Текст книги "Том 10. Рассказы, повести 1898-1903"
Автор книги: Антон Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
Фамилия героини – фон Дидериц, возможно, подсказана письмами к Чехову В. А. Чумикова, переводчика его на немецкий язык, от 12 сентября и 7 октября 1899 г. Он передавал предложение издательской фирмы Eugen Diederichs, Leipzig издать полное собрание сочинений Чехова на немецком языке и договаривался с ним об условиях ( ГБЛ). Может быть, Чехов вспомнил и строки из письма Меньшикова от 15 декабря 1898 г.: «…предпоследний сын Льва Н<иколаевича Толстого> Андрей <…> женится на Ольге Дидерихс <Дитерихс>» ( ГБЛ).
Вскоре по выходе в свет книги XII «Русской мысли» Чехов стал получать восторженные письма от близких ему людей – деятелей искусства и литературы.
13 декабря 1899 г. Гольцев, прочитав «Даму с собачкой» на собрании Литературно-художественного кружка в Москве, известил Чехова: «Рассказ произвел сильное впечатление» ( ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 43).
Отзыв И. И. Левитана передан в письме М. Т. Дроздовой, художницы, друга семьи Чеховых: «Сегодня была я, Антон Павлович, у Марьи Павловны, был Левитан, много говорили об Вас. Он всё говорил: „Чёрт возьми, как хорошо Антоний написал „Даму с собачкой“, – так же хорошо, как я пишу картины“. В литературном кружке ее читали, кажется» (<декабрь, 1899 г.> – ГБЛ).
23 декабря врач П. Г. Розанов, старый знакомый Чехова по Звенигороду, послал ему «образчик письма ревнивого мужа», требуя «непременной и скорейшей дуэли». В шутливой форме он утверждал, что его жена «только что возвратилась из Ялты», что она «„невысокого роста блондинка“, в „берете“», что при ней «находился „шпиц“», «именно „белый“», и что ее Чехов «на берегу „взволнованного моря“» привел «в такое состояние» ( ГБЛ). 27 декабря Чехов отвечал: «Очень порадовали меня Вашим письмом».
Глубоко раскрыт смысл рассказа в письме М. Горького к Чехову в январе (после 5) 1900 г. Горький говорил об огромном значении творчества Чехова и, в частности, «Дамы с собачкой»: «Читал „Даму“ Вашу. Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм. И убьете Вы его скоро – насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время – факт! Дальше Вас – никто не может идти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как Вы это умеете» ( Горький, т. 28, стр. 112–113).
Лазаревский обратил внимание на гуманистическое чувство автора: «Вчера, на Новый год, прочел „Даму с собачкой“. Как ласковы Вы к людям! Еще не страшно жить на свете, коли чувствуешь, что есть сердца, расположенные ко всяким тяготам, которые налагает жизнь на людей!» (<январь, 1900> – ГБЛ). В следующем письме – от 5 января 1900 г. – он писал о типичности изображенной Чеховым ситуации, понятой и его спутниками, офицерами с парохода «Святой Николай»: «… стали читать „Даму с собачкой“. Читали поочередно, чтобы не устать. Я думал, что слушателям-помощникам капитана не понравится. Понравилось, и поняли, хорошо поняли, что, хотя этого, может, и не было, но это правда<…> Когда я кончил читать, помолчали, потом еще раз сказали, что это всё сама жизнь, и рассказали несколько случаев» ( ГБЛ).
Находясь под впечатлением рассказа, Лазаревский 16 марта 1903 г. в письме к Чехову делился своими переживаниями: «Живя в „Славян<ском> базаре“, я всё ходил по коридорам и глядел на двери номеров, всё думал, не здесь ли встречались Дм. Дм. Гуров и Анна Сергеевна фон Дидериц. Трудно мне отрешиться от мысли, что их и не было никогда» ( ГБЛ).
Глубокое проникновение в будничную жизнь людей отметила читательница Е. В. Лебедева в письме к Чехову <1900 г.> (см. об этом в примеч. к рассказу «По делам службы», стр. 400).
Сотрудник одесской газеты «Театр», М. Б. Полиновский, относил «Даму с собачкой», а также «О любви» и «В овраге» к тем произведениям Чехова, которые действуют на читателя «удивительным образом <…> заставляют много думать и много плакать» (письмо от 6 февраля 1900 г. – ГБЛ).
Доктор Г. И. Россолимо 6 февраля 1900 г. сообщал Чехову об успехах его последних вещей в среде преподавателей Московского университета: «Ваша „Дама с собачкой“ и „В овраге“ читаются теперь у нас с жадностью…»
В. Н. Ладыженский, земский деятель и писатель, сотрудник «Русской мысли», в письме к Чехову от 26 февраля 1900 г. из Пензы «одобрил» «и „Даму с собачкой“, и „В овраге“» ( ГБЛ).
И. А. Бунин считал «Даму с собачкой» одним из лучших произведений Чехова ( ЛН, т. 68, стр. 677).
«Всегдашняя почитательница» из Петербурга, С. С. Ремизова, в письме от 15 октября 1903 г. просила Чехова написать продолжение «Дамы с собачкой»: «Вы оставили своих героев, так сказать, в самую критическую пору их жизни, когда надо принять какое-нибудь решение, а какое? Вот трудный вопрос. Писать продолжение этого рассказа Вы, пожалуй, не захотите, так будьте добры, черкните несколько слов, как бы Вы поступили, будучи на месте Гурова <…> как бы Вы разрешили эту запутанную историю <…> В жизни людей так часты подобные безвыходные положения, в особенности в семейной жизни; так Ваша повесть попадет многим в цель, а потому очень интересно, даже важно узнать от такого сердцеведца, как Вы <…> как устроить свое счастье так, чтобы никто от этого не был несчастлив». Эту же просьбу Ремизова повторила в письме от 2 января 1904 г. ( ГБЛ).
Л. Н. Толстой осудил чеховских героев. 16 января 1900 г. он записал в дневнике: «Читал Даму с собачкой Чехо<ва>. Это всё Ничше. Люди, не выработавшие в себе ясного миросозерцания, разделяющего добро и зло. Прежде робели, искали; теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т. е. почти животные» ( Толстой, т. 54, стр. 9). О том, что Толстой был недоволен рассказом, Чехов знал из письма М. О. Меньшикова от 19 января 1900 г. Меньшиков передавал со слов Л. И. Веселитской, посетившей Толстых в Москве: «Ваша „Дама с собачкой“, по словам Л<идии> И<вановны>, ему не понравилась» ( ГБЛ).
Примитивно и поверхностно оценил «Даму с собачкой» Н. А. Лейкин: «Небольшой этот рассказ, по-моему, совсем слаб. Чеховского в нем нет ничего. Нет тех картин природы, на которые он был такой мастер в своих первых рассказах. Действие в Ялте. Рассказывается, как один пожилой уже приезжий москвич-ловелас захороводил молоденькую, недавно только вышедшую замуж женщину, и которая отдалась ему совершенно без борьбы. Легкость ялтинских нравов он хотел показать, что ли!» (24 декабря 1899 г. – «Из дневника Н. А. Лейкина» – ЛН, т. 68, стр. 508).
В газетной и журнальной критике рассказ получил противоречивые оценки.
А. М. Скабичевский, соглашаясь с автором в отрицании современных форм жизни и признавая, что изображенная ситуация относится к числу драматических, осудил героев за то, что они неспособны к борьбе за свое счастье, что они «малюсенькие», а потому и драма их «безвыходная, позорно-мучительная»: «Та самая паутина обычаев, приличий, толков, пересудов, косых взглядов, двусмысленных улыбок, родственных опал, расстройства служебных отношений и положений, паутина, сквозь которую без труда проходят крупные мухи, для мелких оказывается непроходима. Остается только хвататься за голову, чувствовать себя несчастными, терзаться сознанием своего бессилия, своего ничтожества и пресмыкаться весь век в таком безвыходно-фальшивом и нелепом положении, в котором пришлось путаться нашим героям». По мнению Скабичевского, драма – «в отсутствии борьбы, в бессилии героев на мало-мальски смелый и решительный шаг» (А. Скабичевский. Текущая литература. – «Сын отечества», 1900, № 35, 4 февраля).
Н. К. Михайловский увидел в рассказе новый этап в творчестве писателя; обратил внимание на то, что Чехову «открылись» «новые стороны жизни», «расширилось его понимание действительности», «усложнилось его отношение к ней». Критик признал серьезными драмы героев последних произведений Чехова и противопоставил их персонажам из юмористического рассказа «Длинный язык»: «Одно дело, ялтинская дама, приятно проводившая время с Маметкулом и Сулейманом, и другое дело – Алехин и Анна Алексеевна…» <из рассказа «О любви»>. Михайловский отметил нравственное перерождение Гурова и вопрос о праве героев на счастье ставил в плане моральном, а не в социологическом, в отличие от Скабичевского: «…одно дело Гуров в начале знакомства с Анной Сергеевной и другое дело – он же в конце рассказа. Имеют ли он и Анна Сергеевна право пользоваться алехинским рецептом, есть ли у них такое „высшее“, во имя которого можно и должно принять счастие и несчастие, свое и чужое, – это дело их совести» (Ник. Михайловский. Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове. – «Русское богатство», 1900, № 4, стр. 139, 138–139).
В. Альбов доказывал, что для последнего периода творчества Чехова характерно его обращение к внутреннему миру человека. «Хочется думать, – выражал надежду критик, – что такие шедевры, как „В овраге“, „Дама с собачкой“, „Архиерей“ – только первые попытки осветить жизнь с новой точки зрения» (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова. – «Мир божий», 1903, № 1, стр. 115). Он определял Чехова как гуманиста, которого «любовь ко всему человеческому и прекрасному в жизни» вывела «на широкий простор» (там же). Приводя в пример рассказы «О любви», «Дама с собачкой», «Архиерей», Альбов замечал, что Чехов идет по пути глубокого проникновения в жизнь и что «даже такую избитую тему, как любовь, г. Чехов, верный своей новой точке зрения, сумел изобразить оригинально» (стр. 112). Новое в «Даме с собачкой», по мнению Альбова, состоит в показе «процесса нравственного перерождения человека» (там же, стр. 114).
И. И. П-ский (псевдоним не раскрыт) назвал Чехова русским Мопассаном, отметил общие черты в «Даме с собачкой» Чехова и «Clair de lune» («Лунный свет») Мопассана, но подчеркивал и своеобразие Чехова: Мопассан «старался низвести человека с его возвышенного пьедестала», Чехов тоскует о «лучших сторонах человеческой природы». Особенность таланта Чехова – «в мастерски нарисованной им картине зарождения любви в <…> Гурове, – правда, любви поздней, на закате дней, но на первый взгляд даже психологически невозможной и неестественной в этом пошлом, самодовольно-сытом, всё испытавшем bon vivan’е». Критик отнюдь не считал Гурова «грубым чувственником», находя в нем и хорошие стороны, а измену мужу со стороны героини объяснял «далеко не чувственной разнузданностью». Напротив, он утверждал, что она «на всем протяжении рассказа является в наиболее выгодном для нее свете»: «Ее натура – источник глубокого чувства, до времени подавляемого и притупляемого окружающею средой, но требующего того или иного жизненного исхода. Не имея другого пути для своего развития, оно целиком выливается в сферу любви» (И. И. П-ский. Трагедия чувства. Критический этюд (по поводу последних произведений Чехова). СПб., 1900, стр. 2–5). Глубокую жизненную трагедию героини И. И. П-ский усмотрел «в этом ужасном, вопиющем несоответствии ее идеальных стремлений с действительной жизнью, в ее постоянной неудовлетворенности, в ее беспомощности…» (там же, стр. 6).
Андреевич (Е. А. Соловьев), анализируя рассказ «Дама с собачкой», писал, что на жизнь человечества Чехов смотрит с «космической точки зрения». Андреевичу Чехов представлялся сатириком во взгляде на жизнь, «в которой люди играют какую-то странную и обидную для их самомнения роль». Его точку зрения он сравнил с точкой зрения Свифта. По мнению Андреевича, Чехов ищет смысла жизни, и «удивительные произведения вырастают на почве этого искания» ( Андреевич. Очерки текущей русской литературы. Искание смысла жизни. – «Жизнь», 1900, т. 1, стр. 246, 248).
Волжский (А. С. Глинка) объяснял беспощадное изображение жизни высоким нравственным идеалом писателя: «…идеал Чехова, „живой бог“ его недосягаемо высок, потому-то и действительность, изображаемая в чеховских произведениях, так ничтожна – жалка, убога, сера и бесцветна…» Идеализм Чехова, по мнению Глинки, – в «непримиримом протесте против действительности». «Даму с собачкой», наряду с «маленькой трилогией», Волжский назвал «полными безнадежного идеализма произведениями», что было связано с общей концепцией критика, характеризовавшего Чехова как представителя «пессимистического идеализма» ( Волжский. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 44, 43).
А. А. Измайлов считал рассказ типичным для творчества позднего Чехова: «По своему довольно минорному настроению новая вещица талантливого беллетриста не представляется исключением в ряде позднейших его произведений. И как почти всякое из последних, рассказ отмечен чертами созревшего таланта и производит впечатление, в особенности второю, более сильно написанною половиной» («Биржевые ведомости», 1900, № 9, 10 января).
Р. И. Сементковский расценил рассказ «Дама с собачкой» как апологию безнравственности: «Нельзя же, в самом деле, называть хорошим человека, который то и дело обманывает жену, склонен разрушать правильную семейную жизнь, ставит из-за прихоти в ложное, крайне тягостное положение своих детей, относится очень поверхностно к своим общественным обязанностям и находит единственное развлечение и удовольствие только в любовных интригах». Сементковский не согласился с сочувственным отношением Чехова к перерождению Гурова: «Но если присмотреться к этой, столь важной и интересной жизни, как ее описывает г. Чехов, то, боже великий, как она в сущности мелка, неинтересна и излишня!» («Что нового в литературе?» Критические очерки Р. И. Сементковского. – «Ежемесячные литературные приложения к журналу „Нива“ на 1900 г.», 1900, № 1, стлб. 200, 194).
Ф. Е. Пактовскому чеховская тема казалась недостойной внимания, а герои – недостойными уважения: «Я не вижу здесь даже и того начала, которое руководило при разрушении семьи Анной Карениной <…> жертва принесена во имя животной страсти, вследствие непонимания святости семейных обязанностей, во имя привычки возводить вспышки своей страсти до пределов закона природы» (Ф. Е. Пактовский. Современное общество в произведениях А. П. Чехова. Казань, 1901, стр. 24). Он полемизировал с теми критиками, которые «здесь видят тяжелую драму жизни».
Реакционная критика не приняла гуманистической идеи рассказа. Так, В. П. Буренин выступил против авторской позиции в нем: «Автор не разрешает ничем вопроса, предлагаемого героем рассказа себе самому, и вместе с этим, стало быть, не разрешает и вопроса о том, драма или только „водевиль с собачкой“ всё то, что переживают его герои с их встречи в Ялте и до их встречи в Москве. Я склонен думать, что это водевиль, который и ялтинские любовники (мимоходом заметим, отнюдь не похожие на веронских любовников Шекспира), и г. Чехов ошибочно принимают за драму. Я склонен тоже думать, что в этой ошибочной точке зрения героев и их автора и заключается главный недочет рассказа» (В. Буренин. Критические очерки. – «Новое время», 1900, № 8619, 25 февраля).
По-разному была оценена художественная сторона произведения, в особенности финал.
Критики, отрицавшие серьезный конфликт чеховских героев с действительностью, считали рассказ отрывочным и художественно несовершенным. Так, Буренин замечал: он «все-таки не более как этюд, и притом отрывочный, представляющий как будто бы начало, первые главы ненаписанного романа». В «отрывочности» изложения Буренин видел следование модному направлению в искусстве тех лет: «Этюдность эта, очевидно, во вкусе времени и нравится большинству, толпе, и, быть может, даже и иным теперешним ценителям и судьям».
Андреевич, хотя и признавал глубину социального обобщения в рассказе, но писал о его художественной незавершенности: «Конечно, этот рассказ – отрывок; он даже ничем не заканчивается, и его последние строки только наводят на мысль о какой-то предстоящей жестокой драме жизни» («Жизнь», 1900, т. 1, стр. 246).
И напротив, высокую оценку художественного мастерства дал И. И. П-ский: «Возникновение и дальнейшее развитие этого чувства изображены автором с поразительным талантом <…> Строки, изображающие их встречу в театре и те противоречивые чувства, которые взволновали Анну Сергеевну (радость и страх, мольба и любовь), – это перлы истинной поэзии. Здесь талант автора достигает титанической мощи» (указ. соч., стр. 8, 10). Финал «Дамы с собачкой» критику представлялся вполне закономерным: «…нам кажется, автор постигнул всю глубокую безотрадность (с социальной точки зрения) этой любви, если не путем анализа, то стихийною силою интуиции, и, вероятно, потому так внезапно оборвал свой рассказ…» (там же, стр. 11).
Полемизируя с предшествующими критиками, Альбов утверждал: «Хотя фабула рассказа обрывается на выдвинутой автором дилемме, однако смысл ее очевиден: или постепенное разрушение, медленное умирание в оболочке лжи, обмана, условной морали; или нужно разорвать эту оболочку, как что-то „ненужное, легкое и обманчивое“ и освободить „сдавленное ею зерно жизни“» («Мир божий», 1903, № 1, стр. 114).
Рассказ вызвал подражание – «Любовь Константиновна» Лазаревского. В этом рассказе отдельные места напоминают чеховские мотивы (объяснение на скамейке у моря, заключительные строки). 17 января 1901 г., посылая Чехову рассказ, Лазаревский жаловался: «О нем мне говорили, что я позаимствовал его у Вас из „Д<амы> с с<обачкой>“. Эта мысль меня мучит <…> Люди, там описываемые, те, которых я наблюдал сам <…> Напишите мне, пожалуйста, что „Люб<овь> Конст<антиновна>“ это не у Вас взята». – ГБЛ(см.: Борис Лазаревский. Любовь Константиновна (Рассказ) <ч. I>. – «Крымский вестник». Севастополь, 1901, № 14, 16 января). Позже Лазаревский нарисовал для Чехова на папке виньетку. «Море, которое внизу папки, должно быть таким, каким любовались Дм. Дм. Гуров и Анна Сергеевна из Ореанды. Должно, но не знаю, есть ли оно такое», – писал он 4 апреля 1900 г. ( ГБЛ). (Папка не найдена.)
При жизни Чехова рассказ переводился на болгарский, венгерский, немецкий, сербскохорватский и чешский языки.
Стр. 130. … готовился когда-то петь в частной опере… – Русская частная опера (театр Солодовникова) в 1899 г. находилась в Москве на Б. Дмитровке (ул. Пушкинская).
Она никак не могла объяснить, где служит ее муж, – в губернском правлении или в губернской земской управе… – Губернское правление в России было высшим административным учреждением губернии, а губернская земская управа – исполнительным органом губернского земского собрания.
Стр. 132. … она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине. – Грешница – Мария Магдалина. Изображение ее было очень распространено в итальянской живописи в эпоху Возрождения.
Стр. 138. … шла в первый раз« Гейша» – оперетта английского композитора Сиднея Джонса, либретто О. Холла и Г. Гринбэнка (1896 г.). Впервые на русской сцене поставлена режиссером А. Э. Блюменталем-Тамариным в Москве в 1897 г., в театре Шелапутина («Гейша, или Необычайное происшествие в одной японской чайной». Оперетта в 3-х действиях. Пер. с англ. А. Паули и Э. Ярона. СПб., А. Иогансон <1898>). В 1899 г. в Москве «Гейша» шла в театре «Буфф» (дирекция Ш. Омон) и в театре русской комической оперы и оперетты под управлением Блюменталя-Тамарина. Газета «Курьер» (1899, № 330, 29 ноября, рубрика: «Зрелища») так рекламировала постановку «Гейши» в этом театре: «В понедельн<ик>, 29 ноября, предст. буд. при полной обст. сенс. нов., им. колосс. усп. в Париже, Лондоне, Берлине, Вене и прошедш. в Москве более 200 раз: „Гейша“, яп. ком. оп. в 3 д…». В апреле того же года в Москве гастролировал театр венской оперетты, который ставил «Гейшу».
Вернувшись в Ялту 27 августа, Чехов, возможно, присутствовал на запоздалой премьере «Гейши» в ялтинском театре 6 сентября (см.: «Крымский курьер», 1899, № 201, 8 сентября). Ставила ее местная опереточная труппа под управлением С. Н. Новикова. Постановка пользовалась успехом; спектакль был повторен 23, 26 и 30 сентября (там же, № 212, 215, 218).
Чехов следил за репертуаром ялтинского театра. «В театре оперетка», – сообщал он О. Л. Книппер 3 сентября 1899 г.
В ОВРАГЕ
Впервые – «Жизнь», 1900, № 1 (ценз. разр. 24 января 1900 г.), стр. 201–234. Подпись: Антон Чехов.
Включено во второе издание А. Ф. Маркса («Приложение к журналу „Нива“ на 1903 г.»), т. XII.
Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 78-115, с исправлениями по журналу «Жизнь»:
Стр. 158, строка 33: Да какая-то она чудная – вместо: Да, какая-то она чудная
Стр. 160, строка 13: Николавной – вместо: Николаевной
Стр. 167, строки 27 и 32:мужи-ик – вместо:мужик
Работая над повестью (Ялта, ноябрь-декабрь 1899 г.), Чехов использовал в первоначальном или измененном виде 14 разрозненных заметок, занесенных в Первую записную книжку без определенной последовательности и в разное время: четыре – в 1895, 1897, 1898 гг., десять – в 1899 г. Видимо, в конце 1899 г., отбирая материалы для повести, писатель помечал их «галочкой», проставленной красным карандашом в центре текста девяти заметок. По мере использования заметки зачеркивались черным карандашом, а затем, когда Чехов переносил неиспользованные записи в Четвертую записную книжку, – и чернилами.
Первая из этих заметок, сделанная в мелиховский период (примерно в начале 1895 г.), указывает на родственность предыстории двух крупнейших произведений Чехова о народной жизни – «Мужики» и «В овраге»: «Лакей Василий, приехав из Петербурга домой в Верейский уезд, рассказывает жене и детям разные разности, а они не верят, думают, что он хвастает, и хохочут. Он наедается баранины» ( Зап. кн.I, стр. 42). Лакей, вернувшийся из столицы на родину, стал в 1897 г. героем «Мужиков», а не вошедшие сюда детали были частично реализованы в 1899 г. в повести «В овраге»: домой в село возвращается сыщик Анисим, удивляющий домочадцев своими рассказами о городской жизни.
Из записей 1897 г. отобрана заметка, запечатлевшая характерные черты деревенского быта: «Девочка моет в пруде отцовские сапоги» ( Зап. кн.I, стр. 74). В повести за этим занятием Липа застает у пруда мальчика (гл. VIII).
В той же главе VIII для обрисовки судьбы старика-возчика использована одна из двух заметок, относящихся к лету 1898 г.: «Хлеб твой черный, дни твои черные» ( Зап. кн.I, стр. 87).
А запись, идущая чуть ниже, была превращена в выразительную характеристику «овражного» существования в начале главы I: «На похоронах фабриканта дьячок съел всю зернистую икру. Его толкал поп, но он окоченел от наслаждения, ничего не замечал и только ел. Потом на обратном пути батюшка не отвечал на его вопросы, сердился. Вечером дьячок поклонился ему в ноги: Простите меня, Христа ради! И про икру не забыли. Когда спрашивали: какой дьячок? А тот самый, что на похоронах у Хрымова съел всю икру. – Это какое <деревня> село? – А то самое, где живет дьячок, к<ото>рый съел всю икру. – Кто это? – А тот дьячок, к<ото>рый съел всю икру» ( Зап. кн.I, стр. 87–88).
С той же целью использована в главе I с некоторыми изменениями и заметка, занесенная в книжку вероятнее всего уже в конце 1898 – начале 1899 г.: «В волостном правлении поставили телефон, но скоро он перестал действовать, так как в нем завелись тараканы и клопы» ( Зап. кн.I, стр. 95). В продолжение абзаца I главы, начатого сообщением о судьбе уклеевского телефона, частично вошла более поздняя заметка 1899 г.: «Мужик пишет про старосту: Они и каждое слово начинает с большой буквы» ( Зап. кн.I, стр. 103). В повести речь идет о малограмотном волостном старшине, который «в бумагах каждое слово писал с большой буквы».
Заметка, занесенная в книжку почти одновременно с записью о телефоне, переработана для главы II: «Писарь посылает жене из города фунт икры с запиской: „Посылаю Вам фунт икры для удовлетворения Вашей физической потребности“» ( Зап. кн.I, стр. 95). Таким же образом поясняет в письме к «любезным папаше и мамаше» назначение «фунта цветочного чаю» Анисим. В главах II и III были развиты черты этого героя, кратко намеченные в следующем наброске: «Служащий в сыскном отделении приезжает домой в деревню; он в калошах, штаны навыпуск, родне его приятно, что он вышел в хорошие люди. Глядит на одного мужика и всё беспокоится: „У него рубаха краденая!“ Оказалось, верно» ( Зап. кн. I, стр. 100). В главе III отразилась еще одна заметка, поначалу не относившаяся к Анисиму: «Мужик, желая похвалить: „господин хороший, специальный“» ( Зап. кн.I, стр. 106). Анисим говорит о своем приятеле Самородове: «Человек специальный. Личный почетный гражданин…»
Три записи 1899 г. использованы в работе над образом плотника-подрядчика, прозванного Костылем. В главе III герой наделен некоторыми приметами мастерового человека, первоначально запечатленными в заметке: «X., бывший подрядчик, на всё смотрит с точки зрения ремонта и жену себе ищет здоровую, чтобы не потребовалось ремонта; N. прельщает его тем, что при всей своей громаде идет тихо, плавно, не громыхает; всё, значит, в ней на месте, весь механизм в исправности, всё привинчено» ( Зап. кн.I, стр. 98). Далее следует такая запись: «Зять Андреева стал богатым подрядчиком, но по старой привычке всё еще ходит пешком» ( Зап. кн.I, стр. 102). В повести нет «зятя Андреева», а «богатым» Костыль называет себя только в шутку (гл. IX). Но в главе V есть фраза, близкая к цитированной: Костыль «давно уже был подрядчиком, но не держал лошади, а ходил по всему уезду пешком». Этому герою дана взятая на заметку фамилия: «Елизаров» ( Зап. кн.I, стр. 105).
Некоторые авторские «заготовки» пригодились в работе над эпизодическими образами. Так, школьному сторожу Якову (гл. IX) передано характерное выражение, принадлежавшее купцу: «Купец: цобственный дом» ( Зап. кн.I, стр. 102).
Последняя заметка – фамилия, ставшая центральной в произведении: «Цыбукин» ( Зап. кн.I, стр. 107).
Рукопись и авторские корректуры повести «В овраге» не сохранились. Как явствует из письма Чехова к В. М. Соболевскому от 19 января 1900 г., первоначально замышлялся рассказ не более чем в один печатный лист. В ноябре 1899 г. Чехов писал его для газеты «Русские ведомости», «но рассказ растянулся <…>, и пришлось отправить его в другое место».
Работа над рукописью началась, по-видимому, с первых чисел ноября: до 30 октября Чехов заканчивал «Даму с собачкой». Впервые «большая повесть», близкая к окончанию, упомянута автором в письме к М. П. Чеховой от 14 ноября.
17 ноября редактор журнала «Жизнь» В. А. Поссе телеграфировал Чехову из Петербурга: «Редакция „Жизни“ убедительно просит вас поддержать журнал присылкой рассказа декабрю или январю» ( ГБЛ).
Редакцию «Жизни» Поссе возглавил в конце 1898 г. Под его руководством журнал становится одним из самых значительных печатных органов в подцензурной марксистской прессе. Его беллетристический отдел, возглавленный Горьким, в 1899 г. высоко оценил В. И. Ленин: «… недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!..» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 46, стр. 25).
Горький, проявивший горячую заинтересованность в сотрудничестве Чехова, писал ему в начале декабря (после 6-го) 1898 г.: «А что, получили Вы приглашение писать в „Жизнь“? Вот славно было бы, если б Вы согласились на их условия!» ( Горький, т. 28, стр. 52). Почти одновременно, 8 декабря, к Чехову обратился Поссе: «… решаюсь просить Вас поддержать журнал своим талантливым пером». Разъясняя ситуацию в редакции, он писал, что «Жизнь» «будет стремиться не разъединять, а, по возможности, соединять врагов русского бюрократизма. <…> Струя марксистского „Нового слова“ будет, конечно, чувствоваться уже хотя бы потому, что я сам состоял одним из редакторов „Н. С. “…» ( ГБЛ; см.: И. А. Бутская. А. П. Чехов и журнал «Жизнь». – «Вісник Київського ун-ту», 1960, № 3. Сер. Філології та журналистики. Вип. 1, стр. 40; В. К. Гайдук. Из отношений А. П. Чехова с журналами «Жизнь» и «Начало». – В кн.: Сборник статей и материалов. Вып. 5. Ростов н/Д., 1969, стр. 51 (Лит. музей А. П. Чехова).
Чехов в письме к Поссе (оно утрачено) ответил согласием. Адресат 20 декабря отозвался так: «…несказанно обрадовали Вашим письмом. В „Жизнь“ я верю и верю, что у Вас явится охота поскорее написать для нее что-нибудь». Редактор был озабочен тем, понравится ли Чехову готовившийся первый номер «Жизни» ( ГБЛ). Одновременно Поссе сообщал Горькому: «Сейчас <…> получил от Чехова милое письмо с согласием сотрудничать. Рад бесконечно» ( АГ). Горький писал Чехову в канун Нового года: «… для „Жизни“ Вы туз козырей, а для меня Ваше согласие – всем праздникам праздник! Рад я – дьявольски!» ( Горький, т. 28, стр. 53).
3 января 1899 г. Чехов в письме к Горькому оценивал беллетристику первого номера «Жизни». Горький же, согласившийся с большинством замечаний, просил (между 6 и 15 января) помочь Поссе: «Нужно поддержать его на первых порах <…> Помимо этого, – для меня главного, – „Жизнь“ имеет тенденцию слить народничество и марксизм в одно гармоничное целое. Такова, по крайней мере вначале, была ее задача. Теперь марксисты, которые обещали участвовать в ней, провели Поссе за нос и основали свой журнал „Начало“». (Издавался в Петербурге с января по май 1899 г. легальными марксистам по редакцией П. Струве и М. Туган-Барановского.) «Я, – писал Горький, – всех этих дел не понимаю. Скажу откровенно, что не лестно думаю я о питерских журналистах <…> Но – дайте теперь же в „Жизнь“ что-нибудь Ваше, она принимает какие угодно условия от Вас. Подумайте – вдруг по толчку Вашему и дружным усилиям других возникнет журнал, на самом деле интересный и серьезный? Это будет славно!..» ( Горький, т. 28, стр. 56). Поссе (письма к Горькому от 8 и 13 января – АГ), возлагавший на Чехова такие же надежды, просил его 10 января поддержать журнал «рассказом для февральской книжки», тоже сообщив об уходе марксистов в «Начало» ( ГБЛ).
18 января Чехов писал Горькому: «Ваше письмо насчет „Жизни“ и письмо Поссе пришло, когда уж я дал согласие, чтобы в „Начале“ выставили мою фамилию. Была у меня М. И. Водовозова, пришло письмо от Струве – и я дал свое согласие, не колеблясь ни одной минуты. Готового у меня нет ничего…»
Сотрудники «Начала» не раз просили о рассказе из народной жизни (письма к Чехову П. Б. Струве от 12 января, М. И. Водовозовой от 13 февраля, 8 и 26 мая 1899 г. – ГБЛ), но в мае журнал был запрещен. По поводу же участия Чехова в «Жизни» переписка продолжалась. 23 апреля ему писал об этом Горький, 12 августа – Поссе: «…продолжаю с прежним нетерпением ожидать от Вас рассказа…» ( ГБЛ). Горький, узнав от Поссе (из его письма от 18 августа – АГ), что Чехов работает над романом, сразу же (август, до 23) написал ему: «… если Вы никому еще не обещали романа – пожалуйста, отдайте его „Жизни“» ( Горький, т. 28, стр. 91). Поссе 21 августа вновь просил Горького: «Чехова, Чехова и еще раз Чехова!» ( АГ). 24 августа Чехов ответил Горькому, что о романе он даже не помышлял. «Я почти ничего не пишу, а занимаюсь только тем, что всё жду момента, когда же наконец можно будет засесть за писанье».
