Текст книги "Инвалидность в Средние века(СИ)"

Автор книги: Аноним Mirrinminttu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Mirrinminttu
Инвалидность в Средние века

Доктор Ирина Мецлер – прекрасный рассказчик. Она умеет строить идеальные презентации, умеет сделать их интересными и информативными, не перегружая деталями. Человек она чрезвычайно эрудированный, хорошо разбирающийся во всех аспектах средневековой жизни, и, надо сказать, избранная ею тема, Disability in Medieval Europe c. 1100 – 1400, требует именно особой эрудиции. Работа охватывает историографию инвалидности, современные и средневековые теории об ограниченно дееспособном/ущербном теле, о том, как эту ущербность рассматривали средневековая медицина и философия, она анализирует чудеса и исцеления.

То есть, Мецлер сводит историю, экономику, теологию, медицину и социологию в одну точку, в которой находится потерпевшее ущерб человеческое тело. Ну, у подобной супер-эрудиции есть обратная сторона – очень, очень своеобразная манера изложения материала в письменном виде. Поскольку тема инвалидности в средневековом обществе была темой докторской диссертации Ирины Мецлер, свой отпечаток наложили и требования к структуре и манере изложения материала. В общем, увлекательным чтивом эту книгу назвать невозможно, хотя сам предмет более чем увлекательный. Я попытаюсь познакомить вас с работой доктора Мецлер, не заблудившись в совсем уж дремучих зарослях. Поехали! Но дорога, предупреждаю, будет ухабистой.

Инвалидность довольно долго не исследовалась историками в принципе, являясь чем-то, что присутствует в жизни общества всегда, и, соответственно, не заслуживает отдельного внимания. Что, в свою очередь, приводит к рождению определённых стереотипов представлений. "A key defect of most accounts of handicap is their blind disregard for the accretions of history. Insofar as such elements do enter into accounts of handicap, they generally consist of ragbag of examples from Leviticus via Richard III to Frankenstein, all serving to indicate the supposed perennial, "natural" character of discrimination against the handicapped".

Историю инвалидности начали изучать систематизированно где-то в 80-х, и выводы проделанных исследований во многом зависят от того, как видит прогресс или регресс сам историк. Прогрессионисты ищут и находят доказательства, что судьбы инвалидов от века к веку становится лучше, они легче интегрируются в общество, для них появляется больше и больше облегчающих жизнь вспомогательных приспособлений. Пессимисты ищут и находят доказательства, что человечество всегда относилось к инвалидам скверно, и в этом плане ничего не улучшается, если не становится даже хуже.

Первые попытки составить историографию инвалидности были предприняты в 20-х и 30-х годах XX века. Интерес к тому, как жила и адаптировалась экономически и социально эта группа населения сквозь века, проснулся по вполне очевидной причине, а именно – из-за великого множества искалеченных ветеранов Первой мировой войны. Именно поэтому интерес был сосредоточен в основном на повреждениях конечностей. Появилось множество статей, и, в 30-х, одна очень важная работа, "Цивилизация и калеки" Фредерика Ватсона ("Civilisation and the Cripple", by Frederick Watson). К сожалению, в этой книге, отдающей должное медицине, Средневековью уделены ровно полтора параграфа, которые можно сократить до идеи "выживают сильнейшие, а слабые умирают быстро, и туда им дорога". Ватсон видел инвалидов проблемой, социальной проблемой, решить которую могли медицина и система закрытых заведений для тех, "починить" кого было невозможно.

В 1932 году была опубликована книга Хаггарда "Хромые, слепые, калечные: жизненно важная роль медицины в истории цивилизации" ("The Lame, the Halt and the Blind: The Vital Role of Medicine in the History of Civilization", by H. W. Haggard). Эта книга – одна из самых значительных для составления представления о проблемах с историческими исследованиями в этом направлении, потому что она была написана "для широкой аудитории" читателей, и проделала титаническую работу по внедрению абсолютного непонимания и ложных стереотипов в умы этой самой широкой публики. Вкратце: Средневековье было могилой для цивилизации, и калеки всегда были проблемой для общества. При этом, Хаггард был прогрессионистом, он создавал контраст между "грязными, насыщенными болезнями Тёмными Веками" и победным шествием медицины с времён Просвещения и до его дней. Доктор Мецлер проследила рождение стереотипа о Тёмных Веках именно к этой работе, причём Хаггард щедро отнёс к этому периоду всё, что было до XVIII века.

Самое интересное, что авторы, обработанные хаггардовскими стереотипами, зачастую имеют тенденцию рассматривать отношение к инвалидам в Средние века негативным в виду того, что те не могли вносить свой вклад в жизнь коммуны наравне со здоровыми. А эта точка зрения, между прочим, берёт исток уже в протестантской рабочей этике, но отнюдь не в Средневековье. Уже в 1984 году, Джордж Хендерсон и Вилли Брайан в "Психосоциальных аспектах инвалидности" ("Psychosocial Aspects of Disability", by George Henderson and Willie V. Bryan) совершенно серьёзно делают вывод, что "mental illness and physical afflictions were generally viewed as the work of evil mana, or spirits. If, after considerable coaxing, the spirits did not leave a possessed body, this was believed to be indisputable evidence that the individual was being punished".

С тех пор изменилось не многое. В 1999 году Дебора Маркс посвящает Средневековью одно предложение, умещая в него вообще все возможные стереотипы. Например, то, что в Средние века инвалиды подвергались юридическим преследованиям, что церковь инициировала эти преследования, и что инвалидность тогда ассоциировалась с колдовством ("Disability: Controversial Debats and Psychosocial Perspectives" by Deborah Marks).

Впрочем, в 1932 году появилась любопытная книга в Германии, где автор собрал всех известных ему деятелей, начиная с XIX века, с физическими дефектами, представив их людьми, во многом превосходящими так называемых "нормальных" ("Zerbrecht die Krücken", by Hans Würtz). Но эта книга отнюдь не имела своей целью показать народу, что физические деформации и/или инвалидность не делают человека "иным". Во вступлении к книге, Вюрц пишет о том, что инвалидность может быть побеждена железной сверх-волей. То есть, и он не видел инвалидов равными "нормальным" людям, собственно. Скорее он прославлял волю тех, кто смог превзойти свои ограничения, и стать лучше.

А что же медицинская литература? А историческая медицинская литература не считала инвалидов больными людьми, и не выделяла их в какую-то особую категорию. Или, иногда, просто выделяла инвалидность в категорию "неисцелимое", и больше этим вопросом не занималась. И когда Михлер, заглянувший в пару текстов (действительно, в два!) неизбежного Гиппократа, и обнаружил там вполне практические руководства по работе с проблемами ортопедического плана, он удивился, умилился, и вделал вывод, что ценность данной работы – в рациональном объяснении источника проблем ("Die Krüppelleiden" by M. Michler)

После 1980-х стали появляться более узкие исследования по истории инвалидности. Начали, как водится, с античности. Люка Джилиани (Luca Giuliani) попытался проанализировать эллинистические статуэтки, изображающие деформированных людей, частично с точки зрения исторической перспективы, и, частично, с точки зрения истории культуры ("Die seligen Krüppel. Zur deutung von Mishgestalten in der hellenistischen Kleinkunst"). Дазен изучал карликов в античном мире, пытаясь понять, были ли они маргинализированы как нечто пугающее, либо как нечто, обладающее особыми силами в религиозном контексте ("Dwarfs in Ancient Egypt and Greece"). Роберт Гарланд изучал социальный символизм и физические условия, в которых находились инвалиды и деформированные люди в Римско-Греческом мире ("The Eye of the Beholder"). Он приходит к выводу, что всё, отличающееся от общепризнанных стандартов, воспринималось тогда, как и сейчас, либо с брезгливостью, ужасом и подозрением, либо с болезненным любопытством и неловкостью.

Бет Кохен анализировала отклонения от классического стандарта в греческих изображениях, классифицируя девиации простым словом "уродство", свалив в одну кучу и тех, кто был деформирован, и стариков, и просто людей с "монструозным поведением" ("Not the Classical Ideal"). Даниэль Огден изучал ортопедические отклонения в описаниях мифологических и легендарных царей античной Греции ("The Crooked Kings of Ancient Greece").

Наиболее адекватна в смысле исторического контекста работа Николаса Влахогианниса, рассматривающего различные примеры инвалидности именно в их родные периоды ("Disabling Bodies"). Работа Эванса рассматривает жизнь глухонемых в античной Греции с точки зрения социальной конструкции инвалидности ("Deaf and dumb in Ancient Greece"). Собственно, только эти две работы и рассматривают античных инвалидов как часть общества. Остальные, вольно или невольно, помещают их на линейку "иных".

Явным исключением в общей массе является работа Йоханнеса Рейнджера об инвалидности в Вавилоне и Месопотамии, в которой, после исследования клинописных текстов, он склоняется к мнению, что инвалидность сама по себе не являлась причиной маргинализации. Скорее, потеря семьи и/или состояния вытесняла этих людей в другие маргинальные группы – нищих, одряхлевших, овдовевших (Kranke, Krüppel, Debile – eine Randgruppe im Alten Orient).

Анри-Жак Стикер написал в 1982 году книгу "Corps infirmes et sociétés", в которой он посвятил вопросу инвалидности в Средние века целую главу. Кстати, по утверждению доктора Мецлер, это был первый текст, в котором вопросу было уделено больше, чем несколько предложений. В этой главе он отталкивается от замечания Филиппа Ариеса, что в Средние века инвалидность была "нормальной ненормальностью" – то есть, не было ни ужаса, ни отвращения, а была обычная констатация факта, изменить который не представлялось возможным. Стикер отказывается принять постулат, согласно которому во Франции до XVII века не существовало определённой точки зрения на инвалидов. Он предполагает, что в Средние века инвалиды как группа просто растворялись в бедноте, и находит отсутствие выделения инвалидов в особую группу "чрезвычайно многозначительным".

Опираясь на исследования Жаном Делюмо о природе страхов с эпоху позднего Средневековья и ренессанса ("Грех и страх, формирование чувства вины в цивилизации Запада"), Стикер утверждает, что инвалиды порождали в средневековом социуме страх, который и привёл к тому, что их как бы не замечали, изолировали от общества. Он заходит довольно далеко, предполагая, что сам по себе инвалид был источником беспокойства в умах окружающей нормы, так как, с одной стороны, его существование порождало ужас, когда, с другой стороны, инвалидность и беспомощность традиционно являлись объектом благотворительности. По его мнению, инвалидам оказывали благотворительность просто потому, что не знали, что ещё с ними делать.

Доктор Мецлер отдаёт должное желанию Стикера понять феномен, но отмечает, что он для своей работы использовал исключительно вторичные источники – то есть, мнение других исследователей, а не документы того времени, которое он исследовал. Далее, он относил проказу к инвалидности, хотя средневековые источники совершенно однозначно указывают, что проказа всегда классифицировалась как болезнь. И, наконец, очень любопытный момент. Мецлер утверждает, что Стикер смешал два понятия, которые смешивать нельзя: impairment, то есть паталогия (физиологический феномен) и disability, то есть инвалидность (культурологическая конструкция), и что говорить об инвалидности в контексте Средних веков – это анахронизм.

Любопытно, что подавляющее большинство исследований по инвалидности в разных аспектах (от искусства до культурной антропологии) было сделано в немецкой академической среде. Тем не менее, ни одно из них не затрагивало Средние века, отмахиваясь от них понятием "Dark Age", Тёмные Века.

Возникает вопрос – почему? Ответ частично в том, что исследователи сами ограничивали круг своих исследований. Они исследовали прошлое с точки зрения современных им, чисто западных понятий о том, каким должно быть тело. И от стереотипов, что те, чьё тело отличалось от этого среднего образца нормальности, были либо шутами при дворах знати, либо нищими попрошайками. А стереотипы возникали от того, что исследователи просто не понимали, куда именно надо отнести эту группу населения, не отвечающую стандартам, которое изначально установил тот же исследователь.

Во-вторых, сами Средние века до недавнего времени рассматривались историками как досадный перерыв в победном шествии науки и прогресса от классических времён до Ренессанса. Во многом в формировании этого мнения поспособствовали работы Мишеля Фуко, который был хорошим философом, но плохим историком. Проблема Средневековья в том, что оно не укладывалось ни в одну теорию. Оно совершенно чётко не было "классическим". Более того, тексты, дошедшие до нашего времени, имеют тенденцию сосредотачиваться на жизни высших классов. И здесь кроется ещё один феномен, а именно разделение жизни на "трагедию" и "комедию". История трагична. И мы рассматривает, наблюдаем эту трагедию именно по отношению к сильным и знаменитым. Остальное попадает в раздел комедий – все эти бесчисленные "простые люди", бедняки, инвалиды. Те, кто не формирует историю, а живёт в том историческом периоде, в котором их угораздило родиться. Как выразился один современный историк (Иоахим Кнапе), "историограф собирает сведения о людях и группах людей, способных действовать". То есть, те, кто НЕ действовал, с точки зрения историков-постмодернистов, не имеют и права на историю.

Мецлер отмечает, что если исследовать не анахронистическое для Средних веков понятие "инвалидности", а патологии, то картина получится совершено другой. Причём, гораздо более сложной, чем картина в более "классические" времена.

____________________

Хочу объяснить, почему я полезла в сложное исследование простого вопроса. Казалось бы – приведи интересные примеры, расскажи истории о реальных людях, и не лезь в дебри. Понимаете, меня летом на конференции по Столетней войне поразило не то, что рассказывали докладчики, а то, как они занимаются своей научной работой. Потому что их подход очень точно угодил в мою собственную убеждённость, что для понимания людей, живших более половины тысячелетия назад, их поступков и мотивов за этими поступками, надо понимать период, иметь широкую картину происходившего.

Вопрос в том, что влияет на наше понимание происходившего сотни лет назад. И тут начинается "заумь" – в лучшем случае. С чего мы начинаем? С тех самых "вторичных источников". Нормальный среднестатистический человек не начинает знакомство с вопросом с изучения зубодробительных средневековых и классических текстов. Хотя бы в силу отсутствия языковых знаний. То есть, в первую очередь мы читаем то, что пишут по предмету профессионалы – историки, исследователи. И в зависимости от того, вызывает ли текст внутренне согласие, базирующееся на складе характера читающего, на его личном опыте, на типе его логики, он вырабатывает собственный стереотип. Но, в свою очередь, мнение историков не свободно от стереотипов, которые они когда-то получили. Особенно, если эти стереотипы задают координаты для будущих исследований.

Проще говоря, если ты веришь, что в Средние века не было ничего, кроме чумы, дерьма на улицах и уродства, ты будешь непроизвольно выбирать чтиво, подтверждающее твою правоту. Если же ты веришь, что в двенадцатом веке на зелёных лужайках скакали розовые пони, а в лесах бродили единороги, какающие радугой, ты будешь искать подтверждение именно этому.

Плюс, как совершенно очевидно из приведённой историографии, человеку свойственно упрощать. Он выбирает понятное. Если какой-то исторический период не укладывается в выбранную систему координат, от него отмахиваются. Средние века явно оказались слишком сложными для человека, вооружённого логикой и системой ценностей постмодернизма. Плюс пресловутый прогрессивизм. Я не могла не обратить на это внимание и сама, когда занималась вопросом о судьбах женщин в средневековой Англии. Особенно увлечённо раскрашивали Средневековье мрачными красками именно те, кто жил в достаточно мрачные для гуманиста времена XIX века. Им было важно доказать себе и читателю, что "жить стало лучше, жить стало веселее", и для контраста была написана жуткая картина "Тёмных веков". Впрочем, чтобы пронаблюдать явление с более близкого расстояния, достаточно проследить за яростными дебатами фанатов СССР и фанатов послеперестроечной России. Но пока ещё живы те, кто сам застал СССР, полностью фиктивную картину того времени получить невозможно. Вот лет через сто...

________________

Изучение инвалидности как академической дисциплины стало результатом политического движения в Европе и в США где-то на рубеже 1970-х и 1980-х. Теоретизировать начали страстно, и с разных углов – с историко-географического и материалистического, с антропологического и компаративно-культурного, с психологического и социологического. Общим эти теории имеют одно: разделение социальной конструкции инвалидности и физиологической реальности патологии. Проще говоря, человек может родиться с патологиями, но инвалидом его делают другие.

Если исходить из того, что инвалидность является социальной конструкцией, то понимание, что является инвалидностью, и что ею не является, должно меняться соответственно изменениям в обществе.

По контрасту с этой моделью, медико-биологическая модель инвалидности не делает чёткого разделения между патологией и инвалидностью, и рассматривает инвалидность чем-то вроде нормального явления. Для этой модели исследование истории инвалидности бессмысленно – если инвалидность естественна, то она была всегда, она не меняется. А если так, то она не зависит от создаваемых человеком факторов.

Доктор Мецлер считает, что патология – это такая же манифестация времени, как и инвалидность, и разделять эти два понятия интеллектуальной пропастью было бы неразумно – ведь в разные исторические периоды один и тот же вид патологии определялся по-разному, в зависимости от состояния науки и медицины, свойственные именно этому периоду. Таким образом, вполне возможно изучать патологию в Средние века и внутри определённого периода, через географические пространства, сравнивая потом результаты разных периодов между собой. Потому что инвалид-калека из тринадцатого века оставался бы, по определению, инвалидом-калекой и в конце двадцатого века. Но вот научные, медицинские и биологические критерии каждого времени расклассифицируют и опишут одинаковые симптомы совершенно по-разному.

Средним векам был свойственен теологически-философский подход к восприятию феномена патологий и инвалидности (позднее это будет раскрыто в работе подробно). Что касается времён новых, то в западном обществе отношение к инвалидам сформировалось в нечто, определяемое понятием "дисаблизм", по аналогии с расизмом и сексизмом. Инвалидов рассматривали группой, находящейся ниже средней нормы, группой зависимой и, по сути, имеющую более низкую ценность (или вообще не имеющей ценности) для общества.

"Дисаблизм" – это социо-политический процесс, маргинализирующий и угнетающий инвалидов. К примеру, сложности с передвижением в пространстве или трудоустройством инвалидов относили к особенностям патологий представителей группы, но не к феномену социальной и политической дискриминации инвалидов. С этой точки зрения, патология рассматривалась как персональная стигма, мешающая человеку жить нормальной жизнью. По сути, инвалиды внутри теории социального контекста рассматриваются виртуальными, а не реальными личностями. То есть, другие определяют, чем является инвалид, и какими особенностями обладает или не обладает.

В начале 1960-х годов Ирвин Гоффман позиционирует инвалидность в социальном контексте по трём координатам: заметность, идентичность, степень отклонения. Он также обозначает три типа социальной стигмы – несовершенства тела/деформации, несовершенства характера, и "племенная" стигма расы, этнического происхождения или религии ("Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity", by Irving Goffman).

В 1980-х, французскай структуралист Рене Жирар рассматривает вышеупомянутые стигмы в кросс-культурном контексте. "Кроме культурных и религиозных, имеются ещё и с чисто физические критерии. Болезнь, безумие, генетические деформации, повреждения от несчастных случаев, и даже общая ограниченность имеют тенденцию провоцировать преследования. Достаточно осмотреться вокруг, чтобы понять универсальность этого явления. Даже в наше время люди не способны контролировать проявления своего отвращения к физической ненормальности... "Калеки" являются субъектом дискриминации, превращающей их в жертв, простое присутствие которых вносит неловкость в социальные ситуации" ("The Scapegoat", by René Girard).

В общем и целом, Жерар видит инвалидов носителями стигмы, реальной или метафорической, виктимизирующей их в обществе. То есть, любые отклонения от принятой за среднюю норму, поворачивает общество против носителей этого отклонения, что превращает их в жертвы дискриминации.

Любопытно, что представления Гоффмана и Жерара получили в наше время своих критиков именно из той группы, которую они анализировали. Майк Оливер и Том Шекспир (или сэр Томас Уильям Шекспир, 3-й баронет) сами имеют паталогии. У Шекспира – ахондроплазия (наследственная), а у Оливера – повреждение позвоночника ("The politics of disablement", by Mike Oliver, "Arguing About Disability", by Tom Shakespeare). Оливер и Шекспир рассматривают инвалидность как социальную модель, тогда как Гоффман и Жерар ставят в центр проблемы интерактивность индивидов внутри социума.

Реджинальд Голледж разделяет инвалидность (disability) и ущербность (disadvantage). С его точки зрения, инвалидность – это не состояние, а ситуации, в которых индивид исключается, частично или полностью, из активности других членов общества, в силу своих физических ограничений. Тогда как ущербность – это то, с чем сталкиваются люди без видимых патологий, которых общество воспринимает неудобными в силу своего культурного, религиозного, социального, этнического и политического контекстов ("Geography and Disabled", by Reginald Golledge).

Фуко, разумеется, оставил достаточно глубокую колею в теории телесности. Ему принадлежит замечание, что разница между мужчиной и женщиной не является полностью биологической и очевидной, но является во многом результатом дискурса. Но проблема с Фуко в том, что ради дискурсивности, он может время от времени принижать роль элемента физического отличия, договариваясь до "теоретического исчезновения материальности тела". (Уфффф... это даже не Кот Шредингера).

Вик Финкельштейн рассматривает инвалидность с точки зрения материалистических теорий. По его мнению, инвалидность возникла в результате индустриализации западного общества. В пре-капиталистическом и до-индустриальном мире, по его мнению, индивиды с патологиями не были выделены в отдельную группу, а существовали во всех группах. Это позволяло им не быть исключёнными из деятельности социума ("Attitudes and Disabled People", by Vic Finkelstein).

Отдельно в ряду исследований стоит работа Брендана Глисона, в которой он выстраивает основанную на архивных материалах модель отношения к инвалидам в средневековой сельской Англии. По его мнению, инвалидность – это насильственно установленное социальное исключение, которому индивиды с патологиями вынуждены подчиняться. По контрасту с подходом здравого смысла, по которому инвалидность является второй натурой лиц с патологиями ("Second Nature? The Socio-spatial Production of Disability", by Brendan Gleeson). Проблема в том, что материалы, которыми он пользуется, датируются 1570 и 1635 годами, а местом исследования являются Норич и Салсбери. То есть, материалы не имеют никакого отношения ни к Средневековью, ни к сельской Англии.

Главная ошибка Глисона в том, что он абсолютно не понимал исторического контекста Средневековья, всерьёз считая, что селяне были намертво привязаны к конкретному поместью, и производили только необходимое количество товаров для натурального обмена. Не говоря о том, что мимо прошли многочисленные и конкретные свидетельства о флуктуации рабочей силы между городом и деревней, средневековые города в системе Глисона вообще не могли бы существовать.

Главный вопрос, ответ на который ищет Глисон, звучит так: "каким образом социально-пространственная организация общества менялась под влиянием живого опыта физических патологий"? Глисон, а вместе с ним и Ле Гофф, и Оливер, считают, что социо-временные изменения влияли на живой опыт через трансформацию материальной структуры повседневной жизни. Соответственно, трансформации в производстве продукции имели социальные последствия для людей с патологиями. Проще говоря, в докапиталистическом производстве индивид был волен влиять на то, как он проводит свой день, и как он зарабатывает себе на пропитание. У каждого был свой, персональный рабочий процесс, со своей скоростью работы и продолжительностью рабочего дня. Соответственно, люди с патологиями вполне могли продолжать работать, и вносить свой вклад в производство продукции.

Всё это очень интересно, конечно, но чисто материалистические конструкции не объясняют слишком многого, если не рассматривать вопрос ещё и под углом культуры, "набора ценностей и убеждений", по выражению Мэри Дуглас ("Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo", by Mary Douglas). Именно культура создала образец того, каким должно быть нормальное тело. Поэтому, по мнению Тома Шекспира, люди с нормальным телом не любят или боятся не столько патологий инвалида, сколько напоминания, через его отклонения, что они – смертны. С этой точки зрения, инвалиды в западном обществе представляют для людей с нормальными телами угрозу их самовосприятию.

Далее Мецлер долго анализирует подход к инвалидности с точки зрения антропологии. Она находит, что антропологи и этнологи дают более точные ответы и примеры о положении инвалидов в обществе, чем все прочие теоретики, потому что социальные и экономические теории... ну, слишком теоретичны, иногда – до полного парадокса. Они также совершенно беспомощны в использовании исторического контекста. Тогда как антропологи и этнологи могут дать достаточно чёткие ответы на каждый исторический период. Но. Во-первых, универсальность отношения к патологиям и к инвалидности в пространстве ещё нельзя установить, потому что материала всё ещё маловато. Во-вторых, отвечая на вопрос "как оно было", антропологи не могут ответить на вопрос "почему это было именно так".

____________________

Хочу откомментировать, что меня удивило в этих теориях. Я понимаю, что социо-экономический подход к инвалидам, как группе, более выгоден в практическом смысле. Когда нужны широкие изменения, они делаются не для конкретного человека, а для всей категории данной группы инвалидов – сурдопереводы для глухих, доступность помещений для тех, кто передвигается в инвалидных креслах, не говоря уже о законодательстве, запрещающем дискриминацию по признаку инвалидности.

Но вот что касается взаимодействия инвалида и окружающего его социума – тут я бы поспорила в пользу интерактивности индивидов внутри социума. В общем и целом, судя по отзывам реальных, не теоретических инвалидов, в социуме они невидимы. На них просто-напросто не смотрят. Они среди нас, но мы их не видим, не хотим видеть. Не хотим видеть именно как группу, каждый по своей причине. Кто-то считает невежливым пялиться, кому-то очень некомфортно. При этом мы не испытываем ничего подобного, общаясь со знакомыми, не безразличными нам инвалидами. Мы их воспринимаем, в первую очередь, как личностей, одной из особенностей которых является какая-то патология.

Меня также умилили рассуждения о том, что в феодальном аграрном обществе индивиды строили своё рабочее время по собственному усмотрению. Вообще-то, практически любой с/х деятельности присуща сезонность. Во-вторых, сборы налогов всегда имели тенденцию быть неизбежными к определённому периоду. В третьих, политические факторы, типа военных конфликтов, и бедствия, типа эпидемий, засух, наводнений. Тут не слишком-то большой зазор для собственного усмотрения.

В общем, теории – они и есть теории. Но я безумно рада, что общие рассуждения и современные теории закончились. Дальше приступим к собственно сабжу – к средневековым теориям о предмете.

_________________________

Приступая к анализу средневековых теоретических концептов о теле вообще, и о теле с отклонениями в частности, доктор Мецлер напоминает, что человеческое тело никогда не являлось чисто физическим объектом, который можно описать нейтрально, чисто с научной точки зрения. Человеческое тело – это объект, понимание которого определяется интеллектуальной культурой каждого отдельного периода времени.

Соответственно, отправной точкой для анализа средневекового понимания тела должна быть Библия – базовый, основной текст для развития христианского мышления, которое неизбежно находит отражение в каждой исторической эпохе. Поэтому, важно проследить, что именно Библия говорит относительно отклонений от общепринятой нормы. В Старом Завете отклонения упоминаются в связи с наказаниями за неправедные деяния. В Новом Завете – в связи с исцеляющими чудесами, которые творили Иисус и апостолы. Вот несколько примеров.

Книга Бытия 19:11. Жители Содома пытаются напасть на Лота, и их поражает слепота: "...а людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою, от малого до большого, так что они измучились, искав входа".

Книга Исхода 4:11. Слепые, немые и глухие – все они творения Бога: "Господь сказал [Моисею]: кто дал уста человеку? кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? не Я ли Господь [Бог]?".

Второзаконие 32:35. Обычно интерпретируется так, что враги израэлитов прокляты, поэтому их будут преследовать несчастья, или болезни от преждевременного старения: "У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них".

1-я Книга Царств 4:15-18. В нейтральном тоне повествуется, что первосвященник Илий/Эли к 98 годам был практически слеп, и умер от того, что упал и сломал шею: "Илий был тогда девяноста восьми лет; и глаза его померкли, и он не мог видеть. И сказал тот человек Илию: я пришёл из стана, сегодня же бежал я с места сражения. И сказал Илий: что произошло, сын мой? И отвечал вестник и сказал: побежал Израиль пред Филистимлянами, и поражение великое произошло в народе, и оба сына твои, Офни и Финеес, умерли, и ковчег Божий взят. Когда упомянул он о ковчеге Божием, Илий упал с седалища навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер; ибо он был стар и тяжел. Был же он судьею Израиля сорок лет".