Текст книги "Инвалидность в Средние века(СИ)"

Автор книги: Аноним Mirrinminttu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Вот в такой атмосфере будущая Гертруда Великая и выросла. Её видения начались в результате медитаций, когда девушке исполнилось 25 лет. В те времена отношения между человеком и Богом были проще и ближе, так что Гертруда, по её собственным словам, увидела Христа в образе прекрасного и грациозного юноши лет шестнадцати. Её откровения – весьма откровенны, собственно. Это направление так и называется, "nuptial mysticism", то есть Гертруда считала себя в буквальном смысле слова невестой христовой, которая сочеталась с Христом духовным браком:

"Courteously and in a gentle voice he said to me:

Soon will come your salvation;

why are you so sad?

Is it because you have no one to confide in

that you discover new pain for yourself.

While he was speaking, although I knew that I was really in the place where I have said, it seemed to me that I was in the Choir, in the corner where I usually say my tepid prayers; and it was there that I heard these words:

I will save you and deliver you: do not be afraid.

With this, I saw his hand, tender and fine, holding mine, as though to plight a troth, and he added:

With my enemies you have licked the dust and sucked honey among thorns.

Come back to me now, and I will inebriate you with the torrent of my divine pleasure.

As he was saying this, I looked and saw, between him and me, that is to say, on his right and on my left, a hedge of such length that I could not see the end of it, either ahead or behind. The top of this hedge was bristling with such large thorns that there seemed no way to get back to the youth.

As I hesitated, burning with desire and almost fainting, suddenly he seized me and, lifting me up with the greatest ease, placed me beside him. But on the hand with which he had just given me his promise I recognized those bright jewels, his wounds, which have cancelled all our debts.

I praise, adore, bless, and thank you to the best of my ability for your wise mercy and your merciful wisdom! For you, my Creator and my Redeemer, have sought to curb my stiff-necked obstinacy under your sweet yoke with the remedy best suited to my infirmity.

From that hour, in a new spirit of joyful serenity, I began to follow the sweet odour of your perfumes, and I found your yoke sweet and your burden light which a short time ago I had thought to be unbearable".

Конечно, медитации Гертруды именно в эту сторону возникли не на пустом месте. Её наставницей с детских лет была сестра абедиссы, св. Мехтильда (Матильда). И направление, которое позже станет известно как Культ Святейшего Сердца Христова, безумно популярное в течение всего Средневековья среди аристократических дам, Гертруда получила именно от наставницы. А та, в свою очередь, записывала видения своей воспитанницы, дополняющие её собственные видения. Суть этого культа, достаточно сложного в теологическом плане для понимания, сводится, в конце концов, к тому, что человек должен выправлять свои недостатки не из страха наказания от Бога, а из любви к Богу. Достаточно смелый шаг, к слову сказать.

История показала, что человечеству, в конце концов, оказалось легче принять исправление через наказание. Но это уже не вина святых Мехтильды и Гертруды. Они предложили альтернативу.

Подводя итог под этой частью, можно сказать, что женщины-мистики были склонны приветствовать свалившуюся на них болезнь, видя в ней возможностью искупить часть грехов человеческих через собственные страдания. Что касается мужчин, то они скорее старались выправить случившийся перекос, болезнь. Но об этом – дальше.

______

Поскольку тело, согласно средневековым представлениям, не может быть просто материальным объектом, но также представляет собой вместилище души, доктор Мецлер рассуждает о соотношении между красотой, уродством и грехом. Уродство – это антитеза красоты, не так ли? Умберто Эко считал, что уродство – это "дисгармония, которая разбивает правила пропорции, на которых базируется физическая и моральная красота, или отсутствие чего-то, чем создание должно обладать согласно законам природы" ("On Beauty", by Umberto Eco).

Тем не менее, искусство может описать уродливые вещи красиво. Таким образом, то, что уродливо в природе, может оказаться красивым в искусстве. Моим личным примером может быть герой "Собора Парижской Богоматери" – Квазимодо. Или герой книги Алана Маршалла "Я умею прыгать через лужи". Никто не может усомниться, что Квазимодо был сформирован именно уродцем, и вряд ли кто будет утверждать, что полиомиелит оставляет свою жертву красивой в классическом смысле. Тем не менее, искусство сумело представить нам людей за их внешней формой, сделать их яркими, привлекательными, достойными уважения. Примеров же уродства, скрывающейся за внешней красотой, в литературе и вовсе масса.

Следовательно, всё зависит от детальности описания? И вообще, что есть красота? Св. Бонавентура (Джованни Фиданца), теолог и мистик, писал, что "мы можем сказать, что изображение Дьявола красиво, если оно хорошо представляет порочность Дьявола, и, как следствие этого аспекта, вызывает отвращение".

Как уже говорилось ранее, Средневековье не было продолжением Античности, что и делает его таким сложным для понимания. Нет, Античность не была в этот период забыта, но она осмысливалась и переосмысливалась. В частности, св. Франциск задумался над следующей проблемой: если Бог создал всё, откуда взялись Зло и Уродство? Он утверждал, что Красота – понятие весьма относительное. К примеру, обезьяна красива по меркам, применимым к обезьяне, но окажется уродливой, если к ней применить параметры красоты человека. Таким образом, Красота и Уродство могут существовать только в оппозиции друг другу. Без существования одного, другое не имеет смысла. Таким образом, Зло и Уродство – это обратное отражение Добра и Красоты. Зло существует для того, чтобы человек мог распознать Добро – и наоборот. Такую же пару представляют Красота и Уродство. Соответственно, именно потому, что Красота невозможна без Уродства, а Добро без Зла, Уродство и Зло получили своё место в том, что создал Бог. Но как же Бог мог допустить врождённые деформации? Какой смысл они имеют?

Св. Августин приходит к выводу, что божественное провидение хотело показать человеку: телесная красота – это меньшая красота, так как она может быть коррумпирована болезнями, болью, деформациями и потерей частей тела. Таким образом, человек должен стремиться к чему-то более вечному, нежели кратковременная физическая красота. И, как следствие, он утверждал, что красивая душа вполне может быть заключена в деформированном теле.

Епископ Гийом Овернский считал, что всё упирается в наше понятие пропорции. "Мы скажем, что трёхглазый человек, как и одноглазый, выглядят для нас неприятно. Один потому, что имеет слишком много против того, что принято считать правильным и подходящим, а второй – потому что имеет слишком мало". Следовательно, наши суждения о том, что красиво, а что уродливо, зависят от наших же идей о пропорциональности. То есть, весьма субъективны. А для созданной Богом Вселенной такие отклонения материи от субъективных норм вообще не имеют значения, так что Божественный План включает в себя всё.

Александр Гэльский развивает эту мысль, утверждая, что поскольку Зло, в конечном итоге, порождает Добро и дополняет Добро, то вполне можно сказать, что и Зло красиво как часть Божественного Порядка, который сам по себе красив. В понятие Зла Александр Гэльский вкладывает и несчастья человека, родившегося или ставшего инвалидом, потому что сама по себе деформация явно не рассматривается добром или красотой её носителем и окружающими. Но она может принести много добра, если только люди будут следовать Божественному Плану.

Томас (Фома) Аквинский, со своей стороны, был не настроен так уж безоглядно обнимать мир, и верить, что тот станет хорошим, если мы сами будем хорошими. Красота должна иметь первозданность и форму, рассуждал он. То есть, все красивые творения должны иметь все части, принадлежащие им по праву. Соответственно, деформированное тело – уродливо. Красота – это цельность и завершённость. Если нет завершённости, нет и красоты. Если нет цельности, нет красоты. То есть, Томас Аквинский был более настроен в сторону античных понятий пропорциональности и гармонии, но, будучи человеком своего века, включал в это не только телесное, но и духовное.

"Человеческое тело – это организм, структура которого соответствует требованиям к форме", – писал он. – "Если части тела, как то рука или нога, находятся в состоянии, соответствующем природному, мы имеем тенденцию к красоте". Только тенденцию, потому что на саму красоту влияет ещё и пропорция – то, как именно руки и ноги соответствуют друг другу и телу в целом. "Что касается души, – пишет он, – то характер её прикрепления к телу определяет её компонентный состав, как то безумие, или покорность, или всё прочее". По теории Томаса Аквинского, связь между телом и душой приводит к тому, что дисгармония в одном отражается в дисгармонии в другом. Впрочем, уродство (телесная нецелостность) он отличает от некрасивости (отсутствие пропорциональности телосложения).

Надо сказать, что взгляды Томаса Аквинского значительно отличаются от общего потока средневекового восприятия предмета, но одинок он в них не был. Фриар-доминиканец Ульрих Энгелберти (Ульрих Страсбургский), в трактате о божественной доброте касается также вопроса красоты и уродства. У него вышло, что деформация, как "деформированная форма", является разрушением подобающей формы сотворённых вещей. Тем не менее, Вселенная, включающая в себя примеры меньшей красоты и пропорциональности, лучше Вселенной, состоящей исключительно из образцовых творений. Причинами он называет то же, что и св. Августин. В общем, Ульрих Страсбургский считал, что хотя уродство и является противоположностью красоты, оно вносит свой вклад в красоту в целом.

_________________________

Разумеется, рассуждения о взаимном влиянии друг на друга микрокосма отдельно взятой человеческой единицы и макрокосма Вселенной, не могли не привести к попыткам провести своего рода аналогию между иерархией частей человеческого тела, и иерархией политического управления. Этим занялся Джон/Иоанн Солсберийский, прелюбопытнейшая личность.

Для начала, образование у него было исключительно качественное, учился он в целом лет двадцать у лучших учителей Европы, и лично был хорошо знаком с легендарными в церковных кругах деятелями. Что, впоследствии, привело его к конфликту с королём Генри II Плантагенетом, который (скорее всего, справедливо), видел в секретаре архиепископа Кентерберийского папского осведомителя. Во-вторых, англо-саксонское происхождение Джона из Солсбери предполагает, что своё образование он получил благодаря исключительным способностям, потому что к норманнской элите своего времени он не принадлежал, и никто его университеты не спонсировал.

Вопреки иногда высказывающемуся мнению, разногласия между прелатом и королём не возникли из-за раздора между Генри II и Томасом Бекетом. Джон из Солсбери покинул Англию за год до того, как Бекет расскандалился со своим бывшим другом. Очень может быть, что Джон уехал в аббатство святого Ремигия в Реймсе, где был настоятелем его университетский друг Пётр из Целлы, просто чтобы поработать спокойно над трудом Historia Pontificalis, в котором он, помимо прочего, очень детально разбирает процесс над Жильбером из Пуатье, которого Бернар Клервосский обвинил в еретическом толковании понятия Троицы. Джон отлично знал их обоих, причём с обоими был в достаточно дружеских отношениях, а с Жильбером ещё и учился у Пьера Абеляра. Да-да, того самого, который "Элоиза и Абеляр". Бедная Элоиза, к слову сказать... Тем не менее, Абеляр был великим учителем, и, похоже, враждебность Бернара Клервосского к Жильберу из Пуатье была направлена не столько на Жильбера (который, вообще-то, с лёгкостью логика доказал, что всё обвинение против него построено ни на чём), сколько на его учителя, Абеляра. Впрочем, вряд ли кто ушёл с процесса обиженным, потому что слушание аргументов и контр-аргументов, диспут толкований с цитатами и пояснениями, несомненно было величайшим представлением десятилетия.

Так что, собственно, Джон из Солсбери вопросами здоровья и инвалидности отнюдь не занимался. Пример телесной иерархии он привёл для наглядности, рассуждая о иерархии политической. "Отнимите у здорового тела ноги, и оно никуда не сможет дойти своими силами, а будет постыдно, бесполезно и жалко ползти при помощи рук, или передвигаться при помощи грубых животных", – писал он. Прямой текст, отражающий, конечно, взгляд на инвалидность как таковую, но хлёсткостью предназначенный, всё-таки, для политических дискуссий о функциональном и недействующем государстве, а не для того, чтобы заклеймить несчастных, потерявших ноги.

Ещё интереснее в этом смысле инвалидности параллели сенатора Кассиодора, жившего в шестом веке, и Гуго Сен-Викторского, который в двенадцатом веке работы Кассиодора развивал. Этот Гуго тоже был неординарным человеком, кстати сказать. Он был уверен, что Бог вовсе не посылал Иисуса спасти человечество, потому что у него для спасения человечества и других возможностей хватало и хватает. Но вот для чего послал – это загадка, над которой надо медитировать, надеясь на откровение. Так вот, рассуждая о том, что каждый должен заниматься своим делом, он бросает замечание, что "рука не должна исполнять функцию рта". Это замечание впоследствии часто приводили как аргумент против признания языка жестов нормальным средством общения. Хотя, конечно, Гуго Сен-Викторский писал вовсе не об этом – вот к чему приводит популярный метод выдирания фраз из контекста.

Доктор Мецлер затем пишет, что к концу пятнадцатого века (то есть, ближе к Ренессансу), параллели между анатомическим и концептуальным телами привели к парадоксу своего рода: неполное тело – это всё равно, что отсутствие тела. Но я оставляю этот пассаж на профессионализм Ирины Мецлер, потому что в качестве доказательства она использует вернакулярные истории юго-западной Германии, и термин "ungestalt". То есть, о чём она здесь, я не знаю, и объяснить не могу.

В отличие от вышеприведённых примеров, которые не вполне по праву притянуты к теме инвалидности (по моему личному мнению), относительно красоты или некрасивости/безобразности повреждённого или несовершенного тела были прямые высказывания. Да, в стиле "лишь бы душа была красивой" – так писал автор жития Томаса Бекета, монах Томас из Фройдмонта. И да, обращаясь к женщинам, к монахиням-цистерцианкам. Св. Бернар тоже находит подтверждение тому, что красота души важнее красоты тела, причём в довольно неожиданном месте – в "Песне Песней". По его мнению, в Песне внутренняя красота невесты контрастирует и одерживает победу над внешней безобразностью её тёмной кожи. И правда, есть там такое про тёмную кожу: "Dark am I, yet lovely, daughters of Jerusalem, dark like the tents of Kedar, like the tent curtains of Solomon. Look not upon me, because I am black, because the sun hath looked upon me: my mother's children were angry with me; they made me the keeper of the vineyards; but mine own vineyard have I not kept" (Соломон 1-5;6).

В Старом Завете говорится также, что Мессия будет иметь предумышленно деформированную внешность, чтобы никто не смог заранее увидеть в нём красоту и совершенство:

Исайя 53:2 "Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему".

Исайя 53:3 "Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его".

Контраст прекрасной души и уродливого тела довольно глубоко укоренён в средневековой этимологии, когда игра слов и сама манера произносить отдельные слова в определённых контекстах, придавала этим словам двоякое значение ("Formosa deformitas", by Paul Michel).

Говоря о средневеком отношении к красоте и уродству, нельзя обойти вниманием одного оригинала из двенадцатого века. Мэттью Вандомский считал уродство ошибкой природы. Именно природы, которая, в его понимание, была чем-то вроде управляющего на службе у Бога. Впрочем, аббат Сен-Дени Мэттью Вандомский был эстетом и поэтом, автором элегантных комедий и, кажется, родоначальником эпистолярного жанра, но он не был мыслителем и философом, хотя сам утверждал, что его учителем был философ-платоник Бернард Сильвестр.

Ян Жиолковский, который исследовал вернакулярные тексты Средневековья ("Avatars of ugliness in medieval literature", by Jan Ziolkowski"), отмечает, что уродливость достаточно часто упоминается в придворной литературе, причём очень часто используется как пародия на каноны красоты в литературе классической. И особенно много там говорится об уродливых женщинах – будь то уродство старости, или бросающееся в глаза сходство с каким-нибудь животным. Но ни одного упоминания об уродстве в связи со слепотой, глухотой, немотой, хромотой и пр. эти источники не содержат. То же самое говорит и исследование германских романсов. Конечно, злобные гиганты там могут упоминаться, но речь явно не идёт о людях, поражённых гигантизмом.

В цикле валлийских повестей "Мабиногион", есть один персонаж, пастух, который описывается как уродливый тип, одноногий и одноглазый. У Кретьена де Труа в "Ивэйне" промелькивает "дикий человек" с длинной горбатой спиной, но и здесь идёт речь о сказочном создании. В "Вигалуа" Вирнта фон Графенберга тоже есть деформированный персонаж – горбатая и кривоногая старуха, но персонаж это, похоже, комический и созданный как карикатура на идеал красоты.

И, наконец, физиономистика, как же без неё. До самого четырнадцатого века средневековые леди и джентльмены вполне довольствовались ещё античными понятиями о том, как черты лица могут рассказать о характере человека. Копировали себе с античных источников, и развлекались. Но кто-то заново открыл учение Альбертуса Магнуса, который решил, что не характер формирует лицо, а лицо влияет на характер. Конечно, не абсолютно, и человек сохраняет свою свободную волю, но вот дефекты тела и лица не могут не отразиться на характере и душе.

Ги Маршан, парижский печатник, живший в конце пятнадцатого века, в своём Le compost et calendrier des bergers предупреждал читателя, что в первую очередь надо остерегаться тех, кто имеет врождённые дефекты в форме лба, в глазах и других частях тела. Маршан был зарегистрирован в Париже как священник, потому что он получил теологическое образование в университете, но каким-либо философом или мыслителем он не был – бизнес прежде всего!

Эсташ Дешан, поэт пятнадцатого века, писал, что "человек с деформированными частями тела, деформирован и в своём уме, а также полон зависти и злобы".

_________________

Теперь – моё мнение. Неизвестно, насколько всерьёз физиономистика воспринималась и воспринимается людьми. Тем не менее, начиная с четырнадцатого века совершенно отчётливо просматривается тенденция перехода формирования "общественного мнения" от серьёзных философов к популистам и людям, так сказать, творческим.

Было бы наивно предполагать, что когда бы то ни было народ преисполнялся восторгом и умилением при виде инвалида. Чувство полноценного тела в человеке очень сильно, и видеть кого-то с телом неполным или деформированным не может не порождать неконтролируемого, независимого от усилия воли чувства. Рассуждения высоколобых теологов и философов были вряд ли широко понимаемы в обществе. Более того, философские школы, активно и конкретно формирующие общественное мнение по всем аспектам жизни в одиннадцатом, двенадцатом и тринадцатом веках, к четырнадцатому стали хиреть и вырождаться.

Создался вакуум, который и заполнили своими мыслями и чувствами по разным вопросам люди, глубоко не копавшие. Но когда в девятнадцатом веке масса любителей-историков стала исследовать прошлое, для них четырнадцатый и пятнадцатый века были уже невообразимой древностью. И они тоже не стали копать глубже, век в одиннадцатый-двенадцатый. И провозгласили частные мнения поэтов и популистов идеологией Средневековья.

Тем более, что ужасы результатов индустриализации отлично улеглись на их представления о том, какой была жизнь за сотни лет до них, в условиях крестовых походов и бесконечных войн, порождавших инвалидизацию части населения. "Лишние люди", вот кем были для них инвалиды. Люди, которые ничего не могут больше дать обществу, и становятся бременем общества. Но, поскольку христианская мораль не разрешала думать в этом направлении, появилась нужда демонизации тех, в ком общество не нуждалось. Типа, это не мы плохие, это они.

Изменилось ли что-то с тех пор? Я не говорю про законы, более или менее защищающие право инвалидов на жизнь. Я говорю о реакции прохожих на улице, с которой инвалиды сталкиваются очень часто. Например, когда колясочнику приставляют ко лбу палец, как дуло пистолета, и говорят, что "всех вас, уродов, уничтожать надо". Не один раз в жизни, а несколько раз в месяц инвалиды статистически сталкиваются с проявлениями насилия со стороны простых, обычных прохожих.

Я ещё помню, как водители трамваев и автобусов выходили помочь колясочникам безопасно вкатиться в транспорт и укрепиться в предназначенных для безопасного передвижения местах. Этого больше нет. Мы стремительно дичаем в своём отношении к слабым, а из сдерживающих правил осталось мало что.

К чему это я? К тому, что мы не имеем морального права осуждать Мэттью Вандомского или Эсташа Дешана. Мы не далеко от них ушли.

_____________________

Следующий момент, который анализирует Ирина Мецлер, относится к сложнейшей теме "жизни после смерти" – к тому, в каком виде праведники появятся в раю. Лично для меня этот теологический момент всегда был полной мистерией: почему все мои знакомые, кому близок концепт Рая, подразумевали именно физические формы, хотя по моему разумению, речь должна была идти об энергетических/духовных слепках личности.

Тема физического совершенства в Раю поднимается ещё в Старом Завете, Псалом 15:10: "Ведь Ты не оставишь мою душу в мире мёртвых, и не дашь Твоему святому увидеть тление". Средневековые теологи понимали это вполне буквально: Бог не захочет, чтобы взор его святых был оскорблён видом разложения. Новый Завет продолжает тему в Деяниях 2:31-32: "Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления. Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели".

От всего этого теологи средневековья как-то пришли к выводу, что единое тело (corpus totum) – это неиспорченное тело (corpus incorruptum). Во всяком случае, если вопрос идёт о святых. Св. Ансельм (Ансельм Кентерберийский, последовательно рассорившийся на своём посту и с Вильгельмом II, и с Генри I) обещал уже всем, кто попадёт в рай, единое и неиспорченное тело, как у святых: "Там не будет ни слепых, ни хромых, ни убогих; не будет ни страданий, ни боли, ни тревоги". А вот святые, принявшие мученическую смерть за веру, как раз будут отмечены шрамами – как знаками уважения к их жертве.

Идея Ансельма, жившего в одиннадцатом веке, не нова. Ещё на иллюстрации к Apocalypse de Trèves (конец девятого века) ангел в день Страшного Суда велит отсутствующим членам тела вернуться к их владельцам. Изображение медведя на иллюстрации другого манускрипта, MS 1833, fol. 109v, Stiftsbibliorhek, Melk, не случайно (1250-е) – он возвращает владельцу откушенную ногу.

Собственно, некоторые моменты подобного толка побудили теологов немного подумать над менее очевидными случаями чем тот, который иллюстрируется миниатюрой. Что, если человека съел волк, которого, в свою очередь, съел медведь, который потом попал в пасть ко льву? Не будем задумываться, насколько вероятна встреча перечисленных животных в одном лесу, вопрос чисто теоретический, рассматривающийся в средневековом немецком тексте Lucidarius, написанном около 1190-1195гг. Ответ был прост: человеческая плоть восстановится, а зверская останется мёртвой. И Создатель прекрасно отличит одно от другого, и, как гончар, делающий новый прекрасный сосуд из черепков старого, он восстановит человека, пережёванного многими хищниками, цельным и совершенным.

Идею о том, что человеческое тело станет совершенным после воскресения, можно проследить к св. Августину: "Все человеческие существа восстанут в телах, которые они имели, или могли бы иметь, в пору расцвета жизни". "Все дефекты исчезнут" в телах тех, кто вступит на Небеса, будь то недостатки ума, психики или тела. Впрочем, св. Августин не вдаётся в детали – какого именно возраста, роста и веса будут восставшие идеалы? Но и он утверждает, что святые восстанут со шрамами или отметками на теле, потому что эти шрамы являются не дефектами, а достоинствами, знаками отличия.

Ефрем Сирин (Эфраим Сирийский), который был почти современником св. Августина, писал, что дети, умершие в чревах матерей, восстанут взрослыми, и матери, умершие в родах, узнают своих детей. Ефрем Сирин тоже придерживался мнения, что мученики будут отмечены следами своих страданий: "мученики покажут язвы своих страданий и мучений, а подвижники – свой подвиг, свое воздержание, терпение, свои скорби, свою нестяжательность и свои слезы".

Но вообще-то, наиболее точно всё объяснил Тертуллиан, раннехристианский теолог, живший в 160-225гг. Он считал, что человеческое тело имеет изначальную целостность, своего рода физическую идеальность, которая не нарушается в глазах Творца даже тогда, когда в реальности оно изуродовано. Именно поэтому люди восстанут в своих идеальных формах.

Григорий I, оставивший по себе массу историй, истинных и выдуманных, уточнял, что после воскресения, люди сохранят свою индивидуальность, просто их тела будут избавлены от дефектов.

Относительно выдуманных историй, кстати. Русскоязычная вики утверждает, что этому папе принадлежит выражение "Невежество – мать истинного благочестия", ссылаясь на Энциклопедию для детей от 1994 года. Как понимаю, речь идёт о следующем выражении: "Illiterate men can contemplate in the lines of a picture what they cannot learn by means of the written word" ("неграмотный человек может разглядеть в линиях рисунка то, что не сможет понять из написанных слов").

Очень любопытны работы Оттона Фрейзингенского, жившего в двенадцатом веке. Собственно, в отношении воскресения он не изобрёл ничего нового, он просто освежил в памяти современников мысли св. Августина, и снабдил их своими комментариями. С немецкой нудноватостью, он добросовестно уточняет, что хотя Августин и обещал, что человек воскреснет в телесной форме, которую он имел при жизни, "мы не должны предполагать, что гиганты вернутся в той же громадной форме, а карлики – в той же малой". И так далее, вплоть до худых и толстых. Все воскреснут красивыми и пропорциональными.

Но это неизбежно приводит к вопросу о тех, кого невозможно описать простым словом "деформированные", и кого средневековые нетолерантные схоласты называют просто "монстры и выродки". В прямом смысле – "гермафродиты и двухголовые создания, которых природа плохо соединила или плохо разъединила". Эстетика Создателя, по мнению Оттона Фрейзингенского, рациональна, и в своей рациональности не допустит воскресения созданий типа "сиамских близнецов" именно в прежнем виде, а не в виде нормальных близнецов. Оттон подтверждает свои мысли цитатами из Августина, где говорится, что подобные создания воскресают в своей истинной форме.

В общем и целом, о воскресении в идеальной форме говорили все теологи Средневековья, так что большого смысла перечислять их нет. В общем-то, они все рассуждают не столько о воскресении как таковом (оно как бы подразумевается по умолчанию), а о сопутствующей процессу трансфигурации.

Доктор Мецлер приводит только один пример более оригинальной идеи воскресения, и принадлежит она Германну из Рина, жившему в двенадцатом веке. Германн из Рина разделяет воскресение души и воскресение тела. Возрождение души, по его мнению, происходит "сейчас", а возрождение тела произойдёт когда-нибудь "потом", в будущем, где не будет места ни бедности, ни болезням, ни отчаянию, ни "неподобающим вещам".

Такое впечатление, что этот Германн писал о чём-то более "здешнем", чем канонический рай. К сожалению, информация о нём весьма скудна, и сборник его 108 проповедей продаётся по безумной цене, да и то отсутствует на складе, и вообще издан на французском: http://www.amazon.com/Hermann-Sermons-Christianorum-Translation-Edition/dp/2503551459

С другой стороны, идея о единстве души и тела в человеке стара, очень стара, гораздо старше самого христианства. Ещё еврейские мыслители-эллинисты, а за ними и раннехристианские философы, рассматривали человека как единое психосоматическое целое.

В период Средневековья, о единстве души и тела писали многие. В частности, Хильдегард из Бингена писала, что человек существует как бы в двух планах одновременно, в телесном и в духовном. "Как тело не может существовать без крови, так и кровь не может существовать без тела", – пишет она. "Душа и тело едины".

Собственно, евхаристическая теология имеет свои корни именно в этой мысли, выраженной ещё в Аристотелевой философии о существовании тела одновременно в материи и форме, которые, тем не менее, являются самостоятельными сущностями сами по себе. Тело берёт начало в материи и принимает форму с заданными параметрами внешнего вида. Доктор Мецлер сожалеет, что эта теория не принимает во внимание тех, кто деформирован от рождения. Но, по-моему, такие случаи теологи относили просто к ошибкам природы, которая, в отличие от Бога, может давать сбои, как и всякий рабочий инструмент.

В двенадцатом-тринадцатом веках доминирующей теорией была идея о том, что сама по себе душа не имеет идентификации, и, таким образом, бессильна вне тела. Только вместе с телом душа создаёт то, что можно назвать человеческой личностью. К четырнадцатому веку, Томас/Фома Аквинский добавляет, что будущая личность уже как бы впечатана в душу. То есть, душа не соединяется с телом любого попавшегося пола, цвета, состояния. Душа несёт в своей структуре определённое "Я", эго, и не блуждает бессмысленно из тела в тело, а ищет определённое тело, при помощи параметров которого она сможет сформировать определённую личность.

Проблема в этом ряде мыслей очевидна. Душа, принадлежавшая человеку с инвалидностями, создаст вместе с данным телом личность, частью которой будет инвалидность. Тем не менее, после воскресения тело каждого воскресшего будет идеальным. То есть, инвалид, по сути, потеряет часть собственной личности, воскреснув для вечной жизни. Конечно, решение проблемы может быть очень простым. В одной из средневековых мистерий говорится: "Lofed be thou, Lord, that is so sheen/ That of this manner made us to rise/ Body and soul together, clean/ To come before the high justice". То есть, в момент воскресения не только тело станет совершенным, но и душа очистится тоже.