Текст книги "Сиятельные любовницы"

Автор книги: Анри де Кок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В этой комнате, в обществе самых красивых женщин и юношей Рима, по крайней мере раз в неделю происходили празднества в честь Венеры.

Нетрудно догадаться, что происходило на этих ночных оргиях: они скандализировали всю империю. Но Мессалина мало заботилась об общественном мнении, и еще менее об оппозиции, встречаемой ею со стороны тех, которых она призывала на эти празднества.

Кто бы она ни была: мать ли самого честного семейства, невинная ли девушка, женщина ли, девственница – она должна была повиноваться приказанию присутствовать во дворце Августы на ночной оргии.

На одной из площадей Рима возвышалась колонна, называемая Лакторней, у подножия которой оставляли найденышей.

Однажды Мессалине пришла фантазия отправиться к этой колонне. Когда она сходила с носилок, то заметила молодую женщину, выразительная и приятная физиономия которой поразила ее. На руках у этой женщины был ребенок, которого она подняла с каменных ступеней статуи. Ее сопровождал молодой человек с мужественными и суровыми чертами.

– Кто ты? – спросила Мессалина, касаясь своим большим ногтем, который она отпускала по обычаю знатных римских женщин, руки молодой женщины.

Ей отвечал провожатый.

– Меня зовут Андроником, – сказал он. – Та, с которой ты говоришь, Августа-Сильвула, моя жена.

– Разве у вас нет детей, что вы отыскиваете их здесь?

– У нас ость один ребенок, – возразила Сильвула, – но в его колыбели есть пустое место, и Бог повелел заботиться счастливым матерям о тех, которые плачут.

Мессалина молчала несколько минут, бросая свой злобный взгляд на молодую чету, и потом проговорила:

– Ну, Андроник и Сильвула, вы мне нравитесь. Сегодня вечером вы оба явитесь в мой дворец на праздник Венеры.

Андроник и Сильвула отрицательно покачали голо-вой.

Мессалина нахмурила брови.

– Что это значит? – заметила она. – Вы отказываетесь?

– Есть один только Бог, – сказал Андроник, – и этот Бог не дозволяет распутства…

– А-а! – воскликнула императрица. – Так вы – иудеи? – И обратившись к двум сопровождавшим ее ликторам, прибавила. – Рефус и Галл, приказываю вам привести ко мне завтра этого мужчину и эту женщину.

Андроник и Сильвула обменялись горестными взглядами, и, вскинув голову, Андроник сказал:

– Не тревожь своих служителей, августейшая. Ты требуешь – мы явимся во дворец.

И на другой день, действительно, Андроник и Сильвула явились к Мессалине в тот час, когда начиналось празднование в честь Венеры.

Но когда, после их приветствий императрице, их приготовились увенчать розами и подали им чашу с питьем, которое предназначалось для возлияния богам, Андроник, оттолкнув чаши и венки, громко воскликнул:

– Есть один только Бог! И этот Бог велит его послушникам лучше умереть, чем оскорбить его!

Христианин еще не докончил этих слов, и прежде, чем кто либо мог воспрепятствовать его замыслу, поразил кинжалом свою жену в грудь и упал с нею рядом, пронзив себя тем же оружием.

Мессалина пожала плечами и толкнула ногой еще трепещущие трупы.

– Уберите эту падаль! – крикнула она своим слугам.

На луперкалиях, празднествах, установленных Ромулом и Ремом, в память о том, что они были вскормлены волчицей, царило самое бесстыдное распутство. И Мессалина была первой женщиной в Риме, из столь высокого класса, которая опустилась ниже самой последней своим бесстыдством.

На луперкалиях в течение многих часов, как только дневной свет уступал место светильникам, можно было видеть полуобнаженную Мессалину с распущенными волосами, с лицом, разрумянившимся от вина, бегающую вокруг смоковницы, под которой, по преданию, Ромул и Рем были вскормлены молоком волчицы.

На сатурналиях Мессалина также подавала народу пример самого безобразного разврата.

С известной точки зрения это имело еще извинения. Паганизм, почти исключительно состоявший из чувственных элементов, узаконивал злоупотребление всеми наслаждениями, всеми страстями, всеми пороками, как будто надеясь посредством этого с успехом бороться с новой религией..

Отдаваясь со всею пылкостью своей крови и нервов нечистым безумствам луперкалий и сатурналий, Мессалина повиновалась богам… она не была преступна…

Но от чего с ужасом отвращается ум, что подымает в душе омерзение, что поражает глаза, так это то, что эта презренная женщина, – жена кесаря, – не довольствуясь более принимающими поцелуи любовниками, преследует тех, которым их продают…

Ювенал в одной из своих кровавых сатир вывел Мессалину, предпочитающую нары царственному ложу; он показал нам эту царственную куртизанку закутывающейся в одежду темного цвета, скрывающей под черным париком свои белокурые волосы и спешащей в сопровождении наперсницы в один из тех подлых домов Су-бурского квартала, где ожидала ее пустая каморка, над дверью которой было, написано имя Лизиски, под которым она проститутничала, и обозначена цена ее ласк.

Ювенал также передал нам, как усталая, но не пресыщенная Лизиска в час утреннего рассвета, с пожелтевшими щеками, еще пропитанная вонью ламп, «возвращалась к изголовью императора, принося с собой смрад своего чулана.»

Опустим же занавес на этом отвратительном периоде из истории Мессалины. Что может быть любопытнее и ужаснее этого очерка страшного падения? Ее смерть? Да, смерть и предшествовавшие ей факты. И расскажем, как умирала волчица…

Мессалине самой хотелось управлять в цирке колесницей, запряженной четверкой лошадей, привезенных из Македонии.

Она была очень искусна в управлении своими копями. Однако, однажды одна из лошадей споткнулась и увлекла других в своем падении. Мессалина так сильно была сброшена на землю из колесницы, что потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, первая фигура, привлекшая ее внимание среди окружавших ее, была фигура консула Каийя Силлия.

Каий Силлий почитался во всей империи за прекраснейшего римлянина; можно бы предположить, судя по характеру Мессалины, что он был одним из ее любовников. Но это было бы ошибкой. Мессалина ни разу за всю жизнь не сказала с ним ни слова; Силлий, со своей стороны, находясь с нею вместе, казалось, не замечал ее существования.

Это была глухая борьба равнодушия между этими людьми. Это был с каждой из сторон расчет. Ни один не хотел сделать первого шага, дабы стать господином другого.

Стоит ли удивляться после этого, что, увидев Силлия в числе лиц, заинтересовавшихся происшествием с нею, Мессалина еще больше поразилась, узнав, что он первым бросился к ней на арену и на руках перенес ее в императорскую ложу.

Лед был разрушен: Силлий сделал первый шаг, она… второй…

Через несколько минут, удалив всех, кроме него, она быстро спросила:

– Так ты меня любишь?

– Люблю, – отвечал он.

Черты Мессалины осветились радостью. Она торжествовала.

Но эта радость была непродолжительна.

– Да, – повторил Силлий, – я люблю тебя, но я боюсь, чтобы эта любовь не значила того же, как если б я не любил.

– Почему? – возразила императрица. – Разве тебе кажется, что я нахожу неприятным сделаться твоей любовницей?

– Нет… но мне невыносимо быть твоим любовником!.. мне!..

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать… Я очень требователен, без сомнения, по я уж таков и потому так долго я избегал тебя!.. Я хочу сказать, что мне нужно все или ничего…

Все или ничего, слышишь?.. Мессалине – императрице я отдам душу… Жене Клавдия – ни волоса!..

Императрица улыбнулась.

– Ты ревнив? – заметила она.

Силлий взглянул на нее презрительно-надменным взглядом.

– Ревнив? Полно! – отвечал он. – Ревнуют к мужчине, а Клавдий не мужчина, не человек, он – скот… Нет, я не ревную к Клавдию, он мне не нравится – вот и все…

– А если я тебе сказала бы: «я требую!..»

– Моей крови, как крови Линия Вициния и многих других? Что ж… Я не дам тебе ни одного поцелуя…

– Но ты, который так громко говоришь, ты также не свободен, как и я…

– Правда, но гарантируй мне будущее, и я без размышления пожертвую тебе настоящим.

– Однако, Юния Силана, жена твоя, – прекрасна.

– Во всем мире для меня одна только женщина прекрасна: ты!

– Ты откажешься от Юнии, если я прикажу тебе?

– Завтра, сегодня же.

– А потом?

– Потом? Народ устал от ига Клавдия, пусть Мессалина, не заботясь о своем первом муже, завтра станет женой другого… женой настоящего мужчины… и завтра же народ, просвещенный этим смелым прозрением, столкнет сидящего на троне автомата.

– Чтоб возвести другого истинного мужчину… второго мужа императрицы?..

– Почему бы нет?..

Силлий так гордо произнес эти слова, что страсть, тем более пылкая, что она так долго сдерживалась императрицей к прекраснейшему римлянину, выразилась в лихорадочном восторге Мессалины.

– А! – вскричала она, сжимая ему со страстью руку, – ты прав! В тебе римляне найдут, по крайней мере императора. Ступай, скажи Юнии Силане, что она больше не жена тебе, и, клянусь богами, через неделю ты будешь моим мужем. Быть может, ты отвергнешь меня, когда падет Клавдий!.. Но какое мне дело! Раз в жизни я буду любима истинным мужчиной.

Из-за одной только гордости Силлий совершил безумный поступок, беспримерный в истории, ибо он не любил, он не мог любить Мессалину.

Несчастный! Он любил свою жену…

Между тем, следуя тем роковым путем, на котором по замечательному выражению Тацита «опасность была единственной защитой против опасности», в тот же день, вернувшись домой, Силлий объявил Юнии Силане, чтоб она немедленно отправилась к своим родным, по-тому что он разводится с нею.

Сначала она думала, что он шутит. Но видя его, бледного, но твердого, слыша его глухой, но не дрожащий голос, повторявший обыкновенную в этом случав формулу: «Иди! Я тебя отпускаю!..», Юния Силана, сдержав рыдания, рвавшиеся из ее груди, поклонилась и прошептала: «Боги да простят вам и да хранят вас, Каий Силлий!..» Она удалилась.

Со своей стороны, Мессалина не медлила и повсюду объявила, что выходит замуж за Силлия. В течение недели, протекшей со времени первого разговора, она отослала в дом своего нового супруга большую часть своих богатств, свою золотую посуду и своих невольников.

Было невозможно, чтоб происшествие, взволновавшее весь город, осталось тайной для Клавдия.

– Что это значит? – спросил он императрицу. – Меня уверяют, что вы намерены выйти замуж за Каийя Силлия?

У Мессалины был уже приготовлен ответ.

– Ваше величество не обманули, – возразила она. – Необходимо, чтобы при вашей жизни вся империя была уверена, что я поступаю так, как будто бы вы лежали в гробнице.

– А! А почему нужно, чтоб в этом были все уверены?

– Потому что мне открыто невидимым голосом, что предатели злоумышляют погубить вас. Они хотят похитить у вас власть. Но я бодрствую, и привлекая на себя и на одного из ваших врагов всю тяжесть общественного негодования, отвращаю опасность – от вашей священной особы. Вот мой брачный контракт с Силлием… Подпишите его, дабы, когда настанет время сбросить притворство, я могла бы доказать, что действовала с вашего соизволения.

Клавдий подписал. Он подписал брачный контракт своей жены с Силлием. Подумайте: внутренний голос говорил об этом!.. Мессалина играла эту опасную комедию из повиновения богам, для того чтобы спасти Клавдия!.. При таких условиях слюнявый идиот обеими руками подписал бы приказания о своей смерти, если бы ему это предложила Мессалина.

На другой день, пользуясь отсутствием императора, которого заботы о жертвоприношении призывали в Остию, за пять миль от Рима, Мессалина праздновала свою свадьбу со всеми обычными церемониями.

Вкусила ли она в объятиях прекраснейшего римлянина все то счастье, о котором мечтала?..

Желательно думать, что, по крайней мере, в эту первую брачную ночь коронованная куртизанка не покидала брачного ложа ради подражателя соловью.

Мессалина при совершении своего циничного преступления забыла только одно, что, если Клавдий был настолько глуп, чтобы простить ее, то близ него были и умные люди, которые могли не извинить ее.

К числу этих людей принадлежал Нарцисс, прежний любовник Мессалины. Пока Мессалина предавалась распутству и выставляла в смешном виде своего слишком добродушного супруга – Нарцисс улыбался – даже более, не раз официально помогал в прихотях своей любезной подруги.

Он по воле императора отдал в полное ее владение фигляра Мнестера, в которого та влюбилась. В другой раз он приказал начальнику ночной стражи, Децию Кальпурнию, совершенно закрыть глаза, если ночью случится встретить на улице некую Лизиску, имевшую некоторое сходство с императрицей.

Но вот – вместо того, чтобы спокойно предаваться любовным утехам, Мессалина вмешивается в политику.

Нарцисса не обманули божественные голоса. У Силлия была своя цель, поэтому он и шел на риск.

И если случаем он выиграет партию, то кто поручится ему, Нарциссу, что умница Каий Силлий, став кесарем, будет для него тем же, чем был глупец Клавдий?

А кроме того, у Нарцисса была веская причина быть недовольным Мессалиной. Несколько месяцев тому назад она, хоть и имела основания жаловаться на одного отпущенника, грека Полибия, без совета с ним, Нарциссом, выпросила у императора его голову. Да пусть она умертвит двадцать сенаторов, сотню всадников – прекрасно! Но – отпущенника!.. Нарцисс был очень сердит на Мессалину.

Вот почему, рассмотрев с одним из своих друзей, таким же вольноотпущенником, как он, – Калистом, обстоятельства дела, он принял решение: если ни советы, ни угрозы не излечат Мессалину от безумной страсти, то он сделает все, чтобы осрамить, опозорить ее до конца… Дабы наверняка, одним ударом, поразить ее.

Каждый час к нему в Остию спешили шпионы с донесениями о делах в Риме.

Он не помешал свадьбе.

Великодушный в ненависти, он не расстроил ни пира, ни брачной ночи…

А наутро начал свои враждебные действия.

Клавдий не делал ни шагу без толпы куртизанок. Среди этих гетер были две, которым он оказывал предпочтение; это были две великолепные женщины, привезенные торговцем невольниками из Александрии, которые, будучи проданы одному ловкому господину, стали источником его состояния. Во всякое время дня и ночи, в городе и за городом Кальпурния и Клеопатра имели свободный вход в покои Клавдия.

Кесарь опоражнивал стакан меда, когда прекрасные египтянки – по приказанию Нарцисса – явились в слезах к императору.

– Что это значит? – вскричал он, более беспокоясь о самом себе, чем о них. – Не горит ли дворец?..

– О, если бы только дворец! – возразила Кальпурния.

– Вашей империи, вашему величеству угрожает по жар!.. – добавила Клеопатра.

– Империи?.. Мне?.. Пожар?..

Клавдий решительно ничего не понимал. Утром храбрый император, вообще не обладавший ясным рассудком, с трудом отличал правую ногу от левой.

– Спокойней, спокойней! – сказал он. – Объяснитесь, мои деточки, без метафор.

Клеопатра и Кальпурния пали на колени.

– Раз ты, кесарь, – сказала Кальпурния, продолжая изображать отчаяние, смешанное с ужасом, – приказываешь, то узнай все! Презирая божеские и человеческие законы, императрица совершила одно из самых гнусных дел! Вчера она вышла замуж за одного из своих любовников.

– За консула Каийя Силлия, – добавила Клеопатра.

– Замуж? Моя жена?.. – воскликнул Клавдий и, припомнив недавнее происшествие, продолжал:

– Ах, да! Знаю! Третьего дня она мне говорила об этом! Но это брак фиктивный… Он поможет мне уничтожить замыслы моих врагов…

– Фиктивный брак? – сказала Клеопатра. – Мессалина обманула твое доверие, кесарь! Она в настоящий час уже обвенчана с Силлием.

– С Силлием, – подтвердила Кальпурния, – который осмеливается повсюду объявлять, что отнимет у тебя скипетр, как отнял жену… под самым носом…

Клавдий уже не смеялся.

В эту минуту вошел Нарцисс, взволнованный, с искаженным от злости лицом.

– Что ты мне скажешь! – вскричал Клавдий. – Мессалина!..

– Мессалина более не принадлежит тебе, государь, – отвечал Нарцисс. – Она жена Каийя Силлия. Этот наглый, дерзкий соперник взял у тебя не только жену, но также твое имущество и невольников. Мое сердце обливается кровью. Советую тебе строгость, по говорю – прощение невозможно! Сенат, народ, армия видели свадьбу Силлия, и если ты не поспешить, муж Мессалины будет властителем Рима.

Клавдий побледнел.

– Хо-хо-зяин Рима!.. Си-силлий!.. – начал заикаться он. Клавдий особенно сильно заикался в приступах гнева.

– Да, – возразил Нарцисс, – и единственное средство спасения для вашего величества – это избрать кого-нибудь из твоих служителей, на верность которого ты полагаешься, и дать ему полномочия разъединить преступников и наказать их.

Клавдий бросился к отпущеннику и судорожно обнял его.

– Ступай же! вскричал он. – Кто более тебя мне верен? Тебе я поручаю наказать их! Ступай!.. Почему ты уже не возвратился!..

Была осень, наступило время созревании и сбора винограда. Алчная до всех удовольствий, после любви Мессалина предалась вину. Ради торжества второго дня своего брака она устроила под видом сбора винограда праздник Бахуса в садах своего нового мужа.

Там собралось двести или триста женщин и мужчин, – все едва-едва прикрытые конскими или пантеровыми шкурами, потрясая палками, обвитыми виноградными листьями, упившись вином, они плясали, прыгали, как демоны вокруг чана, до краев наполненного пурпурными гроздьями, оглашая воздух неистовыми криками: «Ио! Ио! Вакх! Эван!»

Вдруг голос, как бы нисходивший с неба, раздался среди неистово пляшущей толпы…

Этот голос принадлежал доктору Вектию Валенсию, старому любовнику Мессалины, а те, кто не был ее любовником, – теперь товарищи по оргии…

Ради того, чтобы подышать свободнее, Валенсий влез на вершину сикоморы и оттуда закричал:

– Гей! Гей! Друзья, берегитесь!.. Я вижу – со стороны Остии приближается сильная гроза!..

Гроза, когда на небе не было ни облачка? Доктору отвечали криком, свистом. Мессалина бросила в него свой кубок. И снова все начали прыгать и скакать…

Но потому ли, что менее пьяный, чем его товарищи, Валенсий предугадал кровавую развязку или же случайно пьяница сделался пророком, только не прошло и часа с того времени, как доктор со своей «обсерватории» произнес зловещее предсказание, а со всех концов уже начали появляться гонцы, извещая Мессалину и Силлия, что Клавдий, узнав обо всем, идет мстить…

При этом громовом известии все друзья и собеседники Мессалины и Силлия, отрезвев, как бы по волшебству, исчезли.

Супруги остались одни.

Правда ли, что Клавдий, полоумный Клавдий, понял, что ему изменили и что он должен их наказать?..

– Он не осмелится! – прошептала Мессалина.

– Он не осмелится! – повторил Силлий.

Тем не менее из благоразумия они расстались. Силлий отправился на Форум, где, сохраняя спокойствие, занялся делами.

Мессалина удалилась в сады Лукулла к своим детям и матери.

Но вскоре новые гонцы объявили ей, что центурионы по приказанию императора арестовали повсюду всех тех, которые считались ее соучастниками, – всех, кто присутствовал на ее свадьбе с Силлием.

Даже Силлий был взят.

Мессалина заколебалась: она начала верить, что Клавдий осмелится. Что делать? Она приказала Британику и Октавию бежать и броситься в объятия отца. Она умолила Вибидию, самую старую из весталок, просить милосердия у римского верховного жреца.

Со своей стороны, она направилась в сопровождении одной только своей матери на дорогу в Остию и, так как ее слуги и невольники оставили ее, она, за несколько часов до этого обладавшая двадцатью колесницами, сочла себя очень счастливой, получив возможность сесть на грубую телегу, в которой вывозились из сада нечистоты.

В ту самую минуту, когда волчица вместо того, чтобы оскалить зубы, постыдно склонила голову, она сама себе вынесла приговор.

Не согнись она, и Нарцисс, быть может, еще не раз подумал бы, прежде чем нанести удар августейшей… Клавдий задрожал бы, услышав рычание той, которая была его сообщницей. Это рычание напомнило бы ему их общие преступления и общее сладострастие…

Но Мессалина плакала… Мессалипа умоляла… Мессалина преклонила колени…

Убрали весталку Вибидию, которая с удвоенной силой говорила, что жена не может быть казнима без защиты. Британику и Октавию помешали приблизиться к отцу. Чтобы усилить ярость Клавдия, Нарцисс проводил его в дом Силлия, сверху донизу наполненный драгоценными предметами, похищенными преступной женой из дворца кесаря.

При виде этого император, сохранявший во время своего переезда из Остии в Рим гробовое молчание, заикаясь сильней, чем когда-либо, приказал подать лошадь, чтобы отправиться в лагерь, где он возжелал сказать речь своим солдатам. И в то же время, обращаясь к Нарциссу, спросил:

– Умерла она?

Отпущенник сделал отрицательный жест.

– Чего ж ты ждешь? – быстро сказал Клавдий. – Не хочешь ли и ты изменить мне? Кто император, я или Силлий?

Нарцисс более не колебался, и когда Клавдий поскакал в лагерь, он приказал центурионам и трибунам стражи убить Мессалину, ибо таково было приказание кесаря.

Для большей уверенности он поручил отпущеннику Эводу наблюдать за быстрым исполнением приказания.

Мессалина вернулась в сады Лукулла. Лежа на меху, положив голову на грудь матери, она предавалась бесполезному плачу. Лепида понимала все очень хорошо; более мужественная, чем ее дочь в эту роковую минуту, она предлагала ей не ждать убийственного железа, а самой покончить с жизнью.

Опередив трибунов и центурионов, Эвод подошел к императрице…

– Лизиска, женщина Субура, – воскликнул он, бросая ей кинжал, – покажи нам, так ли ты умеешь умереть, как умела любить!..

Лепида поднялась при этих словах бывшего невольника.

Мессалина только зарыдала сильнее…

– Дочь моя, я же тебе говорила, – произнесла Лепида. – и ты должна бы меня послушаться, а не выслушивать клевету этого подлеца.

Проговорив эти слова, Лепида схватила за ногу Эвода.

Отпущенник бросился на женщин.

Но трибун, явившийся с центурионами, оттолкнул ею, сказав:

– Не ты, а я и мои солдаты должны свершить правосудие кесаря. Оставь нас исполнить нашу обязанность.

Между тем Мессалина, обезображенная страданием, с ужасом смотрела на поданный ей матерью кинжал. Нужно было умереть. Умереть – увы! – в то время, когда так хорошо жить!

Трепещущей рукой она приставляла лезвие то к горлу, то к груди.

Но у нее не хватало силы.

Трибун почувствовал жалость к этой мучающейся женщине и мечом поразил несчастную Мессалину, которая тотчас испустила дух.

Это было в 801 году от построения Рима, в 48 году от Рождества Христова.

В тот же день погибло сто друзей Мессалины.

Погибли Каий Силлий, ее второй муж, римские всадники, друзья Силлия, один сенатор, Сульпиций Руф, префект ночной стражи – Деций Калпурний. Это была настоящая бойня. Не забыли даже Мнестера, которому не простили его прошлого.

Мессалина сошла в ад в многочисленном обществе…

Клавдий сидел за столом, когда начальник стражи, Гета, явился донести, что правосудие совершилось.

– Имею честь уведомить ваше величество, – начал он, – что ее величество императрица…

– Ах да! – прервал его Клавдий, – где же она? Почему она не идет обедать?

– Но, – возразил изумленный Гета, – потому что она умерла.

– Умерла!

Император с минуту размышлял, потом без всякого сожаления сказал:

– А, она умерла!.. Налей-ка мне вина!..

Хотя Клавдий имел тысячу причин, чтобы не вступать в новый брак после смерти Месса липы, однако он женился в четвертый раз на племяннице своей Агриппине, тоже вдове после Домиция Энбарба, имевшей сына Нерона.

Агриппина во всех отношениях стоила Мессалины…

Клавдий узнал это на своей шкуре.

Полоумному кесарю пришла мысль заставить трепетать новую августейшую супругу.

Однажды, во время оргии, он произнес «что такая уж его судьба, чтобы переносить распутство своих жен и казнить их.» Агриппина вовсе не желала быть казненной. И к тому же ей самой хотелось поцарствовать именем Нерона, который был еще ребенком и которого Клавдий назначил наследником престола вместо Британика.

Императрица отравила императора.

А так как яд, приготовленный Локустой, действовал медленно, то страшась, чтобы Клавдий вследствие своей крепкой натуры не спасся от смерти, Агриппина послала за своим доктором Ксенофоном, который под видом обыкновенно принимаемого Клавдием рвотного ввел в его горло перо, намоченное в самом топком яде…

Последними его словами, которые мы считаем себя не вправе привести, были: «Voe me! Voe me! puto, concacavi me!»

Так, до самой смерти Клавдий и Мессалина оказались достойными друг друга.