Текст книги "Сиятельные любовницы"

Автор книги: Анри де Кок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Но едва она стала ему принадлежать, как почувствовала сожаление. Разве в этом заключалось счастье, которое так восхвалял ей Гваданьи, обещая, что она будет вкушать сладости. Гваданьи солгал ей! Увлекая ее, он советовался только со своим эгоизмом!..

Глухое отвращение заменило у Габриэли симпатию, которую вначале внушал ей Гваданьи. Между тем он обожал ее и окружал нежным вниманием. Напрасный труд! Чем больше он оказывал ей нежности и привязанности, тем грубее она обращалась с ним.

Из-за одного слова, одного жеста она поворачивалась к нему спиной и запиралась на замок в своей комнате, крича ему: «Подите вон! Я вас ненавижу!»

В такие минуты на помощь Гваданьи приходила Анита. Естественно, что Габриэли привезла в Лукку свою младшую сестру. Одна только. Анита одевала ее в театре. Анита выбирала материи для ее костюмов, покупала духи для ее туалетов, Анита же занималась хозяйством и так далее.

И та же Анита мирила Гваданьи и Катарину, когда они ссорились.

Может показаться странным, что Анита исполняла подобную обязанность, но перенеситесь в ту эпоху, уясните себе театральные нравы Италии и вы увидите, что все это было очень обыкновенно. Габриэли сделала свою младшую сестру своей доверенной, наперсницей, и ей казалось совершенно естественно посвящать ее в тайны алькова.

Ей первой сказала она в тот день, когда решилась уступить желаниям Гваданьи:

– Гаэтано любит меня… Думаю, что и я люблю его. Сегодня вечером он будет ужинать с нами…

С нами? Да, Анита присутствовала на этом ужине, на котором прекрасный жених ради возможного успеха должен был употребить все средства обольщения.

И после того, как она была свидетельницей любовного сговора, она же была облечена миссией помешать или, по крайней, мере, замедлить похороны любви.

Она отдалась этой миссии с необыкновенным рвением. Когда Гваданьи, весь бледный, прибегал к ней и говорил: «Нита! Катарина бранит меня! Она меня гонит! Нита! У меня только одна надежда на тебя!» – она, печально глядя на бедного любовника, вздыхая, нежно отвечала ему: «Хорошо. Не отчаивайтесь. Я поговорю с Катариной. Приходите позже.»

И когда Гваданьи возвращался, он находил свою любовницу если не более любящей, то более ласковой. Какие аргументы находила Анита, чтобы совершать это превращение, чтобы убедить Габриэли, что с ее стороны жестоко гнать искренне любящего человека, мы не знаем, но, судя по характеру певицы, полагаем, что, как будто повинуясь любви, она уступала дружбе, и Гваданьи нечего было особо радоваться этим скоропроходящим триумфам.

Но все проходит, даже власть любимого существа, даже терпение верного любовника.

По возвращении с репетиции между Габриэли и Гаэтано произошел спор по самому ничтожному поводу – по поводу отмены зеленого платья, которое Габриэли предполагала надеть на следующее представление и которое, по словам Гваданьи, вовсе не шло ей.

Ничтожный по своему источнику, этот спор превратился в ссору. Против своего обыкновения, Гаэтано не уступал, основываясь на том, что он защищал свое убеждение в интересах любовницы.

– В моем ли интересе или нет – мне все равно! – резко вскричала Габриэли. – Я надену это платье, потому что оно мне нравится.

– Вы не наденете его!

– Кто помешает мне в этом?

– Я.

– Вы? Каким образом?

– Разорвав его.

– Разорвав?.. Ха! Ха! Вы собираетесь разрывать мое платье?.. Вы?..

– Да. Скорее уж разорву, чем позволю вам быть дурной!..

– Дурной?.. Э! Если вы находите меня, милостивый государь, дурной, то к чему вид, будто вы меня обожаете, меня, которая вас не любит, которая никогда не любила вас, которой скучно с вами, которой вы надоедаете вашими несносными нежностями!

– Катарина!

– Молчите! Это продолжается уже пятнадцать месяцев. Пятнадцать месяцев вы делаете меня несчастной…

– Ах!..

– Да, несчастной!.. Объявляю вам, если вы не перестанете меня мучить, если вы не прекратите ваших посещений… В Италии есть законы, я обращусь к ним, чтобы освободиться от вас.

Гваданьи побледнел. Ему угрожали полицией, как вору. Его гордость, гордость артиста, возмутилась.

– Вы не будете иметь нужды в сбирах, чтобы избавиться от меня, – сказал он. – Прощайте! Даю вам слово, что сегодня в последний раз я переступил порог вашего дома.

– Тем лучше. Прощайте!..

Гваданьи удалился. И хоть он страдал, но свято сохранил свое обещание: он не возвращался к Габриэли.

А опечалил ли ее этот разрыв?

Нет. Она развеселилась.

Но ее младшая сестра Анита горько плакала. О чем плакала она? Кто это знает!

Вторым любовником Габриэли был Метастазий, создатель современного итальянского романса. Сын простого солдата, этот поэт, истинное имя которого было Трапасси, начал еще ребенком, вскормленным чтением Тассо, сочинять стихи и импровизировать. Знаменитый юрисконсульт Гравита, услыхав о нем, занялся его образованием и по смерти отказал ему все свое состояние.

Богатство и талант!.. Метастазий мог совершенно расправить свои крылья!.. И эти крылья перенесли его в 1729 году ко двору Карла VI, императора Австрийского, который сделал его придворным поэтом с жалованьем в четыре тысячи флоринов.

С этого времени Метастазий только изредка покидал Вену, чтобы подышать родным воздухом. В одно из редких посещений отечества в 1750 году Метастазий познакомился с Габриэли в Неаполе, где она пела в опере, для которой он написал слова. Метастазий был немолод, ему было пятьдесят два года, но у него были такие великолепные манеры, он обладал истинным изяществом.

К тому же у поэтов вообще особенная манера любить, существенно отличная от любви простых смертных. Это понятно, когда витают в облаках, можно ли опуститься до грубых желаний нашей несчастной земли? Поэты любят прежде всего головой, с этой методой они живут до ста лет.

И Габриэли охотно согласилась с этой методой.

Метастазий предложил ей поехать с ним в Вену, где он гарантировал великолепный ангажемент в придворном театре, она согласилась. В 1751 году она переехала с Анитой в столицу Австрии и через несколько недель, по обещанию поэта, она дебютировала и была приглашена в императорский театр, где ее успех равнялся успехам в Риме, Лукке и Неаполе, и она двенадцать лет оставалась примадонной в Вене.

Вполне понятно, что в этот долгий промежуток времени целая толпа конкурентов поочередно оспаривала у нее роль Метастазия. Ибо, как ни был любезен поэт, она оставила его. Она покинула его как любовника, но сохранила как друга. И Метастазий не очень страдал от повой роли.

Не станем перечислять здесь всех обожателей, которых Габриэли отметила во время своего пребывания в Вене, Этому надо было бы посвятить несколько страниц. Достаточно сказать, что за двенадцать лет она разорила двадцать знатных вельмож, без различия лет и национальностей.

Никого нет опаснее женщин, для которых не существует любви. У этих женщин любовь становится профессией, в которой они упражняются с тем большей легкостью, что ни на минуту не забываются…

Габриэли мало заботилась о том, что внушала нежные желания. Самый страстный гонор сердца был для нее пустой тарабарщиной, но она любила роскошь, и тот, кто был богат и великодушен, имел право на ее благосклонность. И часто она не дожидалась, пока один истратит для нее все состояние – единственное доказательство страсти, к которому она была чувствительна, чтобы опустошить кассу другого.

Это часто ставило ее в неприятное положение.

Так, в 1760 году, когда за ней ухаживали одновременно поверенный при французском посольстве в Вене, граф Мондрагонэ, и маркиз д'Алмейда, португальский дипломатический агент, певица… нет, куртизанка нашла остроумным, – вероятно, из боязни подвергнуть слишком долгому испытанию терпение одного за счет благосклонности к другому, – сделать их обоих счастливыми…

Но граф Мондрагонэ, заплативший за преимущество стать любовником Габриэли, по крайней мере, получил фору в несколько месяцев, пока у него не стали оспаривать это преимущество. Одно словечко, сказанное в его присутствии кем-то из друзей, заронило подозрение в верности Катарины, и чтобы все выяснить, он применил средство, старое как мир, но всегда имеющее успех.

Однажды вечером, на Пратере, увидев шатающегося около коляски Габриэли человека, на которого ему указали как на соперника, Мондрагонэ почувствовал внезапную мигрень и просил позволения удалиться. Позволение это немедленно было дано ему. Но вместо того, чтобы возвратиться в свой отель, граф отправился к Габриэли, где, благодаря своему знанию местности, он прошел никем не замеченный до самой спальни своей любовницы.

Едва он спрятался в шкаф с платьем, как вошла Габриэли в сопровождении маркиза д’Алмейды.

Что видел и слышал бедный влюбленный из своего тайника? Ничего для себя приятного, конечно. Но он был дворянин и француз… две причины, чтобы не показаться смешным… А что могло быть смешнее, чем он в подобных обстоятельствах? Граф мужественно ожидал, пока португалец кончит свой разговор с итальянкой и уйдет, чтобы появиться самому на сцене.

Первой реакцией Габриэли на появление графа был ужас.

Он был бледнее смерти.

Но внезапно страх певицы перешел в веселость.

Спеша выйти из шкафа после ухода соперника, граф не заметил, что вытащил за собой на пуговице женскую юбку, под которой он скрывался не один час.

Вид этой-то юбки, составлявшей самую смешную принадлежность молодого сеньора, и заставил смеяться Габриэли, смеяться до слез! Она опрокинулась от смеха на диван.

Граф оторвал юбку вместо с пуговицей и, послушный только гневу, раздраженный изменой и этим хохотом, воскликнул:

– А! Вы насмехаетесь надо мной?!

И со шпагой в руке он бросился на изменницу.

Счастье для нее, что в этот вечер на ней было надето платье с высоким лифом из плотной материи! Иначе она была бы убита.

Удар, нанесенный ей графом, пробил корсаж и счастливо прошел подмышкой.

Габриэли перестала смеяться.

– На помощь! Спасите! – закричала она срывающимся голосом.

Но граф уже был на коленях перед своей любовницей и с глазами, полными слез, умолял ее простить его.

Конечно, и она сама заслуживала каких-то упреков, поэтому Габриэли простила графа, но с условием, чтобы на память об этой драматической сцене он отдал ей свою шпагу.

И она сохранила ее, приказав сделать на клинке следующую надпись:

«Шпага графа де Мондрагонэ, осмелившегося ударить ею Габриэли, 18 сентября 1760 года.»

Из Вены, которую она оставила около конца 1762 года, но не потому, что она имела меньший успех как актриса, а, быть может, потому, что у нее стало меньше поклонников, Габриэли отправилась в Палермо, столицу обеих Сицилий, где с первого же раза стала любовницей вице-короля.

У нее был свой отель на улице Кассаро, прекраснейшей из улиц города, шесть карет, двадцать лакеев, две тысячи унций золота (около 25000 франков) в месяц – и за все это платил вице-король, герцог Аркоский.

Но его светлость ошибался, думая иметь ее за свои экю.

Однажды, когда он давал большой обед, на который пригласил свою любовницу, она не явилась; вице-король послал своего первого камердинера потребовать объяснения этого отсутствия.

Габриэли читала лежа.

– Вы скажете нашему господину, – ответила она лакею, – что я не иду к нему сегодня обедать по двум причинам: во-первых, я не голодна, потому что поздно завтракала, во-вторых, как бы ни был остроумен его разговор и разговор его друзей, он не может сравниться с той книгой, которую я читаю сию минуту.

Эта книга была «Хромой бос», переведенная на итальянский язык.

Его светлость, уязвленный ответом Габриэли, снова послал лакея со следующим письмом:

«Так как вам не угодно, то мы обойдемся и без вашего общества, но мы рассчитываем, что вам будет угодно побеспокоиться сегодня вечером как певице.»

Это послание, возможно, заставило Габриэли поморщиться: что верно, то верно, она должна была вечером петь в придворном театре. Отказаться было нельзя.

И она повиновалась. Но с особенностями. Ей прикапывали превзойти самое себя. Она же пела небрежно, слабо, невыразительно, бесстрастно, одним словом, хуже обыкновенного.

Все больше и больше раздражаясь, герцог в один из антрактов вошел в ложу певицы.

– Вы, кажется, смеетесь надо мной! – сказал он.

Она отвечала улыбкой, которая говорила: «Вам только кажется? Но, мой милый, ведь ясно, что я над вами издеваюсь!»

– Берегитесь! – воскликнул герцог. – Я господин в Палермо. Я заставлю вас хорошо петь, хотите вы или нет!

На этот раз Габриэли разразилась искренним смехом.

– А, вот как? – отвечала она. – Видите ли, просто мне правилось петь дурно, а теперь мне угодно не петь вовсе!

Вице-король вспыхнул от гнева.

– Вы отказываетесь петь?

– Да.

– Я вас отправлю в тюрьму.

– Отправляйте! Быть может, там мне будет веселее, чем с вами!..

Отступать было некуда. Вице-король, хотя и влюбленный, не может позволить, чтобы его так безнаказанно презирали. Герцог отдал приказание. Через час Габриэли находилась в государственной тюрьме.

С ней там обращались, однако, со всем уважением, которого достойна любовница, всеми любимая, хотя и делающая все, чтобы ее не любили. Вместо холодной и мрачной каморки ей дали целое отделение начальника тюрьмы. Аните дозволено было видаться с ней. Наконец, ее друзьям и подругам позволили делать такие долгие и частые визиты, как они того пожелают. Это была уже не тюрьма, а увеселительный дом.

У несчастной пленницы за столом каждый день бывало до двадцати персон: вечером танцевали и пели с ней вместе. Она никогда не пела так хорошо, как в то время, когда сидела под замком.

И что за упрямство! Каждое утро в течение целой недели от имени герцога являлся нарочный и почтительно предлагал ей один и тот же вопрос:

– Согласны ли вы сегодня вечером, сеньора, петь при дворе?

– Нет! – отвечала она. – Нет, нет и нет!

Вице-король уступил. Лучше он ничего не мог сделать. Габриэли была способна провести в тюрьме всю жизнь.

Когда ей объявили, что она свободна, «Хорошо!» – ответила она без всякой благодарности. А начальнику тюрьмы, который предложил ей свою руку, чтобы проводить до канцелярии, она сказала:

– Прошу прощения, но прежде чем покинуть вас, я должна извиниться за те неудобства, которые вам доставила, лишив вас вашего служебного помещения. – Она подала ему кошелек с тысячью унций. – Пока я здесь веселилась, тут были люди, которые страдали, не правда ли? И которым, без сомнения, еще долго придется страдать. Итак, в память о моем пребывании здесь, рядом с ними, разделите это золото среди них. И скажите им, что я принимаю искреннее участие в их несчастиях и желаю им скорого освобождения!..

Коляска, ожидавшая Габриэли у дверей тюрьмы, принадлежала герцогу Аркоскому, ко дворцу которого кучер направил лошадей.

– Неблагодарная женщина! Упрямица! – ворчал герцог, когда она волгла.

– А! – воскликнула она, без сомнения пародируя ответ сиракузцев тирану Дионисию, которому они не хотели покориться, – пусть отведут меня в тюрьму.

Вице-король воздержался от этого, и разговора на эту тему больше не было.

Но Габриэли ничего не забыла. Однажды утром, через неделю, под предлогом путешествия в носилках ко гробу св. Розалии в Монте-Реллеграпо, она уехала из Палермо вместе с Анитой, увозя с собой только золото и драгоценности, и направилась в Парму.

Но к цели своего путешествия она приехала чуть было не с пустыми руками: на них напали разбойники, и беглянка уже приготовилась отдать все, что у нее было. Но один из бандитов узнал ее.

– Вы не Габриэли? – спросил он.

– Да.

– Та самая, которую вице-король посадил в тюрьму и которая вышла и оставила большую сумму для раздачи арестантам?

– Да.

Жантильом больших дорог обернулся к своим товарищам.

– Это Габриэли, – сказал он им. – Великая певица! Добрая девушка! Отпустим ее, бедняжку?

– Отпустим! Отпустим! – отвечали разбойники. – Счастье и долгая жизнь доброй Габриэли!..

– Смотри! – улыбаясь, сказала куртизанка своей сестре, когда их носилки отправились дальше. – Там у меня появилась шальная мысль раздать арестантам тысячу унций, а здесь это спасло мне пятьдесят тысяч…

По мирному договору с Австрией герцогство Парма принадлежало Филиппу, инфанту испанскому.

Филипп был мужчина лет пятидесяти, маленький, дурной, горбатенький, но это, однако, не мешало ему быть самым горячим поклонником хорошеньких женщин;

Инфант после вице-короля?.. Понижение? Ничуть. И Габриэли приняла домогания Филиппа.

В ту пору она была во всем блеске красоты, в расцвета таланта. Инфант осыпал ее золотом в благодарность за то, что она согласилась принадлежать ему. Но и этот Крез, обладавший неисчислимым богатством и обожавший Габриэли, через некоторое время был обманут ею. При недостатке настоящих любовных стремлений, она любила их частую смену.

Кто знает, может быть, чередуя каприз за капризом, фантазию за фантазией, она надеялась найти какого-нибудь достойного смертного, чтобы он чудом посвятил ее в те радости, которые оставались для нее тайной?

Филипп не замедлил обнаружить, что она изменяет ему часто и много. Филипп был ревнив. Дурной, горбатый и – ревнивый! Живая антитеза. Филипп выругался.

Габриэли лишь смеялась.

Однажды в припадке гнева он ее оскорбил. Безусловно, она того заслуживала по сути, но он оскорбил ее как женщину, а этого делать не стоило.

– Вы надоели мне с вашими глупостями! – закричала она. – Взгляните на себя! На кого вы похожи?.. С такой фигурой, как ваша, нельзя требовать того, что можно Антиною!

Инфант побледнел.

– Издеваетесь надо мной?

– А что? Вам можно, мне нет?

– Да вы… вы просто распутница! Слышите?

– А вы проклятый горбун!

– Опять?.. Я вас запру в цитадель…

– В тюрьму? Вы хотите посадить меня в тюрьму, как и вице-король в Палермо? Попробуйте! В тот день, когда я выйду из цитадели, – а рано или поздно я из нее выйду! – я изжарю вас живого в вашем дворце.

В 1764 году Габриэли провела восемь дней в тюрьме в Парме, ровно столько же, как и в Палермо.

Инфант Филипп, подобно герцогу Аркоскому, был не в силах лишить свободы перелетную птичку на более долгов время.

Это случилось через два дня после ее переезда в свой особняк, построенный вне города, напротив дворца Джиардино, – восхитительного летнего жилища инфанта. Габриэли была одна со своей дорогой Анитой, когда ей доложили о лорде Эстоне и сеньоре Даниэло Четтини.

Лорд Эстон был очень близкий друг кантатрисы – певицы, – слишком даже близкий, по убеждению Филиппа, но имя сеньора Даниэло Четтини Габриэли услышала только в первый раз.

– Какой-нибудь мальчуган, которого лорд Эстон хочет мне представить! – сказала она Аните.

Та встала.

– Я оставлю тебя.

– Нет, – возразила старшая сестра, – я просила лорда Эстона помочь мне уехать из Пармы так, чтобы инфант я не подозревал об этом, потому что он мне тут сказал: «Я вам не герцог Аркоский, которого оставляют в любое время.» Не уходи, быть может, представление этого сеньора один только предлог.

Лакей получил приказание пригласить лорда Эстона и сеньора Даниэло Четтини.

Габриэли бросила быстрый взгляд в зеркало. Анита машинально повторила это движение. Она не была кокеткой, но зачем же все-таки казаться дурной, когда красива?

А Анита была действительно прекрасна. Она была прелестна. Ее красота была совершенно иная, чем красота сестры, хотя в их чертах было много общего. По крайней мере, внешне. Катарина была вся огонь, вся пламень, что и обольщало в ней, Апита же с виду была холодна и спокойна.

Только один наблюдатель не ошибся. С первого же взгляда он разгадал, в жилах какой из этих женщин течет лава. И если доселе никто не обращал внимания на Аниту, то лишь потому, что каждый обращал слишком много внимания на ее сестру. Искусственный свет мешал видеть звездочку.

– Позвольте, мадам, представить вам сеньора Даниэло Четтини, сына одного из лучших моих друзей, – проговорил лорд Эстон.

Катарина и Анита стояли еще у зеркала, поправляя прически.

Повернувшись одновременно, обе вскрикнули от изумления.

Этот Даниэло Четтини, отражавшийся в зеркале, был живой копией Гаэтано Гваданьи – молодого и прекрасного, каким он был пятнадцать лет тому назад. Та же фигура, тот же рост, та же осанка!

– Что с вами? – с удивлением спросил лорд Эстон.

Анита не отвечала; пораженная, она держалась за спинку кресла. А Катарина была довольно спокойна: ее мало поразило появление двойника Гаэтано Гваданьи.

– Извините нас, господа, – сказала она, кланяясь Эстону и его товарищу, – но сходство необыкновенно.

– Сходство?

– Да! – И Габриэли движением головы показала на Четтини. – Сеньор напомнил мне и моей сестре одного человека, которого некогда мы очень хорошо знали.

– Если тот господин имел счастье быть вашим другом, я поздравляю себя с этим сходством, – ответил, поклонившись, Даниэло Четтини.

– И тот же голос! Тот же голос! – воскликнула певица. – Не правда ли, Нита?

Но Анита, жертва смущения, с которым она тщетно пыталась справиться, продолжала сохранять молчание.

– Что с тобой? – воскликнула Катарина, подбегая к своей сестре.

– На самом деле, – заметил лорд Эстон. – Она совсем бледна.

– Да, – пробормотала Анита. – Я… позвольте мне удалиться.

– Что с тобой? – вполголоса повторила Габриэли. – Неужели это сходство?..

– Нет… внезапная дурнота. Это пройдет… не беспокойся… Я вернусь, – Анита исчезла.

– Милая сестра! – сказала Катарина, садясь рядом со своими гостями. – Она так привязана ко мне, что все, что меня интересует хоть немного, ее очень живо трогает.

– Но, – возразил Даниэло Четтини, устремляя беспокойный взгляд на молодую женщину, – вы не удостоили меня ответить на вопрос. Воспоминание, которое я пробудил в вас, приятно или тягостно? Скажите, заклинаю вас! Потому что в последнем случае мне останется только одно: не беспокоить вас моим присутствием!..

– Вовсе нет! Вовсе нет! – смеясь, ответила Габриэли. – Ваше присутствие, сеньор, ни в коем случае не тягостно для меня… Боже мой! Если угодно, я могу рассказать вам, кто тот господин, на которого вы походите до такой степени, что, увидев вас, я и моя сестра не смогли сдержать своего полного изумления.

– Я весь внимание, – произнес лорд Эстон.

Даниэло Четтини пристально смотрел на Габриэли.

– Итак, – продолжала Катарина, – этот господин был моим первым любовником. Это неаполитанский тенор, Гаэтано Гваданьи.

– Который и теперь еще поет в Риме или во Флоренции, – сказал лорд Эстон. – Кто же не знает Гаэтано Гваданьи! Великолепный голос, теперь уже постаревший. Честное слово, вы удивительным образом походите на Гаэтано Гваданьи!..

– С той только разницей, что у меня нет его прекрасного голоса, – возразил Четтини.

– Да, но зато вы моложе его лет на пятнадцать. И если наша Катарипа испытывает хотя бы самое малое желание развеяться и совершить небольшую прогулку в прошлое, то мне не остается ничего лучшего, как оставить вас вдвоем, мой друг!

– Как? Что вы хотите этим сказать, милорд? – притворно изумилась Габриэли. – Что общего между сеньором и моим прошлым?

– Все очень просто! – возразил лорд Эстон. – Сеньор похож на Гваданьи, которого вы любили пятнадцать лет назад. Вот и полюбите его теперь, сеньора, как будто вы любите того самого Гваданьи. И все будут довольны. Даже сам Гваданьи, если узнает об этом и поймет, что вам очень дороги воспоминания о нем…

– Вы сумасшедший, милорд? Только сумасшедший мог серьезно рассказать такую детскую сказку. Что подумает обо мне сеньор, слушая вас?

– Он подумает, что в память об одном счастливце от вас зависит сделать счастливым другого! – сказал Четтини.

– А! И вы тоже? Да это сговор!

С полчаса разговор продолжался в том же духе, Габриэли в шутку принимала намерение сеньора полностью заменить ей Гваданьи. Но, в сущности, Даниэло Четтини даже нравился куртизанке: мысль вернуться хоть на два-три дня к своей юности ее пленяла.

Отведя в сторону лорда Эстона, когда он намеревался уйти с сеньором, Габриэли поинтересовалась, кто он таков.

Даниэло Четтини был сын нотариуса из Пармы. Он учился во Флоренции, состояние его было посредственно, но…

– Меня нисколько не волнует, есть или нет у него состояние! – прервала Катарина лорда Эстона.

– Я согласен, – ответил английский джентльмен. – Когда пробуждается сердце – интерес спит.

Даниэло Четтини было дозволено вернуться к Габриэли так скоро, как он того пожелает. И как задаток будущего, сказав ему: «До вечера!» – куртизанка дозволила покрыть ее руки поцелуями.

Оставшись в зале одна, она погрузилась в мечты. Легкий шум вывел ее из задумчивости. То был шум шагов Аниты.

– А, дорогая Анита! – вскричала Габриэли, направляясь к своей сестре. – Ты еще ничего не знаешь… Мне кажется, что я влюбилась в первый раз в моей жизни.

– В кого же?

– В Даниэло Четтини. Да! Я не могу объяснить, что я чувствую к нему, ведь я никогда не любила, но теперь, что довольно странно – из-за сходства с Гаэтано, я полюбила этого юношу. Во всяком случае, я люблю его и уверена, что буду любить долго.

– И ты уверена, что долго будешь любить его?..

Анита произнесла эти слова с таким выражением, которое сокрушило Катарину, – в них слышалась полная безнадежность.

Старшая сестра смотрела на младшую. Не только сам голос Аниты, по и лицо ее, орошенное слезами, выражало глубокое страдание.

– Боже мой! – воскликнула Габриэли. – Ты все еще страдаешь, Анита? Где таится твоя боль?

– Здесь! – показала Анита на сердце.

– Нужно послать за доктором.

– Он не поможет мне.

– Кто же поможет?

– Не встречайся больше, прошу тебя, не встречайся с Даниэло Четтини!

– Почему?

– Потому… я должна признаться… потому, что этот Гаэтано Гваданьи, которого ты никогда не любила – ты сейчас сама сказала мне это – был любим мной… Да! Я любила его всей душой… И я была бы очень несчастна – о да! – очень несчастна, ты же понимаешь, если бы, зная, как ты играла с тем, за кого я готова отдать всю свою кровь, – я увидела, что ты играешь с его живой копией! Пойми, если бы ты хоть немного любила Даниэло Четтини, у меня не хватило бы духу смотреть теперь на ваши ласки, но я…

– Молчи!.. Довольно!.. Молчи!

Габриэли прижала к груди Аниту, которая упала перед ней на колени и поцелуями стирала слезы с ее лица.

Наступило молчание.

Потом тихо, как бы говоря сама с собой, Катарина начала:

– Бедняжка! Бедняжка!.. Она любила Гаэтано!.. И поскольку она любила меня, она делала все, чтобы я… – И вдруг обратилась прямо к сестре. – Но почему же ты не сказала мне тогда? Ведь я не любила его, я бы…

Она замолкла не только потому, что воспротивилась Анита, но и потому, что сама устыдилась того, о чем хотела сказать.

– Правда, – прошептала она. – Ты не захотела бы моих объедков… Но сегодня ты имела право сказать… О, нет! Я не возьму Даниэло Четтини в любовники!.. И вот о чем я думаю! Почему мне показалось, что я люблю этого молодого человека? Разве я знаю, что такое любовь?.. Нет, хватит с меня, Даниэло Четтини не будет моим любовником. По так как он нравится тебе, напоминая другого, надо, чтобы он стал не твоим любовником… ты не должна иметь любовников, Анита… а чтобы он стал твоим мужем.

Анита тихо склонила голову.

– Почему нет? – продолжала Катарина.

– Во-первых, потому что я старше его.

– Старше его? Который год этому мальчику? Двадцать шесть?

– А мне тридцать два.

– Что за беда, если на вид тебе двадцать пять. К тому же он желал меня, а я старше тебя…

– Предположим, что я ему понравлюсь, но его семейство тут же воспротивится…

– А на каком основании семейство воспротивится его женитьбе на такой прелестной и честной девушке, как ты? Был бы это потомок князя или какого-нибудь знатного вельможи, а то ведь сын нотариуса. Какое бы он имел право презирать сестру Габриэли?

– Но если его семейство не из благородных, оно, может быть, богато.

– Выходя замуж, ты также будешь богата… Будь спокойна, у меня достаточно денег, чтобы дать тебе большое приданое. – И она тотчас же прибавила. – А если у меня нет, инфант подарит.

Анита продолжала сомневаться.

– Наконец, – возразила она, – человеку нельзя внушить любовь подобно тому, как внушают ненависть!.. Даниэло Четтини влюблен в тебя.

– Полно, ты шутишь! Он влюблен в мою репутацию, влюблен из гордости, из моды. Ему хочется иметь право говорить повсюду: «Я был любовником Габриэли». Ты меня не убедишь, будто за полчаса я так пленила сеньора Четтини, что теперь он видит одну только женщину в мире – меня. Сверх того, будь спокойна, если я действительно нравлюсь Даниэло Четтини, то берусь его от этого вылечить.

– А что ты сделаешь?

– Это уж мое дело. Он должен прийти сегодня вечером, и я буду или очень несговорчива, или все устрою по твоему желанию.

– А он должен прийти сегодня вечером? И ты примешь его наедине?

– Конечно. Тебя это беспокоит? Или ты мне не доверяешь?

– О!

Апита поцеловала Катарину.

– Слушай, – сказала старшая сестра, – чтобы совсем успокоиться, хочешь стать невидимым свидетелем этого свидания?

– Нет, нет!

– А я говорю: да! Я хочу играть с тобой начистоту, так как ты боишься обмана. – И не позволив сестре ответить, она в свою очередь нежно обняла ее.

– И притом, – закончила Габриэли, – чем раньше ты увидишь его, тем скорее будешь счастлива. Ты и так уж довольно долго ждешь счастья, чтоб тебе продавать его.

Вечером, получив любезное приглашение, сеньор Четтини, сгорая от нетерпения, явился к Габриэли. Лакей просил его подождать.

– Госпожа еще не принимает.

Минута длилась час. Сидя в передней, Даниэло Четтини мог на свободе придумывать фразы, если имел в том надобность.

Наконец, лакей возвратился, сеньор был впущен в будуар богини.

Но что сделалось с этой богиней, о боже?.. Лежа на диване с ногами, обутыми в теплые туфли, с головой, покрытой ночным чепчиком, она едва повернулась, когда лакеи доложил о сеньоре Даниэло Четтини.

Даниэло Четтини был изумлен, он ждал совсем не этого.

– Вы больны? – скромно сказал он.

– Да, – прошептала Габриэли.

– Но недавно были совершенно здоровы!

– Так только казалось… чисто внешне… К тому же мне не хотелось бы перед лордом Эстоном… Согласитесь, есть люди, с которыми надо быть сдержанным… Лорд Эстон страшно богат и великодушен.

Даниэло Четтини сразу прикусил язык.

– И если б, – продолжала кантатриса, – я не обещала принять вас сегодня вечером…

– Я тем более обязан вам за вашу доброту. Но что с вами? Быть может, внезапная мигрень?

– Нет, я страдаю желудком… Желчь беспокоит также… Скажите, какой у вас стул?

– Какой… Что у меня?!

– Я вас спрашиваю об этом потому, что при случае охотно предложу вам превосходное лекарство, которое я получила от знаменитого французского доктора. Посмотрите рецепт, он на камине. Это смесь из ипекакуаны, треть грана, гран Меркурия, два грана алоэ, четыре ревеню и пять цитварного семени. Это принимается в печеном яблоке. Очень успокаивает.

– А!.. Это!.. И вы принимали сегодня?