355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антон Чехов » Том 10. Рассказы, повести 1898-1903 » Текст книги (страница 30)
Том 10. Рассказы, повести 1898-1903
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:57

Текст книги "Том 10. Рассказы, повести 1898-1903"


Автор книги: Антон Чехов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

В феврале – марте 1901 г. в Ялте был Миролюбов. Очевидно, при встречах с Чеховым он снова просил дать рассказ для «Журнала для всех». 16 марта Чехов сообщал О. Л. Книппер о том, что он пишет «рассказ под названием „Архиерей“».

Уезжая в Аксеново Уфимской губернии в мае, Чехов взял с собой начатый текст «Архиерея» – по возвращении Чехова в Ялту Книппер спрашивала его: «Вынул ли ты своего „Архиерея“ из чемодана? Принялся ли за него?» (письмо от 27 августа – Переписка с Книппер, т. I, стр. 431). В эти месяцы Миролюбов настойчиво просил прислать рассказ. 27 июля он писал: «Жду от Вас рассказа, объявленного подписчикам» ( ГБЛ). На это письмо Чехов ответил 3 августа: «Первое, что я напишу, это будет рассказ для „Журнала для всех“. Я вышлю на Ваше имя, а Вы пришлете мне корректуру – это непременно».

Вернуться к работе над рассказом состояние здоровья позволило Чехову только в конце августа 1901 г.; отвечая на письмо Книппер, Чехов писал ей 31 августа: «„Архиерея“ вынул из чемодана». Но и на этот раз работе не суждено было завершиться. «Я нездоров», – сообщил он жене 5 сентября. Несмотря на нездоровье, 15 сентября Чехов выехал в Москву и пробыл там до 26 октября. Из Москвы он писал Миролюбову: «Простите, голубчик, я не выслал Вам до сих пор рассказа. Это оттого, что я прервал работу, а прерванное мне всегда было трудно оканчивать. Вот приеду домой, начну сначала и вышлю, будьте покойны!» (письмо от 19 октября).

В письмах Чехова по возвращении в Ялту нет прямых упоминаний о продолжении работы над «Архиереем». Но 12 ноября, в ответ на просьбу Книппер прислать Вл. И. Немировичу-Данченко новый рассказ для исполнения в благотворительном концерте, Чехов писал: «Я бы с большим удовольствием прислал Немировичу рассказ, но ведь <…> то, что я сейчас пишу, едва ли цензурно, т. е. едва ли допустимо для публичного чтения». Слова о нецензурности того, что писал Чехов, есть основания отнести именно к «Архиерею»: усилившаяся в это время цензура могла быть особенно подозрительной к произведениям, в которых изображались представители духовенства. К этому же времени относятся встречи Чехова с М. Горьким, после которых Горький сообщал: «А. П. Чехов пишет какую-то большую вещь и говорит мне: „Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного“» (письмо к В. А. Поссе, написанное после 14 ноября 1901 г. – Горький, т. 28, стр. 199).

С 7 декабря 1901 г. вновь наступил перерыв, вызванный новым обострением болезни. 17 декабря Чехов сообщал Миролюбову: «…я нездоров, или не совсем здоров – этак вернее, и писать не могу. У меня было кровохарканье, теперь слабость и злость, сижу с согревающим компрессом на боку, принимаю креозот и всякую чепуху. Как бы ни было, с „Архиереем“ не надую Вас, пришлю рано или поздно».

И только не раньше 20-х чисел января 1902 г. Чехов смог снова взяться за работу над рассказом. 20 февраля 1902 г. он извещал Миролюбова: «…простите, что так долго тянул сию музыку. Рассказ давно кончил, но переписывать его было трудновато; всё нездоровится <…> Корректуру мне непременно пришлите. Я прибавлю еще фразочки две-три в конце. Цензуре не уступаю ни одного слова, имейте сие в виду. Если цензура вы бросит хоть слово, то рассказ возвратите мне, а я пришлю Вам другой в мае».

Таким образом, можно выделить по крайней мере семь отрезков времени, на которые приходится писание Чеховым рассказа «Архиерей»: конец декабря 1899 г. – первая половина января 1900 г. в Ялте; середина ноября 1900 г. в Москве; конец декабря 1900 г. – январь 1901 г. в Ницце; конец февраля – апрель 1901 г. в Ялте; конец августа – первая половина сентября в Ялте; конец октября – начало декабря 1901 г. в Ялте; конец января – первая половина февраля 1902 г. в Ялте.

Ни одно прозаическое произведение не создавалось Чеховым так долго, с таким количеством перерывов. Рассказ рождался в упорной борьбе с прогрессировавшей тяжелейшей болезнью, с неблагоприятными условиями для работы, в решении всё усложнявшихся творческих задач.

8 марта 1902 г. Чехов писал Миролюбову: «…сегодня я получил корректуру и сегодня же хотел прочитать и отправить, но, во-1), Ваш корректор все точки превратил в восклицательные знаки и наставил кавычки там, где им не надлежит быть („Синтаксис“), и, во-2), много пропусков, приходится вставлять: (наприм., „Демьян-Змеевидец“). И хочется кое-что вставить – это помимо всего прочего. Стало быть, корректуру получите на другой день после этого письма или в тот же день, если успею кончить к вечеру, к 7 час. Простите, мои милый, я еще раз прошу: если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте. Я пришлю другой рассказ. И так уж для цензуры я много выкинул и сокращал, когда писал. Помните сию мою просьбу, прошу Вас». В тот же день он писал Книппер: «Получил от Миролюбова корректуру своего рассказа и теперь хлопочу, чтобы сей рассказ не печатался, так как цензура сильно его попортила».

Из письма к Миролюбову видно, что Чехов получил текст корректуры, еще не прошедший журнальную цензуру. Говоря Книппер о том, что цензура «сильно попортила» рассказ, Чехов скорее всего имел в виду, что сам он «для цензуры <…> много выкинул и сокращал, когда писал». В годы, когда Чехов работал над «Архиереем», постоянно усиливался цензурный гнет. Об этом, в частности, регулярно сообщал в своих письмах Миролюбов. 17 октября 1900 г.: «Тяжело живется литературе: всё строже и строже становится цензура, из статьи вычеркивают 1/4, о рабочих не дают слова сказать даже и безобидного. <…> Циркуляры так и сыплются. Только что получен с воспрещением писать о миссионерском съезде…» ( ГБЛ). Чехов, опасаясь цензурного вмешательства в окончательный текст рассказа, был вынужден пойти на неизвестные нам сокращения.

Делались попытки угадать эти утраченные сокращения. Было высказано предположение, что главному герою – архиерею – должен был противостоять в рассказе представитель атеистической интеллигенции (см. W. Düwel. Anton Tschechow. Dichter der Morgendämmerung. Halle, 1960, S. 132, 133). Действительно, в замысле рассказа планировался «разговор архиерея с матерью про племянника: а Степан в б<ога> верует?», – в тексте же рассказа такой вопрос не задается. В этом несостоявшемся разговоре, по мнению В. Дювеля, должна была содержаться основная антирелигиозная идея чеховского рассказа, а с дважды упоминаемым Николашей, который «не захотел по духовной части, пошел в университет в доктора», должно было быть связано идейное зерно рассказа.

Подобная реконструкция замысла рассказа вызывает возражения. О Николаше, который «мертвецов режет», известно лишь, что он «ничего, добрый. Только водку пьет шибко». Вряд ли Чехов позволил дать такую характеристику этому персонажу для того, чтобы рассказ пропустила цензура, и опубликовал рассказ, из которого было бы вырвано главное, решающее для понимания звено.

Необоснованно считать, что писатель мог первоначально ставить какие-либо «разоблачительные» по отношению к религии задачи, а затем отказался от этого по цензурным соображениям. Наиболее вероятно предположить, что цензуры Чехов опасался, так как допускал, что та могла придраться к любому упоминанию о боге; писателю же было важно, чтобы в рассказе не было изменено ни одного слова.

В начале апреля 1903 г., читая корректуру девяти рассказов, предназначенных для тома XII приложения к «Ниве», Чехов внес в текст «Архиерея» немногие изменения; в них можно видеть пример отделки Чеховым текста «с музыкальной стороны». Изменив хронологический порядок произведений, вошедших в том XII, Чехов оставил «Архиерея» на последнем месте, после рассказа «О любви».

Вопрос о прототипе главного героя рассказа интересовал уже первых его читателей. «Когда рассказ был напечатан, – вспоминал Щукин, – в Ялте заговорили, что А<нтон> П<авлови>ч описал в рассказе» тогдашнего таврического епископа Николая ( Чехов в воспоминаниях, стр. 467). Чехов, по словам того же мемуариста, решительно отверг это: «– Слушайте, говорят, что я описывал вашего архиерея; вздор, я не имел его в виду…» (там же).

Мемуаристы обычно ставили вопрос о том, какого именно архиерея Чехов описал в своем рассказе. Однако вопрос о прототипе чеховского архиерея к этому не сводится. В образ главного героя рассказа Чехов внес много автобиографического материала. И общая ситуация, изображенная в рассказе, и его подробности в сильной степени соотносятся с обстоятельствами жизни Чехова в годы создания «Архиерея».

Чехов пишет о человеке, в положении которого он находился в это время сам. Предчувствие близкой смерти [15]15
  Рассказ был начат в 1899 г., когда, как Чехов писал позже, он «собирался умирать» (к О. Л. Книппер, 9 января 1903 г.).


[Закрыть]
, одиночество, обилие мелочей, отрывавших от дела, множество посетителей и в то же время «хоть бы один человек, с которым можно было бы поговорить, отвести душу!» – такие мотивы наполняют ялтинские письма Чехова 1899–1902 гг. Порой можно говорить о прямом перенесении в рассказ реалий жизни Чехова этого времени. «Был болен и одинок», – писал он О. Л. Книппер 23 февраля 1901 г.; «Чувствую себя как в ссылке» (П. И. Вейнбергу, 28 апреля 1901 г.); «Без тебя мне так скучно, точно меня заточили в монастырь» (О. Л. Книппер, 31 августа 1901 г.); «Я сначала полагал, что у меня, пожалуй, брюшной тиф, теперь же вижу, что это не то» (ей же, 6 сентября 1901 г.). В одном из писем к ней же мелькает деталь, почти буквально повторяющаяся в рассказе: «…когда приходится накладывать этот громадный компресс <…> я кажусь себе одиноким и беспомощным» (18 декабря 1901 г.). Обилие посетителей вызывает у больного архиерея раздражение – чувство, о котором постоянно пишет Чехов в эти годы в письмах к О. Л. Книппер – 24 августа 1901 г., 6 сентября 1901 г. Чувство провинциальной тоски, стремление бежать от нее объединяет «Архиерея» с другими произведениями этого же периода – «Дама с собачкой» и «Три сестры»; в «Архиерее» есть дополнительные краски, рисующие тоскливую провинциальную жизнь: пустые бессмысленные разговоры, неизменное питье чая. Вот созвучные этому строки писем: «…гости просидели уже больше часа, попросили чаю. Пошли ставить самовар» (О. Л. Книппер, 30 октября 1899 г.); и снова о гостях: «Пришли, посидели в кабинете, а теперь пошли чай пить» (ей же, 17 августа 1900 г.); М. П. Чеховой он писал о матери: «Сегодня утром вхожу в столовую, а мать уже сидит и пьет кофе. „Ведь вам, говорю, запретили вставать!“ А она: „Надо же мне кофию напиться!“» (21 января 1900 г.). В письмах этих лет Чехов признается, что его «томят воспоминания» (К. Д. Бальмонту, 1 января 1902); архиерею, задыхающемуся в русской провинции, «захотелось вдруг за границу, нестерпимо захотелось» – «Всё думаю, не уехать ли мне за границу?» – писал Чехов О. Л. Книппер 19 ноября 1901 г.

Особенно важным выглядит созвучие последнего видения архиерея (см. стр. 200) с размышлениями самого Чехова в эти годы. Книппер писала ему: «Я вспоминаю твои слова, помнишь, ты говорил, что хотел бы с котомочкой ходить по белу свету?» (2 сентября 1901 г. – Переписка с Книппер, т. 1, стр. 446). Видимо, Книппер вспоминала разговоры, которые они вели с Чеховым летом того же года, когда впервые были долгое время вместе. Чехов писал жене в ответ: «Конечно, бродить по миру с котомкой на спине, дышать свободно и не хотеть ничего – куда приятнее, чем сидеть в Ялте…» (6 сентября 1901 г.). Эти слова о ценности простой, свободной жизни не случайны, об этом Чехов – в шутливой и серьезной форме – говорит и в других письмах к Книппер. Аналогичные высказывания Чехова приведены в воспоминаниях И. А. Бунина ( ЛН, т. 68, стр. 666).

Эти элементы собственной биографии, введенные Чеховым в рассказ и художественно преображенные, придают рассказу и образу главного героя особую задушевность, лиричность, личный тон. Вместе с тем Чехов, создавая образ героя, принадлежащего к определенному общественному кругу, как обычно, точно обозначает социальные, психологические, бытовые приметы, характеризующие эту принадлежность. В связи с этим и поднимался не раз вопрос о представителе высшего духовенства, послужившем прототипом для образа архиерея в рассказе Чехова.

И. А. Бунин, горячий поклонник «Архиерея», не раз, разумеется, говоривший о нем с Чеховым, сообщал Б. К. Зайцеву: «В „Архиерее“ он слил черты одного таврического архиерея со своими собственными, а для матери взял Евгению Яковлевну» ( Борис Зайцев. Чехов. Литературная биография, Нью-Йорк, 1954, стр. 257–258).

Бунин имел в виду епископа таврического Михаила – известного в свое время церковного публициста М. Грибановского. Биография М. Грибановского, отчасти использованная Чеховым, не соответствует, однако, одной из определяющих черт образа Архиерея – «низкому» происхождению: сам он был сыном богатого настоятеля собора (биографический очерк о нем в кн.: Епископ Михаил<М. Грибановский>. Над Евангелием. Полтава, 1911). Еще один возможный источник подробностей и деталей в «Архиерее» – дневники и автобиографические записки епископа Порфирия (Успенского) «Книга бытия моего». Ч. 1–4. СПб., 1894–1896 (см. подробнее: В. Б. Катаев. О прототипе чеховского архиерея. – «Проблемы теории и истории литературы. Сборник статей, посвященных памяти профессора А. Н. Соколова». М., 1971).

Таким образом, моменты психологии Петра, связанные с архиерейским положением, были навеяны Чехову различными источниками. При этом образ архиерея у Чехова был во многом полемическим.

Герой рассказа – архиерей, которому вся прошедшая деятельность и положение, достигнутое в результате ее, не дают окончательного удовлетворения и который сквозь этот «футляр» стремится прорваться к подлинному смыслу жизни. И епископ Сергий (С. А. Петров), и епископ Михаил, как их рисуют письма и мемуары, укладываются в тип людей, убежденных в разумности своей деятельности, в правильности регламента, который определяет их жизнь. Чехов же пишет о человеке, который неосознанно тяготится этой оболочкой, видит облегчение в избавлении от нее.

Таким образом, едва ли можно говорить об использовании какого-то конкретного, единственного прототипа для образа главного героя. Внимательно изучив быт среды, к которой принадлежит его герой, наделив его многими из собственных чувств и раздумий, Чехов создал образ большой обобщающей силы.

В качестве прототипа другого деиствующего лица – отца Сисоя М. П. Чехов назвал Ананию, монаха Давидовой пустыни, соседнего с Мелиховом монастыря. «Вот он именно и сказал фразу о том, что „японцы – всё одно, что черногорцы“» ( Антон Чехов и его сюжеты, стр. 47). А. И. Куприн писал: «Свои чеховские словечки и эти изумительные по своей сжатости и меткости черточки он брал нередко прямо из жизни. Выражение „не ндравится мне это“, перешедшее так быстро <…> в обиход широкой публики, было им почерпнуто от одного мрачного бродяги полупьяницы, полупомешанного, полупророка» (А. И. Куприн. Памяти Чехова. – Сб. т-ва «Знание», кн. 3. СПб., 1905; Чехов в воспоминаниях, стр. 559).

Рассказ был оценен лишь немногими читателями-современниками и остался почти не замеченным критикой. Бунин, сразу высоко оценивший рассказ, говорил об этом: «В них <своих последних вещах> он действительно достиг большого совершенства. „Архиерей“ написан, например, изумительно. Только тот, кто занимается сам литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения. Критики, кстати сказать, обошли молчанием» (эти слова, сказанные Н. А. Пушешникову, приведены А. К. Бабореко в статье «Чехов и Бунин» – ЛН, т. 68, стр. 406). И позднее, в своих воспоминаниях, Бунин относил «Архиерея» к лучшим произведениям Чехова.

Об оценке рассказа Л. Н. Толстым Чехову писал Миролюбов 14 октября 1902 г.: «Был в Ясн<ой> П<оляне>, старик бодр и благостен. Хвалил „Архиерея“ и расспрашивал о Вас» ( ГБЛ; ЛН, т. 68, стр. 874). О чтении «Архиерея» в Ясной Поляне вспоминал позднее Д. Н. Анучин («Из встреч с Толстым». – «Русские ведомости», 1908, № 199, 28 августа). И. И. Горбунов-Посадов сообщал Чехову 15 марта 1903 г.: «Ваш „Архиерей“ очень меня растрогал, хотя он и архиерей» ( ГБЛ).

Немногочисленные оценки рассказа в критике были положительными, но неглубокими. В рецензии А. Измайлова: «Небольшой, дышащий простотой старых мастеров, исполненный красивого лиризма, он производит впечатление красивое и цельное. В ряде последних новелл А. П. Чехова „Архиерей“ – одна из наиболее красивых и изящных» («Новый рассказ А. П. Чехова». – «Биржевые ведомости», 1902, № 129, 14 мая, подпись «А. И.»). Другие отзывы: А. Эльф. Журнальные заметки. – «Восточное обозрение», 1902, № 125, 31 мая; Евг. Ляцкий. А. П. Чехов и его рассказы. – «Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 158.

При жизни Чехова рассказ был переведен на польский язык.

Стр. 186–201. Под вербное воскресение ~ А на другой день была Пасха. – Чехов подчеркнуто точно обозначает дни на оторые приходится действие рассказа. Это страстная неделя, предшествующая пасхе. Об этом приеме Чехова см.: В. Б. Катаев. Чехов и мифология нового времени («Филологические науки», 1976, № 5, стр. 72).

Стр. 189. … betula kinderbalsamica secuta. – Фраза составлена из латинских и немецких слов: betula (лат.) – береза, kinder (нем.) – детская, balsamica (лат.) – исцеляющая, secuta (лат.) – секущая.

Епархиальный архиерей– глава епархии, церковно-административного округа. Герой рассказа является викарным архиереем, то есть епископом одного из городов епархии и помощником епархиального архиерея.

Стр. 192. У японцев теперь война. – Ближайшая ко времени написания рассказа японо-китайская война происходила в 1895 г. Эта фраза, конечно, не может служить основанием для отнесения действия рассказа к данному году, а лишь дополняет характеристику невежественности Сисоя.

Стр. 195. … слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про чертог украшенный… – Евангелие от Матфея, гл. 25, ст. 1-13.

Стр. 196. … омовение ног– обряд, совершаемый архиереем в кафедральном соборе в четверг страстной недели в память об омовении ног ученикам, которое совершил Иисус Христос на тайной вечере (Евангелие от Иоанна, гл. 13, ст. 4).

Стр. 198. … пора к страстям господним ~ В продолжение всех двенадцати евангелий… – Во время богослужения, совершаемого в пятницу страстной недели, читаются отрывки из всех четырех книг Евангелия, рассказывающие о «страстях» – страданиях Иисуса Христа и разделенные на двенадцать частей.

…« Ныне прославися сын человеческий»… – Евангелие от Иоанна, гл. 13, ст. 31 и след.

НЕВЕСТА

Впервые – «Журнал для всех», 1903, № 12 (ценз. разр. 26 ноября), стлб. 1413–1432. Подпись: Антон Чехов.

Сохранились черновой и беловой автографы ( ГБЛ), первые и вторые гранки журнального текста с правкой Чехова ( ИРЛИ), а также третьи гранки, с одной авторской поправкой ( ГЛМ).

Печатается по «Журналу для всех», с исправлениями по беловому автографу:

Стр. 206, строки 9-10:что и в прошлую ночь – вместо: что в прошлую ночь

Стр. 206, строка 20:дальние кусты – вместо: дальше кусты

Стр. 206, строка 23:На дальних деревьях – вместо: На далеких деревьях

Стр. 206, строка 38: густым басом – вместо: грубым басом

Стр. 209, строка 38: до сентября пожить – вместо: до сентября прожить

Стр. 211, строка 3: и засмеялся – вместо: и рассмеялся

Стр. 213, строки 20–21: сказала она, вспыхнув – вместо: сказала она, всхлипнув

Стр. 218, строки 2–3: потрогала свой стол, постель – вместо: потрогала свой стол

1

«Невеста» – единственный у Чехова рассказ, к которому сохранились почти все авторские рукописи и корректуры. Как видно из сопоставления последних гранок с журнальной публикацией, была еще одна авторская корректура – и только она остается неизвестной.

Черновой автограф, на восьми листах большого формата (заполнены с обеих сторон), весь испещрен поправками, зачеркиваньями, вставками. Чехов, очевидно, не успел его уничтожить, как это делал обычно со своими черновиками. Впервые автограф опубликован Е. Н. Коншиной в кн.: «Публичная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Сборник II». М., 1928, стр. 31–61. В настоящем издании текст черновика печатается полностью, по автографу: дается последний слой, под строкой – первоначальные варианты.

Беловой автограф, с которого рассказ набирался в «Журнале для всех», поступил в ГБЛв 1957 г. как дар Б. П. Сацердотова. Рукопись была найдена им под переплетом одной из книг, купленных на рынке в Петрограде зимой 1917/18 г. Полулистки пожелтевшей почтовой бумаги (26 листов) заключены в конверт с оттиском штампа «Журнал для всех». Тогда же Сацердотов приобрел еще книгу – рассказы Л. Андреева с дарственной надписью автора В. С. Миролюбову, редактору «Журнала дли всех». Несомненно, что рукопись и обе книги попали на рынок из одного источника – собрания Миролюбова. История поступления этого автографа в Государственный архив подробно изложена Е. Н. Коншиной в Записках ГБЛ, вып. 20. М., 1958; ею же в 1960 г. опубликована рукопись ( ЛН, т. 68, стр. 93-108). На автографе надпись рукой Миролюбова: «Набрать и послать корр<ектуру> Ялта Антону Павловичу Чехову». Варианты белового автографа нередко совпадают с текстом гранок. В нашем издании они объединены в общий свод вариантов.

Сопоставление беловой рукописи с первоначальными гранками показало, что наборщик в ряде случаев плохо разобрал некоторые слова и допустил ошибки, не замеченные Чеховым при чтении корректуры. На значительную часть ошибок указала Е. Н. Коншина ( ЛН, т. 68, стр. 92). В настоящем издании эти ошибки устранены из основного текста рассказа.

Что касается существенного смыслового разночтения, появившегося в главе IV рассказа в посмертном XI томе марксовского издания (СПб., 1906): «Главное – перевернуть жизнь, а всё остальное не нужно» (вместо верного «всё остальное не важно»), то в данном случае указание Е. Н. Коншиной неточно. В журнальном тексте ошибки не было – наборщик верно прочел слова, вписанные Чеховым во второй корректуре. Искажение появилось лишь в посмертном издании, но, как установлено теперь (см. стр. 335), том XI нельзя считать авторизованным. Рассказ «Невеста» должен печататься не по тому XI (как это делалось в предыдущих изданиях, в том числе и в ПССП), а по журнальному тексту. Надобность в исправлении «не нужно» на «не важно» отпала.

В записных книжках Чехова есть две заметки, использованные в рассказе «Невеста». Среди записей 1901 г. – сентенция Бисмарка, вошедшая и в черновой и в беловой текст, но вычеркнутая в корректуре: «Медленно запрягать, но быстро ездить – в характере этого народа, сказал Бисмарк» ( Зап. кн.I, стр. 118). И несколько раньше (стр. 108) – неиспользованный сюжет, где главный персонаж – «деспот» – прозван «Дзыга» (в рукописях «Невесты» этим прозвищем называют слуги бабушку Нади), при этом в черновом автографе Чехов писал слово с прописной буквы (как личное, индивидуальное прозвище), а в беловом – со строчной (как нарицательное имя). Этот южнорусский диалектизм (дзыга, или зыга) отмечен в словаре В. И. Даля и означает: зуда, егоза.

Сохранился еще вырванный из блокнота листок с заметками к «Невесте» (см. т. XVII Сочинений). Все они относятся к заключительной, шестой главе и сделаны после того, как рассказ был начерно написан.

История работы над рассказом «Невеста» детально восстанавливается по письмам Чехова и, главное, по рукописям и гранкам.

Еще во время переписки с Миролюбовым по поводу «Архиерея» в начале 1902 г. Чехов дважды (20 февраля и 8 марта) писал, что в случае цензурных затруднений пришлет «другой рассказ». Называлась даже приблизительная дата – май 1902 г. Возможно, что, обещая рассказ, Чехов имел в виду «Невесту».

После напечатают «Архиерея» Миролюбов продолжал настойчиво напоминать о новом рассказе, просил (телеграмма от 18 октября 1902 г.) дать его название для объявления о подписке на 1903 г. – «чтобы похвастаться первым номером» (письмо от 14 октября 1902 г. – ГБЛ). «Название рассказа, – отвечал Чехов 16 октября, – я пришлю Вам тотчас же, как это будет возможно, т. е. когда я остановлюсь на теме и мне будет ясно, что я ни в коем случае не обману Вас». Через четыре дня (в ответ на очередную просьбу Миролюбова «дать заглавие») он писал: «Если Вам так нужно название рассказа, которое можно потом и изменить, то вот оно: „Невеста“».

Непосредственно к работе над рассказом Чехов приступил сразу же по возвращении в Ялту. 1 декабря 1902 г. он уведомлял О. Л. Книппер: «Завтра засяду писать»; затем 4 декабря сообщал, что «пописывает»; 6 декабря говорил определенно: «За работу я уже сел, пишу рассказ» и 12 декабря: «Пишу я рассказ, но он выходит таким страшным, что даже Леонида Андреева заткну за пояс». Скоро наступило охлаждение. «Пока сижу за рассказом, – писал Чехов жене 14 декабря, – довольно неинтересным – для меня по крайней мере; надоел».

Судя по всему, работа в первые две недели велась без перерыва и шла хорошо. В это время у Чехова почти никто не бывал, здоровье его было удовлетворительно. Над другими вещами он в это время не работал (см. его письма к О. Л. Книппер от 14 и 28 декабря 1902 г., К. С. Станиславскому от 1 января 1903 г., Ф. Д. Батюшкову от 11 января 1903 г. и др.). Сам Чехов этот период писания оценивал высоко: «Я работал, был в ударе» (Книппер, 19 декабря 1902 г.). Но в этом же письме: «В последние 4–5 дней ничего не делаю <…> заминка в рассказе вышла». Время «заминки» совпадает с тем, когда Чехов впервые выразил недовольство своим «неинтересным» рассказом – 14 декабря. По виду черновой рукописи (самое большое число вычеркиваний и исправлений, правка более темными чернилами) можно предположить, что «заминка» приходится на конец 5-й и начало 6-й страницы. Сюжетно это место – перед первым открытым высказыванием Нади, началом ее «бунта» («Мама, милая, отчего мне так невесело?»).

Но «заминка» продолжалась не более недели; уже 20 декабря Чехов сообщал жене: «Завтра буду писать». Дальше работа шла медленнее, «понемножку» (письмо Станиславскому от 1 января 1903 г.), но всё же шла. 30 декабря 1902 г. Чехов обещал Миролюбову «Невесту» в скором времени прислать, а в письме от 4 января 1903 г. спрашивал, на какой адрес. Но в январе в работе произошел перерыв. «Давно уже не писал ничего, всё похварывал, завтра опять засяду» (Книппер, 9 января 1903 г.). «С болезнью возился все праздники, ничего не делал и теперь всё, что начал, придется начинать снова, начинать с досадой <…> Мне нужно кончить рассказ еще для „Журнала для всех“, куда я обещал очень давно. Плохим я стал работником, говоря в скобках» (Батюшкову, 11 января 1903 г.). «За праздники у меня всё переболталось в голове, так как был нездоров и ничего не делал. Теперь приходится опять начинать всё сначала» (Книппер, 11 января 1903 г.). «Мне грустно, что у меня столько времени ушло без работы и что, по-видимому, я уже не работник» (Книппер, 13 января 1903 г.). «Веду жизнь праздную, ничего не делаю – поневоле» (Л. С. Суворину, 14 января 1903 г.).

23 января в письме к Л. В. Средину Чехов сообщал: «Теперь мне лучше, сижу и работаю». «С декабря по сие время я ничего не делаю, – писал он В. А. Гольцеву 26 января, – у меня был плеврит. <…> Теперь уже совсем полегчало <…>, я уже сижу и пишу рассказ для „Журнала для всех“». Об этом же говорится и в письмах к жене от 26 и 28 января. В письме от 26 января – характерное признание: «Пишу рассказ для „Журнала для всех“ на старинный манер, на манер семидесятых годов. Не знаю, что выйдет». Говоря о семидесятых годах, Чехов, вероятно, имел в виду рассказы, повести и романы того времени о девушках и женщинах, уходивших из дома (как у Тургенева в его стихотворении в прозе «Порог»).

Работа, как видно из писем, шла медленно. «Пишу рассказ, но медленно, через час по столовой ложке – быть может, оттого, что много действующих лиц, а может быть, и отвык, привыкать надо» (Книппер, 30 января 1903 г.). «Хотя и медленно, но всё же пишу. Сейчас сажусь писать, буду продолжать рассказ, но писать, вероятно, буду плохо, вяло, так как ветер продолжается и в доме нестерпимо скучно» (ей же, 1 и 2 февраля). «Вчера я не писал, ибо в моей комнате было только 11 градусов» (ей же, 3 февраля). «У меня в кабинете вот уже несколько дней температура держится на 11–12, не повышаясь. <…> Пишу по 6–7 строчек в день, больше не могу, хоть убей» (ей же, 5 февраля).

Но к февралю работа все-таки подвинулась. 9 февраля, в ответ на новые запросы Миролюбова от 23 января и 4 февраля ( ГБЛ), Чехов уже сообщал, что «Невесту» рассчитывает «кончить к 20 февраля или раньше, или немного позже – смотря по тому, как здравие и проч. и проч.» Этот же срок он называл и в письмах к М. П. Алексеевой (Лилиной) и Книппер от 11 февраля. Впрочем, уже 14 февраля он писал А. А. Андреевой, что кончает рассказ, а в письме к жене в этот же день называл дату – «через два дня».

20 февраля Чехов сообщал Миролюбову, что рассказ вчерне готов: «Переписывать я буду его и исправлять при этом – дней пять, стало быть, 25 февраля вышлю Вам». Это и была та законченная черновая рукопись, которая сохранилась в архиве Чехова. Затем три дня Чехов «был нездоров, не писал вовсе» (письмо Миролюбову от 23 февраля) и перебелять рукопись начал только 23 февраля. К вечеру 27 февраля беловая рукопись была закончена и отослана. В письме, отправленном тогда же, Чехов просил: «Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю».

В марте Чехов правил первую корректуру рассказа. 23 марта, в ответ на просьбу Книппер познакомить ее с рассказом, Чехов ответил: «Рассказ „Невеста“ прислать не могу, ибо у меня нет; скоро прочтешь в „Журнале для всех“». И добавлял: «Такие рассказы я уже писал, писал много раз, так что нового ничего не вычитаешь».

29 марта Миролюбов, приехавший в Крым, запрашивал Чехова (из Алупки), отправил ли он в редакцию «Журнала для всех» корректуру «Невесты», которую «1-го апреля должны верстать» ( ГБЛ).

В середине апреля выправленная в типографии корректура была передана в цензуру (это видно по журнальной надписи на корректуре «Невесты» и конторским книгам «Журнала для всех» – см. Летопись, стр. 745). Другой оттиск (опять в гранках) был послан Чехову. Приехав 24 апреля в Москву, он читал и правил эту корректуру. «Сижу дома безвыходно и читаю корректуру», – сообщал он И. Н. Альтшуллеру 29 апреля. После перерыва (поездки в Петербург) в конце мая и начале июня он снова работал над ней и 12 июня отослал в журнал.

5 июня Чехов писал В. В. Вересаеву: «„Невесту“ искромсал и переделал в корректуре», а 12 июня – Миролюбову: «Сегодня послал Вам заказною бандеролью рассказ. Простите, делать мне нечего и вот на досуге я увлекся и почеркал весь рассказ». 2 июля он просил редактора: «Хорошо было бы, если бы Вы прислали мне еще раз взглянуть – не для исправления, а так, для знаков препинания». 6 июля Миролюбов ответил: «Очень Вам благодарен за корректуру, по исправлении мы Вам вышлем» ( ГБЛ). 10 июля редакция «Журнала для всех» выслала Чехову исправленный оттиск «Невесты» (письмо редакции от этого числа – ГБЛ). В сохранившемся экземпляре третьей корректуры лишь одна авторская замена: «бабушка» – на «бабулька» (так и в окончательном тексте, стр. 208, строка 25). Но Чехов еще раз правил рассказ – в корректуре, остающейся неизвестной. В сентябре окончательный текст был у Миролюбова. Рассказ предполагалось печатать в ноябре, но 16 октября Миролюбов писал Чехову: «„Невесту“ пускаем в декабре, во время подписки» ( ГБЛ).


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю