Текст книги "Мальчик с двумя именами"

Автор книги: Антон Инголич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Дом без хозяина

В те самые дни, когда Гарц пробудил в Курте первые воспоминания о детстве, на одном из отрогов Савиньских гор готовились к пахоте. В доме не было мужчины, не было лошадей и волов, и потому Ана Слапник загодя договорилась с Ловренцем, жившим у своего брата у подножия горы. Чуть свет Ловренц прибыл с лошадьми и плугом брата.

– Доброе утро, Ана! – крикнул он, въехав во двор. – Доброе утро, бабушка!

Он спрыгнул с телеги, потянулся, как бы стараясь окончательно проснуться, и крикнул громче:

– Спите ещё?

На пороге появилась хозяйка. Чудесное летнее утро и весело светящийся взгляд пахаря обещали день, полный тяжёлого, но радостного труда. Глаза у неё заблестели.

– Доброе утро, Ловренц! – ответила она. – Что до нас, мы б давно уже пахали.

– Мы на Слемене встаём с солнцем, – подхватила бабушка, маленькая, сухая старушка, появившаяся в дверях следом за хозяйкой.

Ловренц рассмеялся:

– Зато и ложитесь с солнцем и зимой и летом. – Он глянул на амбар. – Однако ж не будем терять время. Где у вас гречиха?

Через полчаса плуг стал поднимать поле под садом. Ловренц изо всех сил нажимал на ручки плуга, а Ана шла рядом с лошадьми и время от времени взмахивала кнутом. Внизу, за полем, бежала дорога. Изредка по ней прогромыхает телега или пройдёт крестьянин, пожелав им славно поработать. Ана и Ловренц весело благодарили за добрые пожелания, а порой и лошади останавливались, поворачивали головы к дороге и благодарно кивали. Кругом стояла мирная тишина. С лесистой горы за домом, белевшим среди деревьев, дул свежий ветерок, не давая солнцу развернуться во всю мочь. Но вот утомлённый ветерок притих, и теперь нещадное солнце пекло вспененных лошадей, обливавшегося потом пахаря и насквозь мокрую женщину-погонщика. Оба сразу почувствовали облегчение, когда в разгар утра увидели в саду бабушку, которая с корзинкой и кружкой в руках спускалась к полю.

Ловренц отвёл лошадей в тень, и все расположились под развесистым дубом на краю поля. Утолив жажду, принялись за еду. Пахарь с аппетитом уминал хлеб и сыр. Ане было не до еды.

– Горе мне! – вздохнула она и с тоской посмотрела вниз на дорогу, которая, петляя среди полей и лугов и огибая по пути усадьбу брата Ловренца Юрая, сбегала в долину, в Стеничи, и наконец терялась меж домов этого небольшого, но прелестного местечка. – Нет его, ниоткуда его нет! – вздохнула она ещё раз.

– Кого? – спросил Ловренц, хотя знал, кого ждёт Ана с самого освобождения.

– Помню, как Симон в последний раз пахал это поле, – заговорила Ана, немного помолчав. – Чуть свет заслышали мы во дворе его голос. Сразу выбежали из дому. Посреди двора стоял Симон в пилотке и с автоматом через плечо. «Пришёл пахать, знаю, как трудно сейчас найти пахаря! – сказал он. – Давайте зерно, да поживее!» Он положил автомат, снял рубаху и пилотку и пошёл запрягать лошадей. Мы с бабушкой собирали гречиху, а Янко, уж такой он был счастливый, что отец после долгой отлучки снова дома, в его пилотке бегал по двору и распевал: «Ну и радость, трам-там-там, партизан ведь пашет нам!» Ночью Симон ушел. «Вернусь, когда разобьём фашистов. Самое позднее – весной!» – Ана взглянула наверх, на горы, и тихо, словно для себя, добавила: – Так он сказал, да только через месяц…

– Проклятый Брглез! – воскликнул Ловренц. – Это он выдал нас немцам. Симон послал его в долину на разведку, а он привёл фашистов. Три дня отбивались. Я сам застрелил предателя и нескольких эсэсовцев. Остальные еле ноги унесли. В Стеничи рванули.

– И увели с собой Симона и других, – с горечью сказала Ана.

– Ранен он был в колено, не то б его не взяли.

– Через три дня расстреляли их внизу, в Стеничах, звери! – гневно крикнула бабушка.

– А на следующий день заявились сюда, на Слеме, и…

Не в силах больше сдерживать подступающие к горлу слезы, Ана поспешно встала и пошла к лошадям.

– Мало кого война не тронула, но вам досталось как никому, – нарушил молчание Ловренц. – Симона убили, дом сожгли, Ану бросили в лагерь, а куда дели Янко, никто не знает. – Он глянул на Ану, которая, поглаживая по шее гнедую лошадь, приглушённо всхлипывала. – Если б вернулся Янко, ей было б легче.

– Как он вернётся? – безнадёжно вздохнула бабушка. – Никогда нам не узнать, где он и как живёт. Не увидим мы его больше.

– Вернётся, – возразил Ловренц. – Люди всё ещё возвращаются. Кого угнали в Германию. И те даже, кого уже давно похоронили. И Янко вернётся. – Он встал и громко, чтоб слышала Ана, повторил: – Помяните мое слово, вернётся. – И немного помолчав, спросил: – Ну как, за работу?

Бабушка кивнула и, забыв про свои семьдесят лет, тотчас вскочила.

– Слезами горю не поможешь. Земля требует своего.

Ловренц подошёл к Ане:

– Ана!

Она утёрла слёзы и повернулась к нему.

– Послушай, Ана, выходи за меня. Юрай женился, они с Францкой хотят сами хозяйствовать. Правда, капиталов у меня нет, но есть руки и… – он немного помедлил и добавил: – и сердце, полное любви.

Ана благодарно посмотрела на него:

– Да, да, ты нам так помог! Без тебя я бы не построилась так скоро, без тебя нам бы вообще не управиться с хозяйством. Только… – Она взглянула на дом и быстро проговорила: – Чует мое сердце, что Янко найдут. Не знаю, как вы с ним поладите.

– Не беспокойся, Ана! Я заменю ему отца.

– Подождём, Ловренц, пока вернётся!

– Надеюсь, мне не придётся долго ждать.

– Сразу после войны я ждала его каждый день, каждую минуту, – задумчиво сказала Ана. – Но он не приезжал, и я потеряла всякую надежду. А весной меня вдруг вызвали в Любляну, – голос ее зазвучал живее. – Записали всё слово в слово и обещали искать его, пока не найдут. И я снова стала ждать. Они обратились в Международную организацию беженцев.

Ловренц улыбался, стараясь поддержать в ней дух.

– Пять годков ему сравнялось, когда его увели, – продолжала Ана. – Теперь ему одиннадцать. Большой и сильный, весь в Симона. И умом и живостью в него пошёл. Будь он дома, погонял бы сейчас лошадей.

– Осенью он их поведёт! – уверенно сказал Ловренц.

– Думаешь?

– Просто уверен! – подтвердил Ловренц, схватил поводья и крикнул лошадям: – Ну, за дело!

Первое сообщение

В воскресенье утром Ана, по своему обыкновению, пошла в местечко. Как уже повелось в последние месяцы, она сразу направилась в канцелярию Народного комитета. Горожане приветливо здоровались с ней, справлялись о здоровье, о видах на урожай и про всё прочее. Только про Янко, чтоб не бередить её рану, не спрашивали. Добрые люди жалели её в душе, а иной раз вздыхали промеж себя: «Бедная Ана! Жена без мужа, мать без сына!»

С тяжёлым сердцем подходила она к новому трёхэтажному зданию посреди местечка. Всю дорогу она думала лишь об одном: пришёл ли ответ. Нашли ли его! И представляла себе такую сцену: Иван Брдник, секретарь, при её появлении внезапно озаряется, достает из письменного стола запечатанный конверт и, вручая его ей, говорит с улыбкой: «Ана, это тебе».

И каково было её удивление, когда пожилой седовласый секретарь при виде её действительно полез в ящик и с улыбкой подал ей большой белый конверт.

– Пришло с сегодняшней почтой. Из Любляны, из Красного креста.

Как вкопанная остановилась она возле письменного стола.

Во сне это или наяву?

– Возьми и распечатай!

Нет, значит, не сон!

Ана протянула руку, взяла конверт, дрожащими руками разорвала его и вынула белый лист. Уже при первом слове она вся просветлела. Даже худощавое лицо Брдника засветилось радостью.

– Нашли его?

Ана протянула лист секретарю и, прижав руку к груди, чтоб унять расходившееся сердце, прошептала:

– Прочтите!

Брдник развернул лист и медленно, подчеркивая каждое слово, стал читать:

Уважаемый товарищ!

Международная организация беженцев несколько дней назад прислала нам из Германии следующее сообщение:

Янко Слапник, увезённый из Югославии, из словенского края Стеничи, по-немецки Тенчах, летом тысяча девятьсот сорок четвёртого года, под именем Курта Грота воспитывается в семье Фрица и Фриды Грот, проживающих в Хаймдорфе, близ Ганновера. Как нам удалось установить, мальчик здоров и окружён заботой и попечением приёмных родителей. Мы уже подали прошение о возвращении мальчика его родной матери.

Надеемся, что в самое ближайшее время сможем известить вас о приезде Вашего сына на родину.

СМЕРТЬ ФАШИЗМУ – СВОБОДА НАРОДУ!

– Так, так! – сказал Брдник. – Наконец дождалась!

– Да, дождалась! – воскликнула Ана и ещё раз быстро пробежала глазами письмо. Затем положила его обратно в конверт и торопливо вышла из канцелярии.

Перед общиной ей было преградили дорогу мужчины, которые собирались здесь, чтоб потолковать о том, что происходит у себя дома и на белом свете.

– Ана, как дела?

– Нашли его, нашли!

– Кого? – полюбопытствовал старик, державший на уме не одного Янко.

– Янко, моего Янко! – крикнула Ана.

– Где? Как! – оживились мужчины.

Но Ана была уже далеко, она спешила домой. Из канцелярии вышел Брдник. Он-то и объяснил им, что и как.

Выйдя из местечка, она сразу увидела свой дом на ближнем отроге. Озарённый ласковым утренним солнцем, он белел в саду, под которым простиралось большое поле. Верхняя половина его была вспахана; над садом вплоть до тёмного елового леса тянулось пастбище. Всё это принадлежало ей. Надел невелик, но хорош. А дальше уходила в голубое безоблачное небо заросшая лесом гора.

Сейчас на Слемене тишина и покой. Но пройдёт неделя-другая, думала Ана, замирая от счастья, и оно оживёт, наполнится весёлым шумом и криком, день-деньской будет Янко петь и кричать, и радостный голос его зазвенит по всей округе, будет слышен внизу, в местечке, и высоко в горах. Не будет больше грустных вечеров, когда она часами стояла на пороге, глядя в долину, в сторону Стеничей. Теперь она будет сидеть на завалинке и слушать Янко. Он станет рассказывать, как жилось ему на чужой стороне, у чужих людей, как всей душой рвался домой, но не знал, куда идти, как звал свою мать, но она не слышала его. А она ему поведает, какие муки приняла в лагере, как упорно увёртывалась от смерти, на которую её там обрекли, и как ей было тяжело, когда, вернувшись сюда, в полуразрушенном доме она нашла одну только бабушку. И бабушке есть о чём порассказать. Она расскажет, как через несколько дней после самого страшного несчастья, когда-либо случавшегося на Слемене, вернулась на пепелище и начала поднимать хозяйство, что называется, голыми руками – без скота, без инструмента, без горсти зерна. И как через добрых людей передала Ане, чтоб она не зачахла с горя и тоски, что Янко вернулся, сообщала ей даже, как он вырос и шлёт ей большой привет.

Из сада Юрая выскочил на дорогу Ловренц.

– Напугал тебя? – засмеялся он.

– На́ вот, Ловренц, читай! – воскликнула Ана и протянула ему письмо, которое всё ещё держала в руке.

По счастливым глазам её Ловренц понял, о чём там написано.

– Значит, всё-таки нашли!

– Да!

– Я же говорил тебе! – Он быстро прочёл сообщение и уверенно заявил: – До конца месяца будет дома!

– Правда?

– Теперь пойдёт быстрее, раз его нашли.

– Ему дали другое имя, хотели насовсем присвоить.

– Как ты думаешь, охота ему понравится? – спросил Ловренц, возвращая письмо.

– Ему понравится всё, что нравилось Симону!

– У меня есть детское ружьё со сломанным прикладом. Сегодня же сделаю новый. Пусть мальчик порадуется.

– Надо приготовить ему бельё, одежду, башмаки… – спохватилась Ана и заспешила домой.

Ловренц проводил её взглядом, потом повернулся, намереваясь идти в местечко, но вдруг вспомнил, что внизу у него никаких дел нет, и, махнув рукой, пошёл домой, чтоб без промедления починить ружьё.

Бабушка вся светилась радостью и счастьем.

– Нашли его, нашли! – без устали повторяла она. – А я уж на него крест поставила. Нет, Янко, всё-таки я тебя увижу!

Вскоре на Слеме, где после стольких лет снова звенела песня Аны, потянулись соседи с уединённых хуторов, жители местечка, крестьяне из ближних сёл. Каждому хотелось собственными ушами услышать радостную весть. Многие приходили в надежде увидеть мальчика, который через шесть лет вернулся к матери. Каждый приносил для него подарок – перочинный ножик, свисток, пару подмёток на башмаки, корзинку сушёных яблок и орехов или домашнюю колбасу.

В конце недели явилась группа школьников во главе с учительницей.

– Ещё не приехал? – разочарованно протянули они.

– Внизу, в местечке, разнёсся слух, что он приехал вчера вечером, – объяснила учительница.

– Нет ещё, – ответила Ана, радуясь их приходу и вместе с тем печалясь, что Янко ещё нет. Но она ждёт его с минуты на минуту… завтра, послезавтра…

– Мы принесли ему книги и игрушки, – сказали два самых смелых мальчика, кладя на стол свои свёртки.

– Спасибо, Зинка, спасибо, ребята! – поблагодарила растроганная Ана.

Зинка, её всё ещё величали партизанской кличкой, сжала Анину руку и попросила:

– Дайте мне знать, как только приедет. Я выполню своё обещание, буду учить его нашему языку. Ведь он его совсем забыл.

Целую неделю Ана с бабушкой провели в хлопотах и приготовлениях к встрече Янко и в разговорах о нём. Вторая неделя показалась им длиннее. Ана каждый день ходила в местечко.

– Есть ли вести? – спрашивала она с порога старого Брдника.

Брдник улыбался:

– Так скоро это не делается. Сначала надо всё утрясти с приёмными родителями, выправить документы, найти сопровождающего. Шесть лет ждала, подожди ещё недельку.

– Понятно, понятно…

Но, вернувшись на Слеме, она долго стояла у дома, глядя вниз на дорогу – а вдруг Янко приедет…

Второе сообщение

Всё было готово к его приезду. Рядом с кроватью Аны стояла кровать Янко с новой подушкой и новым одеялом. На стене в первой комнате висело детское ружьё с новым прикладом, в шкафчике под ним были сложены книги и игрушки, а в верхнем ящике ждало его новое бельё и отрез на костюм. Как приедет, они сразу пойдут к портному, а за ботинками и шапкой съездят в Целе. Только бы приехал, только бы дождаться его!

Но бабушку томили дурные предчувствия. И раз вечером она с беспокойством спросила:

– А вдруг его не отдадут?

– Как это – не отдадут? – испугалась Ана.

– Янко, поди, и не знает, откуда он, – объясняла бабушка, лучше знавшая жизнь. – Может, и того не знает, что мать его жива. Те люди взяли его на воспитание, потому как бездетные. Сама ж читала, дали ему своё имя, усыновили… Потому-то его и нет по сию пору.

В ту ночь Ана глаз не сомкнула.

Наутро, опять ни с чем возвращаясь из местечка, она зашла к Ловренцу.

– Не отдадут? Пусть только попробуют! – вскипел Ловренц, бывший партизан из отряда Симона. – А впрочем, это решит суд. Хотя союзникам не к спеху. Но ты всё равно не бойся. Поволынят, поволынят, да и присудят родной матери, то есть тебе.

Нетерпение Аны росло с каждым днём.

Среди недели она получила второе сообщение. Но какое?

Уважаемый товарищ!

Сообщаем вам, что союзный суд присудил ребенка его приёмным родителям.

Вынося решение, суд руководствовался следующими соображениями:

1. Мальчик привык к своим приёмным родителям, о подлинных родителях он ничего не знает; считает их умершими. Посему-де было бы бесчеловечно отрывать его от привычной обстановки и посылать в чуждую ему среду.

2. Коммивояжёр Фриц Грот располагает средствами вполне достаточными для того, чтобы дать мальчику полноценное воспитание и образование, тогда как родная мать, владеющая небольшой усадьбой в горном районе Словении, не в состоянии обеспечить его будущее.

3. Коммунистический строй новой Югославии ставит под угрозу как религиозное, так и нравственное и политическое воспитание мальчика.

Таковы мотивы союзного суда.

Уважаемый товарищ, просим Вас незамедлительно приехать в Любляну, чтоб договориться о совместных мерах против столь несправедливого и бесчеловечного решения.

СМЕРТЬ ФАШИЗМУ – СВОБОДА НАРОДУ!

Не веря своим глазам, Ана комкала в руках бумагу.

– Что пишут? – забеспокоился Брдник.

Она протянула ему письмо и почти без чувств упала на стул.

– Как! – рассердился Брдник. – Мать не имеет права на своего ребёнка? На Слемене живут чужие люди? И ему будет плохо у матери? И мы не сумеем воспитать его?

– Что мне делать? – зарыдала Ана.

– Первым же поездом – в Любляну! Там сообразят, что делать.

Шатаясь, вышла Ана из канцелярии.

Не успела она дойти до площади, как весть о Янко облетела уже всё местечко.

– Слыханное ли дело? – возмущалась мать двух погибших партизан. – Мужа убили эсэсовцы, эсэсовцы отняли единственного ребёнка, и теперь, видите ли, на её ребёнка больше прав имеет чужая женщина и, может, такой же эсэсовец, как и те, что убивали нас и жгли наши дома!

– Хотят, чтоб Янко был им в старости опорой, а Ана оставайся одна!

– Вот она, справедливость наших союзников! Родная мать не имеет права на собственного ребёнка!

– Союзники дают потачку фашистам!

– Стыд и позор!

– Нет, тысячу раз нет!

– Мёртвых они не могут нам вернуть, но живых обязаны! Если на то пошло, Янко не только Анин, он наш!

Вокруг Аны собирались мужчины, женщины, дети. Возмущение росло.

– Ана, сейчас же езжай в Любляну и скажи, что все мы требуем ребёнка назад!

– Да, все!

Домой Ану провожал Ловренц.

– Не отчаивайся, Ана, – утешал он её. – Мы разбили фашистов, как-нибудь справимся и с этим судом!

– А я уж всё приготовила, думала, не сегодня-завтра приедет…

– Приедет! Они, конечно, потянут, не без того, но в конце концов отдадут. Я вернусь в город, помозгуем, как нам быть. Это наше общее дело.

Он крепко пожал ей руку и пошёл назад.

Бабушка уже знала. Кто-то по пути сообщил ей, унося весть о бесчеловечном решении дальше в горы.

– Вы слышали, мама? – зарыдала Ана.

– Чуяло мое сердце, что я его больше не увижу! Что с возу упало, то пропало. – Она сжала кулаки и погрозила незримым врагам. – Да сгинут те, кто убил Симона и отнял Янко! И те, кто не хочет его вернуть!

Ана глубоко вздохнула и с мукой вошла в дом.

Вести с родины

Янко или, как его звали в Германии, Курт не мог, конечно, знать, что́ происходит в его доме на Слемене, не знал он и того, что несколько дней спустя после столь важного для него открытия Гроты получили повестки явиться в союзный суд. Повестки вручили госпоже Грот. Прочтя их, она места себе не находила. «Как же так?» – думала она в полном смятении. Ведь Фриц ещё в первом письме писал, что у мальчика нет родителей. Отец погиб на войне, мать умерла в лагере! Несмотря на это, она просила его ещё раз проверить, вправду ли ребёнок круглый сирота. И лишь после вторичного заверения, что у ребёнка в самом деле нет родителей, она написала, чтоб привёз его. А на поверку мать Курта жива!

Значит, она потеряет мальчика? Она полюбила его со всей силой материнской любви, и он любит её истинной сыновней любовью. Даже с отцом, к которому он привыкал так долго и трудно, под конец кое-как сдружился. А время сгладило бы и то, что произошло на днях.

Но теперь всему конец! Мать требует вернуть ей сына. Безусловно, это её право. Курт покинет её. Покинет навсегда.

Госпожа Грот позвала Янко. Когда он пришёл со двора, где в последние дни совсем не играл, а валялся на гараже, она, к его крайнему изумлению, обняла его и грустно спросила:

– Курт, мой Курт, ты останешься со мной?

В глазах Янко застыло недоумение. Правда, в Хаймдорфе ему уже было не по себе, да и Грота он больше не назовёт отцом, а от одного взгляда на шкаф, где до того страшного вечера были заперты альбомы – потом Грот убрал их в другое место, – ему делалось тошно. Но куда идти? Куда?

– Ты не уйдёшь от нас, от меня?

– Нет.

Янко прижался к госпоже Грот – ведь он не знал, что в далёкой Словении у него есть родная мать, которая так ждёт его. Не ведал он и того, что Грот в тот же день пополудни узнал о вызове в союзный суд.

– Выходит, мать Курта ещё жива? – скривился он.

– А мне ты написал, что она умерла в лагере, – укоризненно сказала госпожа Грот. – Видимо, тебе дали неточные сведения.

Грот твердым солдатским шагом измерил комнату и остановился перед шкафом.

– Жива она или нет, мальчика я не отдам!

– Как? – удивилась госпожа Грот. – Его требует мать.

– Ну и пусть себе требует! – огрызнулся Грот. – Речь идёт о том, захочу ли я вернуть его. Я, так сказать, спас ребёнка от смерти, шесть лет кормил-поил, воспитывал. Далее вопрос, к кому благоволят судьи союзного суда: к вдове партизана-коммуниста или к тому, кто в войну боролся с коммунистами.

– Ты полагаешь, что суд может отвергнуть её требование? – неуверенно спросила госпожа Грот.

– Абсолютно убеждён! – с важностью произнёс Грот. – Я сейчас же еду в Ганновер и найму лучшего адвоката! Разумеется, – бросил он уже в дверях, – Курту ни слова! Быстрота действий и никакой огласки!

Госпожа Грот смотрела на мужа со страхом и надеждой. Этот человек способен на любую низость, и в то же время в глубине души она надеялась, что Курт, вопреки всему, останется с ней. В тот же вечер Янко с матерью уехал к тётке в Кассель.

– Поедем к тёте? – обрадовался он, когда мать сообщила, что они едут с первым вечерним поездом.

– Поживёшь у них подольше. По воскресеньям я буду звонить по телефону.

В доме тёти Берты его встретили с ликованием. Хильда каждый день рассказывала ему новые подробности о жизни в Арнсфельде. Слушая её, он и сам многое припоминал. Втроём совершали они прогулки в окрестные горы. Здесь в памяти его оживали холмы и горы родного края. И всё же первые дни тянулись томительно долго. Как ни хорошо было без Грота, матери ему очень недоставало.

– Было б ещё лучше, – вздохнул он однажды, – если б мама тоже переехала сюда, в Кассель, и если б мы жили все вместе, как в Арнсфельде.

– Чего уж лучше, – согласились Хильда с Максом.

А вечером он сказал тётке:

– Когда я вырасту, поеду в Нижнюю Штирию. Побываю на родине, увижу родной дом, если он ещё цел, схожу на могилу своих родителей. Как ты думаешь, я должен буду это сделать?

– Непременно, – задумчиво проговорила тётка.

Янко не понял, почему она так задумалась.

И уж совсем непонятен был неожиданный приезд матери среди следующей недели, когда он привык к Касселю и его окрестностям, и её короткий тайный разговор с тётей.

– Что случилось? – спросила Берта, оставшись наедине с сестрой.

– Фриц велел повезти Курта к морю, говорит, там безопаснее, – ответила госпожа Грот взволнованно. – Хочу взять Хильду с Максом. Фриц уже снял квартиру в уединённом рыбачьем посёлке вблизи Бременгавена.

– Значит, вы с Фрицем надеетесь, что суд вам оставит Курта?

– Фриц не сомневается в этом.

– И ты бы нашла такое решение справедливым? Представь себе, у меня отняли бы Хильду, когда ей было пять лет, и я бы узнала про неё через шесть лет, и суд между тем присудил бы её не мне, а приёмным родителям! Нет, нет, это было бы бесчеловечно!

– Значит, ты считаешь, что Курта надо отдать его матери? – горестно спросила госпожа Грот.

– Я на твоём месте поступила бы именно так! А будь я его матерью, я бы пошла за своим ребёнком хоть на край земли. Да, на край земли!

Госпожа Грот умом соглашалась с сестрой, но душа её восставала.

– Ни за что, ни за что! – крикнула она вдруг. – Не могу отдать Курта! Не могу жить без него!

– Я тебе высказала своё мнение, – проговорила Берта спокойно, даже холодно, – а там дело хозяйское. Однако учти, Курт знает, что ты ему не родная мать. Разумеется, он ещё не знает, что его родная мать жива, но и это скоро узнает. И что тогда?

– Не узнает! Завтра мы едем к морю! Когда вернёмся, всё будет забыто. Хильда с Максом должны поехать с нами, чтоб он не скучал и чтоб поскорее забыл всё, что произошло в последнее время. Осенью начнёт учиться, и всё пойдёт по-старому.

– По-старому уже никогда не пойдёт.

Дети ещё не видели моря, и потому очень обрадовались предстоящей поездке.

– Море, море! – ликовали они, бегая по комнатам как угорелые.

Наутро отправились в путь.

В Хаймдорфе они сделали небольшую остановку, чтоб взять заранее приготовленный багаж.

Вечером прибыли в тихий посёлок на море. Здесь они жили в скромном рыбачьем домике, питались в ресторане у самого моря, где ежедневно встречали одно и то же общество – с десяток пожилых людей, приезжавших в уединённый рыбачий посёлок в поисках тишины и покоя. Дети быстро свели дружбу с местными мальчишками. Всей компанией купались, ловили рыбу, катались на лодке. Но самым замечательным было, конечно, катание на яхте. Яхта особенно привлекала Янко. Что могло сравниться с удовольствием скользить по открытому морю, глядя на надутые паруса! А верхом блаженства было стоять у руля и управлять парусами. О Хаймдорфе и Гроте Янко ни разу не вспомнил, даже о своём родном крае забыл напрочь. Он жил беззаботной жизнью, как все ребята.

Но госпожа Грот была молчалива и задумчива. Янко думал, что она тревожится за него и за Хильду с Максом.

– Мама, не бойся! – говорил он ей каждый раз, отправляясь купаться. – Мы плаваем, как дельфины, а на яхте ходим, что твои пираты!

Примерно через неделю она неожиданно повеселела. Всю её озабоченность как рукой сняло.

– Убедилась наконец, что море неопасно? – спросил Янко с улыбкой, не ведая, что в тот день она узнала о решении союзного суда.

– Нет, не убедилась, – ответила госпожа Грот, улыбаясь. – Просто рада, что тебе здесь нравится, рада, что ты со мной и всегда будешь со мной.

Бросив на неё удивлённый взгляд, Янко помчался к воде.

Несколько дней спустя в посёлке появился новичок.

Его сразу заметили, потому что все остальные уже были знакомы друг с другом. Это был сильный, но вместе с тем стройный молодой человек с порывистыми движениями и на редкость пытливым взором. Быстро осмотрев посёлок, ресторан и отдельные дома, он пришёл в залив, где, кроме двух парусников, стояли на причале ещё несколько небольших рыбачьих лодок, по которым как раз бегала ребятня. Незнакомец с любопытством оглядел их, к их вящему удовольствию, пощёлкал фотоаппаратом, а затем разделся и ловко и красиво вошёл в воду. Он оказался превосходным пловцом, чем окончательно покорил мальчишечьи сердца.

– Как плавает! – воскликнул восхищённый Янко.

– А как загорел! – с не меньшим восхищением отметила Хильда. – Мне тут за все каникулы так не загореть.

Молодому пловцу как будто льстило восхищение ребят, и он плыл то одним, то другим способом, то на спине, то на животе, потом отдыхал, улёгшись на спину, и снова нырял, показываясь из воды совсем не там и много позже, чем бы следовало по расчётам восторженных зрителей. Короче говоря, не прошло и часу, как он стал их кумиром. С горящими глазами следил Янко за каждым его движением и шагом.

В ресторане он сидел за отдельным столиком, обложившись газетами, но Янко заметил, что он то и дело посматривает на их стол.

– Смотри, с тебя глаз не сводит, – уколол он не без ревности Хильду.

Хильда покраснела, однако на сей раз не дала ему тумака.

Едва отобедав, дети поспешили на берег. Взрослые ещё немного поговорили и пошли часок-другой соснуть. Новенький тоже посидел приличия ради, а когда в ресторане не осталось никого, кроме двух-трех пенсионеров, он встал и снова направился к заливу. Там он нанял яхту, на которой уже резвилась детвора, и, сделав плавный поворот, двинулся в открытое море. Восхищению ребят не было границ.

«Моряк в отпуске!» – подумал Янко.

Дул легкий ветерок, и яхта наподобие ласточки носилась то туда, то сюда. Вдруг она снова вошла в залив и, как бы дразня ребят, медленно заскользила вдоль берега.

– В море! Взять её! – крикнул Янко, первый бросаясь в воду.

Вся ватага устремилась за ним.

Яхта, словно поджидая пловцов, медленно плыла к открытому морю. Среди ребят началось соревнование – кто первый доплывёт до парусника. Но когда Хильда была уже почти у цели, паруса вдруг надулись, и яхта стрелой полетела по морю. Разобиженная, Хильда остановилась. Мальчишки поплыли дальше. Вскоре паруса снова ослабли, и расстояние между яхтой и пловцами стало сокращаться.

Загорелый юноша махнул маленьким пловцам:

– Кто хочет на борт, догоняй!

– Ура, ура! – прокричали ребята и принялись с остервенением разрезать волны.

Янко и один местный мальчик вскоре вырвались вперёд и стали быстро приближаться к лодке. Но как раз в тот момент, когда они уже подплывали, яхта снова заскользила по морю.

– Он попросту дурачит нас! – обозлился соперник Янко, Вилли, и вслед за остальными повернул назад к берегу.

Янко не сдавался. Он должен доплыть до яхты! Моряки ужасные насмешники, это ему известно из книг, но душа у них нараспашку. Он покорит моряка своей настойчивостью. Расстояние между ним и яхтой опять уменьшилось. Ещё несколько взмахов! Только б снова не ускользнула! Нет, шутишь!

Когда он подплыл к яхте, юноша приветливо кивнул ему и протянул руку, помогая влезть в лодку.

– Ты хорошо плаваешь! – похвалил его юноша, снова садясь у руля.

Запыхавшийся Янко помахал друзьям, не спускавшим с него завистливых взглядов.

– До свидания! До свидания!

Паруса развернулись. Только выйдя далеко в море, юноша отпустил паруса слабее, и яхта снова медленно заскользила по сверкающей на солнце весёлой зыби.

– Ты любишь ходить под парусом? – спросил юноша.

– Ещё бы! – ответил Янко.

– Хочешь быть рулевым?

Янко ответил одними глазами.

Юноша уступил ему место у руля, взял фотоаппарат и подошёл к мачте.

– Сфотографировать тебя?

Замирая от счастья, Янко улыбался в фотоаппарат.

Юноша сделал несколько снимков.

– А парусом управлять умеешь?

– Не очень.

– Хочешь, я научу тебя?

– Ещё бы!

Подлаживаться под ветер было делом нелегким, не то что руль крутить, но зато куда интереснее и увлекательнее. И тут не обошлось без фотографирования.

Юноша становился всё разговорчивее. Лёгкий акцент выдавал в нём иностранца, но это ничуть не стесняло Янко. Напротив, своей приветливостью и добродушием он так располагал к себе, что у Янко сам собой сорвался вопрос:

– Вы моряк?

– Нет, журналист. А ты Курт Грот, не так ли?

– Да, – ответил поражённый Янко. – Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Я ещё много чего знаю! – Журналист значительно посмотрел на него. – Много такого, чего ты и сам про себя не знаешь.

– Неужели?

– Да, да. Я знаю не только то, что ты родился в Югославии и что господин и госпожа Грот, у которых ты живёшь, не настоящие твои родители. Мне известно и то, как ты попал в Германию.

Янко всё больше удивлялся.

– А вы из Югославии?

– Да. Меня зовут Лойзе Перко. На днях я был в твоём родном доме.

– В моём родном доме?

И яхта и море были мигом забыты.

Перко полез в портфель и достал несколько фотографий:

– Узнаёшь?

На одной был запёчатлён дом, который Янко видел уже в альбоме и который в тот вечер встал у него в памяти.

– Это мой родной дом!

Перко показал следующую фотографию:

– А это кто?

У Янко округлились глаза. Не та ли это женщина, что…

– Мама! Моя мама! – вскрикнул он взволнованно.

– Что ты знаешь об отце с матерью?

– Отец погиб на войне, вернее его схватили и расстреляли, – ответил Янко, не отрывая глаз от снимка. – А мать умерла в лагере.