355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антон Чехов » Том 10. Рассказы, повести 1898-1903 » Текст книги (страница 21)
Том 10. Рассказы, повести 1898-1903
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:57

Текст книги "Том 10. Рассказы, повести 1898-1903"


Автор книги: Антон Чехов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

ЧЕЛОВЕК В ФУТЛЯРЕ

Впервые – «Русская мысль», 1898, № 7, стр. 120–131. Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»).

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 130–143.

1

Рассказом «Человек в футляре» открывается «маленькая трилогия» Чехова – «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». В журнале «Русская мысль» рассказ появился без цифрового обозначения (возможно, по недосмотру редакции); два другие имели пометы: II, III.

Замысел серии возник, очевидно, летом 1898 г., когда Чехов в короткий срок закончил всю трилогию. Однако сюжеты отдельных рассказов долго жили в его творческом сознании: запись, относящаяся к «Крыжовнику», находится в Первой записной книжке среди материалов 1895 г. (см. комментарии Е. Н. Коншиной – Из архива Чехова, стр. 130–131). Рядом с записями 1897–1898 гг., сделанными в Париже и Ницце, внесены и первые заметки к рассказу «О любви».

К «Человеку в футляре» в записных книжках относится лишь одна заметка: «человек в футляре: всё у него в футляре. Когда лежал в гробу, казалось, улыбался: нашел идеал» ( Зап. кн.III, стр. 30). Перенося эти строки в Первую записную книжку, Чехов несколько распространил их: «Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то казалось, улыбался: нашел свой идеал» ( Зап. кн.I, стр. 86).

Точно установить время этой записи трудно; несомненно, однако, что она была сделана по возвращении из-за границы.

2 июля 1898 г., рассказывая в письме к Н. А. Лейкину о своих литературных делах, Чехов писал: «Зиму, как Вам известно, я провел на юге Франции, где скучал без снега и не мог работать; весною был в Париже, где прожил около четырех недель <…>. Теперь я живу дома, пишу; послал повесть в „Ниву“, другую повесть – в „Русскую мысль“».

Таким образом, вся работа над рассказом «Человек в футляре» проходила уже в Мелихове, в мае – июне 1898 г. Обещая в заграничных письмах к В. А. Гольцеву «рассказ», «повесть» и даже сообщая о работе над ними, Чехов, надо полагать, имел в виду не «Человека в футляре».

В начале июня 1898 г. рассказ «Человек в футляре» уже готовился к печати. 12 июня в письме к А. С. Суворину Чехов сообщал: «Хлопочу и работаю помаленьку. Написал уже повесть и рассказ». Это были «Ионыч» и «Человек в футляре». 15 июня рукопись была отправлена в журнал. «…Посылаю для „Русской мысли“ рассказ, – писал Чехов Гольцеву. – Прочти и, если сгодится, распорядись прислать корректуру до июля. Я пошлифую в корректуре».

Распоряжение о корректуре было, конечно, сделано, и ужо 26 июня Гольцев запрашивал Чехова: «Ау, Антон Павлович! Где корректура? Возврати мне „Человека в футляре“!» ( ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42).

Рассказ «Человек в футляре» появился в июльской книжке «Русской мысли». Начиная с этого времени редакторы журнала увеличили Чехову гонорар (учитывая то, что он «мало пишет»): вместо 250–300 руб. «За последнее письмо (300) merci!! merci beaucoup», – благодарил Чехов Гольцева в письме от 28 июля 1898 г.

В мае 1899 г. к Чехову обратилась его знакомая по Ницце – О. Р. Васильева, затеявшая сборник в пользу голодающих. Она хотела посвятить сборник Чехову и просила рассказ «Человек в футляре». Не веря в успех сборника, вдвойне не сочувствуя намерению выпустить книгу с посвящением ему и со статьей о нем, Чехов отговаривал Васильеву от издания сборника и не разрешил помещать свой рассказ, как и статью «Опыт литературной характеристики Чехова». Сборник все-таки вышел («Помощь пострадавшим от неурожая в Самарской губернии». М., 1900), но без рассказа Чехова, без статьи и без посвящения ему. По этому случаю Чехов писал 21 мая 1899 г. Ю. О. Грюнбергу: «Будьте добры, передайте Адольфу Федоровичу <Марксу> мою просьбу – о всяком разрешении перепечатывать мои произведения уведомлять меня».

В сентябре 1899 г., вместе с набором второго тома марксовского издания, Чехов неожиданно получил корректуру рассказов «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». А. Ф. Марксу 28 сентября он писал о неаккуратности типографии, которая не руководствуется авторским списком рассказов второго тома и «присылает рассказы по своему выбору». Относительно «Человека в футляре» и примыкающих к нему рассказов в этом письме сделано важное сообщение. Чехов писал, что рассказы эти принадлежат «к серии, которая далеко еще не закончена и которая может войти лишь в XI или XII том, когда будет приведена к концу вся серия». Замысел этот осуществлен не был. Издание 1899–1902 годов вышло в десяти томах.

Что касается рассказов «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», в первое марксовское издание они не вошли вовсе, хотя известно, что корректуру этих рассказов Чехов получил еще раз в августе 1900 г. (письмо к А. Ф. Марксу от 9 августа 1900 г.).

Когда в 1903 г. сочинения Чехова Маркс издавал приложением к «Ниве», все три рассказа попали в том XII. Корректура этого тома была выслана 28 марта. В сопроводительном письме Маркс писал Чехову: «Если найдете одну корректуру достаточной, будьте добры подписать гранки к печати, в противном случае Вам будет прислана новая корректура» ( ГБЛ). 14 апреля 1903 г. Чехов вернул корректуру. Она была выслана еще раз в Москву после 22 апреля (письмо А. Ф. Маркса от 26 апреля 1903 г. – там же).

При всех многократных просмотрах корректур в тексте марксовского издания рассказа «Человек в футляре» Чехов сделал лишь мелкие стилистические поправки (см. варианты) и снял одну фразу. Осуждая езду учителя на велосипеде, Беликов говорит: «И раз это не разрешено циркулярно, то и нельзя». В журнальном варианте он повторял еще раз: «Не разрешено – и нельзя».

«Человек в футляре», вместе с другими рассказами трилогии, вошел в XI, посмертный том первого марксовского издания, вышедший в 1906 г. Как видно из сопоставления текстов, при новом наборе были допущены ошибки и кое-где корректором изменена пунктуация. Так, например, слова Буркина: «Беликов жил в том же доме, где и я» в томе XI читаются: «Беликов жил в том же месте, где и я» (явная ошибка, так как речь идет именно об одном и том же доме – «в том же этаже, дверь против двери»). Ясно, что авторская корректура рассказа была учтена в прижизненном издании 1903 г., а к текстовым переменам 1906 г. Чехов не имел никакого отношения.

На этом основании «Человек в футляре», как и другие рассказы, входившие в том XII издания 1903 г., печатаются по тексту этого тома.

2

Современники связывали образ Человека в футляре с реальным лицом – инспектором таганрогской гимназии А. Ф. Дьяконовым. В. Г. Богораз (Тан), учившийся в Таганроге в одну пору с Чеховым, высказал этот взгляд уже в 1910 году в очерке «На родине Чехова» («Современный мир», 1910, № 1; перепечатано: «Чеховский юбилейный сборник». М., 1910). Мнение Богораза поддержал М. П. Чехов, писавший о Дьяконове: «… это была машина, которая ходила, говорила, действовала, исполняла циркуляры и затем сломалась и вышла из употребления. Всю свою жизнь А. Ф. Дьяконов проходил в калошах даже в очень хорошую погоду и носил с собою зонтик. Таков был прототип Беликова» ( Антон Чехов и его сюжеты, стр. 16–17).

Это мнение оспорил П. П. Филевский, окончивший таганрогскую гимназию на два года раньше Чехова и впоследствии преподававший в ней. В очерке «Таганрогская гимназия в ученические годы А. П. Чехова» (рукопись, ТМЧ) Филевский привел подробные сведения о Дьяконове, отметив в особенности его внешность («…одевался по-спартански: зимою шубы не носил, а легкое пальто…»), а также его порядочность и душевную щедрость: строгий службист, Дьяконов не отказывал своим подопечным в денежной помощи, а свой дом и все свои сбережения завещал начальному училищу и на ежегодные пособия учителям. Возражая Богоразу, Филевский писал: «Я же положительно утверждаю, что между „Человеком в футляре“ и А. Ф. Дьяконовым ничего общего нет и в этом произведении А. П. Чехова никакого местного колорита найти нельзя».

Воспоминания Филевского подробно проанализировал Ю. Соболев; принимая в целом взгляд Филевского, Соболев отметил, что «живой моделью» для Человека в футляре мог послужить М. О. Меньшиков, ученый гидрограф, известный публицист «Недели», о котором в дневнике 1896 г. Чехов заметил: «М. в сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтобы не погибнуть он солнечного удара, боится умываться холодной водой, жалуется на замирание сердца» (см. Ю. Соболев. Чехов. Статьи. Материалы. Библиография. М., 1930, стр. 163–165).

Сходство, однако, оказывается чисто внешним, поскольку ни по роду занятий, ни по складу характера Меньшиков на Человека в футляре не походил: участник ряда морских экспедиций, автор «Руководства к чтению морских карт» (СПб., 1891) и «Лоции Абоских и восточной части Аландских шхер» (СПб., 1898), Меньшиков в годы своей близости с Чеховым напечатал ряд острых литературно-публицистических статей; интересно отметить, что в 1896 г., к которому и относится чеховская дневниковая запись, Меньшиков был ранен: в него стрелял некий земский начальник, оскорбленный корреспонденцией «Недели». Чехов находился с Меньшиковым в переписке с 1892 г.; когда в 1901 г. тот стал публицистом «Нового времени», Чехов прекратил и знакомство, и переписку.

В письмах Чехова есть ряд заметок и живых подробностей, которые, несомненно, соотносятся с темой «Человека в футляре», с образом Беликова. Так, 14 октября 1888 г. – в письме к А. С. Суворину: «… приходил из гимназии классный наставник <…> человек забитый, запуганный циркулярами, недалекий и ненавидимый детьми за суровость (у него прием: взять мальчика за плечи и трепать его; представьте, что в Ваши плечи вцепились руки человека, которого Вы ненавидите). Он <…> всё время жаловался на начальство, которое их, педагогов, переделало в фельдфебелей. Оба мы полиберальничали, поговорили о юге (оказались земляками), повздыхали… Когда я ему сказал: – А как свободно дышится в наших южных гимназиях! – он безнадежно махнул рукой и ушел».

О своем брате Иване Павловиче, педагоге, Чехов заметил в письме, по времени близком к рассказу: «Он, т. е. Иван, немножко поседел и по-прежнему покупает всё очень дешево и выгодно и даже в хорошую погоду берет с собой зонтик» (Ал. П. Чехову, 22 или 23 сентября 1895 г.).

По-видимому, тема «Человека в футляре», постепенно вырисовываясь и пополняясь, жила в сознании Чехова в течение долгих лет, а образ Беликова не сводится к единственному реальному прототипу.

3

Рассказ «Человек в футляре» появился после почти полугодового молчания Чехова и вызвал многочисленные отклики читателей и профессиональных критиков.

Врач В. Г. Вальтер, с которым Чехов был знаком еще по таганрогской гимназии и встретился зимой 1897–1898 г. в Ницце, писал 19 августа 1898 г.: «Вчера после прочтенья „Человека в футляре“ я более двух часов говорил об этом гнетущем, только в России возможном явлении, только, знаете, столица Вас плохо поймет, а провинция будет бесконечно благодарна, и хоть действия мало, а хорошо бы запечатлевать в умах людей такие типы и сцены» ( ГБЛ; Из архива Чехова, стр. 165). То же впечатление произвел рассказ на И. И. Горбунова-Посадова: «Такие рассказы, как Ваш „Человек в футляре“, хорошо будят, расталкивают (как и сильное описание провинции в „Моей жизни“) <…> Всегда с таким приятным душе предчувствием раскрываешь книгу, где Ваша новая вещь» (письмо от 14 сентября 1898 г. – ГБЛ).

24 августа 1898 г. Чехову писал А. И. Сумбатов (Южин): «Успел в день приезда в Москву прочесть твою июльскую повесть – „Человек в футляре“ <…> Уж очень коротко пишешь, ей-богу. Не говорю уже, как редко! Ведь это хвостик, этюд. И так читать почти нечего, а тут набредешь на что-нибудь живое, чуть разлакомишься – хлоп, конец» ( ГБЛ).

Из Ниццы к Чехову обращался художник, русский вице-консул в Ментоне, Н. И. Юрасов: «Я недавно прочел Ваш рассказ „Человек в футляре“, хвалить не смею» (письмо от 29 августа/ 10 сентября 1898 г. – ГБЛ).

Писали и люди, совершенно незнакомые и не имеющие отношения к литературе. Неонила Круковская, бывшая два года классной дамой в женской гимназии, отправила 9 октября 1898 г. длинное, на 23 страницах, письмо. Она рассказывала о тяжести гимназической службы, о том, что ей, к счастью, удалось вырваться из этой среды – она стала учиться живописи. «И когда я читала последние Ваши вещи – „Человека в футляре“, и „Любовь“, и „Ионыча“ – я подумала: господи, ведь вот оно, вот то страшное и темное, что может со всяким человеком случиться – вот как просто и незаметно из него душа живая уходит» ( ГБЛ). Наталия Душина, учившаяся в Кологриве Костромской губернии (в техническом училище), писала восторженные письма и в одном из них – о «Человеке в футляре»: «Я знаю, что Вы видели и знали бедного, жалкого „человека в футляре“» (письмо без даты, помечено Чеховым: 99, III – ГБЛ).

Другая восторженная почитательница Чехова, О. А. Смоленская, рассказывала в своем письме о литературном споре, в котором она участвовала, доказывая, что Беликова нельзя считать ничтожеством. «„Ничтожество он, а не сила“, – говорили они. Но в ничтожестве его – его и сила, сила, потому что у него ничтожество, а у людей, с которыми он живет, ни величины, ни ничтожества… ничего… хоть „шаром покати“. Со дня рождения его держали под крышкой, под колпаком, давили его… и задавили в нем всё человеческое, живое (жизнь задавили, замерла она в нем!), и это давление создало силу… сумма давлений – его сила… они отложились в нем, как в земле откладываются пластами каменные породы, и образовали искреннее, глубокое, твердое, святое убеждение, что так надо жить, что его нравственный, священный долг так действовать… это его религия… он этим и покорил себе всех… победил своею прямолинейностью… слепотой… ничтожеством… убежденностью, искренностью…

<…> Они говорят, что „он – солдат с ружьем“ – „отнимите ружье и куда его сила девалась?“ Его ружье, говорят они, „циркуляр“. Но разве у него можно отнять циркуляр, это значит – отнять жизнь.

<…> У них чувство брезгливости к Беликову <…> а у меня… мне страшно, страшно за человека делается» ( ГБЛ; «Филологические науки», 1964, № 4, стр. 167).

Иначе воспринял рассказ Ф. Г. Мускатблит, тогда студент Новороссийского университета, впоследствии литератор, автор ряда работ о Чехове. Он благодарил за рассказы «Человек в футляре» и «Крыжовник», пробуждающие сознание, проясняющие то, что еще «лишь смутно чуется» (письмо без даты; Чеховым помечено: 99, XII – ГБЛ). О том же писала из Севастополя 11 апреля 1900 г. Н. Кончевская: «Вся Россия показалась мне в футляре». Читательница высказала взволнованную просьбу: «Дайте же нам что-нибудь такое, в чем была бы хоть одна светлая точка и что хоть сколько-нибудь ободряло бы и примиряло с жизнью» ( ГБЛ).

4

Книжка «Русской мысли» с рассказом «Человек в футляре» вышла около 20 июля 1898 г., и уже в июльских газетах появились печатные отзывы.

Первым выступил А. А. Измайлов, будущий биограф Чехова, в то время литературный обозреватель петербургских «Биржевых ведомостей». Статья его («Литературное обозрение») содержала несколько интересных наблюдений. «Начатая с улыбкой на устах комическая история, – писал Измайлов о рассказе, – досказывается серьезным голосом, в котором слышится легкое дрожание. Самый фон картины становится сумрачным и торжественно-величавым» («Биржевые ведомости», 1898, № 200, 24 июля). Критика смутило, однако, это противоречие: комический, почти карикатурный персонаж – и вместе с тем ясно, что Чехов «смотрит на своего героя серьезно, что он чужд юмористической тенденции». Сравнивая «Человека в футляре» с рассказом «Смерть чиновника» (1883), откровенно комическим, и с рассказом «Страх» (1892), где та же тема развивалась в «серьезном» сюжете, Измайлов недоумевал относительно того, зачем эти две разные линии соединились в одном рассказе.

Другой критик, Н. Минский (Н. М. Виленкин), попытался объяснить это «противоречие» особенностью таланта Чехова: «Нет сомнения, что г. Чехов – самый веселый и остроумный из наших беллетристов», – но и «самый скорбный из наших беллетристов», так как «у него почти нет рассказа, где бы не обнаруживался скрытый трагизм жизни, где бы кто-нибудь не страдал, одинокий и затерянный»; «самый бесстрастный, самый индифферентный из наших писателей, бессердечный эстетик, никогда не волнующийся, готовый во всякую минуту покинуть своего умирающего героя для того, чтобы изобразить цветок, бабочку, форму облака», – но и «здоровый и даже, можно сказать, здоровенный моралист, прямолинейный и тенденциозный». В рассказе «Человек в футляре» Минский нашел эту, столь привлекательную для него «неуловимость, разноцветную игру настроений»: «Г. Чехов не только нарисовал в нескольких чертах живой образ, но еще захотел изнутри осветить его, дать его психологическую формулу. Все черты Беликова, все его привычки и убеждения и поступки автор сводит к одному мотиву – к страху перед действительной жизнью <…> Судя по тону рассказа, автор и хохочет, и жалеет, и негодует, и, в конце концов, совершенно спокойно отходит от своего героя, бесстрастно прощается с ним, как с попутчиком по вагону» (Н. Минский. Литература и искусство. – «Новости и биржевая газета», 1898, № 207, 30 июля).

В общем хоре критики конца 90-годов резким диссонансом прозвучала грубая статья фельетониста реакционных «Московских ведомостей» К. П. Медведского. С высокомерием, уже давно забытым другими критиками, писавшими о Чехове, Медведский отозвался о «Человеке в футляре» так: «Рассказ бессодержателен, плох, но обойти его молчанием нельзя, потому что в нем с чрезвычайною ясностью раскрываются основные недостатки писателя, умеющего воспроизводить лишь внешние стороны житейских явлений». Критик снова повторил тезис своей статьи 1896 г., напечатанной в «Русском вестнике», о Чехове – как «жертве безвременья», опять писал о «равнодушии и значительной беззаботности автора», «безыдейности чеховских анекдотов» (К. Медведский. Литературные заметки. Нечто о г. Чехове и «футлярах». – «Московские ведомости», 1898, № 215, 7 августа).

Совсем иначе выступил в 1898 г. А. М. Скабичевский, который прежде тоже упрекал автора «Пестрых рассказов» в равнодушии, безыдейности и предрекал Чехову горькую участь. Когда была опубликована вся трилогия, в газете «Сын отечества» он напечатал статью «Текущая литература. Новые рассказы А. Чехова: „Человек в футляре“, „Крыжовник“, „О любви“». Свой обзор Скабичевский начал словами: «Г. Чехов – писатель безыдейный; это у нас решено и подписано. Тем не менее, когда выходит новый рассказ г. Чехова, он первый разрезается в книжке журнала, прежде всего читается и производит такое сильное впечатление на читателя, так настраивает его, подымая в нем ряд новых мыслей и соображений, как не действуют многие из так называемых идейных произведений…» Далее Скабичевский утверждал, что главное достоинство Чехова – «именно – безыдейность, но безыдейность не самих его произведений, а той жизни, которую изображает г. Чехов <…> каждая строка <…> Чехова вопиет против безобразия приводимых автором фактов…».

Отметив чисто «внешнюю связь» между рассказами, критик пояснял затем, что, по его мнению, рассказы объединены лишь «меланхолическим настроением автора», а настроение это обусловлено «зрелищем пустоты и бессодержательности нашей жизни и всякого рода нравственных уродств, встречающихся на каждом шагу ее бестолковой сутолоки». Любовную историю Беликова он нашел несколько шаржированной и потому мало правдоподобной, эпизод с Коваленко – грубоватым и потому излишним.

Но примечателен вывод, какой сделал Скабичевский о самом типе «человека в футляре»: «… личность Беликова является замечательным художественным откровением г. Чехова; одним из тех типов, которые, вроде Обломова или Чичикова, выражают собою или целую общественную среду, или дух своего времени» («Сын отечества», 1898, № 238, 4 сентября).

Мысль Скабичевского о «человеке в футляре» как типе общественном развивал позднее А. И. Потапов: «В произведениях г. Чехова, относящихся к последнему времени, чаще стала проглядывать умение обобщать наблюдения и переносить таким образом постановку вопроса с индивидуальной, случайной почвы на почву общественных отношений <…> Таков „Человек в футляре“. Это одно из лучших произведений г. Чехова, и представляет оно собою осязательный протест против „формы“, выедающей живое содержание» (Ал. Потапов. А. П. Чехов и публицистическая критика. – «Образование», 1900, № 1, отд. II, стр. 26–27).

В октябре 1898 г. новые рассказы Чехова были подробно разобраны А. И. Богдановичем, который поместил в журнале «Мир божий» «Критические заметки» с характерным подзаголовком: «Пессимизм автора. Безысходно мрачное настроение рассказов. Субъективизм, преобладающий в них». «Есть что-то в последних произведениях г. Чехова, – начинал свой разбор Богданович, – что углубляет их содержание, быть может, помимо воли самого автора, придает им какую-то терпкость и остроту, волнует и причиняет острую боль читателю». Вспомнив повести «Мужики» и «Моя жизнь», Богданович писал: «Но его последние три рассказа, появившиеся в летних книжках „Русской мысли“, не менее глубоки, жгучи и значительны» («Мир божий», 1898, № 10, отд. II, стр. 2).

Рассказ «Человек в футляре», по мнению Богдановича, – «лучший из них и самый значительный по содержанию темы и типичности выхваченного из жизни явления. Кому не знаком этот жалкий, ничтожный, плюгавенький и в то же время страшный „человек в футляре“, для которого жизнь свелась к отрицанию жизни? Он, как кошмар, давит всё живое, сдерживает проявление всякого общественного, альтруистического движения своим мертвящим припевом – „как бы чего не вышло“. Эта ходячая пародия на человека изображена автором с поразительным совершенством, что при необычайной естественности и простоте, с какою написан весь рассказ, делает эту фигуру почти трагическою» (там же).

Далее Богданович дал характеристику Беликова, раскрывающую суть этого образа: Беликов – «мастерски написанный портрет, вдумываясь в который чувствуешь, какая глубокая правда лежит в его основе. Беликов – это сама жизнь, та житейская тина, болото, с которым приходится иметь дело на каждом шагу, которое всё затягивает, всё грязнит и душит в своей вонючей грязи. Беликов – это общественная сила, страшная своей неуязвимостью, потому что она нечувствительна, недоступна человеческим интересам, страстям и желаниям <…> Вся сила Беликова <…> в окружающей среде, в слабости ее, в расплывчатости нравственных и всяких других устоев, в бессознательности подлости, составляющей общественную основу той жизни, где процветают Беликовы». Однако либеральный критик, каким был Богданович, не согласился с крайностью выводов Чехова. «В этом художественном преувеличении, – писал он дальше, – в безмерности авторского пессимизма, как бы он ни оправдывался действительностью, всё же чувствуется натяжка. Слишком мрачное, до болезненности безотрадное настроение автора не позволяет ему разобраться в массе условий, создающих футлярное существование для русского обывателя» (стр. 6).

Богданович критиковал Чехова за то, что он не дает «ни малейшего утешения, не открывает ни щелочки просвета в этом футляре, который покрывает нашу жизнь, „не запрещенную циркулярно, но и не вполне разрешенную“. Созданная им картина получает характер трагической неизбежности. Фигура Беликова разрастается, если не в общечеловеческую, то в общерусскую, получает значение не временного, наносного явления, которое должно исчезнуть вместе с вызвавшими его причинами, а постоянного, в нас самих коренящегося» (стр. 6).

По мнению Богдановича, явно противоречащему обобщающей и глубокой мысли рассказа, причины «футлярной» жизни «заключаются отнюдь не в нас самих, а лежат вне нас, и сущность их сводится к отсутствию общественной жизни» (стр. 6).

Е. А. Ляцкий в обширном «этюде» о Чехове, напечатанном в журнале «Вестник Европы» (1904, № 1), заявил, что рассказ отличается «тенденциозным подбором черт, весьма мало типических» (стр. 145). Беликов, по мнению критика, – «явление патологическое, которое уже по одному этому не может иметь обобщающего типического значения» (стр. 147). Верно уловив протестующее настроение чеховских рассказов, Ляцкий спорил с автором «Человека в футляре»: «Нет, больше жить так невозможно! – таков рецепт г. Чехова современному читателю. Это он, современный читатель, насмотревшись разных несчастных случаев, бывающих в жизни, и наслушавшись рассказов о душевных и нервных болезнях, поражающих человечество, должен вдруг остановиться и сказать: нет, больше жить так невозможно. И сказав, – или повеситься на первом попавшемся крюке, или обратиться к г. Чехову и спросить: а как жить, уважаемый маэстро? Неизвестно, как бы ответил этому читателю г. Чехов, если бы тот на деле обратился к нему с таким вопросом; но в сочинениях своих он этого ответа не дает…» (стр. 147–148).

Глубже истолковал смысл новых рассказов Чехова Д. Н. Овсянико-Куликовский. По его словам, будущий историк «с высоким интересом и с глубоким сочувствием остановится на этом первостепенном даровании, посвятившем себя тяжкому подвигу художественного изучения современной ему жизни во всей ее скудости и во всем однообразии ее мелких, будничных, пошлых черт. И будущий историк, конечно, лучше нас отметит и оценит тот душевный реактив, силою которого Чехов производит свои „художественные опыты“: это именно – унылая скорбь, внушаемая созерцанием современной жизни и исследованием души современного человека, и всё яснее сказывающееся в последних вещах Чехова („Человек в футляре“, „Случай из практики“ и др.) художественное прозрениев лучшее будущее, может быть, далекое, для нас недоступное, и, наконец, рядом с этим прозрением, робко радостное, едва мерцающее, как бы предчувствиегрядущих поколений – счастливых, переросших всё узкое, всё пошлое и мелко злобное, что так обезображивает душу человека, и живущих полною, широкою жизнью ума и чувства» (Д. Н. Овсянико-Куликовский. Наши писатели. (Литературно-критические очерки и характеристики). I. А. П. Чехов. – «Журнал для всех», 1899, № 2, стр. 138).

Образ «человека в футляре» очень скоро, еще при жизни Чехова, стал нарицательным. В. И. Ленин в статье 1901 г. «Внутреннее обозрение» писал: «Надо вообще сказать, что наши реакционеры, – а в том числе, конечно, и вся высшая бюрократия, – проявляют хорошее политическое чутье. Они так искушены по части всяческого опыта в борьбе с оппозицией, с народными „бунтами“, с сектантами, с восстаниями, с революционерами, что держат себя постоянно „начеку“ и гораздо лучше всяких наивных простаков и „честных кляч“ понимают непримиримость самодержавия с какой бы то ни былосамостоятельностью, честностью, независимостью убеждений, гордостью настоящего знания. Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они подозрительно относятся ко всем, кто не похож на гоголевского Акакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 327). Позднее во многих своих статьях, речах, письмах В. И. Ленин обращался более 20 раз к чеховскому образу человека в футляре (см. указатель к Полн. собр. соч., изд. 5-е).

При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, сербскохорватский и чешский языки.

Стр. 46…в Гадячском уезде… – Гадяч – уездный город Полтавской губернии.

Стр. 49… « глитай, абож паук». – «Мироед, или Паук». Так называлась драма в 4-х действиях, 5 картинах М. Л. Кропивницкого. Написана для М. К. Заньковецкой, где ей предназначалась роль Олены. Чехов познакомился с Заньковецкой в начале 1892 г. у Сувориных и встречался позднее. В декабре 1893 г., когда в Москве гастролировала украинская труппа, Чехов видел пьесы с ее участием.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю