Текст книги "Путь колеса
(Роман)"

Автор книги: Антон Ульянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

20. СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ПАУК

Немного позже Скруб заметил еще одну пару глаз, которая также смотрела в направлении комнаты восьмого этажа.

Скруб обнаружил это случайно. Однажды ему пришло в голову, что он мог бы заработать деньги, прочитав публичную лекцию о своем путешествии. Его мемуары давали для этого материал. Достаточно было прибавить к ним немного цифр и собственных имен, убрать эпизод с коровой и другие спорные места, умолчать о случае, когда его заперли в уборной, – и могла бы получиться забавная и поучительная история, для которой путевая книга служила бы иллюстрацией. В поисках импресарио Скруб заглянул в контору Рохуса и Смелта во втором этаже «Шарлотты».

Смелт разочаровал его. Он никогда не был устроителем публичных лекций и не знал никого, кто бы взялся за это дело. С профессиональной стороны он не мог быть полезен Скрубу. Зато вне деловой сферы Скруб неожиданно встретил у него сочувственный и даже восторженный прием.

– Немногие из людей способны сделать то, что сделали вы, – сказал Смелт, приветствуя его как всемирного путешественника. – Вы человек огромной выдержки. Я давно хотел познакомиться с вами. Если не ошибаюсь, вы живете в восьмом этаже, в восемьсот сорок девятом номере?

Он ошибся на один номер. Он назвал номер Анны. Скруб не обратил на это внимания, но Смелт сам поправил себя:

– Вернее: вы живете рядом с этим номером. Потому что в восемьсот сорок девятом живет одна моя клиентка. Вот почему я помню его…

Было поздно. Приемные часы кончались, и закрывая контору, Смелт предложил Скрубу провести вечер вместе.

– Мы поговорим за бутылкой вина. Нам есть о чем поговорить. Считайте себя моим гостем.

Скруб, всегда бывший чьим-либо гостем, считавший себя в гостях у человечества, не стал отнекиваться. Смелт привел его в трактир.

За вином сначала говорил Скруб и, под впечатлением дневных неудач, ругал ремесло всесветного пешехода: усталость, лишения, инвалидное будущее. Он сдохнет на двадцать лет раньше своих сверстников. Сдохнет, не оставив детей, без имени. Его труп будет лежать в морге, невостребованный родственниками.

– Зато вы свободны! – возражал Смелт, у которого были свои причины жаловаться. – Вы вне классов. На вас не липнут взгляды людей, у которых вы отняли их гроши. Если б вы знали, как тяжело чувствовать на себе эти взгляды. Но что можно сказать людям, которые не понимают, что естественный ход вещей раскидывает нас направо и налево, как он сам захочет? Я верю, что впоследствии он же, исчерпав себя, приведет к общему благополучию. Сейчас мои дела не плохи. Я имею возможность позвать друга в ресторан и угостить его вином. Но если вы заметили – качество вина не важное. Это оттого, что я не знаю, как называются более дорогие вина. Еще не успел узнать. Я – вчерашний бедняк. Я сам полгода назад пришел в Лондон с мешком за спиной. Чем я виноват, что я умнее других и понял, что во время общей безработицы единственной верной работой является именно подыскивание работы для других? Каждый, кто сейчас смотрит на меня косо, был бы рад занять мое место. Вся штука в том, что он не догадывается, как это сделать…

– У меня есть деньги, – жалобно говорил Смелт, переходя к третьей бутылке. – Но какая мне польза от них? Могу вам сказать по опыту: не в деньгах счастье. Прежде, когда я приходил в трактир обедать, я считал наличность и всегда хотел больше того, что мог себе позволить. Я съедал без остатка все, что мне давали. Сейчас я могу есть много и не думать о цене. Но мне это уже не нужно: я потерял аппетит. Я ем потому, что надо есть. И я хотел бы вернуть прежнее время: только тогда я ел по-настоящему…

Скруб из собственной практики знал, что аппетит иногда пропадает как раз тогда, когда появляется возможность наесться, но в голодном состоянии забывал об этом и даже не допускал, чтоб такие случаи были возможны. Он с недоверием взглянул на Смелта.

– А любовь? – продолжал жаловаться Смелт. – Вы думаете, деньги помогли мне в любви? Наоборот, из-за них я потерял веру в бескорыстную любовь. Мне тридцать шесть лет. Я мало изношен. У меня приемлемая внешность. Я имею право хотеть, чтоб меня любили. Я очень много значения придано женской любви. Но что выпадает на мою долю? Романы с безработными. Нельзя считать любовью романы с безработными. Они кончаются на следующий день после того, как их пошлешь на работу. После них остается обида, ибо видишь, что тебя еще раз обманули.

Скруб, вяло слушавший его жалобы, насторожился, точно около него вдруг запахло паленым.

– Вы говорите о женщинах, посещающих ваше бюро? – спросил он, неловко прищуриваясь.

– О них, – подтвердил Смелт. – С известной точки зрения, такие отношения предосудительны. Их называют вымогательством. По отношению ко мне это неверно. Я каждый раз верил в их искренность. Я думал: любовь свободна. Тем обиднее было мне потом убеждаться в ошибке. Я сам был страдающим лицом в этом деле. Кроме того, если вдуматься глубже, надо признать, что естественный ход вещей все равно привел бы дело к тому же результату. Мы – слепые исполнители его законов. И не имеет значения: я или кто-нибудь другой окажемся этими исполнителями…

Скруб молчал. Он был пьян и не мог развивать аргументацию. Но запах паленого, однажды услышанный им, уже не покидал его.

Соседний стол был занят женщинами. Одна из них подошла к Смелту как старая знакомая. У нее было надменное беспокойное лицо. Скруб узнал в ней Маб, которую он видел на лестнице «Шарлотты» в день прибытия.

Она была красива. Она перетянула на себя внимание Смелта, и Скруб был рад этому. Смелт не врал, когда говорил, что придает очень много значения женской любви. Он размяк в присутствии женщины. Он посадил ее рядом с собой. И, казалось, будь Маб немного добрее, он был бы рад немедленно же поверить в ее искренность, чтобы потом снова страдать от ошибки.

– Ты изменилась, Маб, – сказал он грустно. – Полгода назад ты была другой. Тебе надо изменить жизнь. Приходи ко мне в бюро, я пошлю тебя на работу…

Он говорил с пьяным сочувствием. Он впал в то слюнявое состояние, когда посетители проституток начинают советовать им перейти на честный путь. Маб слушала его, кривя губы.

– Теперь поздно говорить о работе, – сухо оборвала она его. – Надо было раньше думать об этом. Полгода назад я еще может быть стала бы работать…

И так как Смелт продолжал сочувствовать, она встала из-за стола.

– Мое время деньги! – напомнила она ему. – И мне надоели слюни. Если хочешь, идем со мной. Это будет стоить тебе шесть монет. Плати за вино. Идем.

Но Смелт остался сидеть, скривившись точно от боли.

– Ах, Маб, – сказал он с упреком, – разве можно говорить так?

Он страдал. Ее слова оскорбили в нем мужчину и доброго человека и именно в тот момент, когда он хотел подойти к ее душе. Он сжался и замолчал. Маб злорадно наблюдала его.

– Скучно стало? – спросила она, переходя в нападение. – Удивительное дело: вам всегда, как деньги платить, скучно делается…

– Не в этом дело, Маб, – грустно возразил Смелт. – Можешь мне верить. Но всегда, когда женщина вот так говорит о деньгах, мне не по себе.

– А как же о них говорить?

– Мягче. Без нажима. Не так жестко. Как ты не понимаешь, что от грубого слова пропадает чувство…

– Ну? – смеялась Маб. – Пропадает чувство?

– Погибает иллюзия…

Смелт говорил об этих вещах слезливо, но Маб смотрела на него с искренним весельем, и взглянув в ее открытый рот, он смолк и осознал действительное положение вещей.

– И потом, – сказал он, меняя тон и подходя к делу с новой стороны, – шесть монет – откуда такая цифра? Сейчас три, три с половиной – красная цена.

– Ладно! – сказала Маб. – Пусть будет по-твоему. Но только скорее. Плати за вино. Идем.

Она взяла его за рукав. Но Смелт и на этот раз не последовал за ней.

– Скорей? – переспросил он, снова обиженный. – Нет, так я тоже не могу.

Маб постояла минуту около него, но так как он укрепился в настроении обиды, она снова села.

– Ну, и заводиловка с тобой, прости господи!..

Вскоре ей стало ясно, что она даром теряет время около Смелта. Смелт не удерживал ее. Разговор с Маб причинил ему страдание. Он протрезвел после этого разговора и потерял охоту сидеть в кабаке.

– Такова любовь… – с горечью говорил он Скрубу по дороге в «Шарлотту». – Вы хотите человеческих отношений, а вам подсовывают физиологию и просят не задерживаться.

– Ее время рассчитано, – возразил Скруб из желания противоречить. – Сейчас ее рабочие часы. Ей не до нежностей. Что бы вы сказали, если б к вам в контору в приемные часы явился человек и стал бы декламировать самые лучшие стихи?..

– Я не осуждаю Маб, – сказал Смелт. – Она даже лучше других. В ней все наружу. Гораздо хуже, когда вы разглядите то же самое лишь впоследствии. Приходите ко мне в бюро, вы увидите, какими ласковыми могут быть иногда женщины, даже самые недоступные…

Возможно, в последних словах Смелта не было никаких личных намеков, но Скруб, вспомнив, что Анна также бывала в его бюро, встрепенулся.

– Вам лучше не говорить о женщинах, – сказал он сердито. – Даже самые простые чувства вы изображаете черт знает как. А ведь есть женщины с очень сложным характером. Есть женщины с душой такой утонченной, что вы себе и представить не можете…

– Почему же это я не могу их себе представить? – обиделся Смелт. – Я могу представить себе все что угодно.

Он понял причину раздражения Скруба и длительно посмотрел на него.

– Я могу представить себе все что угодно, – повторил он жестко. – И я видел сотни примеров. Некоторые молодые женщины приходят в Лондон пешком с очень гордым видом. Но впоследствии с ними происходят перемены.

Когда Скруб находился в спокойном состоянии, он неплохо объяснялся на английском языке. В сердитом состоянии он забывал сразу все английские слова и ругался по-скандинавски. Он сказал Смелту несколько слов, которых тот не понял, и не прощаясь свернул в сторону.

У себя в комнате он отлежался, остыл, прислушался к шагам за стеной. Шаги были тяжелые, не те что раньше. Неразборчивый голос, как голос громкоговорителя, пробивающийся через вату, послышался ему на короткое время и смолк.

Скруб пошел узнавать, что это означает. В комнате рядом с ним жил теперь Брисбен. Брисбен и Анна обменялись комнатами. Он не понял мотивов, по которым эта мена произошла.

Перед сном он развернул мемуары и припомнил свой день. Героем дня был Смелт.

«Из всех пауков, – записал Скруб под свежим впечатлением, – самой неприятной разновидностью является порода сентиментальных пауков. Я видел паука, который был сентиментален до такой степени, что требовал от проститутки искренней любви. Я видел, что его хорошо отчитали за это. По-видимому, у меня еще будет с ним разговор»…

21. ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА

«Жизнь прекрасна! – прочел Тарт в проспекте, рассылаемом компанией „Стикс“. – Таков наш девиз. Мы никогда не устанем повторять его, глубоко веря в его правильность и не боясь упреков в неискренности. Люди, изверившиеся в жизнь, потерявшие бодрость, пусть обращаются к нам. Они уйдут от нас переубежденными, с новым запасом сил для жизненной борьбы. Лучшие научные и художественные силы, работающие у нас: психологи, врачи, артисты, филантропы и практические деятели – сумеют переубедить их.

Ибо, как показывает громадный собранный нами материал, самоубийцы не знают жизни! Они знают лишь ничтожные ее куски, те самые, о которые они споткнулись. Мир, удачно показанный под новым углом, возвращает их к действительности, не всегда радостной и иногда тяжкой, но все-таки живой действительности.

Благодарственные письма, получаемые нами от людей, испытавших подобное превращение, глубоко поучительны, и копии их могут быть высланы для ознакомления всем желающим. Нет возможности приводить их здесь, ибо это заняло бы слишком много места.

Бывают, однако, случаи, когда даже у самых опытных инструкторов опускаются руки. Это случаи неизлечимых болезней, полного морального упадка, результат исключительных жизненных потрясений. Бывают люди, действительно утратившие способность к возрождению, для которых средства переубеждения были бы ненужной потерей времени и непростительным лицемерим. В таких случаях мы говорим: „Эти люди имеют право на самоуничтожение“ и сами идем им навстречу, обставляя их смерть необходимым комфортом и предохраняя их родственников от неудобств, с которыми обычно бывает связано самоубийство.

К сожалению, в последнее время подобные случаи встречаются в нашей практике все чаще. Причину этого мы видим в тяжелом состоянии промышленности, временно, вследствие установления блокады, утратившей иностранные рынки. Очень много тревоги вызывает также колесо, уничтожающее наши пашни и города. И хотя в нашей стране грандиозному размаху разрушений, производимых колесом, соответствует не менее грандиозный размах восстановлений, многие тысячи мелких банкротств остаются ничем не вознагражденными, так как не каждый чувствует в себе силы снова приниматься за устройство своей судьбы. Нет надобности также упоминать о настроениях пассивности, вызванных неудачной до настоящего времени борьбой с колесом, и неизвестностью, которую оно готовит стране в будущем.

Колесо разрушает все, что лежит на его пути. Оно губит и разоряет людей. Но оно же дает людям возможность воспользоваться его силой для целей самоуничтожения. Это пожалуй единственная польза, которую из него можно извлечь. Если высчитать точно время и место прохода колеса и остаться в зоне разрушения, можно уничтожить себя простейшим и наилучшим образом. Этот способ не требует затрат на оружие и другие средства истребления. При нем не бывает неудачных покушений. Уничтожение бывает полным, что сохраняет время, затрачиваемое родственниками на похороны и другую работу около мертвых тел. Этот способ получил сейчас распространение, но, при разрозненных попытках отдельных лиц, им не удается достичь максимума удобств, какие этот способ предоставляет. Компания „Стикс“ решила внести в это дело организующее начало.

Для предстоящего двенадцатого оборота компания арендовала в городе Бетане большой отель со всей обстановкой, оркестром и кухней. В его комнатах клиенты „Стикса“ смогут провести последние дни, каждый сообразно своим склонностям. Им будет предоставлен материальный комфорт, все средства развлечения, возможность общаться с себе подобными, а при желании – изоляция от них и отдельные комнаты для размышлений. Автомобили „Стикса“ поддерживают непрерывное сообщение с внешним миром. Последний автомобиль уезжает из зоны разрушения за четверть часа до прохода колеса. Лица, почему-либо раздумавшие умирать, могут заблаговременно покинуть Бетан. Вступительный взнос, уплачиваемый вперед, невысок: не больше той суммы, которую каждый бы израсходовал на свое погребение при обычных условиях.

Эти взносы неодинаковы, и сообразно с этим клиенты „Стикса“ делятся на несколько категорий. Перед лицом смерти всякие деления и группировки кажутся условными, но компания „Стикс“ поступила бы коммерчески недобросовестно, если бы за неодинаковую плату предоставляла бы всем одинаковую степень комфорта. Общение клиентов высших категорий с низшими по желанию первых будет допущено, но не наоборот. Деление на группы будет сохранено до последнего момента, что соответствует желаниям самих клиентов, ибо ни у кого нет надобности в последние часы жизни заключать знакомства в непривычной среде.

Имеется большое число заявок со стороны многих молодых и старых особ. Среди них люди с широко известными именами: один сенатор, прославившийся участием в судебных процессах, одна известная актриса, желающая уйти со сцены в расцвете славы, один видный ученый, вызвавший сенсацию своим изобретением, но испортивший зрение во время работы над ним, один крупный промышленник, пришедший к идее самоубийства философским путем, и другие.

Списки клиентов, оставшихся в зоне разрушения, публикуются в бюллетенях „Стикса“ и имеют характер официальной достоверности. Клиенты оставляют в канцелярии „Стикса“ свои завещания, в запечатанных или открытых пакетах. Все их распоряжения впоследствии выполняются „Стиксом“. Лица, желающие погибнуть анонимно или под вымышленным именем, могут не сообщать своего имени.

Заявки и вступительные взносы принимаются главной конторой и агентствами „Стикса“. Число мест ограничено. Самоубийцы в возрасте до пятнадцати лет не допускаются.

Съезд в Бетане к началу двенадцатого оборота, между двадцатым и двадцать третьим числом текущего месяца».

22. ПУТЬ, УСЕЯННЫЙ ЦВЕТАМИ

В характере Смелта были черты, которые он называл загадочными. В своем бюро он привык изо дня в день наблюдать своих клиентов, следить, как заботы и недоедание заостряют их лица, делают их беспокойными, каждый раз урывают что-нибудь из их осанки и их одежды. Это был тот естественный ход вещей, который, к сожалению, не обходился без жертв. Смелт при этом был только зрителем. Он выполнял свою роль, но смешно было думать, что отдельный человек мог тут что-либо изменить.

Хуже было, когда он сам прикладывал руку, чтобы ускорить этот естественный ход. Среди его клиентов попадались люди, – один на сотню, почти всегда женщины, – которых он, повинуясь каким-то невольным побуждениям, задвигал из общей очереди и отвечал им отказами даже тогда, когда мог бы сказать что-нибудь более приятное.

Он сам удивлялся, замечая в себе эти черты жестокости, ибо считал себя незлым человеком. Естественный в этом случае вопрос: не есть ли это обычная подлость характера? – также приходил ему в голову, но после размышлений он отвечал на него отрицательно и предпочитал видеть в этом загадочную подсознательную работу своей противоречивой души.

Были улыбки, которые он не мог оставить безнаказанными. Некоторые молодые женщины в рваных башмаках выслушивали его рассуждения об естественном ходе вещей чересчур небрежно. Они не подозревали, как далеко завел их самих этот естественный ход, не догадывались, что для многих из них рваные башмаки будут гранью, за которой начнется проституция. Их самоуверенность восхищала его, но и она же приводила в движение загадочную половину его души, и он, почти против воли, лукавил с посылкой их на работу, с смутным желанием вплотную подвести их к этой грани.

Когда Анна приходила в бюро, он опускал глаза. Он был сластолюбив, но и застенчив. Его интонации делались робкими и взволнованными, но на вопрос о работе он грустно качал головой. Если Анна, не заходя в бюро, справлялась о работе по телефону, он жалел, что не видел ее. Он скучал, когда несколько дней подряд она не показывалась в бюро и не вызывала его к телефону.

Он, так же как и Скруб, заметил исчезновение шарфа с ее шеи и ощутил жалость и неспокойную совесть. Он решил, что ей надо дать передохнуть, и послал ее работать – на газ.

Кроме Анны, из конторы Смелта туда же пошли еще пятеро женщин.

– Работа будет нелегкая, – напутствовал их Смелт. – Машин нет. Придется повозиться с камнями. Могут встретиться трупы. Но никто ее обязан поднимать тяжести выше своих сил. Кто проработает больше двух недель, получит прозодежду.

Через день одна из женщин вернулась в контору. Она не выносила падали. Крюк и веревка, которыми приходилось растаскивать трупы, не держались у ней в руках. Смелт должен был снова взять ее на учет.

– Причина неуважительная, – сказал он недовольно. – Падаль попадается только в верхнем слое развалин, выше старого уровня зеленой воды. Трупы, которые попали в воду, давно растворились в ней и теперь никому не могут мешать.

– Теперь от них осталась плесень на земле, – сказала женщина. – Противно ходить по ней. Не знаешь, на что ступаешь: человек это был? или крыса? или может быть дерево? Когда идет дождь, плесень снова начинает шипеть.

Еще через день пришла другая женщина. Она работала на камнях и истрепала обувь.

– Там больше разорвешь, чем наработаешь. Это не работа…

Еще позже вернулись и третья и четвертая. Никто не был обязан подымать камни выше своей силы, но от величины камней зависела плата, и те камни, которые были под силу этим женщинам, не оправдывали себя.

Смелт обычно не одобрял таких возвращений. Клиент, проработавший больше двух недель, считался поступившим на работу и должен был уплатить в его контору двухдневный заработок. Возвращающиеся не платили денег и путали очередь, и обычно Смелт принимал их на учет, помучив сначала проповедью о плохом состоянии рынка труда.

На этот раз он молчал. Он полагал, что вслед за другими придет и Анна. Он ждал ее. Он ожидал увидеть ее присмиревшей и готовил для нее понимающую грустную усмешку. Но прошло десять дней, а она не появлялась, и тогда, отложив усмешку на будущее, он сам отправился в восьмой этаж на разведку.

Мотив посещения был достаточно правдоподобен.

– Ко мне поступают жалобы, – сказал он в тоне обследователя, – от женщин, посланных на газ. По их словам, условия труда там недостаточно хороши. Вы знаете эти условия. Ваши показания помогут мне выяснить дело.

Он достал карандаш и бумагу и с скучающим видом приготовился записывать. Однако, скучая, он успел заметить многое из того, что ему требовалось. Анна выглядела вялой и посеревшей. На обеих руках указательные пальцы были обмотаны тряпочками. С больными пальцами сколько она могла заработать? Смелту не надо было расспрашивать, чтобы определить цифру: он отлично знал условия труда за проволокой.

– Условия действительно гнусные, – сказала Анна. – О работе по силам были только разговоры. Легких камней не бывает. Кроме того нельзя забыть, что они покрыты человеческим раствором. Платье рвется. Расценки такие, что женщинам там нечего делать. Я работаю, потому что у меня крепкие руки.

Смелт оглядел ее руки с удовольствием и в то же время с беспокойством. У себя в конторе он боялся клиенток с крепкими руками. Ему казалось, что они будут его бить. В самой глубине души он понимал, что он этого заслуживает.

– В нашей бригаде хорошо зарабатывает только один человек, – продолжала Анна. – Но он мародер. Он лазит по этажам и находит кое-какие вещи. Его специальность – золотые зубы у трупов. Он выламывает их гвоздем. Не всякий пойдет на это.

– Мрачная картина, – соглашался Смелт, записывая.

– Неудивительно, что женщины бегут оттуда.

Он писал и между делом замечал обстановку. Он увидел газету, закрывавшую кровать, голый стол. В комнате ничего не прибавилось к тому, что в ней было до вселения Анны: ни посуды на столе, ни книг, ни платья на стене. Ничего и не могло прибавиться у женщины, явившейся в Лондон с походным мешком за спиной.

Он прикинул в уме, во что ей каждый день обходится комната, – об этом ему также не надо было спрашивать ее – вычел эту цифру из дневного заработка, разницу разделил на стоимость фунта хлеба. Получилась цифра, вызвавшая у него усмешку.

Смелт верил в арифметику. Ему даже казалось, что пришло время извлечь на свет грустную и понимающую улыбку, которую он приберег для Анны. Однако, приглядевшись, понял, что улыбаться еще рано, что сейчас его улыбка не будет оценена Анной как следует.

Если б он был проницательнее, он бы понял, что улыбаться ему вообще не придется. Ибо, даже оставаясь в пределах арифметики, он увидел бы, что цифры были совсем не те, какие подсовывал естественный ход вещей. Другие люди, не спросясь его, внесли в его арифметику поправки.

За стеной сидел Брисбен, ожидавший, пока уйдет Смелт, чтобы возобновить работу аппаратов. Перед ним был листок с цифрами – отчет в расходах на содержание радиостанции. Одна из цифр обозначала стоимость комнаты Анны. Ибо станция могла работать лишь в том случае, если все три смежные комнаты были заняты подходящими людьми, и нельзя было ставить работу в зависимость от того, найдутся ли у них в нужный момент деньги. Стоимость комнаты Скруба также имелась в счете, но около нее стоял вопросительный знак, и она была перечеркнута.

Если б Смелт пошел дальше и заглянул в мемуары Скруба, он бы понял также, почему его цифра была вычеркнута из счета. Ибо всего лишь за день до этого Скруб записал:

«Поразительно! Только в большом городе бывают превращения. Я опротивел всем. Консул перестал принимать меня. Отмечаю как факт: я пытался продать путевую книгу. Но за нее мне предложили слишком мало. Я вернулся в „Шарлотту“, радуясь, что эта причина помешала мне продать друга. Я был голоден. На мне не было ни одной тряпки, которая уже не была бы обменена дважды и трижды. Я осмотрел углы, где могли быть пустые бутылки, и на полу под дверью нашел телеграмму, которую прежде не заметил. Заседание президиума географического общества состоялось. Мне ассигнована сумма на новую экипировку и на окончание пути. Я получил несколько пачек денег. К сожалению, в этот день, когда я мог пообедать как следует, у меня пропал аппетит. Половину денег я отнес Анне Дар-рель. Я сказал, что даю их ей дружеской рукой. Она ответила, что ее дела не так плохи, и не взяла денег. Она была со мной очень добра»…

Если б Смелт знал все это, подсознательная работа его загадочной души остановилась бы сама собой. Когда было надо, он умел ее вовремя останавливать. Но он был во власти арифметики и, кончив деловой разговор, смягчил обследовательский тон и перешел на посторонние предметы.

– Если б я жил в вашей комнате, – сказал он, оглядывая стены и не собираясь уходить, – я бы устроил ее по-другому. Сейчас в ней слишком голо. Непохоже, что живет молодая женщина. Можно поставить на стол цветы, и она будет выглядеть иначе. В ней не хватает цветов…

– В этой комнате многого не хватает, – ответила Анна без желанья продолжать разговор.

И Смелт, поняв, что его ухода ждут, подобрался и откланялся.

Немного позже он сделал еще одну попытку подойти к ее душе. Через четыре дня исполнились две недели работы Анны за проволокой, и ей полагалось уплатить в его контору двухдневный заработок. Анна принесла деньги, но Смелт, всегда охотно принимавший взносы, на этот раз усомнился в своем праве брать деньги.

– Разве мне с вас что-нибудь причитается? – удивился он, нерешительно отстраняя деньги. – Я должен подумать. Это была временная работа. Она не в счет. Вы уплатите мне позже, когда я найду вам действительно подходящую работу…

Он развел около денег небольшую дискуссию с самим собой. Он имел вдумчивый вид, словно прислушивался к голосу совести. И возможно, его право взимать деньги с людей, отправленных нм на каторжную работу, действительно вызывало у него сомнения, но Анна, слушая его, думала, что он низкопробен и что от него надо отделаться.

Его тон был чересчур ласковым, чтобы стоило оставаться у него в долгу. Анна без слов пододвинула к нему деньги, и он нехотя опустил их в карман.

Некоторое время он возился с квитанцией.

– Не думайте обо мне плохо, – сказал он, прощаясь с Анной. – Есть деньги, которым я совсем не рад. Я не оставлю их у себя. В том или ином виде вы их получите назад. Я надеюсь еще раз увидеться с вами.

Он вернул их ей в тот же вечер. Он вспомнил, что в ее комнате не хватало цветов, и явился с букетом, рассчитав время, чтобы застать Анну дома.

В восьмом этаже он остановился у двери, держа букет за спиной. Он был смущен. По дороге его цветы вызывали у встречных усмешки. Для «Шарлотты» это был слишком громоздкий способ ухаживанья. Он находил, что немного не рассчитал формы подарка.

Анна из-за двери попросила его подождать. Он услышал стук в стену, шаги в соседней комнате. Ждать пришлось недолго, но прежде чем Анна пригласила его войти, открылась дверь, вторая от нее, и оттуда вышел взъерошенный человек, недружелюбно смотревший на него.

Смелт узнал Скруба, чудака и пешехода, с которым некоторое время назад провел вечер. На этот раз чудак вел себя странно, судя по его манере смотреть в упор и при этом шептать какие-то слова.

– Здравствуйте, Скруб, – сказал Смелт, переложив на всякий случай букет за спиной из правой руки в левую. – У вас такой вид, будто вы что-то хотите сказать?

Скруб действительно хотел что-то сказать. Но с ним случилась вещь, обычная в минуты волнения: он забыл английский язык. Китайская ругань подвернулась ему на язык скорее, чем английские фразы. Затем он некоторое время ругал Смелта по-скандинавски и, лишь заметив, что его возбуждение комично, напряг память и заговорил по-английски.

– Паршивый, проклятый черт! – оказал он, запинаясь и приставляя слово к слову. – Что вы нюхаете здесь?

Он заглянул ему за спину и увидел букет. Букет взбесил его.

– Насекомое! – вскричал он, забыв английское обозначение для пауков: – Насекомое с крестом на спине! Зачем вы принесли сюда цветы? Кого вы думаете купить здесь цветами?

Он выхватил у него цветы, и Смелт, отступая, оставил их в его руках.

– Я никого не думаю покупать, – сказал он, вообразив, что у Скруба есть права вмешиваться в дела Анны. – Сегодня утром особа, которая живет по соседству с вами, уплатила в мою контору двухдневный взнос. По некоторым причинам, я не хотел брать этих денег. Я решил вернуть их ей в какой-либо форме. Я выбрал форму приятную для молодой женщины. Но я только возвращаю ей долг…

– Если это ее собственные деньги, – закричал Скруб, сообразив механику подарка, – то почему вы не купили мяса или молока? Почему вы принесли эту чепуху? Или вы привыкли делать подарки женщинам за их собственный счет?

Он пошел в наступление на Смелта, размахивая букетом, который он держал как веник. Из дверей выглядывали люди. Смелт приготовился быть битым. Его выручила Анна.

– Успокойтесь, Скруб, – сказала она, взяв пешехода за рукав. – Дело касается меня. Я сама могу защитить себя.

Этот человек пока не сказал ничего плохого. У меня нет повода его бить. Пусть уходит и уносит цветы.

– Мне жаль, что вы так приняли мой подарок, – с горечью сказал Смелт.

Но Скруб повернул его к выходу, и он понял, что ему лучше уйти. Скруб погнался за ним, подстегивая его букетом, как корову, забравшуюся в неподходящее место.

Смелт шел не оглядываясь. Его путь был усеян цветами, с той разницей, что цветы эти сыпались после его прохода, отскакивая от его зада.

Когда Скруб, выгнав его на лестницу, вернулся к Анне, он был в веселом и спокойном настроении и снова мог свободно говорить на английском языке.

– Это был паук, – сказал он, значительно показав в сторону лестницы, – противнейший паук! Вы и не догадываетесь, какие у него были планы насчет вас…

– Догадываюсь… – ответила Анна.