Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

.

АНРИ ТРУАЙЯ

Рассказы «Лабирiнт», 1996

М. Венгреновская, перевод

1996

 Содержание

Господин Цитрин. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

4 Руки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

33 Возвращение из Версаля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

41 Колдовство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

51 Истина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

60 Недоразумение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

70 Удивительное приключение мистера Бредборо . . . . . . . .

77 Фальшивый мрамор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

83 Подопытные кролики . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

88 Тандем . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

101 Суд Божий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 106 Столик для верчения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

140 Умопомрачение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

151 Ошибка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

155 Филантроп . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

161 Дама в черном . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

173 Прибой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

182 Портрет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

190 Сын Неба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Господин Цитрин

 Глава I

Упираясь руками в полусогнутые колени и оттопыривая зад, профессор Оврей-Пелиссак наклоняется перед дверью и заглядывает в замочную скважину.

– Сколько их? – спрашивает господин Цитрин.

– Семь или восемь. Есть далее несколько женщин, хотя в объявлении было специально оговорено, что требуется только юноша без специального образования. Очевидно, они надеются, что лучше всего будут отвечать второму требованию и вы забудете о первом! Хотите взглянуть?

– Нет, нет, – возражает господин Цитрин.

Но он тоже наклоняется, отодвигает пальцем язычок замка и заглядывает в скважину.

Сначала он видит мужчину, сидящего лицом к окну. Немного передвинувшись, он видит второго, а затем третьего. Господин Цитрин внимательно их рассматривает: один вытаскивает из кармана билетик метро и начинает чистить ногти, но вдруг, спохватившись, что вытащил совершенно чистый билетик, спешно прячет картонный прямоугольничек в карман жилета.

Второй беспокойно ощупывает пуговицы на ширинке, проверяя, застегнуты ли они. Какой-то нахал встает, причем сидение с грохотом откидывается, берет со стола газету, разворачивает ее с возмутительной непринужденностью, вроде у себя дома, или в гостях у друга, или в приемной явно безобидного зубного врача.

Господин Цитрин выпрямляется и отступает от двери, зардевшись от стыда, будто только что подсмотрел чужой секрет. Ему противна мысль о том, что он должен принять этих ничтожных представителей человеческого рода, расспросить их, оценить и отослать, как отсылают портному испорченный костюм. Он уже сожалеет, что оторвал этих незнакомых людей от их повседневных занятий или развлечений. Господин Цитрин сердится на Оврей-Пелиссака, который склонил его к этому, и на себя самого за то, что дал себя уговорить.

– Я никогда не сумею с ними говорить, – жалуется он.

Оврей-Пелиссак качает своей красивой большой головой немного неуравновешенного психиатра со смуглым от загара лицом, обрамленным седыми кудрями, и ярко-голубыми глазами.

– Не бойтесь, – успокаивает он, – я сам их опрошу. Вы только будете сидеть за столом и время от времени качать головой в знак согласия. Вот так. Сделайте многозначительный вид. Наклоните голову, возьмите авторучку, пододвиньте блокнот, чтобы его было видно. . . Хорошо. . . Я начинаю. . .

Он направляется к двери и широко ее распахивает:

– Кто первый?

Первый кандидат заходит в комнату. Это седенький старичок, худенький, сухонький, с морщинистым лицом, розовыми прозрачными ушами и глазами цвета мокрицы. Он останавливается. Прижимает к животу шляпу, как неумелый актер, играющий стыдливого героя.

 Оврей-Пелиссак стоит спиной к окну, как это принято среди роковых женщин и следователей, которые, сами оставаясь в тени, стараются, чтобы свет падал на лицо собеседника.

 – Садитесь, – приглашает он.

И вдруг подходит ближе к бедняге, кладет руку ему на плечо и, пристально вглядываясь в глаза, быстро говорит:

– Господин Цитрин держит свое белье на полках в чуланчике, свои костюмы – в шкафу, обувь – в деревянном ящике в передней, записную книжку с адресами хранит в левом ящике письменного стола, а почтовую бумагу – в правом ящике. Где господин Цитрин хранит свою записную книжку с адресами?

– Я. . . я не знаю, – пролепетал старичок.

– Я вам только что сказал.

– Извините. . .

– У вас, очевидно, туговато с памятью?

– В моем возрасте. . .

– А как у вас со слухом?

– Что греха таить. . .

– А может, вы невнимательно слушали?

– Возможно. . .

Оврей-Пелиссак рассматривает его с жестоким спокойствием.

– Плохо, плохо, – говорит он, – Память, слух, внимание. . . Спасибо, милейший. Если нам понадобятся ваши услуги, мы вам сообщим письменно.

Когда дверь за старичком закрывается, господин Цитрин вскакивает с кресла. Он совершенно раскис и плаксивым голосом просит:

– Хватит, хватит! Эта комедия ужасна! Мне жаль, что я вас послушал! Отпустите этих людей! Уходите и вы вместе с ними. Мне никого не нужно, оставьте меня в покое!

Оврей-Пелиссак дует на ногти и протирает их бортом пиджака с таким видом, будто вотвот рассмеется. Наконец он отвечает:

– Займите свое место. Я вызываю следующего кандидата.

И господин Цитрин снова послушно занимает свое место в кресле и склоняется над столом.

Он слышит, как поворачивается ручка, открывается дверь и кто-то идет по паркету, поскрипывая подошвами.

Новый кандидат – юноша среднего роста, с суховатым продолговатым лицом, черными, гладко причесанными волосами и карими глазами, спрятанными за стеклами очков в черепаховой оправе. На нем темный костюм. Из внешнего кармана пиджака торчит карандаш с резинкой на конце и шариковая ручка.

– Присаживайтесь, – приглашает Оврей-Пелиссак.

Юноша садится, не закидывая при этом ногу на ногу, и улыбается искренне и уверенно.

Господин Цитрин уже понял, что это умный, энергичный, воспитанный парень. Он ловит себя на желании, чтобы Оврей-Пелиссак не очень придирался к юноше.

Но Оврей-Пелиссак уже повернулся спиной к окну. Он выпячивает нижнюю губу под щеточкой усов и собирается говорить. Он уже говорит:

– Господин Цитрин держит свое белье на полках в чулане, свои костюмы – в шкафу, обувь – в деревянном ящике в прихожей, записную книжку с адресами хранит в левом ящике письменного стола, а почтовую бумагу – в правом ящике. Где господин Цитрин хранит свою записную книжку с адресами?

Какой ужасный вопрос! В комнате наступает тишина. Господин Цитрин готов подсказать ответ юноше, который не знает, что сказать, но тот даже не смотрит в его сторону. Он думает.

А потом просто отвечает:

 – Я не понимаю. . . Вы же сами только что сказали, что господин Цитрин хранит свою записную книжку с адресами в левом ящике.

Зажмурив глаза, господин Цитрин наслаждается охватившим его чувством облегчения. Но бас Оврей-Пелиссака уже угрожающе бубнит:

– Правильно. Перейдем к следующему. Не могли бы вы мне сейчас описать, что делал господин Цитрин с той минуты, как вы вошли в комнату?

Юноша удивленно молчит, широко раскрыв глаза, улыбка застыла на его лице. Господина Цитрина возмущает эта новая ловушка. Он елозит в кресле, скрещивает руки на груди, снова кладет их на стол, закидывает голову назад и нервно покашливает.

– Когда я переступил порог, – наконец начинает юноша, – господин Цитрин делал вид, будто что-то пишет в блокноте, лежащем перед ним. Он поднял голову. Оттолкнул блокнот.

Когда я шел от двери, он снял очки и потер указательным пальцем переносицу, на которой остались два красных полумесяца от оправы.

Господин Цитрин победоносно взглянул на профессора.

– Продолжайте, – сказал непоколебимый Оврей-Пелиссак.

– Потом господин Цитрин долго чесал голову, а затем одним щелчком выбил перхоть из-под ногтя. . .

Господин Цитрин, покраснев, перебивает его:

– Хорошо, хорошо. . .

И повернувшись к Оврей-Пелиссаку, говорит:

– Думаю, дальше продолжать не стоит.

Оврей-Пелиссак, что-то записывающий в блокнот, бросает коротко:

– Рассказывайте дальше.

– Затем, когда вы задали мне первый вопрос, господин Цитрин подмигнул в сторону ящика, в котором, по его мнению, лежала записная книжка с адресами. Но он ошибся, потому что подмигнул правым глазом, в то время как вы сказали, что записная книжка должна лежать в левом ящике. Но, возможно, вы сами забыли, с какой стороны он хранит записную книжку, и тогда. . .

– Довольно! – останавливает его Оврей-Пелиссак. – Эти ответы меня удовлетворяют. Я считаю, что вы справитесь с работой, которую мы вам дадим.

Наступает молчание, в котором вдруг отчетливо слышится разговор нетерпеливых посетителей в прихожей и шум соседней улицы. Оврей-Пелиссак с непроницаемым лицом, заложив руки за спину, меряет шагами комнату. Господин Цитрин сложенным вчетверо носовым платком утирает с лица пот. Наконец юноша не выдерживает:

– Не могли бы вы мне объяснить, для какой работы меня нанимают?

Круглолицый господин Цитрин вспыхивает как рак. Оврей-Пелиссак останавливается, задиристо встряхивает головой, засовывает большие пальцы рук в проймы жилета и говорит медленно, как человек, собирающийся очень долго развивать беспокоящую его мысль:

– Так вот: недавно господин Цитрин серьезно пострадал в автомобильной катастрофе.

Он получил такое сотрясение мозга, что почти утратил память. Случилось это в Меце, где господин Цитрин жил до недавнего времени. Я случайно попал в этот город. По совету друзей господин Цитрин обратился ко мне за консультацией. Я никого не принимал, но для него сделал исключение. Я осмотрел его и обещал вылечить при условии, что он согласится на некоторое время переехать в Париж, куда я должен был вскоре вернуться. Он согласился и за те два месяца, в течение которых я его лечу, состояние больного, по моему мнению, значительно улучшилось. Речь идет уже не о полной амнезии. . . Но у господина Цитрина еще случаются провалы в памяти, то есть он иногда не может припомнить то или иное, 7 Анри Труайя Господин Цитрин значительное или незначительное событие дня. . . Он жалуется, что не может восстановить в мыслях стройную последовательность воспоминаний, наполняющих жизнь, делающих ее целеустремленной. Вы понимаете?

– Конечно. Но пока не могу понять, в чем будет заключаться моя работа. . .

Сердце господина Цитрина бьется так часто, что он наполеоновским жестом засовывает руку под жилет и пытается глубоко дышать.

Профессор пододвигает стул и садится рядом с юношей.

– Я подумал, что хорошо было бы нанять для моего пациента, чтобы он смог избавиться от провалов в памяти и неуверенности в себе, какого-нибудь молодого человека, энергичного, наблюдательного, который ходил бы за ним повсюду и вечером самым подробным образом отчитывался бы о том, что господин Цитрин делал в течение дня. Таким образом, нашему больному будет казаться, что он вполне здоров, он сможет наконец избавиться от чувства беспокойства и неполноценности, которые тормозят сейчас полное выздоровление. Вы будете получать две тысячи франков в месяц, вас обеспечат жильем, бельем, питанием. . .

Господин Цитрин больше не может слушать. Он умирает от стыда.

– Итак, вы согласны?

Господин Цитрин затаил дыхание. Молчание, кажется, длится вечность. И вдруг юноша говорит:

– Да, согласен, – голос его звучит спокойно.

Господин Цитрин поворачивает голову. Он видит лицо юноши, на котором нельзя прочесть ни насмешки, ни удивления, одно лишь сосредоточенное внимание. Господина Цитрина охватывает слабая радость выздоравливающего человека. Как все просто и легко! Юноша не удивляется и не смеется над ним! Он его понимает! А может быть, даже жалеет! Будто сквозь сон он слышит, как доктор Оврей-Пелиссак излагает практическую сторону дела, а юноша кивает головой:

– Вы будете жить в этом доме, в комнате, смежной с комнатой господина Цитрина. Ваша работа будет заключаться в том, что вы повсюду будете следовать за ним, но на определенном расстоянии, так, чтобы он вас не видел. Должен вам сказать, что господин Цитрин очень близорук и это значительно облегчит ваше задание. Вечером вы будете составлять отчет о том, что господин Цитрин делал в течение дня, и будете читать его господину Цитрину перед тем, как вручить. Не скрою, что работа будет требовать от вас большой наблюдательности, безупречной честности, и надеюсь. . .

Речь течет быстро, мягко, мелодично. Тихо спускаются сумерки, и чужой парень уже кажется не таким и чужим. Господину Цитрину представляется, что они знакомы давно, но расставались на какое-то время, а теперь снова встретились через много лет. Это ощущение давнего знакомства ему очень приятно, хотя он хорошо знает, что оно ошибочно. ОврейПелиссак встает:

– Мне остается только спросить, как вас зовут.

– Жан Пиге.

 Глава II

До несчастного случая господин Цитрин жил в Меце, на тихой улочке, в розовом кирпичном доме, стоявшем посреди цветущего садика.

Он был холост, жил на ренту и умел разумно организовать досуг. Утром он копался в садике или мастерил мух для наживки. Делал он их из гороха, крылышки из кусочков целлофана, а лапки из лески. Он мог также часами раскладывать, клеить, отклеивать и переклеивать многочисленные марки своей коллекции. После обеда он отдыхал до пяти часов, давая желудку возможность спокойно переварить еду. К нему часто заходили друзья. У господина Цитрина было немало друзей. Его отзывчивость, добродушный юмор, беззаботность, искренняя приветливость привлекали людей. Гостей он обычно принимал, сидя среди подушек в глубоком кресле, с двух сторон обставленном маленькими столиками, на одном из которых стояли прохладительные напитки, а на втором – соленые сухарики для возбуждения жажды.

Старуха Марта, экономка господина Цитрина, не успевала проводить вас в гостиную, а уже сам хозяин торопился навстречу с раскрытыми объятиями и доброй улыбкой.

«Неужели это вы? Вы?» – приговаривал он, одновременно радуясь и как бы удивляясь, даже тогда, когда он точно знал, что вы должны прийти в определенное время. Он немедленно увлекал вас к стулу, который располагал против своего, и со сладостной растроганностью смотрел, как вы усаживаетесь, приговаривая: «Вот так! Вот так!..» – будто каждое ваше движение приносило ему особенное удовлетворение. Затем он расспрашивал о вашем здоровье, о ваших делах и упрашивал попробовать какой-нибудь напиток или пирожное, чтобы подкрепиться, неизвестно после чего.

– Я знаю, что вы любите, – говорил он, – вы попробуете вот это, это и это, а выпьете вот это!

Если гость отказывался, он кричал:

– Марта! Нашему гостю больше не нравятся ни ваши пирожки, ни ананасовый сок!

Гость, смеясь, возражал, а господин Цитрин, тоже посмеиваясь, потирал руки, покачивая головой, и повторял:

– Ни пирожки! Ни ананасовый сок! Ничего не понимаю. Но, может, выпьете хоть немного апельсинового напитка?

Гость наконец давал себя уговорить, и господин Цитрин радостно подмигивал и приговаривал:

– Постойте! Постойте! Постойте! А я уже решил, что вы не голодны! И не хотите пить!

Когда гость уже угощался, господин Цитрин заводил с ним медленный разговор на какуюто общую тему, например, о будущем сельского хозяйства во Франции, либо о влиянии пейзажа на характер человека, либо о том, как было бы хорошо построить «деревню братства», где все друзья господина Цитрина жили бы каждый в собственном маленьком домике.

Он говорил, зажмурив глаза, время от времени быстро облизывая губы так, будто ктото нарочно намазал их медом. Эта мимика и эти разговоры, которые постороннему могли бы показаться странными, были у господина Цитрина проявлением искренней радости. Он всегда радовался каждому гостю, независимо от того, кто приходил. Каждый раз его удивляло и приятно поражало, будто незаслуженная им награда, то, что кто-то, кто бы он ни был, побеспокоился, зайдя к нему. Правду говоря, ему нравилось быть всеобщим любимцем. Это чувство могло бы перерасти в манию, если бы господин Цитрин не жил в таком благоприятном окружении. Поэтому после несчастного случая его удручала далее не так потеря памяти, как 9 Анри Труайя Господин Цитрин то, что ему придется уехать из города, в котором все знали и уважали его, туда, где никому не будет до него дела. Он так, наверное, и не решился бы на эту поездку, если бы не уговоры друзей, угрозы Оврей-Пелиссака и твердое обещание, что старуха Марта поедет вместе с ним.

Вот уже два месяца он в Париже, а до сих пор жалеет, что дал себя уговорить. Но впрочем, делалось все для того, чтобы он не замечал неудобств, связанных с таким неуместным изменением в его жизни. Хотя он и нанял в Нейи полностью меблированную квартиру, старуха Марта сделала так, чтобы оформление комнат напоминало ему их домик в Меце. Особенно она позаботилась о письменном столе, за которым господин Цитрин долго и охотно сидел.

Если бы не серая стена соседнего каменного здания, которая затеняла окно, можно было подумать, что это их гостиная в Меце, где господин Цитрин угощал когда-то своих многочисленных друзей. Заботливая служанка привезла с собой даже коллекцию настенных часов, которой ее хозяин особенно гордился. Часы эти имели круглые, продолговатые, звездчатые, раскрашенные и покрытые странными отверстиями циферблаты, тикали, звонили и мелодично били, когда им вздумается, под колпаками из гладкого стекла. После сытного обеда господин Цитрин, как и когда-то в Меце, засыпал в кресле под их тихую музыку. Но каким грустным и невыносимым было пробуждение! Комната, в которой так быстро наступают сумерки. Тишина, в которой едва слышно тикают часы, и когда по улице проезжает грузовой автомобиль, изредка зазвенит хрустальная подвеска люстры, или задрожит оконное стекло, один-единственный стакан на столике, одна-единственная тарелка. Господин Цитрин никак не может забыть, что он одинок в этом городе и никому не нужен.

Он поднимается, съедает три пирожка, выпивает стакан ананасового сока, просматривает газету, подходит к окну, смотрит на улицу, по которой мягко катят машины, и в изнеможении вновь опускается в кресло. Сегодня никто к нему не придет. Даже Оврей-Пелиссак навещает его по вторникам и пятницам, затрачивая на осмотр не более получаса. Отчаявшись, господин Цитрин приказывал принести свою коллекцию марок и, медленно листая страница альбомов, долго ее рассматривал. Вот так он листал альбом, кончиком ногтя поправляя марки, высунувшиеся из ячеек, и ему становилось противно от того, что он плотно пообедал, что он сидит вместо того, чтобы двигаться, что к нему никто не пришел и ему не на что надеяться.

Прожив в одиночестве месяц, господин Цитрин впал в глубокую депрессию, близкую к неврастении. Поэтому он очень обрадовался, когда Оврей-Пелиссак предложил ему нанять кого-нибудь, кто мог бы повсюду его сопровождать.

Жан Пиге должен был приступить к работе на следующий день. Целый вечер они с Мартой готовили комнату для молодого человека. Пока Марта взбивала перину, застилала бумагой полочки в шкафу и протирала мебель, господин Цитрин больше заботился о необходимых мелочах, без которых невозможен уют. Он налил чернил в чернильницу, очинил карандаши и разложил их слева и справа от бювара, поменял перочистки. . .

– Зря вы так стараетесь для какого-то чужака! – ворчала Марта. – Я совсем не против, чтобы кто-то пожил у нас день-два, – пускай себе, но не дольше – избави Бог! Да еще пускать совершенно незнакомого человека! Конечно, вы скажете, что у него вид порядочного человека!

Ну как же! Видала я таких порядочных, моя сестра сдавала одному комнату. . .

Господин Цитрин слушал ее разглагольствования со снисходительным видом. Впервые за много лет ему было безразлично мнение Марты.

 Глава III Господин Цитрин медленно гулял по Булонскому лесу. Время от времени он останавливался, чтобы полюбоваться стволом какого-нибудь дерева или зеленой лужайкой, и быстрым взглядом окидывал ближайшие окрестности. Но он был слишком близорук, чтобы заметить кого-нибудь на значительном расстоянии, и поэтому уже во время этой первой прогулки Жан Пиге искусно следил за ним, находясь достаточно близко. Только один раз господину Цитрину показалось, будто он заметил тонкую фигуру юноши. Да и то он не был уверен, его ли это компаньон стоял на повороте аллеи и утирал пот со лба носовым платком размером с салфетку.

Эта игра в прятки весьма развлекала господина Цитрина. Он прибегал к хитрости, возвращался назад, петлял, переходил напрямик по лужайке, чтобы снова вернуться на то место, где только что стоял. Он запыхался, вспотел, но весело посвистывал, словно мальчишка. Хотя под конец прогулки господин Цитрин опомнился: конечно, он вел себя просто возмутительно.

Он должен был бы вести себя непринужденно, будто никто вовсе и не следит за ним. А он еще и развлекается, усложняя парню и без того хлопотное дело. Хватит, он не будет больше оглядываться. Ему было нелегко выполнить это намерение. Ощущение, что за ним следят, а он не может ответить тем же, надоедало ему, как зуд. Его раздражало чужое неотступное присутствие, цепкий взгляд, впивавшийся ему в спину. Иногда господину Цитрину казалось, будто расстояние между ним и Жаном Пиге начинает сокращаться и юноша дышит ему прямо в затылок. Иногда, наоборот, он вроде неожиданно отдалялся. Он оставался в одиночестве.

Но вот юноша догонял его, и господин Цитрин снова оказывался в поле его внимания.

Он уже выходил на проспект Нейи, когда сообразил, что и на этот раз забыл все, что делал после обеда. Он почувствовал внутри гнетущую пустоту, ничем не связанную с утренними воспоминаниями или теперешней минутой. Такое случалось с ним часто, поэтому он не растерялся. Он только каждый раз начинал сердиться на себя и на других. Плохое настроение и болезненная неуверенность в себе портили весь день. Как обычно, он приказал себе успокоиться и попробовал выудить в этой пустоте какую-нибудь деталь – очертание, цвет, звук, – которая позволила бы ему припомнить и другие утерянные образы. Но ум не находил ни малейшей зацепки. Судорожно пытаясь поймать в этой бездне хоть какой-то успокоительный образ, он быстро утомлялся.

Сейчас же господин Цитрин решил, что не стоит мучиться, так как сегодня же вечером Жан Пиге, который ходил целый день за ним по пятам, перескажет все, что он делал после обеда. Эта мысль его радостно ошеломила. Впервые он понял, как дорог ему этот свидетель, запоминающий каждое его движение. Ощущение уверенности и безопасности согрело его, как глоток хорошего вина. Ведь память ему не изменила: она следовала за ним, всего в нескольких шагах позади, послушная, умная, услужливая, стоило ее только окликнуть, чтобы она бросилась его успокаивать. Ему захотелось поскорее вернуться домой и послушать дневной отчет Жана Пиге. Он ускорил шаг.

Не прошло и пяти минут после того, как господин Цитрин вернулся с прогулки, а Жан Пиге уже звонил в дверь. Юноша быстро юркнул в свою комнату, чтобы сразу же сесть за отчет. Вышел он только перед ужином. Ужинали они вдвоем. Пока ели, господин Цитрин воздерживался от каких бы то ни было вопросов. Потом они перешли в кабинет.

Господин Цитрин расположился в кресле и предложил юноше садиться, но тот отказался.

– Я привык разговаривать стоя, мсье.

 Анри Труайя Господин Цитрин – Как вам угодно.

Жан Пиге оперся локтем о камин. В комнате горела только одна настольная лампа, освещая его снизу, будто огни театральной рампы. От этого лицо Жана Пиге приобрело какой-то благодушно-дьявольский вид: тени от ресниц удлинились до самых висков, глаза ввалились, рот запал. Он сунул руку в карман и вытащил целую пачку бумаг, исписанных чернилами.

– Семнадцатое марта, – начал он.

Он говорил так тихо, что господину Цитрину пришлось несколько раз просить его говорить погромче. Жан Пиге сначала описал утро, которое господин Цитрин провел в этой самой комнате, разбирая марки и читая газеты. Но. господин Цитрин и сам хорошо помнил эту часть дня. Его терпение лопнуло от подробного изложения того, что сохранила его память. Ему хотелось, чтобы юноша быстрее перешел к послеобеденному времени, которое он бесповоротно забыл.

– После обеда. . .

– После обеда?.. – переспросил господин Цитрин.

– . . . Вы вышли из дома в три часа. Вы направились по Церковной улице и Мадридскому проспекту к Булонскому лесу. По дороге вы остановились перед витриной, в которой были выставлены мужские рубашки, и зашли в магазин справиться об их цене.

Это господин Цитрин также помнил. Но вот уже будто кто-то сжал рукой его сердце, предупреждая, что он должен слушать с удвоенным вниманием. Хотя он и в этот раз припомнил то, о чем рассказывал юноша, но уже предчувствовал пустоту. И действительно, события следовали одно за другим, но вдруг он перестал узнавать себя в мужчине, о чьих действиях ему рассказывали. Аллеи Булонского леса. Остановка перед спортивной площадкой, на которой лицеисты играли в футбол. Вход в замок Багатель. . . Он следил за своими действиями с той же обеспокоенностью, с какой следят за лунатиком, прогуливающимся по краю крыши. Он опасался услышать среди потока этих пустых констатации что-то неприятное, что-то такое, что нарушит его спокойствие. И, затаив дыхание, он задавался вопросом, долго ли будут еще длиться эти воспоминания, которых он не припомнит, и какими еще боковыми тропинками юноша приведет его наконец к тем событиям, которые сохранила его память.

– Затем той же дорогой вы вернулись домой. Мадридский проспект. Проспект Нейи. Церковная улица. . .

Церковная улица! Как утопающий, хватающийся за соломинку, господин Цитрин пытался припомнить, как выглядит эта улица.

Серые стены домов, небольшое кафе на улице, мальчик, бежавший с опущенной головой и чуть не сбивший его с ног. Картинки эти победоносно всплывали в его сознании. И он был благодарен им за то, что они не изменили ему, как другие.

Жан Пиге замолчал, собрал бумаги и положил их на стол. Но господин Цитрин продолжал прислушиваться где-то в глубине своего естества к его неспешному рассказу о сегодняшнем дне. Забытые послеобеденные события еще не полностью принадлежали ему, они еще не стали такими теплыми и личными, как другие воспоминания, они еще не сжились с тем изменчивым потоком, в котором должны были бы раствориться; но с каждым ударом сердца они становились роднее. И по мере того как господин Цитрин сживался с этими новыми образами, его охватывало ощущение какого-то физического умиротворения. Вдруг он подумал, что за свою радость он должен быть благодарен этому серьезному и сдержанному юноше, которого нанял. Эта мысль весьма его разволновала. Но он не знал, как выразить свою благодарность. Господин Цитрин встал.

– Вы – молодец, – сказал он.

– Я выполняю свою работу, мсье, – скромно ответил юноша.

 Анри Труайя Господин Цитрин Эти холодные слова опечалили господина Цитрина, которому хотелось услышать более сердечный ответ на свой порыв благодарности.

Он повторил со слезами на глазах:

– Славный, славный юноша. . .

Жан Пиге слегка поклонился, и господин Цитрин понял, что он собирается уйти. Его вдруг охватило непреодолимое желание удержать юношу. Господин Цитрин так долго был лишен чьей бы то ни было привязанности, что он, изголодавшийся, ухватился за возможность завести новую дружбу. Он сказал:

– Великолепно, просто великолепно. . . Но я хотел бы знать. . . вы не устали за этот первый день работы?

– Нет, мсье.

– Я шел не слишком быстро? Я не. . .

– Никак нет, мсье.

– А. . . а. . . надеюсь, вам было не скучно?..

– Вы шутите, мсье.

Господину Цитрину стало неприятно при мысли, что он сам ищет благосклонности человека, который к этому совершенно не стремится: «Нет, мсье. . . Никак нет, мсье. . . Вы шутите, мсье. . . » Юноша прячется за этими неискренними словами, будто размахивая в воздухе невидимой палицей. Выпад вправо, выпад влево. Невозможно подойти. Жертвуя своим самолюбием, господин Цитрин решается заговорить снова:

– Вы не должны считать себя моим служащим. . . Мы должны жить вместе. . . ежедневно видеться. . . поддерживать друг друга.  Надо бы. . . надо бы. . . я хочу, чтобы мы стали друзьями!

Каждый раз, когда господин Цитрин начинал высказывать свои чувства, он расчувствовался до слез, до дрожи в голосе, что весьма удивляло его собеседников. Но Жан Пиге застыл перед ним, как часовой: руки по швам, с неподвижным лицом.

– Я недавно думал: «Хотелось бы, чтобы мы с вами подружились. . . », но разве мы уже не подружились?

Он улыбался, прижмурив глаза, на щеках появились благодушные ямочки.

– Вы слишком добры, мсье, – сухо ответил Жан Пиге.

Господин Цитрин вздохнул, как боксер, прижатый к земле. Он почувствовал унижение и утомление от того, что зря набивался со своей дружбой. Он еще раз взглянул на это неприветливое лицо, тонкие губы, блестящие, как смола, неподвижные зрачки и сказал:

– Спасибо, больше мне ничего от вас не нужно.

Жан Пиге удалился, пожелав ему спокойной ночи.

 Глава IV Чтобы завоевать благосклонность юноши, господин Цитрин прибегнул ко всем своим методам искушения. Каждый вечер, выслушав доклад, он заводил с Жаном Пиге разговоры, на первый взгляд совсем незначительные; но обязательно вставлял в них словцо о том, дескать, что они должны стать ближе друг другу. Он говорил, например:

– В первые дни вашей службы я и не подозревал, что у нас будет такое согласие, такое понимание. . .

И смотрел на него вопросительно. Но юноша отвечал:

– Вы слишком любезны, мсье. . .

Или же:

– Очень приятно. . .

Или еще:

– Стараюсь.

И этого было достаточно, чтобы господин Цитрин додумывал, что Жан Пиге не считает его любезным, что он недоволен им и что делает он все не наилучшим образом. Но господин Цитрин не собирался сдаваться и снова начинал по-отечески, вкрадчиво:

– Еще в Меце я мечтал поселить у себя приятеля. . . друга, с которым я бы не разлучался целый день, с утра до вечера. . . который был бы мне вроде брата. . . вроде второго «я». . . В то время я не надеялся, что мое намерение исполнится так быстро и полностью!

И сразу добавлял:

– Конечно, я ничего о вас не знаю. . . но и вы обо мне знаете не много. . .

На этом он делал небольшую паузу, чтобы юноша мог возразить. Но Жан Пиге не возражал. И господин Цитрин нехотя продолжал.

– Очевидно, это никак не помешает. . . В конце концов, я готов делиться с вами всем, что для вас будет полезным; и хорошо знаю, что и вы со своей стороны, когда бы я у вас спросил. . .