Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Вы любите детей, мадемуазель?

– Да, – прошептала она.

Жинетт почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы. Она продолжала пилить ноготь с какой-то тупой сосредоточенностью. Легкий запах паленого рога щекотал ей ноздри.

Она боролась с одолевшим ее колдовством, когда вдруг будто сквозь туман донесся до нее низкий голос господина Дюбрея:

– Не хотите ли стать моей женой?

Она подскочила. В сердце клокотали одновременно ужас и радость. Не в состоянии на что-то отважиться среди этой бури чувств она пролепетала:

– Что вы говорите, мсье?.. Это невозможно!.. Нет! Нет!

Перед ней сидел господин Дюбрей, кругленький, приветливый и улыбался глазами, устами, всем своим существом.

– Подумайте, – сказал он, – я зайду завтра, В этот вечер он не оставил ей чаевых. Жинетт провела бессонную ночь, взвешивая все «за» и «против» его предложения. Двадцать лет она надеялась, что кто-нибудь из клиентов 38 Анри Труайя Руки предложит ей выйти за него замуж, так имела ли она право отказываться от возможности осуществить свою мечту? Правда, ей ничего неизвестно о господине Дюбрее. Ее немного смущала та темная полоса, которую она угадывала в нем. Но она убеждала себя, что каждая женщина имеет склонность к реформаторству и что она сумеет справиться с плохими наклонностями этого мужчины, как она справляется с его ногтями. На следующий день с холодной решительностью парашютиста, бросающегося в пустоту, она ответила ему «да».

Он хотел ограничиться очень простой гражданской церемонией, но она получила религиозное воспитание и во что бы то ни стало хотела венчаться в церкви.

Сын дворника был у них шафером. На свадьбу пригласили очень мало гостей. С ее стороны был персонал парикмахерской, с его – никого.

Во время венчания свечи погасли, орган сломался, а на мальчика-хориста напала икота. Эти незначительные происшествия не помешали сияющим от счастья молодым принять поздравления друзей в ризнице.

Сразу после этого они отправились в свадебное путешествие. Господин Дюбрей отказался сказать Жинетт, куда он ее везет. Она оказалась в роскошной венецианской гостинице, так и не понимая, как туда попала. Окна комнаты выходили на Большой канал. На возвышении стояла необъятная кровать золоченого дерева. В алебастровых вазах распускались белые цветы.

Ослепленная этой роскошью, Жинетт спросила себя, не грезит ли она.

Она обернулась к господину Дюбрею и, не помня себя от радости, протянула к нему руки.

Со сладостным замиранием ждала она, чтобы он подхватил ее на руки и понес на брачное ложе, покрытое леопардовыми шкурами. Но он не двигался с места, безвольно опустив руки, с хмурым и сосредоточенным лицом. Наконец он спросил у нее разрешения разуться.

– Конечно же, милый, – ответила она.

Он разулся, и она увидела, что вместо ступней у него раздвоенные копыта. Остолбенев от ужаса, он отступила к стене, не в силах произнести ни слова.

 На следующее утро Жинетт проснулась счастливая и радостная в объятиях господина Дюбрея, одетого в цветастую шелковую пижаму. Быть женой дьявола оказалось не так уж ужасно, как ей казалось. В комнате вокруг нее белые цветы стали красными. На кресле вместо хлопчатобумажного халатика, который она привезла с собой, лежал золотистый кружевной пеньюар. В шкафах с открытыми дверцами висело полсотни новых платьев, одно другого краше. В комнату вошел слуга в ливрее, толкая перед собой столик на колесиках, уставленный серебряной посудой с фруктами и пирожными. Она успела лишь съесть апельсин, а они оказались уже во Флоренции. Потом господин Дюбрей щелкнул пальцами, и они перенеслись в Пизу, затем в Неаполь, а потом в Рим. Картины, которыми Жинетт восторгалась в музеях, ночью оказывались у нее в комнате. На рассвете они снова возвращались на свои места в выставочных залах. Никто ничего не замечал.

Пропутешествовав так целый месяц, они вернулись в Париж и поселились в собственном особняке на границе Булонского леса. Жинетт не вернулась больше в парикмахерскую, но профессии своей не оставила, так как ее супруг сам по себе стоил десяти клиентов. Каждый вечер часами она неутомимо трудилась над его ногтями, и профессиональная старательность умножалась супружеской нежностью.

 Каждый день в девять часов утра он отправлялся на работу и возвращался ровно в половине седьмого вечера. В воскресенье, когда ему нужно было встретиться с кем-то вне дома, он обязательно возвращался к обеду. Никогда он не жаловался на свои служебные дела, никогда не отказывал жене в деньгах. В этой атмосфере семейного согласия и спокойствия в характере Жинетт расцвели крепкие обывательские добродетели. Оба они жили долго и имели много детей с твердыми ногтями и раздвоенными копытцами на ногах.

Возвращение из Версаля

 Возвращение из Версаля Жоржу стоило увидеть людей, толпившихся в большом зале, где были выставлены «произведения искусства и мебель из наследия госпожи Л.», чтобы понять, что торги в следующее воскресенье будут весьма значительны. Он искоса взглянул на жену и со страхом заметил жадный блеск в ее глазах. Ни он, ни она еще не бывали на аукционах, но их приятель Бергам часто повторял, что, обладая чутьем, в Версале за бесценок можно отхватить прекрасные вещи, поэтому они и решили попробовать счастья, да и случай выпал подходящий: они только что отремонтировали квартиру, перекрасили стены, и теперь сразу стали заметны ужасные недостатки в оформлении комнат. Жорж считал, что в гостиной обязательно нужна какаянибудь картина, чтобы заполнить простенок между окнами; Каролине же хотелось украсить свою комнату комодом в стиле Людовика XVI. А здесь у них просто в глазах рябило от всевозможных секретеров и круглых столиков с ценным покрытием, инкрустированных письменных столов, столиков, расписанных в итальянском стиле, источенных шашелем кресел, сумрачного блеска картин известных живописцев в золотых рамах. И теперь они с сожалением думали, что денег, отложенных на этот случай, им вряд ли хватит. Повернувшись к Каролине, Жорж пробормотал:

– У меня такое впечатление, что нам это не по карману! Здесь выставлены вещи только для богатых коллекционеров!

Она упрекнула его в извечном пессимизме и, слегка склонив голову, двинулась дальше за людьми, обходящими экспонаты. У нее было лицо человека, который, рассматривая все это, давно пресытился, и кто-либо другой на месте ее мужа принял бы ее за знатока-антиквара.

Их окружала элегантная шумная толпа. Знатоки отмечали номера в своих каталогах. Время от времени Каролина замечала:

– Прекрасный секретер!

Или же:

– Взгляни на этот чайный столик, какая прелесть!

– Да, да, – бормотал он. – Но они нам ни к чему!

Его же интересовали главным образом картины. Хотя по профессии он был инженерэлектронщик, но полагал, что разбирается в живописи. В общем, он предпочитал классических мастеров, даже когда речь шла о живописи немного манерной, как выставленные здесь картины. Он как раз хотел обратить внимание Каролины на акварель, изображающую горный пейзаж, но она вдруг, будто ведомая каким-то тайным чутьем, бросилась к кучке людей, толпившихся в десяти шагах от них возле эстрады. Заинтересовавшись, он тоже пошел за ней и через головы нескольких посетителей рассмотрел комод красного дерева в стиле Людовика XVI. Подняв на него глаза, Каролина прошептала:

– Ты видел, Жорж? Мой комод!

Лицо ее светилось такой радостью, что он почувствовал к ней нежность.

– Комод действительно прекрасен, – согласился он.

– И именно такого размера, как нам нужно! А какие стройные линии! Какая строгость!

Какая изысканность!

– Нужно рассмотреть его поближе!

Они пробрались между любопытными, но какие-то двое, мужчина и женщина, стояли перед самым комодом, будто защищая подступы к нему. Они не отходили, и Жоржу с Каролиной пришлось их потеснить. И тогда они увидели комод во всей его красоте. Он стоял на четырех витых ножках, окованных медью; три больших ящика, столешница из серого мрамора с серыми прожилками. Жорж только наклонился, чтобы лучше рассмотреть резьбу, как Каролина крепко сжала его руку и прошептала:

– Смотри, смотри быстрее!..

– Куда?

– Вон там. . . Справа. . .

Он выпрямился, проследил за взглядом Каролины и увидел лица мужчины и женщины, которые не давали им пробиться к комоду. Он вдруг ощутил холод в груди. Двое стариков, на которых он смотрел, будто застыли в немом, длящемся часами созерцании.

Лицами и одеждой эти двое так резко выделялись среди остальных посетителей, что сначала можно было подумать, будто они случайно забрели в зал погреться. Женщина – крохотная, сгорбленная, столетняя старушонка. Яркое сияние люстр освещало ее высушенное, как у мумии, лицо, на котором под тонкой, полупрозрачной кожей выпирали кости. Зрачки – две капли мутной воды между кровянистыми веками. Среди глубоких морщин щель вместо рта. На этой мертвой голове торчала какая-то странная черная шляпка – смесь лент, меха и перьев. Костлявые плечи закутаны в широкую фиолетовую шаль с бахромой. И словно подчеркивая ее немощь, на пальце сиял вправленный в перстень изумительной красоты зеленый самоцвет.

Мужчина, такой же старый, как и женщина, но выше и не такой сгорбленный, как она: у него был суровый профиль с хищным носом и кустистые брови. Кожа на лице изборождена многочисленными морщинами. В уголке губ – большая бородавка. На руках червями извивались вены. Плащ из темно-коричневого драпа спадал ему ниже колен. В руках он держал старую шляпу, и голый череп цвета слоновой кости, обрамленный венчиком седых волос, блестел.

– Как ужасно стареть! – прошептала Каролина, беря Жоржа под руку.

Возможно, старики догадались, что молодые говорят о них. Они засеменили прочь, поддерживая друг друга. И Жорж почувствовал, как тиски вокруг сердца разжимаются.

Именно тогда он заметил картину, висевшую над комодом. Большое законченное полотно, заполненное крохотными фигурками с перекошенными от ужаса лицами, которых небесный ангел сдувал в раскаленную бездну ада. Были здесь и судьи в рубашках с веревками на шее, и грешницы с оголенной грудью и окровавленными бедрами, банкиры, у которых сыпалось золото из рваных карманов, вояки с поломанными мечами, скряги верхом на свиньях. . . На втором плане виднелись вспаханные поля, приветливые деревни, горы, вершины которых терялись в туманной дымке. А выше, среди пены облаков сияли божественные весы. Но в правом углу картины полотно было разорвано, кое-как заштопано, и на этом месте грязно-коричневой краской было нарисовано что-то наподобие разваленной крепостной стены или скалы. Жорж отступил на шаг, прижмурился и застыл, околдованный чарующей наивностью композиции.

– Это, наверное, какой-то фламандский художник XV века, – предположил он. – Один из учеников Ван Эйка или Ван дер Вейдена. .

Он подозвал служащего, попросил каталог и начал его спешно листать.

– А! Вот! Номер сто семнадцать: «Фламандская школа XV века. Живопись на полотне, наклеенном на картон; повреждение в нижнем правом углу картины: 1,57x1,05 м». Вот видишь, я не ошибся! А ты что скажешь, тебе нравится?

– Картина очень красивая, только такая мрачная и печальная, что совсем не подойдет к нашему интерьеру, – ответила Каролина.

– Серьезно?

– Конечно, серьезно.

– Не понимаю тебя! Посмотри хорошенько! В каждом из этих лиц целая драма. Какое удивительное сочетание мук, страха и подлости! Кажется, тебе уже все известно и вдруг замечаешь новую деталь! Такую картину не надоест рассматривать всю жизнь!..

Чем больше он распалялся, тем с большим недоверием смотрела на него Каролина. Наконец он сказал:

– Я уверен, что не ошибаюсь!

 Она надула губки и спросила:

– А я что, ошибаюсь насчет комода?

– Нет, нет, – пробормотал он. – Комод тоже хорош. А может, нам немного повезет, и мы сможем приобрести и то и другое?..

В нескольких шагах от них люди становились в очередь к лысому коротышке в очках в черепаховой оправе, который давал объяснения. Очевидно, это был мэтр Блеро, официальный оценщик. Жорж с женой и себе пристроились за людьми, но когда подошла их очередь, первой заговорила Каролина:

– Комод в стиле Людовика XVI – действительно XVIII века?

– Нет, мадам, – ответил мэтр Блеро. – Но это очень красивый комод, элегантный, легкий. . .

– А как вы думаете, какую цену могут на него назначить на аукционе?

– Рассчитывайте на три-три с половиной тысячи.

– А номер сто семнадцать, картина фламандской школы? – спросил Жорж.

– К сожалению, она в плохом состоянии, – ответил мэтр Блеро. – Повреждение в нижнем правом углу, неумелые подрисовки. . . Думаю, около двух с половиной тысяч. . .

Жорж и Каролина, поблагодарив за справку, отошли в задумчивости. Обе суммы вместе превышали их сбережения. Но они решили, что в таких делах всегда может случиться какаянибудь чудесная неожиданность. Возвращаясь на машине домой, они изо всех сил старались быть как можно ласковее друг с другом, будто заранее испрашивая друг У друга прощения за те осложнения, которые, возможно, возникнут между ними завтра.

* * * Аукцион проходил в переполненном и душном зале, где не утихал шум. Торги шли довольно вяло, и это раздражало Жоржа, сидевшего рядом с Каролиной в гуще посетителей.

Его раздражала медлительность операций. Не может быть, чтобы столько людей могли интересоваться изделиями из фаянса и фарфора! Уже целый час он наблюдал странный поток белого парижского фаянса, неверских тарелок, японских чаш, севрских статуэток. Каждый раз, когда уже, казалось бы, запас посуды и фарфоровых безделушек должен был наконец иссякнуть, появлялось какое-то новое изделие, весьма бережно вносимое высоким комиссионером в черной спецовке, – и танец цифр возобновлялся. Да такими темпами до номера сто семнадцать очередь не дойдет и до ночи. Жорж, вытянув шею, искал свою картину среди кучи различных вещей, собранных вокруг эстрады, и никак не находил. А может, ее сняли с аукциона? Эта догадка его испугала. Он вздыхал, вертелся, ежеминутно поглядывал на часы, и в конце концов Каролина прошептала:

– Не нервничай так, Жорж!

– Но они никогда не закончат! Ужасно скучно!

– Не говори так! Здесь есть очень миленькие вещицы! Посмотри хотя бы на эту коробку для чая!..

Он удивился, насколько Каролина умеет владеть собой. Ну, конечно, комода ей хотелось намного меньше, чем ему картины. Чтобы как-то убить время, он стал записывать предлагаемые суммы на полях каталога, как это делали соседи. Наконец после молниеносной распродажи многочисленных блюд Индийской компании эксперт по старинному фаянсу и фарфору уступил место одному из коллег, и началась распродажа мебели.

 Во время первых весьма жарких торгов Каролина сдерживала нетерпение, но когда два комиссионера внесли на эстраду комод в стиле Людовика XVI и поставили его на самом видном месте, щеки ее порозовели, ноздри задрожали. Окаменев на краешке стула, она каждую секунду готова была выпустить коготки и броситься в бой. . . Описав комод в нескольких словах, мэтр Блеро возвестил:

– Начнем с двух тысяч!

Каролина не успела произнести и слова, как уже дошли до двух тысяч шестисот. Предложения сыпались одновременно со всех сторон. Уполномоченный оценщик и оповеститель едва успевали их засекать. Глаза их бешено метались влево-вправо, как шарики. Торопясь, они захлебывались:

– Две тысячи шестьсот шестьдесят у меня слева! Нет, не вы, мадам из первого ряда, а мсье позади вас!..

– Две тысячи шестьсот семьдесят!

– Семьдесят пять! – крикнула Каролина.

Но голос у нее сорвался. Ее не услышали.

– Семьдесят пять! – повторил Жорж громко.

Она взглянула на него с благодарностью.

– Две тысячи семьсот! – огласил уполномоченный оценщик.

– Семьсот двадцать! – сказал Жорж.

Вцепившись в руку мужа, Каролина шепотом его подбадривала. Ему очень хотелось порадовать ее победой. Но попались неуступчивые противники. На трех тысячах двухстах франках он осмотрительно отступил. В то время как торги продолжались без него, Каролина прошептала:

– Ты действительно уверен, что мы не сможем продолжать?

– Да, любимая, – ответил он. – Это было бы глупо. У меня нет в банке таких денег. А следующий месяц будет трудным, ты же хорошо это знаешь. . .

Молодая женщина глубоко вздохнула, взгляд ее погас. Комод купил за три тысячи пятьсот пятьдесят франков какой-то толстяк с красным лицом, который, конечно же, не заслуживал такой вещи. В ту же минуту Жорж почувствовал странное облегчение, словно ему удалось избежать опасности, угрожавшей непосредственно ему. Он взял безвольно повисшую руку Каролины и поцеловал ее.

– Не грусти, мы найдем другой, когда крепче станем на ноги! – успокоил ее он.

Она заставила себя улыбнуться ему и храбро попыталась заинтересоваться судьбой столика для игры в триктрак, за который спорили две дамы: одна в бобровом, а другая в выдровом манто. Через десять минут выдровое манто победило. Побежденный бобер сник на своем стуле, и его мех потускнел, в то время как мех победителя, казалось, заискрился еще больше.

Мраморный бюст вызвал спор между экспертом, утверждавшим, что это изображение МарииАнтуанетты, и каким-то покупателем, который не узнавал лицо королевы. Раздраженный репликами покупателя, оценщик воскликнул:

– Даю голову на отсечение, что это она!

В ответ на остроту в зале послышался смех, и аукцион продолжался, подстрекаемый его возгласами:

– Восемьсот франков! Исключительный случай! За эти деньги вы не купите даже гипсовый бюст! Восемьсот тридцать справа! Пятьдесят!..

Каролина набила цену до восьмисот семидесяти пяти франков, и Жорж испугался, что она будет набавлять и дальше. Но говорила она без уверенности, скорее из желания развеяться, 45 Анри Труайя Возвращение из Версаля чем купить. В конце концов бюст словно с досады купил тот самый мужчина, который отрицал его сходство с королевой. Беря квитанцию, он снова проворчал:

– Это не Мария-Антуанетта!

Жорж пожалел королеву, попавшую к человеку, который отрицал ее титул. Жаркие баталии вызвали также круглый столик в стиле ампир и столик-консоль в стиле Людовика XV, а затем эксперты снова поменялись, и наступила очередь картин. Жоржу показалось, что воздух в зале наэлектризовался. Несколько светлых слащавых картин французских живописцев XVIII века, которые были поданы вначале, словно легкая закуска, разожгли его аппетит.

Настроен он был очень решительно, когда мэтр Блеро объявил:

– Интересная картина XV века. Фламандская школа живописи. «Шествие грешников».

Эксперт охарактеризовал повреждение полотна. Комиссионер поднял картину, чтобы показать публике. На этот раз она показалась Жоржу еще более прекрасной, чем накануне.

Как жаль, что он не может любоваться ею наедине. Но уже несколько человек из первого ряда поднялись и рассматривали краску через лупу, гладили раму. Очевидно, это торговцы картинами. Рассказывали, что частное лицо не может бороться с их корпорацией, так как если один из них интересовался какой-то вещью, они всем скопом финансировали операцию, чтобы потом поделить разницу. Начало было скромным: две тысячи франков. Это вселило в Жоржа надежду. До двух тысяч восьмисот торга были вялы. Уполномоченному оценщику приходилось просто силой вынуждать публику. Жорж каждый раз спокойно и выдержанно прибавлял по пятьдесят франков. Мэтр Блеро немедленно его заметил и уже улыбался ему, как старому знакомому. Жоржу уже не нужно было говорить или поднимать руку. Достаточно было кивнуть головой, и его понимали без слов. На трех тысячах двухстах франках ему показалось, что он выиграл. Когда эта цифра была названа, наступило глубокое молчание.

Мэтр Блеро повторил:

– Три тысячи двести франков за эту прекрасную картину фламандской школы. Все слышали? Три тысячи двести. . . Тогда я ее отдаю!..

Но он не спешил опускать молоток, шаря глазами по залу. «Что он делает? – переживал Жорж. – Он не имеет права так долго ждать! Картина моя!»

Молоток медленно опускался. Когда он уже почти коснулся стола, кто-то позади Жоржа крикнул:

– Три тысячи триста!

Жорж: задрожал от злости и ответил:

– Три четыреста.

– Пятьсот, – воскликнул неизвестный.

– Шестьсот, – ответил Жорж.

– Семьсот!

– Восемьсот!

– Девятьсот!

Каролина положила руку на руку мужа:

– Жорж, – прошептала она, – подумай!

– О чем?

– Ты говорил мне, что можешь рассчитывать только на три тысячи двести франков.

Это замечание обидело Жоржа, тем более, что оно было справедливо.

– Я знаю, что делаю, – огрызнулся он.

Он кивнул головой, и уполномоченный оценщик объявил:

– Четыре тысячи.

– Четыре двести в глубине зала, – сказал оповеститель.

 – Четыре четыреста у меня справа, – сказал мэтр Блеро. – Четыре шестьсот – у мадам.

Четыре семьсот – снова в глубине. . . Восемьсот. . . Девятьсот. . .

Цифры менялись так быстро, что Жорж не успевал их осознать. Сначала у него было четыре или пять, конкурентов. Вскоре осталось только двое. Потом только один, позади него, слева.

– Шесть тысяч, – объявил мэтр Блеро.

Жорж склонил голову. Каролина прошептала:

– Ты с ума сошел?

Но ему казалось, что он никогда еще не был таким нормальным. Сейчас он должен совершить самую выгодную в своей жизни покупку. Но эта картина стоит в два, в три раза больше! Главное – не спасовать. Наступило долгое молчание, и ему снова показалось, будто судьба сжалилась над ним. Но нет, вот у него за спиной кто-то опять набил цену:

– Шесть тысяч двести.

– Шесть триста, – ответил Жорж.

И он обернулся, чтобы посмотреть, осмелится ли на этот раз кто-нибудь предложить больше. На какую-то долю секунды он потерял связь с действительностью. К сердцу подкатил липкий холод. Позади, слева, за три ряда от него сидели двое стариков, которые так его заинтриговали накануне, во время осмотра вещей, выставленных для аукциона.

Старик поднял вверх палец и сказал:

– Шесть тысяч пятьсот.

Жорж встретил его взгляд, напоминавший взгляд хищной птицы. Ему показалось, что его пронзили насквозь.

– Ты видела, кто сидит позади нас? – шепотом спросил он у жены.

– Да, – ответила Каролина.

– Но это же безумие! Они одеты, как нищие, и могут платить такие деньги за картину!

– Шесть тысяч пятьсот у мсье. . . Все слышали? Шесть тысяч пятьсот, отдаю. . . – сказал мэтр Блеро.

– Семь тысяч, – крикнул Жорж.

Старик вздрогнул и наклонился к жене посоветоваться. Очевидно, они колебались. Скорее всего у них больше не было денег. Но, скривившись, словно от боли, старик сказал:

– Семь тысяч триста.

И тогда Жорж почувствовал в голове ослепительную вспышку. Будто перевернули песочные часы. Все перевернулось: верх стал низом, пустое – полным, прозрачное помутнело, прошлое стало нынешним. . . Жорж хорошо знал, что у него в банке всего три с половиной тысячи франков, что в ближайшие месяцы ему нечего надеяться на какую-то непредвиденную прибыль и если он все-таки купит картину, то потом будет горько раскаиваться, но никак не мог решиться отступить. Заполучить картину стало теперь для него вопросом жизни или смерти. Для него все потеряло ценность, кроме этого куска закопченного полотна с искалеченными фигурами и искаженными лицами. Щедрый пот покрыл его лоб. Он сказал:

– Восемь тысяч.

Жоржу показалось, будто он слышит прерывистое дыхание старика, которого добил этот удар Может, уже конец? весь сияя от удовольствия настоящего коммерсанта, оценщик подбадривал противников:

– Восемь тысяч!.. Это несравненное полотно всего за восемь тысяч!..

– Восемь с половиной, – глухо сказал старик.

Оценщик радостно подхватил:

– Восемь с половиной!

 Очки его весело поблескивали, молоток слоновой кости танцевал в белой руке. Он улыбался с триумфом, это был сам дьявол.

– Девять тысяч! – сказал Жорж.

Каролина трясла его за руку, будто желая разбудить.

– Оставь меня, – он с досадой выдернул руку.

И снова оглянулся. Старики, наклонив головы, смотрели на него, словно пара филинов.

Уродливые, ободранные, недобрые; старик с голым желтым черепом и кустистыми бровями и старуха с лицом мертвеца, на котором мерцали два, будто стеклянных, зрачка. Губы старика едва заметно шевельнулись. Ни один звук не сорвался с них. Но оценщик злорадно улыбнулся:

– Девять с половиной тысяч! – объявил он.

А затем перевел взгляд на Жоржа. И под этим настойчивым взглядом Жорж почувствовал, как силы покидают его и мысли замедляются. Среди неестественной тишины он услышал собственный голос:

– Десять тысяч!

– Жорж! – вскричала Каролина. – Это невозможно! Неужели ты собирался платить целый миллион?

– Десять тысяч, – повторил в восторге оценщик. Кивком головы он поздравил клиента, решившегося на этот шаг, в то время как дрожащей от возбуждения рукой он приглашал второго снова повысить ставку. С этой минуты всякое проявление жизни исчезло на земле.

Жорж слышал лишь, как глухо бьется сердце где-то вне его. Медленно тянулись тяжелые, как телеги, секунды. Мэтр Блеро поднял молоток. Он покачивает им в воздухе, чтобы продлить мучения. Полузакрыв глаза, Жорж молился, чтобы старик отказался от торгов. Вдруг молоток опустился с сухим стуком:

– Продано!

В эту минуту Жорж не мог поверить, что выиграл. Но ведь он выиграл! Именно к нему направлялся оценщик. Он записал фамилию Жоржа и выдал квитанцию. Жорж просто захлебывался от счастья. Он вытер платком вспотевшие ладони. Жена удивленно смотрела на него, будто видела впервые. Да и сам он разделял с ней это удивление и опасение. До конца аукциона он чувствовал свою раздвоенность, словно со стороны наблюдая за своими действиями и мыслями. Наконец последняя вещь из каталога была продана и люди начали подниматься с мест. Жорж подписал чек, две трети которого оплатить не мог, и получил картину.

Выйдя на улицу с картиной под мышкой, он удивился, что уже темно. Холодная, сырая ночь, пропитывавшая все печалью, как чернила, пропитывающие промокашку.

– Ну что, доволен? – язвительно осведомилась Каролина.

– Очень доволен, – ответил он, – А как ты думаешь расплачиваться?

– Как-нибудь выкручусь.

Автомобиль они оставили в запрещенном месте, и на ветровом стекле теперь красовалась квитанция на штраф. Жорж выругался, положил картину на заднее сидение, завернув ее в газеты. Он вел автомобиль, чувствуя за спиной процессию уродов, которые отныне всегда будут рядом с ним: скупец, развратник, насильник, обманщик, изменник. . . Нет, не так уж и дорого заплатил он за них. Конечно, у него нет денег на оплату этого чека. . . Хорошо! Он займет у отца, друзей, Бергама. . .

Чтобы помириться с Каролиной, Жорж предложил ей поужинать в ресторане. Она попробовала отказаться, но муж так настойчиво ее убеждал, что в конце концов она согласилась, ответила ему взглядом одновременно уничтожающим и ласковым, и он повез ее в роскошный и шумный итальянский ресторан, известный свежими мучными блюдами. Повеселев от 48 Анри Труайя Возвращение из Версаля выпитого кьянти, она немедленно забыла свои обиды и опасения. А Жорж тем временем не переставал думать о картине, оставленной в автомобиле. Какая неосторожность! Конечно, он запер дверцы и перевернул полотно так, чтобы извне нельзя было заметить, что это картина, но он не успокоится, пока не повесит этот шедевр в гостиной. Время шло, и Жорж все больше волновался. Он отказался от десерта, заплатил по счету и потащил Каролину на улицу.

Картина лежала на заднем сидении, там, где он ее оставил. Жорж сел за руль и с большой предосторожностью повел машину домой.

Среди ночи он вдруг проснулся и так ясно осознал весь ужас своего положения, что тихо застонал. Мгновенно отрезвев, Жорж не мог теперь понять, как он вчера решился на такой несерьезный шаг со всеми его последствиями. Разве отец, Бергам или его друзья настолько богаты, чтобы одолжить ему деньги, которых не хватает на его счету в банке? Чек будет опротестован. Его будут преследовать в судебном порядке. Начнут высчитывать из зарплаты.

Может, придется даже бросить работу, Его ждет скандал, нищета, позор. . . Жоржу стало жарко, он сбросил одеяло. Единственный выход – снова продать картину. Но он же никогда не вернет выброшенные на нее деньги. Если бы не настойчивость этих мерзких стариков, все было бы хорошо.

Теперь, холодно все взвешивая, Жорж засомневался в ценности полотна. Уполномоченный оценщик говорил ему, что это пятно справа, замазанное грязной коричневой краской, на две трети обесценивает картину. А впрочем, эксперт, помогавший мэтру Блеро, оценил ее в две с половиной тысячи франков. Он, наверное, потерял голову, когда нагонял цену до десяти тысяч, забыв, что не имеет столько денег. Теперь хоть головой о стену бейся, горю не поможешь.

А Каролина спит себе преспокойно! Жорж в темноте прислушался к ровному дыханию жены и позавидовал ее беззаботности. Его охватило отчаяние при одной мысли о будущих хмурых днях. Он повернулся на один бок, потом на другой и вдруг встревоженно прислушался.

Среди глубокой тишины ему послышался шорох одежды, шарканье чьих-то ног. Вот заскрипел паркет. Воры? Жорж резко вскочил. На ощупь надел халат. Но подозрительный шум утих и больше не повторялся. Может, ему послышалось? Ему ужасно захотелось еще раз взглянуть на картину. От этого ему, наверное, станет спокойнее.

Осторожно ступая, он направился в гостиную. Нащупал выключатель. Яркий свет люстры на мгновение его ослепил. Но вот он увидел «Шествие грешников». Изумительно! А ведь он еще не чистил картину! Жорж вспомнил, что Бергам советовал ему для удаления грязи со старинных картин собственное изобретение – очень слабый раствор хозяйственного мыла и зубной пасты. Завтра он испробует это средство. А почему завтра? Сейчас! Немедленно! Он понес картину в кухню, вынул полотно из рамы, приготовил мыльный раствор, выдавил в него немного пасты и чистой тряпкой, смоченной в растворе, начал осторожно протирать картину.

Прежде всего он попробует в уголке и немедленно прекратит, если заметит, что портит краску.

Но нет, Бергам вроде не соврал! Результат был просто удивительный! Жорж осмелел и начал тереть уже больший кусок полотна. Под влажной тряпкой на картине оживали краски. Одежда грешников заиграла ярким алым цветом, нежной зеленью и чистой голубизной. Пейзаж на заднем плане обозначился четче и заблестел, словно умытый теплым летним дождем.

Жорж с большой осторожностью начал тереть правый угол картины, где расплывалось сплошное коричневое пятно. Грязь или краска? Скорее всего, и то и другое. Тряпка медленно и терпеливо кружила по поверхности. И вдруг в этом сплошном темном пятне он увидел просвет. Будто поднялась вуаль, а за другими вуалями показалось нагромождение каких-то призрачных форм, будто водоросли, тянущиеся к свету из глубины илистого пруда.

Возбужденный этим открытием, Жорж еще прилежнее стал тереть замазанный угол.

Неужели ни эксперт, ни главный оценщик не догадались почистить картину, прежде чем 49 Анри Труайя Возвращение из Версаля выставлять ее на аукцион? Какая небрежность! А может, только Бергамово средство способно очистить загрязненные картины, не причиняя им вреда? Одно, во всяком случае, было ясно: на том месте, где еще десять минут назад ничего не было, теперь что-то проступало сквозь краску, рождалась какая-то новая жизнь. На радостях Жорж хотел было позвать жену. Но остановил себя: сначала нужно все закончить. Каролина будет в восторге! Он взял чистую тряпку, выпил стакан воды и снова погрузился в работу.