Текст книги "Я вам не ведьма! (СИ)"
Автор книги: Аноним Эйта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Глава 12
Иногда ты точно знаешь, что должна сделать.
Но не можешь, не можешь, не можешь – физически не можешь сделать то, что должна. И тебе хочется плакать, и биться эту невидимую стену грудью, но ты знаешь, что все, чего ты добьешься – это распухший нос и глаза-щелочки.
И ты просто плачешь, ожидая, пока тебя накроет приливная волна неизбежных последствий. И уже барахтаясь в них, захлебываясь понимаешь, что если бы ты все же заставила себя вступить в битву, то хотя бы не утонула бы так позорно.
Вот, что я чувствовала, когда думала об Элии. Я не должна была так поступать, мне стоило собрать мужество в кулак и поговорить с ним честно, но я этого не сделала.
И последствия легли на мои плечи тяжелым грузом.
Когда я возвращалась с уроков домой, точно зная, что там меня встретить насупленная Бонни и уйма домашки, я встретила Элия.
Мы постоянно встречались на этой тропинке, кажется, я даже дала себе зарок ходить другой дорогой, но стоило мне чуть-чуть задуматься, и ноги вели меня туда сами.
Навстречу неприятностям.
Навстречу человеку, мимо которого я ходила, склонив голову. Я не могла расправить плечи, потому что на них плотненько угнездилась вина.
Обычно мы просто расходились, но в этот раз он меня окликнул:
– Простите!
Для того, чтобы остановиться и обернуться, понадобились все мои душевные силы. Я набрала в грудь воздуха и буквально вытолкнула из глотки слово:
– …Что?
У Элия, всегда уверенного, мужественного Элия, человека, которого я ни разу не видела в помятом мундире, человека, следящего за собой внимательнее, чем иной шпион при дворе его величества, на мгновение стало такое выражение лица, как будто он потерявшийся мальчик, и понятия не имеет, что спросить у этой страшной тетеньки.
И я вспомнила, что он меня всего-то на пару лет старше, хоть и старается держаться, как взрослый состоявшийся мужчина, и так просто ему его годы не дашь, но, все же, он всего на пару лет старше, и…
Он быстро взял себя в руки, но я уже успела разглядеть эту его сторону, и меня по-настоящему потрясло это открытие. Потрясло настолько, что я даже смогла чуточку успокоиться – по крайней мере, достаточно, чтобы не покраснеть, не начать трястись и приготовиться с честью выдержать непростой диалог.
– Я видел, кхе-кхе-кхе, как ваша бабушка стояла под вашим окном…
Это было сказано с такой интонацией, что я поняла: он и сам себе не до конца верит.
Он напрягся, как будто ждал удара, насмешки, колкости – и именно колкость просилась ко мне на язык.
«Вы так всегда знакомитесь с девушками?»
«Может, вы и единорога видели?»
Но он, скорее всего, и правда видел единорога, и, если он работает в конюшне, даже убирал за ним вполне прозаический лошадиный навоз. В этой Академии невероятное становилось делом житейским, поэтому он вполне мог видеть мою покойную бабушку под окном.
Было бы глупо высмеять его за желание помочь… даже если он выдумал это лишь затем, чтобы со мной поговорить, не стоит высмеивать его за попытку.
– Со стороны отца или со стороны матери? – Непринужденно поинтересовалась я.
– Со стороны отца, я же не знаю, как выглядела твоя… ваша бабушка со стороны матери, – пожал плечами Элий.
– Но знае…
Я осеклась.
К нэю Элию я старалась обращаться на вы, как будущая примерная жена, лишь иногда, в самые счастливые моменты говоря «ты»; но к слуге, имени которого я даже не знаю, обратиться на вы я никак не могла. Он бы сразу обо всем догадался.
– Но знаешь, как выглядит моя бабушка со стороны отца? Ты кто такой?
– Вы меня не помните, но ваше лицо я видел в газетах, которые разносил мальчишкой. Мы из одного города, тайе, – он понизил голос, произнося мое имя, – Елания… Когда ваша бабушка умерла, ваш достопочтимый отец не поскупился на похороны. Мой отец был похоронным музыкантом, я иногда увязывался с ним; были щедрые чаевые, и я запомнил покойницу. Хорошая память на лица. – Сказал Элий самую чуточку слишком быстро, достаточно быстро, чтобы я поняла, что он немало поломал голову над этой историей.
– То есть ты видел призрак моей бабушки под моим окном?
– Так точно.
– И?
– Мне показалось, вам нужно об этом знать.
Так передал бы через Щица! Зачем же говорить со мной ради такой мелочи! Я… Я совсем другого ожидала! Не знаю, чего именно, но другого, другого! Наш первый разговор за столько времени – о призраке бабушки?
Я сердилась на него, хоть и отлично понимала, что здесь только моя вина.
– Я… что-то не так сказал? – спросил Элий, внимательно рассматривая мое лицо.
Но я ведь даже не покраснела, и… что у меня там? Прыщ на лбу?
– Я просто… немного… – Я хотела было сказать «испугана», но это было бы вранье, а я и такдостаточно завралась, – немного неожиданно. И откуда ты знаешь, где мое окно?
Это была самая длинная пауза в моей жизни, хотя едва ли она длилась дольше секунды.
– Ты мне нравишься, вот и знаю, – Наконец сказал Элий, и поспешил дальше, мимо меня.
И хорошо. Пуф! И у меня все лицо горит, я уже и забыла, как мне нравилась эта его уверенность в себе, то спокойствие, с которым он признавал такие вещи.
Я должна была возмутиться, как это так, какой-то слуга, да ко мне, да на ты, да еще так прямо, я приличная девушка, а не какая-то рыхлая рыночная хохотунья, которым офицеры бросают такие слова, словно косточки голодной собаке; но меня хватило лишь на то, чтобы посмотреть ему вслед.
У поворота он остановился и крикнул:
– Береги себя! И… Кушай хорошо, так осунулась! – И раз! Исчез.
И я подумала, что, наверное, за этой его уверенностью должна прятаться недюжинная смелость. Что в том, что он способен показать мне собственную сердечную слабость, и вовсе нет уверенности – только смелость.
Смелость, которой мне так не хватает.
Я ведь не раз признавалась ему в любви.
Но будь это правда, я бы не смогла проронить ни слова.
В комнате я встретила Щица: он пытался занести в дверь огромную стопку высушенных вещей. Стоило ему протянуть руку, чтобы придержать дверь, стопка опасно кренилась, он руку отдергивал, поправлял сползшую верхушку из простынь и пробовал снова.
За этим танцем можно было бы наблюдать вечно, но Щиц всегда был для меня больше, чем слуга, и развлекаться за его счет я себе не позволяла.
– Я открою.
– Угу.
В комнате я уселась на свой любимый стул с высокой спинкой, на которую так удобно класть подбородок, и следила, как он невозмутимо раскладывает вещи по полкам. Среди вещей, между прочим, мелькнули панталончики Бонни, которые он без колебаний отправил к таким же.
– Ты же колдовать мог, а? – Вдруг спросила я.
– Мог.
– И блестящее будущее тебя ждало?
– Ну, ждало, – передернул плечами Щиц, зачем-то заново перекладывая простыню еще более аккуратным прямоугольничком.
– А теперь ты горничная, – заметила я.
– Похож, ну.
– И горничная так себе.
Это не было попыткой обидеть. Просто констатация факта. Хорошая горничная никогда не возьмется за обязанности прачки, а если и возьмется, то отстирает от подола Бонни то огроменное кофейное пятно, а не будет маскировать его иллюзией, которая так неудачно сползет во время ее медитации.
Может, она поэтому сегодня такая нервная? Пока я отвернулась, кто-то наговорил ей вчера гадостей из-за этого пятна? Я бы заметила, если бы это была Марка… или я неудачно съязвила? Не помню.
Вообще какая-то ерунда с памятью творится. То ли из-за того, что недосыпаю, то ли из-за того, что много учусь. Голова по вечерам болит, а по утрам еще и зрение подводит – то вон Щица длинного на травке вижу, то Каркару без ее магической шпаклевки.
Не самое приятное зрелище ранним утром: сидящая на спинке твоего любимого стула тухлая ворона с повисшими на костях кусками гниловатой плоти. Все-таки Щиц и правда талант – это все так заколдовать, чтобы даже на весеннем солнцепеке тухлятиной ну почти совсем не пахло.
Я совершенно не понимала, зачем делать из колдуна – или скорее подколдовка, я не знала, успел ли Щиц завершить образование, но подозревала, что вряд ли, – чернорабочего. Все папенькины гены восставали против такой бесполезной траты ценного человеческого ресурса.
Даже наказание можно было бы придумать… продуктивнее.
Ну, например, маскировать директрисе ее ужасные бородавки на носу, а то на речи для старшекурсниц, кажется, все только и делали, что пытались их сосчитать, чтобы не заснуть со скуки.
Со второго курса учебный год начинался позже. Считалось, что первокурсницам нужно больше времени, чтобы заселиться, получить учебники и влиться в учебный процесс – вполне разумно, как мне кажется, если учесть, что только экзамены для сортировки по группам заняли пару недель.
Так что, когда на третьей неделе подъехали старшекурсницы, нам пришлось отстоять длинную речь с приветствиями. Я ее, правда, проспала в основном, никакой счет не помог. И вообще смутно запомнила – не до того было.
– Стараюсь уж, – еще более хмуро ответил Щиц.
– И из-за чего ты так попал? Дайте-ка подумать: это не возлюбленная, потому что такого слуха не было, а скрыть возлюбленную в женской Академии не сможет даже такой искусный иллюзионист, как ты…
Щиц хмыкнул.
– Вряд ли ты мог поломать что-то по-настоящему ценное, ты же не самоубийца, мы проходили, какая отдача от уничтожения древних артефактов…
Щиц закрыл шкаф и собрался было уйти, так что последние слова пришлось протараторить.
– Но, быть может, речь идет о… – на моей памяти было всего несколько случаев, когда купцы отказывались от выгоды, аристократы не соглашались создать взаимовыгодный союз, а опозоренная горничная вместо колечка на палец получала монашеский чепец и пинок от строгого отца в сторону ближайшего монастыря, и все они так или иначе были завязаны на… – …семейной вражде?
Щиц замер. Обернулся.
– Откуда ты…
Вот оно.
Я догадывалась об этом, еще когда Онни предложила мне то, что предложила. Для нее это было капризом начальницы, блажью – она не стала бы натаскивать меня на разрушение собственного заклинания, если бы считала его справедливым.
– Дар ясновиденья открылся, – как можно увереннее брякнула я, – вижу, вижу, враг твой – директриса. А у директрисы на сердце злоба черная, злоба жгучая, на, э-э-э… Мужчину…
Щиц все еще слушал – значит, пока угадываю.
– Э-э-э… одной с тобой крови, и он украл у нее… украл у нее… э-э-э… – логичнее было бы сказать «любовь»; но что-то останавливало.
– Что-то, – наконец сказала я.
– Отец украл у нее идею, – просто сказал Щиц, – и смотался с этой идеей в Шень. С этого все началось. Но только началось. Я сам подставился.
Он присел на кровать Бонни.
– Осторожнее с идеями, Эль. Не вываливай их вот так, без подготовки, наобум, как сейчас. Старайся сдерживать вдохновение до чего-то действительно полезного, а? Я сказал тебе, потому что нет смысла скрывать – ты все равно рано или поздно узнаешь. Или Бонни что-то услышит, и ты узнаешь. И потому что ты, конечно, разболтаешь этот секрет – разболтаешь его Бонни, как Бонни разболтала бы тебе. Но только ей.
Некоторое время мы молчали. Я не знала, что должна сказать или что сделать. Похлопать по плечу? Сказать, что все будет хорошо? В красках расписать щедрое предложение Онни?
Я не знала, поэтому неловко сменить тему:
– Как думаешь, тут могут водиться призраки?
– Призраки?
– Думаю, Э… э-э-э, я. Я видела призрак моей бабушки под окнами.
– Тебе приснилось, – отмахнулся Щиц, с немалым энтузиазмом поддержав мою инициативу перевести разговор в другое русло – похоже, уже раскаялся в своем внезапном приступе откровенности, – только очень сильный призрак сможет пробраться на территорию Академии. Лет пятьдесят назад тут все просто кишело призраками, они ж на силу идут… но потом изобрели М-пентограмму, кстати, Академия очень гордится, что М-пентограмма была изобретена именно в этих стенах… ну и все. Оградили.
– О-о-о, – протянула я, чтобы хоть как-то поддержать разговор, – Ясно.
Значит, Элий просто выдумал удобный предлог? Как-то слишком уж сложно для предлога…
– Пойду я, – Щицу не терпелось сбежать.
– Иди. Только… – Я хотела было рассказать про Элия, и про сегодняшнюю встречу, попросить узнать, была ли это правда или просто попытка пообщаться…
Но мне очень сложно взваливать на Щица все, что касается общения с Элием, он и без того общается с ним куда чаще, чем хотел бы, судя по его поведению…
– Да?
Нет, я решила, не стоит его впутывать. Слишком многое придется объяснять. Элий – только моя проблема.
И эта встреча пусть останется только между нами.
– Нет, ничего. Иди.
Бескрайнее маковое поле простиралось под бездонно-голубым небом; мощеная кирпичом дорожка рыжей проплешиной вела вдаль, сливаясь с горизонтом.
– Переведешь бабушку через дорогу? – Кокетливо спросили у меня и ухватили за локоть.
Жара, маковое поле… это может плохо кончиться! Я читала такую сказку, и девочка там заснула вечным сном, и никто-никто ее не спас. Мораль: не майтесь дурью в подозрительных местах.
Я поймала себя на абсурдном желании начать собирать маки в передник, напевая при этом глупую-глупую песенку. Красивые, все-таки, цветы… Так, спокойно, я не совсем понимаю, что происходит, но ставлю семь против пяти, что я заснула.
Заснула, когда притворялась спящей, чтобы не объясняться с Бонни.
Да, хорошая версия, красивая. Все сразу становится понятно и нормально. И поле, и дорожка, и старушка, цепко впившаяся в меня коготками.
– Бабушка, э-э-э… – лицо ее мне было странно знакомо, и я вгляделась повнимательнее, – э-э-э?! Бабушка?!
Никогда ее не видела вживую. Ее строгое лицо, высеченное на надгробии, сверлило меня пустым взглядом каждый День Мертвых, но… Сложновато узнать человека, если до этого видел лишь каменную статую, созданную по заказу безутешного сына и потому немного… льстящую оригиналу.
Впрочем, стоило мне произнести это слово вслух, и я почувствовала, что права. Таковы уж сны: иногда в них всплывают факты, которых ты никогда раньше не знал, и которые в реальной жизни кажутся полным бредом, но во сне кажутся незыблемыми, как основы Мироздания.
– Внученька! Всегда хотела тебя повидать. Ты так выросла… В последний раз я видела тебя еще в животике твоей мамы.
Я сглотнула, изо всех сил не желая продолжения, но бабушка старательно квохотала:
– Ты была во-о-от такусенькая, с абрикосовую косточку, и милый хвостик…
Я предпочитала думать, что дети просто… находятся в капусте. Или их аист приносит. Не то чтобы я не бывала на крестинах детей моих недавних подруг и не знала из девичьих шепотков и смешков, как именно получаются дети.
Но вместо подробностей я представляла себе капустное поле. Бескра-а-айнее капустное поле. Вот как это, только с капустой.
Пейзаж на секунду мигнул; но не успела я толком разглядеть, какая уродилась капуста, меня снова окружали маки.
Дорожка стала шире и превратилась в настоящую дорогу, на обочине которой мы с бабушкой и стояли.
Я пошла вперед, касаясь свободной рукой алых лепестков; переходить через дорогу не было никакого желания.
– Еленька, что же ты…
– Бабушка, ты никогда раньше мне не снилась, – сказала я задумчиво, – но вот сначала непонятный старик зовет меня полетать, потом… один парень рассказывает про призрака под моими окнами, и вдруг я вижу тебя; бабушка, ты помогла папеньке стать тем, кем он стал, и отнюдь не добрым словом и материнскими пирожками; бабушка… очень тебя прошу, не держи меня за дуру.
– Ну конечно, – бабушкин голос неуловимо изменился; я заметила, как вянут от холода рядом с ней маки, и сама поежилась, – стоило ли ожидать иного?
– Это все-таки мой сон, на что ты надеялась? – я сорвала бутон и обернулась, чтобы оказаться с бабушкой лицом к лицу, – Петух или курица?
И лицо ее дрогнуло в непритворном удивлении.
– Что?
Этой игре меня научил папенька. Нужно распотрошить бутон и посмотреть, какие там лепестки. Если красные – то петух, если розовые – то курица.
Тот самый обход сыроварен и прочих коровников, на котором меня увидела Бонни, запомнился мне не только запахом коровьих лепешек, но и этой игрой. Я смогла провести с папенькой целых три часа, прежде чем мы дошли до деревни, и бумаги снова его у меня отняли. Это был сложный год.
Но счастливый.
Как и все мое детство.
Папенька рассказывал, его этой игре в далекой юности научила бабушка. Но, похоже, он что-то перепутал за давностью лет, или, быть может, бабушка ее позабыла. Иначе вряд ли в ее голосе было бы столько недоумения.
– Ты мне вызов бросаешь?
– Да так, просто спрашиваю. Петух или курица?
– Курица?
Я продемонстрировала белые прозрачные лепестки:
– А вот и нет. Цыпленок. Но ты не расстраивайся, у тебя еще две попытки.
И я сорвала еще два бутона.
Мир мигнул и изменился. Теперь мы с бабушкой оказались на берегу речушки. Даже, скорее, не речушки, а ручья, достаточно широкого, чтобы через него была перекинута шаткая доска: похоже, мне стоило скинуть мои деревянные башмаки… Надо же, настоящие деревянные башмаки, в жизни таких не носила, вот это мне снится! Ой, и чулки, чулки какие, вязаные, полосатые! И пересечь реку вброд, поддерживая бабушку под руку.
Нет, не хочу я, чулки жалко, стирай их потом…
– А через ручей переведешь? – Хмуро спросила бабушка.
– Петух или курица?
– Петух! – Рявкнула бабушка и уставилась на бедный бутон, будто желая испепелить его на месте.
– Цыпленок, – констатировала я, снова обнажая белые лепестки, – значит, не судьба.
К следующей смене пейзажа я была уже готова.
Бушующее озеро, другой берег которого теряется где-то в тумане, неожиданно холодный воздух… А туман противный, липкий, оседает на коже мелкими капельками.
Я поежилась, стараясь закутаться… в полупрозрачное белое платье до колен? Ну, сон! Хоть бы оставил мне те теплые чулки, они мне нравились! Я бы сказала, что я об этом думаю, громко и вслух, но подувший в лицо ветер забил мне рот моими же волосами.
Мы с бабушкой стояли на деревянном причале, и рядом с нами была пришвартована лодка.
– Переправишь на другой берег? – Бабушка уперла руки в боки, – А, внученька моя любимая, переправишь? Я отблагодарю тебя, уж я-то тебя отблагодарю, как не отблагодарить любимую внученьку, под крылышком не пригреть такую талантливую…
Я не хотела. Но и так просто сказать «нет» тоже не могла. Это было бы… Да. Неправильно. Это было бы неправильно.
Этот сон не знал слова нет.
Ближайшим синонимом было…
– Петух или ку… – тут я закашлялась, отплевываясь от очередной пряди волос, – кху-кху-кхурица?
– Я отвечу, – веско сказала бабушка, – позже.
– Ладно. Буду ждать ответа, – кивнула я, наблюдая, как потихоньку исчезает и озеро, и тучи, и липкий туман, – Пока. Пока-пока.
Помахала призраку рукой с все еще зажатым в ней бутоном.
И проснулась.
Бутон спрятала в пенале для чертежных принадлежностей. Не хотелось его оставлять без присмотра, но просто опустить в карман штуку, которую я притащила из сна, где общалась с призраком бабушки, казалось… кощунством, пожалуй.
Пенал закинула в сумку. Сумку повесила за ручку на столбик кровати, чтобы в любой момент до нее можно было дотянуться.
Заметила, наконец, что за окном только-только светает, перевернулась на другой бок и снова постаралась заснуть.
Знаете, все эти волшебные сны – это, конечно, очень все захватывающее и волнующее. И соображай я чуть получше, я бы, конечно, побоялась засыпать снова – а вдруг во сне снова начнет твориться что-то непонятное с участием моих усопших, мир их праху, родственников?
Но иногда человеку настолько хочется спать, что он спокойно уляжется на тропе, по которой ежечасно проходит к водопою тысяча слонов.
Так что… да. После такого-то приключения я даже умудрилась выспаться.
Глава 13
– Бонни, мне нужно кое-что рассказать, – сказала я.
Сердце билось бешено, руки дрожали, коленки подгибались: я очень боялась, что сейчас подруга возьмет поднос и пересядет за другой столик, и я останусь одна, и мне совсем не с кем будет поговорить.
Она так быстро убежала из нашей комнаты! А Марка поймала меня в коридоре и с каким-то даже ликованием донесла, что Бонни узнавала про другие комнаты и все такое.
Наврала, наверное, но…
– Ты чего? – Бонни склонила голову на бок и даже отложила в сторону недоеденный бутерброд с маслом, – ты заболела? У тебя лицо, как будто зуб болит, или лимон съела…
В этом голосе была забота.
– Ты сильно на меня обижаешься? – Жалобно спросила я, – За то я что я не так смотрю и все такое? Ты хочешь отселиться?
– Просто, – Бонни отвела глаза, – иногда ты говоришь обидные вещи. Когда говоришь обидные вещи, люди обижаются, вот и все. И я знаю, что ты не желаешь зла, и если и считаешь меня дурой, то совсем чуть-чуть, но когда тебя жалеют…
Я покачала головой.
– Кому-кому, а не мне тебя жалеть. Ты сильная ведьма, а я даже чайник согреть не могу.
В моем голосе, как я ни старалась, проскользнула зависть. Забота против зависти. Это неправильно.
Мне стало стыдно.
К тому же Бонни поспешила возразить.
– Я не сильная. Я просто обогнала тебя в развитии. Немного медитаций и все. Ты уйдешь вперед, и будешь смотреть на меня с жалостью, и я… я же торможу тебя, разве не так?
– Нет, – вздохнула я, – если бы ты, у меня не было бы сил столько учиться. Я бы поссорилась с преподавателями и плюнула бы на все. Я бы сбегала, как с шенского… Ты вовремя меня останавливаешь, когда меня заносит, и я очень тебе благодарна. И я всегда готова помочь, если нужно что-то объяснить. Спрашивай в любое время.
Из хорошего во мне есть только честность.
Бонни отвернулась.
– Да… конечно.
– Слушай, – нужно было перевести тему, – ко мне во сне являлась мертвая бабушка. Я не уверена, что это значит… Элий говорил, что видел призрак моей бабушки у меня под окнами.
Бонни кивнула.
– Да, помню такое. Но разве ему не показалось?
– Что? – удивилась я.
– Что? – переспросила Бонни.
– Откуда ты знаешь? Он мне говорил.
– Ну, я пару раз с ним общалась. Случайно пересекались, ну и… он подошел ко мне и рассказал, потому что беспокоился, а я сказала, что это неплохой повод подойти к тебе.
– И почему ты мне не рассказала?
Звучало так себе. Если бы я могла загнать слова обратно, я бы поймала этих юрких воробушков по одному и съела без масла. Звучало даже не как ревность – звучало как собственничество.
Бонни, слава Богу, не обратила внимания. Пожала плечами.
– Мы были в ссоре, кажется. И разве это важно? Он ведь потом подошел к тебе, так? Как я и посоветовала. И сказал о чувствах и все такое, как и собирался. Этого я не советовала, наоборот, но вряд ли он удержался… Он неплохой парень. Я думала военные более… ну, знаешь, вольно себя ведут. Ну, у нас в деревне стояли простые солдаты, и офицеры редко выходили из дома старосты, так что… я ошиблась на его счет.
– Я не понимаю…
– Я считала, что он из тех, кто распускает руки, или шутит гадко. Так поступали все парни в мундире, которых я видела, и поэтому я думала, что этот твой нэй Элий такой же. И поэтому ты так его боишься. Любишь, или хотя бы чуть-чуть привязана, но, попав сюда, решила, что достойна большего и эта привязанность лишняя. С моей теткой так было: она предпочла возможность уехать в город и устроиться цветочницей браку с любимым парнем, потому что он занимался доставкой навоза на фермы, а ей не хотелось всю жизнь провести среди навоза… Но Элий нормальный парень, и у него есть возможность получить высокий чин, особенно с поддержкой Дезовски, и он не из тех, кто запретил бы тебе заниматься любимым делом… он поехал не вернуть тебя в навоз, как это пытался сделать тетин жених; он приехал, потому что боялся, что с тобой случилась беда. И теперь уже я не понимаю, за что ты с ним так. Почему бы тебе просто… не поговорить с ним по-человечески? Даже если ты его больше не хочешь, ему будет легче, если он хотя бы будет знать, что ты не околдована и не в беде. Что с тобой все в порядке.
Бонни чуть ли не уткнулась в тарелку носом, когда это говорила. Она накручивала на пальцы выбившуюся из прически прядь и делала длинные паузы, стараясь подобрать слова.
Она не хотела никого обидеть.
А я вдруг осознала, что между мной и Элием попал не только Щиц, но теперь и Бонни. И все из-за меня.
– Я пыталась, но… язык не поворачивается. Я не могу с ним нормально говорить. Это сильнее меня. Это не колдовство, это просто… дурость, Бонни. Страх. Я боюсь.
Я почувствовала, что вот-вот расплачусь. Бонни тоже не понимала. Почему даже Бонни не понимает? Я тоже не понимаю, но… Я так надеялась, что кто-то умный возьмет и разложит все по полочкам за меня. Ведь Бонни лучше меня разбирается в чувствах. У нее столько сестер и теток, и многие из них замужем, и она видела столько всяких историй, но почему она не понимает мою?
Бонни ткнула пальцем мне в лоб.
– Это в твоей голове. А что сказала тебе бабушка?
– При чем здесь бабушка? – удивилась я.
– Ну, обычно во сне мы получаем ответы на свои вопросы.
– Не в этом случае, – скривилась я, – в моем сне бабушка просто хотела перейти через дорогу.
– Куда? – нахмурилась Бонни.
– На другую сторону. Сначала дороги, потом ручья и озера. Просила меня перевести…
– Мертвая бабушка?
Каркара захлопала крыльями, всполошилась, чуть не свалилась со спинки стула Бонни.
– Ну да.
– Через дорогу?
– Да.
– Но ты ее не перевела. Не перевела же, да? – Бонни вцепилась в мою руку.
– Нет. Но… мы играли в игру. Два раза она проиграла, а один… одна попытка у нее еще осталась.
– Не смей переводить. Нельзя переводить мертвых на другую сторону чего бы то ни было! – Впервые за все утро Бонни смотрела прямо на меня.
Даже Каркара перелетела на спинку моего стула.
– Почему? – удивилась я, – Это же просто сон.
– Ну, просто… – Бонни замялась, – быть может, это суеверие, но меня мама учила: – она прикрыла глаза и быстро-быстро затараторила, – если случилось проходить мимо кладбища для самоубийц, рассыпь под ноги семечки, чтобы они отвлеклись на их пересчет и не увязались за тобой; если циркачи хоронят своего, ни за что не заглядывай в гроб, чтобы не родился уродливый ребенок; а если во сне мертвец хочет, чтобы ты перевел его через дорогу, или через реку, или еще куда-нибудь, то нельзя соглашаться, потому что так ты приведешь его в мир живых, а сам останешься в мире мертвых. Вот так. Ты же не согласилась?
– Не совсем, – я почувствовала, как кровь отливает от моих щек, – я… э-э-э… я же сказала, я пообещала это как выигрыш в игре. Я не могла отказать просто так, понимаешь?
– И мы тут уже полчаса о парнях треплемся вместо того, чтобы пойти за помощью?! – Ужаснулась Бонни.
– Но… может, это просто сон?
– А Элию показалось, да? – Бонни повертела пальцем у виска, – Какое потрясающее совпадение.
Она встала, с лязгом отодвинув тарелку.
– Идем.
– Куда идем?
– Либо Онни – раз уж она тебя учит, либо Аката – раз она твоя тетя. В любом случае, нужна опытная ведьма, выбирай.
– Бонни, я… сама разберусь.
– Ну нет, – она поджала губы и буквально подняла меня со стула, – я с тобой-то толком ужиться не могу, а у твоей бабки характер наверняка еще хуже. Не хочу ее в соседки.
– А меня?.. – спросила я тихо, но Бонни точно услышала.
Она заколебалась.
Но наконец сказала.
– А тебя я сама выбрала. Так что, к кому идем?
Я вздохнула.
– К Онни.
Мы долго искали Онни в бесконечных коридорах технического здания.
Само по себе это место походило на ведьмино логово куда больше, чем залитые солнечным светом комнаты гуманитарного корпуса. Вместо больших окон – узкие, под самым потолком; стены окрашены в холодный, кое-где облупившийся зеленый; пол – камень, а не дерево; и планировка такая запутанная, что даже дорогу до нашей аудитории мы учили недели две.
Благодаря мелким поручениям Онни я понемногу научилась здесь ориентироваться. И то меня не оставляло ощущение, что коридоры здесь живые, сплетаются, как клубок змей, и частенько меняются друг с другом, когда им скучно и хочется поиграться застрявшей у них в брюхе студенткой.
Этим фантазиям немало способствовало то, что все они были узкие, скупо освещенные мелкими магическими лампочками, и немало смахивали на кишки какого-то животного.
Бонни вообще не любила это место. Она цеплялась за меня, будто боялась, что стены сейчас сожмутся.
– У нас всего час до занятий, – вздохнула я, когда в четвертый раз свернула не туда и вместо доски с расписанием обнаружила аквариум с диковинными зубастыми рыбами.
У рыб были слепые белые глаза, а на лбу сияли гадкого вида фонарики, из-за которых, наверное, в этом зале и отказались от обычных ламп, только провели пару полосок фосфоресцирующей краски по стенам.
А еще у них были зубы.
Зубищи.
Но Бонни прилипла к аквариуму, распластавшись по нему ладонями и носом. Кажется, она шевелила губами. Вот так всегда: безопасных коридоров она опасается, а как болтать с рыбами, у которых зубищи, так это она первая, не оторвешь.
Я взяла ее за руку.
– Сорок минут до занятий, если мы не найдем расписание, мы не найдем Онни.
Бонни воздохнула так жалобно, что я почти устыдилась. Если бы это не была ее затея, я бы даже все отменила и дала подруге пообщаться с новыми друзьями… да я и так не настаивала. Даже присмотрела залитую водой табуретку, с которой можно было снять и поставить на пол какие-то аквариумные штуки, чтобы присесть и подождать окончания беседы.
Но Бонни оторвалась от аквариума, и мы продолжили поиски проклятого расписания.
Вообще-то, куда полезнее было бы пойти прямо к Онни в кабинет, но… утро, я плохо соображаю по утрам, и это же была не моя затея.
В отличие от Бонни, я не верила, что кого-то из взрослых и состоявшихся ведьм может заинтересовать моя бабушка и мои проблемы. Это же так, мелкая проблемка, я и сама с ней справлюсь. Почти справилась, у нее ведь осталась всего одна попытка, а бутон – он у меня, такой реальный, на первый взгляд…
Но я знала, что цвет лепестков у него окажется таким, какой я захочу. Если никто не полезет его открывать. Пока бутон закрыт, он хранит в себе все три возможности: и Цыпленка, и Курицу, и Петуха… и мне выбирать, какая станет реальностью.
Бабушка может быть всего лишь плодом моего воображения, а Элий выпил, или случайно вляпался в какую-нибудь магическую ерунду, которая меняет ненадолго сознание…
Бонни шла, чтобы услышать резкий отказ своими ушами. Я могла бы попытаться ее отговорить, но вместо этого только оттягивала момент.
Иногда, чтобы понять, что преподаватель – змеюка подколодная, недостаточно рассказов свидетелей.
Если бы я правда хотела, чтобы мне помогали, я бы пошла к тетеньке. Тетенька – моя семья, к тому же бабушка – ее мать, если мне действительно грозит опасность, она всполошится и примет меры.
Но я не разговаривала с тетенькой с тех самых пор, как приехала сюда, и была слишком на нее обижена, чтобы вспоминать про наши с ней семейные связи при первом же намеке на проблему.
Бонни восприняла все слишком серьезно, так пусть ей это Онни объяснит. Онни она поверит.
