Текст книги "Я вам не ведьма! (СИ)"

Автор книги: Аноним Эйта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22

Папенька никогда меня ничему не учил специально.

Это тетенька нанимала мне гувернанток и учителей, тетенька же заставляла меня прописывать иероглифы, учить яленский алфавит и разучивать ноты. Папенька же просто… проводил со мной время.

Но папенька никогда не умел отдыхать. Нас всегда было трое: он, я и работа.

И я училась у папеньки, как учатся в Шене повара: наблюдала, наблюдала и наблюдала за его работой мастера, надеясь, что, хотя бы лет через пять, смогу осуществить что-то на практике.

Конечно же, многого я не видела. Вот уткнется папенька в бумажку, и поди пойми, что именно в той бумажке написано, и почему так мрачнеет его лицо, откуда появляются те глубокие складки у губ, и зачем он велит срочно подать коня, – даже не коляску, – и мчится не пойми куда среди ночи, оставив меня наедине с шахматной доской.

В шахматы он у меня, кстати, всегда выигрывал. Даже когда параллельно что-нибудь подписывал, и, казалось, совсем не глядел на доску. Так что мы оставались втроем: я, шахматная доска и окруженный вражескими полчищами грустный черный король из слоновой кости.

У меня никогда не получалось завоевать права первого хода; даже когда папенька прятал пешки в кулаках, мне всегда доставалась черная.

Была ли тому иной моя неудача или папенькины ловкие руки, того я не знаю.

Может, привычка всегда делать первый ход досталась ему от бабушки: вот я стою перед ней, и явно не я начала эту партию. Да и поддаваться мне никто не будет. Только вот папеньке я неизменно проигрывала свою самоуверенность, а бабушка требует ничто иное, как мою жизнь.

Она не собирается меня… убивать. Она собирается стать мной.

Все просто, мои друзья все правильно поняли: бабушка возжелала жизни в юном теле.

– Тебе б похудеть, – сказала бабушка, которая сама выглядела теперь лет на шестнадцать, и была худа, как будто ее тогда не кормили вовсе, – вот ведь разожралась.

– Не завидуй, – машинально ответила я.

– Я просто оцениваю свое новое тело, – прищурилась Алита.

Сложно все-таки называть такую юную девчонку «бабушкой», и я невольно вспомнила ее имя.

– Если оно такое плохое, может, просто оставишь меня в покое? – я закатила глаза.

Уважать ее у меня тоже больше не получалось.

– Я не такая ленивая, как ты. Начну меньше есть, больше двигаться, и будет вполне сносно, – хмыкнула Алита, – не идеал, конечно, но если правильно подобрать пудру, можно скрыть эти бесчисленные родинки… а это что? Веснушки?

Очень даже симпатичные веснушки. И чего так носик морщить? Недавно у меня кончился тот волшебный крем, который я захватила из дома, и я как-то совсем забыла, что неплохо бы раздобыть новый. Пара полевых практик по ботанике, и солнышко сделало свое дело. Но, что странно, отражение, которое дома привело бы меня в ужас, очень даже понравилось мне в Академии.

А потом я об этом и вовсе думать забыла. У меня была куча интереснейших занятий, что мне, делать нечего, тратить время и деньги на веснушки, которые мне, вообще-то, идут?

Я и загореть не прочь, но на мою кожу загар не ложится.

Мои подружки из той, старой жизни, от этой мысли полегли бы в истерике; я только-только это поняла. Но почему Алита пытается вести себя, как моя заклятая подружка и соперница на балу? Она настолько меня недооценивает?

Она же не может быть такой сама по себе: не та взрослая дама, разработавшая несколько уникальнейших для того времени зелий, безмятежно улыбавшаяся с портрета в учебнике; и не та женщина с каменным взглядом, смотревшая на меня с надгробной статуи… зачем строить из себя девчонку, если ты уже давным-давно ей не являешься?

И зачем держать за девчонку меня?

– Придется повозиться с пудрой, да? – улыбнулась я.

Меня почему-то смешил этот ее оценивающий взгляд; вспомнилось однажды, как папенька выбирал себе шенского иноходца, и очень старался сделать вид, насколько же он не заинтересован, чтобы сбить цену.

Но продавец цену знал.

И я знала, чего я стою.

Алита отчаянно хотела жить; и ей, на самом деле, было абсолютно плевать, что за тело у ее несчастной внучки, или на судьбу этой самой внучки… это читалось в ее глазах, в ее жестах. Она подалась вперед, она была напряжена, как струна, она тряслась. Может, она думала, что я не вижу.

Может, она думала, что здесь, в иллюзорном мире, может показать мне иллюзорную себя.

Но это был мой мир.

И я видела тут все, что хотела увидеть.

Она очень хотела казаться моей ровесницей, но первое обманчивое впечатление наконец рассеялось, и я увидела отчаянно молодящуюся старуху.

И смех куда-то исчез. Думаю, он и до того был немного истерический, а теперь я вдруг осознала, насколько сейчас не место и не время для веселья.

И пришел страх, липкий и гадкий. Она тряслась от возбуждения; я старалась не дрожать от ужаса.

Петух или курица?

С чего я решила, что это вообще сработает?

Папенька никогда не говорил мне, что правила следует нарушать, но никогда не говорил и обратного. Никогда не делился со мной отношением к правилам неписанным, но всем отлично известным. Правила вдалбливала в мою головку тетенька.

А папенька…

Он просто делал то, что работало. И если уж начинал – больше не колебался. И если на его пути вставали какие-то там правила… он их просто обходил.

Вот чему я научилась.

– Банка с монетами, – сказала я, – она же стала учебником? Учебником, который попался Бонни на глаза?

Я хотела знать.

Так просто Бонни бы его не выдали. Это углубленный курс, явно не для начинающих.

– Это были не просто монеты, лоботряска, – поморщилась бабушка, – это монеты мертвецов. Как бы иначе Жершер их передал?

Я прижала руку ко рту, стараясь сдержать подступившую тошноту.

– Дед Жешек вскрывал могилы, чтобы забрать монеты?! – воскликнула я, – А чем же тогда они платили, чтобы уйти?

– Какое мне дело? – удивилась бабушка, – Может, они и застряли. Но Жершер ничего не вскрывал. Я сама забирала их на той стороне. Жершер всего лишь… дал мне знать, что в Академии появилась моя внучка, за что я ему благодарна. Как думаешь, ему понравится в теле Щица?

Пластичные вещи «с той стороны», которые легко превращаются в другие вещи… Вспомнилось, как менялся в руках у Щица многострадальный маковый бутон. Может, та сторона не так уж далеко от этого макового поля? Где я на самом деле?

И где застряли все те мертвецы, которых обобрала бабушка?

И доживу ли я до их кровной мести?

И…

Неужели я первая?

– С чего вдруг…

– Вы связаны. Было мое, стало твое. Дело недолгое, – перебила бабушка, – что-то я заболталась. Это…

– Тетенька, – перебила я, – тетенька! Тетенька, она же… Ничего не знает?

– Аката? – вскинула аккуратно выщипанные брови бабушка, – Аката… Мы с ней сыграли в ничью. Аката… ничего не помнит.

– Тетенька… потеряла силу из-за тебя, да?

Бабушка улыбнулась, тепло и жутко.

– Да.

– Ты отобрала у нее любимое дело!

– Она все равно ничего в нем не смыслила, – презрительно фыркнула бабушка, – так вот, у тебя в руках…

– И ты убила маму! – взвизгнула я, окончательно потеряв самообладание.

Наконец-то у меня было, кого обвинить.

Я не знала маму, она всегда была для меня… просто словами, просто воспоминаниями, просто… но я хотела бы ее знать, так отчаянно хотела! Так хотела, чтобы были не просто чужие слова и воспоминания, а настоящая теплая мама!

И я чуть не набросилась на Алиту с кулаками, мне очень хотелось наброситься и бить, бить, бить ее по груди, в нос, в шею ребром ладони – как учил однажды Щиц, правда Бонни, а не меня.

– С чего бы? Она просто была слаба здоровьем, о чем я предупреждала Аферия. Но он уперся… влюбился мальчик, мать ему уже и не указ была. И папаша его поддержал, так что я могла поделать? О, я пыталась, но до свадьбы. Роды подорвали ее здоровье, так что если и искать тут убийцу, – Алита все продолжала улыбаться, и больше всего на свете мне захотелось вдруг стереть эту улыбку с ее лица, – то это ты, милая моя внученька. А теперь прекрати кочевряжиться, милая внученька, я ответила на все твои вопросы, кроме самого важного. Это курица, милая.

Папенька ненавидел проигрывать.

Такая… мальчишеская черта.

Вот, наверное, чем меня так зацепил в свое время Элий – он тоже не умел. И я много дров наломала, прежде чем поняла, что это не самая положительная черта характера, которую уж точно не стоит искать в будущем муже.

Папенька научил меня многим играм; и я очень редко могла его обставить. Но не в «петуха или курицу». Я ведь всегда угадывала.

Всегда.

Сколько их было, этих мелких и незаметных признаков, которые все вместе так и вопили тетеньке, что я ведьма? И я бы и сама догадалась, если бы хоть раз задумалась об этой возможности, но это казалось таким… сказочным. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои постоянные выигрыши можно причислить к таким признакам. Я просто знала, какой ответ верный.

И папенька… помню, он весь раскраснелся, стирал пот со лба. То ли тому виной была летняя жара, то ли я сама. Он срывал цветок за цветком – но я все равно угадывала, ни одной ошибки!

Цветок за цветком, цветок за цветком… пока он не сказал раздраженно, по-детски обиженно выпятив губу:

– А вот и не курица! Это просто мак, и все. Цветок такой. Глу-у-упая!

И я тоже выпятила губу, повторяя его слова.

Все-таки я папенькина дочка.

Алиту перекосило.

– Да как ты! Это не честно! – взвизгнула она, – Это курица!

– Это цветок! Цветок-цветок-цветок! – я затопала ногами, и, повинуясь мне, маки начали расти, оплетая Алитины ноги, – Это ты жульничаешь, ясно? Ты не угадала! Убирайся!

Алите, которая рвалась вцепиться мне в волосы, было на первый взгляд лет семь, но и я потеряла в этой борьбе лет десять.

Я стояла неподвижно, и маки стали большие-большие, мне по грудь. Стебли оплетали Алитино тело, но трещали, рвались, и я слабела с каждым погибшим цветком.

И я понимала, что надолго меня не хватит. Еще немного, и я уже не смогу удерживать вопящего призрака… что же, это и будет ничья?

Алита вырвется, вырвет мне когтями глаза, ослепляя, и я больше не смогу увидеть это место; завизжит так, что я оглохну, и я больше не смогу услышать, как шелестят на ветру маки; сожрет мое тело, чтобы стать сильнее, и я больше не смогу здесь воплотиться…

Разве не этого я хотела, когда карета мчалась к Академии?

Все станет так просто, когда я потеряю силу.

Это будет похоже на ничью, но я только выиграю, верно?

Я зажмурилась, когда лопнул последний стебель; летящая ко мне Алита больше не была похожа на человека, и не была похожа на призрак, и не была даже зверем: это была чистая тьма, это была ненависть, это была голодная злоба. У нее остались когти, зубы и глаза, горящие, залитые кровью; а больше ничего.

И тут меня, маленькую, испуганную девочку, подхватили теплые руки.

Щиц заслонил меня, как мать защищает младенца, подставляя свою спину. И Алита вдруг остановилась, зарыскала, не в силах его разглядеть, и не в силах увидеть меня в его руках.

– Как ты…

– Маркарет сразу же побежала к твоей тетке, а та оторвала тайе Онни от лекции. Тс-с-с.

Тетенька поверила.

Тетенька поверила!

Это… вдохновляло.

Это… придавало сил.

Я открыла глаза.

И увидела нашу с Щицем связь. Пульсирующая розоватая нить отходила от его груди чуть повыше сердца.

– Прифрантился, – фыркнула я, без малейшего смущения расстегивая его белейшую рубашку, чтобы рассмотреть мою метку.

– Не ерзай, мне и без того сложно держать иллюзию.

По виску его стекали капли пота. Лицо заострилось, глаза впали. Руки дрожали: держать меня становилось с каждым мгновением все сложнее, а здесь у него не было горба, и не было той физической мощи, к которой он уже привык.

– Мы все равно не сможем вечно притворяться очень большим маком, Щиц. Ты не против, если я снова одолжу твою силу? Отпусти, но дай руку.

Он бы все равно долго меня не удержал, и лишь поэтому опустил на траву.

А потом выпрямился рядом со мной. Невероятно высокий. Помог подняться. Я оказалась ему… ну, по плечо.

– Я могу еще как-то помочь? – спросил он.

– Только сила.

– Можешь пить до дна, если нужно.

Самоотверженно. У него и оставалось-то… совсем чуть-чуть. Пара капель.

Но мне хватит и одной.

– Бабушка, эй!

Сгусток тьмы обернулся ко мне.

Она испоганила мое поле! Растоптанные маки, замерзшие маки, растерзанные маки: как долго мне придется приводить его в порядок?

Щиц положил руку мне на плечо, чтобы оставить мои собственные руки свободными. Я его не просила, но он знал, как надо; с его появления мы не произнесли вслух ни слова, и все равно говорили.

И вот я подумала: если бабушка может сожрать меня, то почему бы мне не сожрать бабушку? Что мне мешает?

Только то, что я хорошая?

И Щиц оставил мои руки свободными.

Щиц, поговаривают, съел пряничный домик и не подавился; злобный колдун, который слишком привык к своей мощи и даже сейчас боится сжать пальцы на моем плече слишком сильно, будто мои кости хрустальные, будто здесь у меня вообще могут сломаться кости.

Я выбрала черного колдуна, обманщика по сути своей лишь потому, что подобное тянется к подобному.

А еще мне это было выгодно.

Я раскинула руки.

– Бабуль!

Тьма уже неслась ко мне, и не нужно было звать ее второй раз; она врезалась мне в грудь, вгрызаясь в сердце.

– Бабуль, – сказала я тихо, – я тебя люблю.

И сжала ее в объятиях.

Мое сердце пропустило удар… другой…

И забилось снова.

Осталась только я, Щиц, и разоренное поле.

А потом я моргнула…

…и ничего не осталось.

Глава 23

– Нэй Дезовски, ну сколько можно! Ну поешьте хоть! Я посижу.

Голос Щица.

Пробуждение давалось мне нелегко: сознание будто увязло в болоте, и за этот голос я уцепилась, как за протянутую палку.

– Да ты кто вообще, парень? Не помню, чтобы я тебя нанимал.

Теплая рука погладила по голове, убрала прядь со лба. Папенька? Откуда в Академии взялся папенька?

– Нэй Дезовски, ну будет вам, будет. Хотите проверить конторские книги?

– А то я так не помню!

– Вы слишком устали, нэй Дезовски, вам правда стоит поесть… а лучше поспать, ну…

– Ну уж нет, сколько можно меня дурачить! Аката! А ну, прикажи принести мне бесовы книги!

– Аферий, мальчик дело говорит, – почему-то прошептала тетенька, – шел бы ты спать, на тебе же лица нет!

– Моя дочь в таком состоянии! Куда я должен идти, а?

Я услышала, как Щиц тяжело вздыхает. Захотелось открыть глаза, но пока не хватало сил.

– Я не хотел вам говорить, нэй Дезовски, но у вас… э-э-э… конюшни горят.

С грохотом упал стул.

– Которые?

– Те, что под управлением нэя Радимски, – слишком быстро ответил Щиц, – Бонни!

Знакомый топот, надо же, так легко поверил…

– А?

– Догони нэя Дезовски и отправь уже спать.

Мелкие девичьи шаги, шорох крыльев – ушла.

– Молодой человек, я же просила не злоупотреблять внушениями!

– Тайе Аката, если вы так волнуетесь за нэя Аферия, то идите и проследите, как управится Бонни, – буркнул Щиц, – не злоупотреблять! Да его лекарь мне весь мозг выклевал: «прободение язвы в анамнезе!», «не давайте переутомляться!», а он торчит на этом бесовом стуле круглые сутки, носом в документы… Как прижмет, так «молодой человек, повлияйте!», а как спасибо сказать… Будто на него вообще можно повлиять, не спал бы на ходу, поддался бы, как же!.. Ушла. Эль, можешь открывать глаза.

Я с трудом разлепила один.

Щиц поднял стул, сел. Нахмурился, взял меня за руку.

Сразу стало лучше. Сил хватило и на второй глаз.

– Привет.

– Привет, – прошептала я, с трудом ворочая распухшим языком, – не подашь воды?

– Тогда мне придется отпустить твою руку.

Сила, которой он так щедро делился, и удерживала меня в сознании, так что я как могла сжала пальцы.

– Потерплю, оставайся. Я… Аюват?

Щиц задумался.

– Дома. Если я правильно понял вопрос.

– А… Бонни?

– Отстранили от занятий за высшую некромантию. На месяц. Она только рада была с тобой поехать.

– Я…

– Две недели. Папенька твой отказался оставить тебя в Академии и раскошелился на телепорт. Не думал, что мне в жизни доведется, колдуна ему разыскали аж из Шеня… – Щиц чуть не увлекся, и я уже приготовилась было слушать длинные и пространные описания устройства телепортов, но сил сделать заинтересованное лицо не было; Щиц посмотрел на меня и осекся, кашлянул неловко, – В общем, ты не просыпалась… Он паниковал. Все две недели. Письма его, кстати, у тетки твоей лежали, она все надеялась, что ты за ними зайдешь, ну. Но ты не спрашивай, она теперь в жизни не признается. По секрету.

Он говорил слишком быстро, и я с трудом его понимала.

Горб его, кстати, никуда не делся. Но раз с бабушкой разобралась, то и с этим как-нибудь… если бы только так не хотелось спать…

– А ты?..

– Меня Онни вывела также, как и помогла к тебе прийти. Она специалист все-таки… Маркарет побежала звать на помощь, я так сразу не сообразил, а она… Ты бы видела, как Аката Онни к тебе тащила, пинками, за шкирку, и никакая магия той отбиться не помогла… Как узнала, что ты к Онни уже обращалась, а она ничего, так разъярилась… Так что меня Онни к тебе закинула, как хрустального, ну. Раз уж связь есть, то и направление смогла взять… И обратно. А ты, вот, своим ходом выбиралась… долго. Слишком сильная, чтобы Онни смогла тебя подцепить, она и не стала, сказала, тебе самой надо, – он повысил голос, явно передразнивая, – «пройти весь путь до пробуждения».

– Мне надо было… переварить… бабушку.

– Так вот оно что…

– Никому не говори. Наш… Намшиль… То есть секрет, да… Щиц?

– Да?

– Как тебя зовут?

Он приблизил губы к моему уху и сказал тихо-тихо:

– Шелдин.

Что-то такое… историческое. Вертелось в памяти, а я не могла вспомнить. Впрочем, какая разница.

– Признаю, у твоей матушки и правда есть вкус. И, наверное… неплохое образование?

Щиц рассмеялся.

– На самом деле это в честь трактира, в котором она познакомилась с отцом. Но тс-с-с! Это наш секрет, ну?

– Молчу… как рыба, – улыбнулась я, – кстати…

– Да?

– Не забудь отправить Маркарет… приглашение. На Летний… Обещала…

И я снова провалилась в сон.

На сей раз – в целительный.

Раньше я с торжеством смотрела на тех неудачниц и неудачников, которые вместо того, чтобы блистать на балу, сидели себе в дальних комнатках и играли со стариками в вист. И вот я на их месте, и совершенно не чувствую себя неудачницей.

Может, потому, что играть в вист с Салатонне и тетенькой – та еще задачка. Интересная.

Может, потому, что для танцев я все еще недостаточно окрепла, и вполне сопоставляла свои возможности. Раньше я могла бы протанцевать всю ночь напролет, а сейчас сомневалась, что меня на один танец хватит. Чем позориться, не лучше ли найти себе развлечение и по силам, и по душе? Благо, компания подобралась примечательная.

Салатонне мухлевал, как бес.

В паре со мной был Щиц, который с завидной регулярностью хлопал «дядю» по плечу и укоряюще кивал на рукава. Салатонне с обреченным видом вытряхивал очередную пару зажиленных тузов и возвращал их в колоду.

Интересно, узнал ли Щиц, что Салатонне бывал в Академии? Это тоже интересно. Но спрашивать я не стала, чтобы ничего случайно не испортить. Сейчас между ними не было неловкости, и Щиц ловил дядюшку на жульничестве так привычно, что я бы лично отнесла эту картинку к семейно-идиллическим.

Надо сказать, Щиц и Салатонне выглядели ровесниками. Я бы его вообще не узнала, если бы, подсев за стол, не услышала от тетеньки:

– Будь знакома, нэй Салатонне.

И ответное:

– Уже тысячу лет, как нэй Устин! Когда же ты запомнишь, Аката!

Щиц хмыкнул.

– Если ты, Эль, думаешь, что ему есть хоть какая-то разница, то не думай. Я с малых лет обучался у него премудростям, и за это время он столько раз менял имена, что мне лично легче просто звать его дядей. – он понизил голос и сказал, будто бы по секрету, – это он перед тайе Акатой рисуется.

– Не хочу я звать его дядей, – буркнула я, – а то как бы чего не вышло.

Салатонне аж виски поперхнулся.

– Да, лучше уж просто «Салатонне», девочка, – откашлявшись, согласился он.

Щиц взял карту, посмотрел на свет. Укоряюще покачал головой. Салатонне принял вид невинный и безмятежный, что с его мальчишечьим обликом, – хоть в этот раз он и выглядел на пару лет старше, чем в прошлый, – смотрелось вполне достоверно.

Тетенька фыркнула.

Щиц здесь был на правах вольнонаемного слуги. Папенька после Элия относился к Щицу с подозрением, и долгие мои объяснения, что это просто друг, который иногда стирает мне простыни, пропали бы втуне, если бы я вздумала упрашивать папеньку устроить ему через градоначальника приглашение. И без того было странно, что он уселся играть с господами, так что руку подняла я.

– Эй, парень, – подозвала я мальчишку, – принеси новую колоду.

И мы начали играть.

Как-то так вышло, что партнерами меняться никто не захотел, хоть это и было против правил; тетенька было подняла этот вопрос, но вскользь и тихонько, скорее для очистки совести.

Столик наш привлекал немало внимания, – еще бы, тетенька на балах появлялась редко, да и не бывало еще такого, чтобы садилась играть с кучкой детишек, бросив своих заклятых подруг из кружка церковных украшений, – но Щиц этого, кажется, и не замечал, Салатонне не придавал значения, а тетенька всячески показывала, насколько ей все равно.

Так что когда к нам подошла тайе Марински, дернулась только я. Хотя это была тетенькина подруга.

– Привет, Аката, рада тебя видеть! Мы играем во-о-он там, и нам не хватает человека…

– Прости, Лайлет, – тетенька с трудом выдавила из себя подобие улыбки, – я хочу побыть с племянницей. В Академии у нас не так много времени, которое можно было бы провести вместе.

– Елания, смотрю, похудела.

А ты поваляйся две недели без сознания в постели, питаясь только бульончиком с ложечки! Похудеешь тут!

Вот ведь… мечтала же об этом когда-то. А толку? Я не выглядела красивой, а скорее нездоровой, как сдувшийся мешок…

Противный был у тайе Марински взгляд. Такой… ощупывающий. Она, я уверена, заметила и мои веснушки, которые оказалось невозможно скрыть никакой пудрой, и выбившуюся из прически прядь, и руки, за которыми я уже очень давно не ухаживала надлежащим образом.

Я встала со стула, вспомнив, как надлежит приветствовать старших. Заодно дала в деталях рассмотреть живот: надеюсь, мою резкую потерю веса не сочтут за признак беременности.

– Здравствуйте, тайе Лайлет, – я сделала легкий книксен и опустила голову.

Девушке на выданье стоило вести себя соответствующе. Хоть я и отвыкла от этого совершенно.

Очень не хватало кончика косы, который можно было бы потеребить. Будь прокляты сложные прически!

Щиц заколебался, вряд ли его кто-нибудь просветил о тонкостях этикета, хотя это и не помогло бы. В его случае единственным рабочим правилом было «слуги с господами в вист не играют», и он его уже нарушил.

Салатонне развалился на стуле, как сытый котяра, и на тайе Марински даже не смотрел. Уткнулся в свои карты так, будто от них зависела судьба мира.

– Не представите своих друзей?

– Нэй Щиц, нэй Устин, – отрапортовала я, – колдуны. Познакомилась с ними на учебе.

Это хотя бы объясняло их возмутительное поведение.

И приврала я совсем немножко…

– Мне кажется, – с раздражением сказала тетенька, – тебя зовут обратно, Лайлет.

– А почему ты не танцуешь, Елания? Ты же так это любила? – Лайлет обожала допрашивать девушек этим своим елейным голосочком.

Где была, что делала, почему танцевала с этим два танца, а с тем три, что же ты почти не заходишь в церковь, ну и подол у твоего платья, на два пальца выше приличного…

Я замешкалась.

– Еленьке нездоровится, – вмешалась тетенька, и добавила резко, – хватит мучить мою племянницу, она на ногах-то еще стоит нетвердо. Ты можешь сесть, Елания.

Она меня просто спасла. Потому что в то самое мгновение я вдруг с удивлением осознала, что совершенно разучилась отвечать всяким там тайе Лайлет правильно. Потому что я вообще уже и забыла, как оно, правильно…

И вспоминать это было мучительно.

А тетенька, она…

Она разрешила не вспоминать. И сесть. И вообще. И на тайе Марински зыркнула так, что та наконец ушла.

Я была ей так благодарна!

Тетенька дождалась, пока тайе Марински сядет за свой стол, кашлянула и спросила неловко:

– Елания…

– Да?

– Ты… хочешь вернуться в Академию?

– Ну, мне же еще надо расколдовать Щица, и…

Щиц вмешался:

– Ты уже вытащила меня из Академии… то есть твой папенька вытащил, когда потребовал, чтобы ему немедленно вернули все твои вещи…

Я посмотрела на него, как на умалишенного. Повертела двумя пальцами у виска.

– И что? Ты все еще колдовать не можешь. Я помню, что тебе обещала. Что отпущу, когда уйду из Академии, и что обеспечу тебе возможность колдовать. А вместо возможности колдовать у тебя сейчас возможность двигать дубовые шкафы в папенькиной спальне, чтобы они свету из окошка не мешали…

– Попроси у папеньки еще один котел, и…

Я встала, перегнулась через стол и засветила Щицу щелбан. После чего села и надулась, совершенно не собираясь скрывать, насколько это предложение меня обидело.

– Ты мне жизнь спас, – буркнула я, – а я должна тебя бросить? И вообще, я хочу вернуться сама по себе, вот! Там интересно. В конце концов, я же могу просто научиться магии, без всей этой ведьминской ерунды? Вот ей и научусь. Бабка у меня была ведьма, это да, но я… просто хочу колдовать нормально. Чтобы никто не травился моими блинчиками, а наоборот…

– Вот с этого бы и начинала, – вздохнул Салатонне прежде, чем его ученичок надумал, что мне возразить, – этот мальчишка просто слишком заботится о других, такой уж он.

– Я заметила…

– Не перебивай. Так вот, детишки, сейчас вам будет очень стыдно, но я все-таки спрошу, и ответьте мне честно: целоваться не пробовали?

– Э-э-э… – протянула я, оглядываясь почему-то на тетеньку, – э-э-э… Нет, да и толку? Чтобы снять проклятие… Для этого же нужна любовь, да? Вот эта вот, такая, с бабочками в животе и невыразимым счастьем от того, что избранник дышит с тобой одним воздухом?

– Вовсе нет, – пожал плечами Салатонне, – вы, женщины, слишком романтизируете. К счастью, заклинание накладывала Онни, а она одна из самых практичных женщин, которых я когда-либо… кхм, знал.

Мы с Щицем переглянулись. За этим «кхм» скрывалась какая-то очень интересная история, которую мы о своих наставниках знать ни в коем случае не хотели.

Как хорошо, когда солидарен со своим фамильяром в таких важных вопросах!

– Она всегда считала ведьму, наложившую на Спящую Красавицу заклинание, самой большой неудачницей на свете, – продолжил Салатонне, – истинная любовь, с первого взгляда на спящую девушку! Слишком жесткое условие, которое могло быть выполнено не иначе, как чудом. Увлеклась она этим вопросом, короче. Ну и подняла архивы, разузнала, что за блоковый узел был на заклятии, а потом еще неделю… хихикала.

– Хихикала? – удивилась я.

Очень уж сложно было такое представить.

– Ага. Есть у нее такая привычка: как что-нибудь ее зацепит, так она в самые неподходящие моменты то хихикать начинает, то рыдать… потому мы и…

– Дядя, ближе к делу, – перебил Щиц.

Никогда не замечала за ней такой привычки. Хотя она могла сдерживать себя при ученицах… Да и кто знает, что Салатонне считает самыми неподходящими моментами… Гадость какая, фе, и думать не хочу!

– Оказалось, что блоковый узел был вероятностный. Если есть хоть полпроцента вероятности, что у этих двоих все срастется, то блоковый узел развязывался, заклятие соответственно, – Салатонне развел руками, – пуф! И нет. Не знаю уж, то ли та ведьма не хотела проклинать девчонку надолго, то ли светлая волшебница, защитившая принцессу, смогла внести коррективы и туда…

– А я здесь причем? Я же не сплю, – нахмурился Щиц.

– У любого ведьминского заклятия есть блоковый узел, завязанный на любовь, – вмешалась тетенька, – вообще у любого. Это традиция. Ведьма, проклявшая принцессу Розу, считается самой первой ведьмой королевства, и таким образом мы ее чтим. Правда, стандартный блок рассчитан все-таки именно на тот тип любви, который описала Елания, или даже более сильный. И я не понимаю, почему ты, Салатонне, так уверен…

– Все просто. Онни тащит любые разработки, которые не прибиты к мозгу изобретателя гвоздями. А если и прибиты, то она изобретает мозговой гвоздодер, а потом тащит. Поэтому Енжена она отлично понимала и никогда не осуждала. А с директрисой у нее отношения сложные…

– Легче сказать, с кем они не сложные, – вставила тетенька, – удивительно вздорная особа.

Салатонне всем своим видом изобразил бесконечное терпение и продолжил:

– Так что для нее дело… солидарности, что ли? Поставить на проклятие сына Енжена блоковый узел, который развяжется от первого же чмока в щечку, но который при этом будет выглядеть как стандартный с некоторыми модификациями, чтобы нейе директриса не догадалась, что ее дурят. Так что на вашем месте я бы поэкспериментировал с поцелуями, детишки.

– Ты бы поэкспериментировал, это точно, – протянула тетенька, – Салатонне тот еще экспериментатор, так что не стоит принимать его всерьез.

– Как будто вы что-то теряете.

– Онни несколько месяцев лично обучает Еланию, неужели бы она не намекнула…

– Конечно же нет, ты же сама тысячу раз слышала, как она страдает, что найти нормальную мотивированную ученицу сложнее, чем одуванчики зимой!

– Да мы с ней лет двадцать как не разговариваем!

Тетенька оказалась чудо как хороша в споре: раскраснелась, мертвые глаза заблестели и даже как-то… уже не такими мертвыми казались.

Не знаю уж, кто ее так задел за живое: Онни, Салатонне, или оба сразу.

– За исключением тех случаев, когда ты врываешься в ее лабораторию и отправляешь ее спасать твою племянницу…

– Я была вынуждена!..

Я со вздохом отложила карты.

– Кажется, мы тут лишние.

– Меня нэй Рональне просил помочь с фейерверками… – предложил Щиц тихонько.

А я и не заметила, что Щиц успел столковаться с градоначальником…

– А что так?

– Он выписал специалиста, а его по пути будто бесы сожрали, – пояснил Щиц, – я услышал, как нэй горюет, и вызвался помочь. Мы с дядей частенько устраивали огненные представления, так что…

– Да, свежий воздух явно не помешает.

Когда мы шли мимо залы, я не удержалась и заглянула. Только чтобы удостовериться, что все в порядке, и мои подруги получают удовольствие от бала. Конечно же, мне стоило держаться рядом с ними… Хотя бы рядом с Бонни, вряд ли Маркарет нужна была бы моя помощь, но меня еще утром клятвенно заверили, что справятся и без меня.

Приглашенный учитель вдолбил в Бонни основы этикета и основные па, а правильно подобранное белое платье и правильно сделанная прическа легко превращают дочь доярки если не в принцессу вечера, то во вполне привлекательную особу, так что на паркете подруга смотрелась очень даже замечательно.

Как и подобает дебютантке. Тетенька представила Бонни свету как бедную родственницу, которую семья Дезовски взяла на воспитание после смерти ее многоуважаемой матери. Ух и пришлось мне с папенькой повоевать!