пока остается на его совести, но советуем помнить, что в нашей стране торжествует правда и Вам не очернить имен лучших сынов нашего отечества.
В чем квинтэссенция Вашей статьи? В том, что «добрый дяденька Макаренко» пишет, дескать, «неправдоподобную сказку, идиллию», которая никогда не осуществится и которую осуществить невозможно.
А мы утверждаем, что это клевета не только на А. С. Макаренко, но и на советскую жизнь.
Мы во всеуслышание заявляем, что жизнь, описанная в книге А.С. Макаренко «Флаги на башнях», существовала, что действительно была в Харькове коммуна им. Ф. Э. Дзержинского, названная в романе «Колония Первого мая», и что мы ее воспитанники. Там действительно был дворец, там была жизнь коллектива, стоящая неизмеримо выше простого общежития..
стоящая неизмеримо выше простого общежития неорганизованных ребят. В романе «Флаги на башнях» показан коллектив, выросший на основе шестнадцатилетнего педагогического опыта А. С. Макаренко, коллектив, впитавший все прекрасное, что дала колония им. Горького. Об этом Вы можете узнать, открыв «Педагогическую поэму»!
«Только 50 пацанов-горьковцев пришли в пушистый зимний день в красивые комнаты коммуны Дзержинского, но они принесли с собой комплект находок, традиций и приспособлений, целый ассортимент коллективной техники, молодой техники освобожденного от хозяина человека. И на здоровой новой почве, окруженная заботой чекистов, каждый день поддержанная их энергией, культурой и талантом, коммуна выросла в коллектив ослепительной прелести подлинного трудового богатства, высокой социалистической культуры, почти не оставив ничего от смешной проблемы „исправления человека“», – писал Макаренко.
Нет, Вам этого не понять, потому что Вы не верите в могущество нашего воспитания. Вы не любите советского человека и сами пишете об этом в следующих словах:
«Повесть сентиментальна и паточна, и если бы не вор и враг Рыжиков, то перед нами был бы сущий рай с архангелами, только без крылышек. Присматриваясь ближе, видишь, что герои повести в сущности даже не беспризорники и правонарушители, в них никогда не было каких-либо уродств или вывихов, подлежащих исправлению».
Интересно, что Вы понимаете под словом «беспризорник»? Этакий Джек-потрошитель, преисполненный всяческих пороков, «уродств» и «вывихов», вызывающий у вас барскую брезгливость и нездоровый интерес, который Вы даже не трудитесь скрывать в приведенной выше цитате.
При таком отношении к детям Вам не понять А. С. Макаренко, подлинного гуманиста, созидателя и страстного певца советского коллектива «могущества непревзойденного», как он писал. Для Макаренко беспризорный – это прежде всего советский ребенок или подросток, именно советский, временно попавший в тяжелое положение. Но эти мальчики и девочки до несчастья, вытолкнувшего их из семьи, учились в советской школе, многие окончили семь классов, они хорошо сознают и понимают свое тяжелое положение, всегда ищут из него выход. И мы имеем право сказать Вам от имени всех этих попавших временно в беду детей, что они верят в советскую жизнь и людей и любят их так, как Вы, критик Ф. Левин, не умеете любить, ибо Ваша ирония о рае с архангелами без крылышек, когда описана правда нашей жизни, выдает Вас с головою! Вам подавай «уродство» и «вывихи» – вот что мило Вашему критиканствующему духу.
Но хотя Вы, вероятно, считаете себя «выдающимся критиком», Вами не только не определяется величественное течение нашей жизни, но Вы и видеть его не способны. Представьте себе, что дети-сироты, даже если под влиянием неблагоприятных условий они стали воришками, и улицы наших советских городов и весей совсем не такие «вывихнутые», как Вам бы хотелось. У беспризорных ребят нет чувства безнадежности и обреченности. На этой самой «улице» их по-матерински журят хорошие советские женщины и «дяденьки» в рабочих куртках или с портфелями, говорят им: «Довольно шляться по свету, учиться надо и работать. Ты в Советской стране живешь, для тебя партия и правительство все приготовили. Отправляйся в колонию, вот тебе и адрес». А эти самые беспризорные, такие же советские дети, как и все, хотят нормальной счастливой жизни. И как раз вредно, очень вредно – это основная ошибка многих «педагогов» – искать в них какие-то «уродства», как делаете Вы. Но при Вашей «чуткости» Вам трудно разобраться в таких вопросах.
Одной из основных замечательных традиций коммуны было никогда не расспрашивать ребят о прошлом. И поэтому мы ничего не знали друг о друге. Наш замечательный коллектив давал возможность коммунарам забыть их тяжелое прошлое и чувствовать себя обыкновенными детьми, какими мы и были.
Мы свидетельствуем, что все описанное в книге «Флаги на башнях» имело место в советской действительности. Вы можете нам возразить, что если это и было, то это не характерно для нашей жизни и поэтому на этом не надо останавливать внимание читателей, не надо этого пропагандировать.
Мы отвечаем:
Великая наука Маркса-Ленина указала конкретные пути строительства коммунизма. Партия ведет нас к коммунизму. Наши писатели пишут и будут писать с перспективой в будущее. Что вы будете, гр. Левин, делать с Вашим критическим пером, читая книгу об этом обществе? Ведь каждая такая книга будет для Вас «сказкой доброго дяденьки».
Мы хотим поставить вопрос так: даже если бы все написанное в книге «Флаги на башнях» и были вымыслом писателя А. Макаренко, то это уже нужно, уже реально потому, что эта книга рисует коллектив, в котором находят свое осуществление глубочайшие принципы и тончайшие методы коммунистического воспитания.
Дальше можно выдвинуть такой довод: то, что законно для коммунистического общества, может быть, еще неприемлемо пока в наших условиях. Опровергнуть и это очень просто: коллектив коммуны им. Ф. Э. Дзержинского дал стране сотни полноценных граждан нашей прекрасной Родины, работающих буквально во всех отраслях народного хозяйства страны. Берем первых, которые вспоминаются: П. Працан – студент Коммунистического политпросветительного института им. Н.К. Крупской; А. Локтюхов, Г. Герцкович – курсанты Военно-морского училища имени Дзержинского; Черный – летчик ВВС РККА; С. Никитин – инженер завода; Таликов – инженер-электрик; Ф. Борисов – инженер ХТГЗ; М. Беленкова – аспирант института иностранных языков; Н. Шершнев – врач; И. Панов – инженер; Л. Конисевич – судовой механик (орденоносец).
Этот список людей, воспитанных, по Вашему мнению, в «паточном» и «сахаринном» коллективе, можно было бы сделать очень длинным, лишь размер данного письма не позволяет этого.
История этих сотен людей показывает, что идеи и методы коммунистического воспитания, которые воплотил в жизнь наш духовный отец и учитель А.С. Макаренко, должны быть внедрены буквально во все звенья нашей педагогики, и уже это даст колоссальный толчок вперед делу воспитания нового человека, делу выполнения задач третьей пятилетки, поставленных товарищем Сталиным в отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б). Для пропаганды этих идей бесконечно ценна и необходима книга «Флаги на башнях».
Если теперь обратиться к Вашей критике литературных достоинств, то Вы в статье прежде всего обрушиваетесь на пресловутую «нежизненную красивость» персонажей этой книги. Как можно не заметить, что это не «красивость», а подлинная красота нового человека, красота собранности, подтянутости, точного движения и красота внутренняя, которую надо же уметь, Ф. Левин, видеть. Антон Семенович всегда говорил, что советские юноши и девушки, когда они здоровы, счастливы и живут полнокровной трудовой жизнью, – они все красивы! А. Макаренко пишет: «Пацан лобастый и серьезный» или «Володя Бегунок – пацан лет двенадцати, хорошенький, румяный, чуть-чуть важный. Как-то особенно играючи и уверенно ступали его ноги, большие темные глаза по-хозяйски оглядывали все». Разве такой красотой, красотой уверенности не светятся уже наши люди и не будут обладать ею все члены коммунистического общества, которое мы строим и куда Вы, критик Ф. Левин, сумели бы войти, только оставив на пороге весь груз прошлого, мешающий Вам видеть счастье нашей жизни?
Вы не понимаете, как это легко и свободно беспризорник (в Вашем понимании – калека и вор) переделывается в активного, сознательного коммунара. Вы это считаете неестественным, неправдивым.
Напомним, что за пределами Советского Союза якобы дальновидные мыслители до сих пор не способны осмыслить стахановский труд, поверить в него. Они не могут понять, что рядовой рабочий Советского Союза обладает таким гигантским потенциалом коммунистического сознания, который позволяет обыкновенными средствами в обыкновенной обстановке дать рост производительности труда на 1000%. Эти критики «с добротной заграничной маркой» кричат, что сведения о советских героях труда – вымысел, нереальная сказка, которая не может иметь места не только сейчас, но невозможна и в будущем.
Для нас стахановский труд – прекрасная правда нашей жизни, и долг наших писателей – воспитывать в советских гражданах те коммунистические начала, которые заложены в стахановском труде.
Для тех, кто кровно связан со своей страной, каждый стахановец, независимо от его физических качеств, красив! Красив своим трудовым пафосом, служением народу, своей целеустремленностью. Великая правда и эстетика стахановского труда – это чудесная явь нашей жизни, а не сказка. Нам не убедить, а может быть, словами и бесцельно убеждать, злополучных горе-критиков Запада. Мы убедим их на деле, и тогда им не поздоровится!
Мы почти уверены, что и Вас нам не убедить, но это тоже не имеет, собственно, никакого значения. Испачканными в чернилах руками не остановить нашей жизни! Коммунистический коллектив, описанный в книге «Флаги на башнях», существовал; будут еще более совершенные коллективы, и они бессмертны, ибо это тот путь, путь непрерывного развития, который указан нам генеральной линией нашей партии.
А.С. Макаренко не только описал этот коллектив, он, вдохновленный партией, создал этот коллектив. Мы – счастливые воспитанники этого коллектива.
И еще об эстетике.
Вам, гр. Ф. Левин, кажется неубедительным в романе «Флаги на башнях» описание организованного комсомольского коллектива, какой был в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского. Радостные, величественные будни братского единства советских людей в труде кажутся Вам слишком пресными. Вам подавай извечные темы торгашеского мира: «Человек человеку – волк!»
Вам недоступны симфонии молодой советской жизни, они режут Вам ухо. Что есть прекрасная аналогия: длинные уши западных эстетствующих меломанов, воспитанных на визгливой джазовой какофонии, не воспринимают величественной красоты русской народной и классической музыки. А советские народы гордятся своей музыкальной культурой и знают, что она имеет мировое значение.
«Флаги на башнях» Вам не понравилось, гражданин Ф. Левин, потому что в этой книге идет речь о тщательной, зеркальной шлифовке нового, коммунистического человека, о детском коллективе, о коллективах второй пятилетки, которые растила партия и оберегала вся страна. В эти годы оказалось возможным и необходимым перейти к тончайшей ювелирной обработке личности, стирающей последние остатки праха прошлого, и человеческий коммунистический коллектив засиял во всей новой красоте и силе.
