355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Аноним Эйта » Я вам не ведьма! (СИ) » Текст книги (страница 16)
Я вам не ведьма! (СИ)
  • Текст добавлен: 21 мая 2019, 11:00

Текст книги "Я вам не ведьма! (СИ)"


Автор книги: Аноним Эйта



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19

Я не засыпала.

Выглядело так, как будто я прикорнула, разморенная жарким, почти уже летним солнышком, но на деле я всего-то успела бросить прощальный взгляд на мое обмякшее тело, прежде чем меня подхватило и потащило незнамо куда.

Лесами, полями, опять лесами… Я даже не успела испугаться, просто устроилась поудобнее – хотя эта часть меня явно не умела испытывать физического неудобства, но от некоторых телесных привычек так просто не избавиться, – и полетела туда, куда меня понесло.

Я понятия не имела, что это, зачем это, и стоит ли мне прощаться с жизнью, но не видела особого смысла пугаться прежде, чем окончательно погибну или хотя бы встречу кого-нибудь страшного или хотя бы опасного.

– Оп-па, – сказала Бонни, сидевшая посреди тщательно, но не слишком аккуратно нарисованной пентаграммы.

Я не удивилась, как будто знала, что так и будет. Нас учили, что магия несет отпечаток души своего владельца, и, видимо, я почуяла знакомую душу – хоть и поняла это, только ее увидев.

Меня тащило слишком стремительно, поэтому я не успела толком разглядеть домишко, в котором Бонни вдруг вздумалось испортить мелом пол, снаружи; изнутри же он представлял на диво жалкое зрелище.

Одна-единственная комната, печь, жалкое подобие кровати, на которой лежал полуразложившийся труп, покосившийся стол, гнилой пол, а по деревянным стенам вольготно разрослась какая-то черная плесень. Из маленького незастекленного окошка падал свет – ровно столько, чтобы с некоторой, весьма слабой, помощью черных коптящих свечей, понатыканных вокруг Бонни в на первый взгляд совершенно случайных местах кривоватого рисунка, осветить обстановку.

Труп, кстати, был мужской. Я узнала его по зубам, криво торчащим в провале открытого рта, и по когтям, красовавшимся за скрюченных смертной судорогой пальцах. Деда Жешека труп. Почти мумия: даже не пах вроде.

Хотя я не была уверена, что мое призрачное… душевное… что мое обоняние в бестелесном состоянии работает так же, как обычное, так что, возможно, мироздание просто избавила меня от необходимости познать запахи настоящего холостяцкого логова.

– Привет, Бонни, – сказала я, – ты не соблаговолишь мне объяснить, что происходит?

Я скрестила призрачные руки на груди и поджала губы, как поджимала моя тетенька, обнаружив, что я опять заляпала платье. Хотелось быть хотя бы грозной и строгой, раз уж я не могу дать подруге хорошего леща за беспокойство.

Круг, в который Бонни вписала пентаграмму, ощущался стеной. Я в нее врезалась, прежде чем окончательно остановиться.

Я, кстати, почему-то думала, что в центре круга должна была оказаться я, а не Бонни. Что же, Бонни, видимо, решила иначе.

То ли в том было виновато освещение, то ли то, что я сейчас смотрела на мир не совсем глазами, а чем там духи смотрят на мир, но никогда еще Бонни не выглядела так внушительно. Не девчонка-сплетница, а настоящая ведьма; лицо как-то заострилось, спина выпрямилась, тени прибавляли ей лет десять, а мешки под глазами, которые она получила, пока готовилась к контрольной на прошлой неделе, и от которых никак не могла избавиться, казались шенскими тенями, золотой за унцию. Даже собранные распущенными волосами во время путешествий по лесу жучки и веточки смотрелись на ней диковинными украшениями.

Или она для ритуала их распустила? В таком случае, не многовато ли у нее в голове мусора?

Ответом на мой вопрос с потолка на голову Бонни шлепнулся огроменный паук и замер еще одной заколкой.

– Я думала, что нашла локон твоей бабушки, – вздохнула та, – хотела ее призвать. А ты точно не она?

Паршивка, она будто вовсе и не удивилась, когда увидела мой бесплотный дух… а, нет, руки дрожат. И нос… и глаза стыдливо опущены в пол. Бонни испугалась, но очень не хотела этого показывать. Надеюсь, за меня, а не меня.

Я решила подыграть: скандал я ей и дома устрою, а здесь и сейчас мне нужна более-менее адекватная ведьма.

Я оглядела себя со всех сторон.

– Может, эта штука просто призвала ближайшего живого родственника? – предположила я наконец, – чтобы тот сообщил тебе, что стоило бы сначала посоветоваться со мной?

– Кто же знал, что у тебя душа в теле не держится! – нахмурила светлые брови Бонни, – В учебнике такое не писали.

– В учебнике?

– Вот, сама глянь, – Бонни подтолкнула ко мне какую-то книгу в стильной черной обложке. По полу, через меловые линии.

Конечно же она не догадалась ее сначала раскрыть.

Я взмахнула призрачными руками.

– И как я, по-твоему, должна…

…меня потащило обратно.

Кажется, книгой Бонни ухитрилась стереть кусок какого-то из полусотни коряво выписанных знаков.

– …его читать?

В тело меня прямо-таки втиснуло.

Вывод первый: когда у меня нет тела, я совсем не боюсь трупов. Но не удивлюсь, если дедушка-из-леса еще не раз приснится мне в кошмарах, потому что теперь меня замутило от одного воспоминания. Второй: Бонни зачем-то пошла в лес, искать Жешека, прихватив с собой книжку про некромантию, и настолько увлеклась, что даже умудрилась начертить вполне действующую пентаграмму, для чего требуются не самые простые для ее уровня владения математикой геометрические построения, и даже написать все необходимое на хашасса. Бонни – прирожденный некромант и большая молодец, и голова у нее, оказывается, светлая, когда дело касается интересующих ее вещей, и единственное, чего я не понимаю, так это с чего ей вообще в голову пришло призывать мою бабушку вместо того, чтобы спокойно вернуться в Академию и сообщить о теле деда Жешека, дабы дать бедняге упокоиться в земле.

Ну и третья мысль: возможно, она в опасности.

Если я что-то и усвоила после общения со своими почившими родственниками и их, как выяснилось, не менее мертвыми старыми знакомцами, так это то, что духи умерших жутко неприятные существа, если не уметь с ними обращаться. И даже если Бонни прирожденный некромант и вызубрила ту книжонку от корки до корки, ей все равно не стоило лезть туда одной. Если что-то случится, вряд ли ей поможет умение звать на помощь на языке белочек и зайчиков.

Я с грехом пополам встала, цепляясь за резную стенку беседки. Дух с трудом осваивался в теле, голова кружилась, в ушах стоял противный писк… но мне нужно было разыскать Щица – от меня одной в лесу мало толку, к тому же я понятия не имею, где находится та избушка.

И тут меня прошиб холодный пот.

Щиц у Онни!

И только господу ведомо, как на него могла повлиять моя отлучка из тела! Наша магия и так слиплась в один большой ком манной каши, не разберешь, где чья, и не воспользуешься толком, пока не посидишь в изолирующем котле – и то, подозреваю, я брала у Щица больше, чем он мог взять у меня; а тут меня рванули бесы знают куда.

Я представила, как моя личина сползает с Щица клочьями прямо у Онни на глазах, и меня прошиб холодный пот. Вот знала я, знала, что ничем хорошим это не кончится. А если у меня отберут фамильяра обратно в фонд Академии за ужасное поведение? Я же всю жизнь буду думать, что надо было тогда стукнуть этого упрямца по башке чем-нибудь потяжелее во имя его же блага и никуда не пускать!

А Бонни, Бонни! Ну кто так делает! Почему у моих друзей так мало здравого смысла?!

Я бы начала биться головой об стену беседки и рвать на себе волосы, если бы за несколько секунд до этого на сползла на пол совершенно без сил.

Ноги были как ватные. И руки. И шея. Я вся была как одна большая набитая ватой кукла. Да уж, ранула на помощь, как же.

Мне бы кто помог.

Удивительно, как я успела привыкнуть, что Щиц или Бонни вечно оказываются рядом. Я перестала надеяться только на себя, расслабилась, решила, что все обойдется – и вот чем все кончилось. Хрупкий карточный домик, который мы с таким трудом пытались построить, все-таки развалится, и развалим мы его собственными руками. Уязвленное самолюбие Бонни – что еще могло толкнуть ее на такой дурацкий поступок? Щицева самоуверенность… и моя новая привычка совать нос в дела тех, кто всего-то попросил держаться от этих дел подальше, сложились в убийственную комбинацию.

Думаю, подобного рода уныние – это был какой-то побочный эффект ритуала Бонни. Раньше мне не было свойственно накрывать поминальный стол при первых признаках бед, которых еще могло и не случиться. Но я была так обессилена, что не могла даже толком пораскинуть мозгами: смотрела, как маленький смелый муравей пересекает бесконечность дощатого пола беседки, пока одна единственная паническая мысль наворачивала в моей опустевшей черепушке круги, как встревоженная курица по двору.

– Хэй, девочка… – Салатонне присел рядом со мной на корточки, протянул руку и взял меня за подбородок.

Он изучал мое лицо мгновение или час – восприятие времени у меня тоже было ни к черту.

– Девочка… – растерянно повторил он, – ты чего?

Я сглотнула тягучую слюну.

– Тетеньку…

Он приложил холодные пальцы к моему лбу. Рука дрогнула: он уже не ожидал ответа.

– Позвать Акату?

– Не надо тетеньку…

Он даже знает ее настоящее имя… хотя его мог узнать любой желающий.

Испуганная курица в моей голове остановилась и заинтересованно склонила голову на бок. А чего это дяденька желает от моей тетеньки?

– Уф, и получасу не прошло, – покачал головой Салатонне, – это же надо. На что это ты так потратилась?

– Не… я. – Я с большим трудом сгребла мысли в кучку, из которой с еще большим трудом выуживала слова, – кьямяо гундын хорошо.

– Я не знаю шенского, – после недолгого раздумья сообщил Салатонне, – я могу для тебя что-нибудь сделать? Довести до комнаты? Позвать… – он замялся, – преподавателя?

– Ки… – наткнувшись на недоумевающий взгляд я поправилась, – то есть… это значит «нет». Я сама… справлюсь.

– Я не могу тебя так оставить… я бы поделился с тобой силами, но мне нельзя тут колдовать, – огорчился Салатонне, поднял меня с пола и аккуратно воодрузил на скамейку, с которой я недавно безуспешно попыталась встать, – может, твой фамильяр позовет на по…

Его лицо так забавно вытянулось.

– Я подожду, пока он придет, – сказала я. – Можете идти.

Салатонне покачал головой.

– Я лучше посижу тут. Мало ли, опять решу пройти кружным путем, но найду здесь уже твой хладный труп? Аката мне не простит.

– Верно… Лучшие годы жизни – в пустую, – улыбнулась я. – Вы ей… кто?

– Никто. Просто колдуны и ведьмы все хоть шапочно, да знакомы, – пожал плечами Салатонне, – нас не так много. Я старше твой тети на пару лет, мы учились бок о бок, иногда пересекались, знали друг друга в лицо, вот и все. А когда наши дети связались друг с другом, пришлось завести знакомство поближе.

Он так просто сказал «наши дети». Как долго он заботился о Щице после поспешного бегства его отца? Щиц не врал, когда рассказывал мне свою историю; циркач Салатонне же в последние годы болтался по стране, всплывая в газетных сводках то тут, то там, он не мог быть «отцом в Шене». И правда – всего лишь друг отца? Учитель?

Учитель, который говорит «мой ребенок», сам того не замечая? Насколько же ты к этому ребенку, который в распрямленном виде, наверное, головой в потолок упирается, привязан?

И почему появился только сейчас?

Я хотела спросить об этом, но понимала, что вряд ли могу рассчитывать на откровенность. К тому же это дела его и Щица, и я не видела особенной необходимости в них лезть. Удовлетворить любопытство? Про юную тетеньку мне было бы куда интереснее послушать.

– Тетенька, она… всегда была такой, да?

– Ну… – протянул Салатонне, – у меня не лучшая память, но я смутно припоминаю чей-то День Рождения, где она умудрилась получить корону Королевы Пива. Тогда в «Зеленых Бесах» еще не так разбавляли, и это можно было пить… Впрочем, тебе только предстоит это увлекательнейшее исследование.

Что может быть увлекательного в исследовании окрестных пивных? Я фыркнула.

– Трудновато поверить.

– Просто она оставила ее здесь. Вместе с преподаванием, – После долгих обшариваний карманов Салатонне извлек на свет измятую конфету и скептически ее оглядел, – как думаешь, она испортилась?

– Я бы не рискнула.

– Да? – он загрустил, – А я хотел отдать ее тебе. Ничто так не помогает, как сладкое. Вот, держи, – он вложил конфету мне в ладонь и сжал мои пальцы в кулак, – кто не рискует, тот не жует? Или вроде того, ну.

– Вы похожи. С Щицем. Немного.

– Да ладно? – Салатонне вытянул перед собой руки и с удивлением воззрился на перепачканные липкой конфетой ладони, – быть не может.

– Не… внешностью. Повадками, что ли.

Так же, как я хотела поговорить о тетеньке, он хотел поговорить о Щице; я приняла это, как сделку. К тому же я говорила правду.

– Вот как.

– Что вы хотите для него сделать? – спросила я.

– Ты тоже похожа на свою тетеньку, – улыбнулся Салатонне, и улыбка эта – улыбка уставшего и многое повидавшего человека, – удивительно не шла к его фальшивому мальчишескому лицу, – ты спрашиваешь напрямую.

– У меня в арсенале есть два подхода: папенькин и тетенькин, но для папенькиного мне не хватает богато накрытого стола и пары бутылей домашнего вина по секретному рецепту нэйе Улины, – лучезарно улыбнулась я и добавила, – а больше всего не хватает времени.

– Я бы хотел, чтобы он мог закончить обучение, – серьезно сказал Салатонне, – он ведь очень талантливый парень. Я хотел бы, чтобы ему не мешали грехи его отца и мои. Я мечтатель по натуре своей…

– И потому стали мошенником по профессии?

Я не могла его не поддеть.

– Я продаю людям мечту – кто виноват, что мечтают они о глупостях?

– Типа той русалки?

– Никто не должен был увидеть шва: я же не знал, что мне на пути встретится одна маленькая любопытная ведьма, которой нипочем мороки? – Он слегка нажал пальцем мне на кончик носа, возвращая мою выходку в самом начале нашего знакомства.

– Я вовсе не ведьма, – надулась я, – я просто… жертва обстоятельств.

– А вот это ты зря, – нахмурился Салатонне, – никто не пожелает своему ребенку быть жертвой. Лучше уж ведьмой. И я не исключение. И твоя тетя тоже.

– Сомневаюсь, – буркнула я.

Но уточнять не стала. Зачем совершенно постороннему человеку знать, что меня, возможно, преследует с не самыми благими намерениями родная и вся такая исключительная бабушка? Он расскажет тетеньке, та забеспокоится… или, что хуже, не поверит.

Неверие Онни я могла пережить, она ведь всего лишь преподает мне математику; а вот тетенька… я не знала, чего боялась больше – ее за меня беспокойства, или ее ко мне безразличия.

Я перевела тему.

– А если быть реалистом?

– Надеюсь, у тебя будет возможность вывезти его за пределы Академии и снять заклятие, – пожал плечами Салатонне, – когда-нибудь. Самостоятельно или с моей помощью… Я ведь тоже кое-что умею. И друзья у меня есть…

– Хотите и его научить бегать? Звучит как-то… не очень законно.

– Видимо, необходимость бегать – его родовое проклятие.

– Он ведь не согласится, – фыркнула я, – и вы это отлично знаете. Никогда не встречала бегуна бездарнее.

– Ты его уговоришь.

– Я?

– Не я же, ну. Твой фамильяр, тебе и уговаривать. Мы с Акатой договорились, что она выбьет для тебя разрешение уехать и устроить какой-то там ваш бал…

Я мысленно пролистала календарь, покосилась на весеннее солнышко.

– Разве что Летний.

– Ну, Летний. Какая разница?

Я постаралась не показать, как задело меня это безразличие. Мне нравились балы. Вот достал бы он тысячу слонов, а я сказала бы: «ну, слоны»… вот тогда бы он меня понял!

Но мне не было нужно, чтобы Салатонне меня понимал. Я спросила:

– А что мне за это будет?

– Что?

– Я не спрашиваю, как вы договорились с тетенькой, но что мне за это будет? Щиц удобный фамильяр, не хочется так просто расставаться.

– Сможешь нормально колдовать?

– Парой лет раньше, парой лет позже…

– И чего же ты хочешь, маленькая хитрая ведьма-вымогательница?

Я задумалась.

– Вашу помощь.

– В чем?

– Вы не поняли. Вы станете моей феей… и у меня будет одно желание. Любое. Потом, когда все кончится, и Щиц выпрямится. Однажды я смогу попросить вас о чем угодно. В любой момент. Сразу после. Через год. Через десять лет. Сделка?

Я протянула руку, оттопырив мизинец. Когда я читала про этот способ магических клятв, я так смеялась: подумать только, детишки, оказывается, творят магические клятвы и не замечают! Был еще вариант с плевком на ладонь, но этот мне показался куда гигиеничнее.

Конечно же, я собиралась отпустить Щица при любой возможности, но не стребовать с его заботливого опекуна услугу, когда он чуть ли не сам меня об этом попросил – это было выше моих сил.

– Аката говорила, что ты чуткий, милый ребенок и…

– …жуткая растяпа, – продолжила я за него с невиннейшим видом.

– Вроде того.

– Что бы тетенька обо мне не думала, я никогда не была жертвой, – фыркнула я, – ну как, по рукам, или я поползу отсюда?

– По рукам.

Мы как раз пожимали друг другу руки, когда в беседку быстрым шагом вошел Щиц. В своем настоящем облике, что настораживало, но живой и не квакающий, что, учитывая привычку Онни превращать неугодных учеников в жаб на пару-тройку часиков до выяснения всех обстоятельств – или до тех пор, пока она не остынет, – очень радовало.

– Стоит мне на секунду отвернуться, и ты находишь себе нового парня, – насмешливо фыркнул Щиц, – надеюсь, хоть этот не будет бегать за мной по всему бараку, упрашивая устроить вам встречу…

Я увидела взгляд Салатонне, устремленный на Щица. В этих глазах плескался целый океан вины.

– У нас чисто деловые отношения, – я встала, покачнулась, но Щиц привычно поймал меня и закинул мою руку себе на шею.

– Она чего-то сбледнула, чуть не отрубилась, и я посидел с ней, пока ты шел, – Салатонне наконец-то взял себя в руки.

Бросаться к ученику с объятиями он не спешил, но это была не моя тайна и не мое дело. Не хочет Салатонне раскрывать свою личность, и, что важнее, способен ее от Щица скрыть – что же, это его выбор. Зла он ему не причинит… а уж кому как не мне понимать чужое нежелание объясняться!

– Спасибо, – кивнул Щиц, – я бы тебя чем-нибудь угостил, но увы, разве что ты выберешь что-нибудь в столовой.

– Не стоило.

Салатонне помахал на прощание рукой и выпрыгнул в широкое окно беседки, только его и видели.

– Странный он какой-то.

– Ага, прям как ты, – с готовностью подтвердила я, и прежде, чем Щиц успел задать мне вопрос о том, чем кончилась моя исследовательская миссия по раскрыванию тетенькиных тайн, атаковала сама: – Ты в порядке? Бонни вернулась?

– Да, и просила помочь ей стереть пентаграмму, чтобы она могла доложить о теле. Я сказал, пусть с тобой сначала помирится.

– А?

– Она рассказала, что сделала.

– И?

Я почувствовала себя мартышкой, позабывшей все нормальные слова, но открывшей для себя разнообразие гласных.

– Ты могла погибнуть, – сказал Щиц каким-то… тусклым голосом, – у тебя душу из тела выдернули.

– О, я просто отсиделась. Тот парень дал мне конфету!

Щиц только головой покачал.

Я повернула голову, изучая его хмурое лицо. Глаза у него потемнели, как грозовое небо: вот-вот начнет метать молнии.

– …безголовые, – тихо сказал он.

– Кстати, Онни же ничего не заподозрила?

Я все еще надеялась, что буря пройдет стороной, и меня не будут отчитывать, как маленькую девочку. Со мной сегодня и без того целый день общались, как с ребенком.

– Нет. – Коротко ответил Щиц, и прежде, чем я успела облегченно выдохнуть, добавил, – Уверен, она и так знала.

– Но…

– Но ее это вполне устраивало.

– А…

– Всех все устраивает. Пока что-нибудь не сломается, – злобно рыкнул Щиц, и я замолчала.

И мы молчали до самого дома.

Оба знали: откроем рот – наговорим лишнего.

Глава 20

Чихать я начала еще в коридоре.

И чем ближе мы подходили к нашей комнате, тем сильнее я чихала.

– Это у тебя нервное? – спросил Щиц, в очередной раз дернувшись от оглушительного «пчхи» прямо в ухо.

– Па-па-пачхи! Вряд ли… – прогундосила я.

Меня с явным облегчением сгрузили на кровать. Щиц потер пострадавшее ухо и задумался.

– Аллергия, – протянул он.

– Пчхи! – согласилась я.

– На животных.

Я кивнула.

Глаза превратились в две узкие щелочки, слезились, и я потянулась растереть их руками – они так чесались, что удержаться было просто невозможно. Но Щиц перехватил мою руку.

– Так дело не пойдет, – наверное, он нахмурился; я мало что могла различить в таком состоянии, – ты же опухаешь! А ну не трогай!

И вторую.

«Так выведи меня отсюда!» – рявкнула бы я, если бы не набирала в тот момент воздуха для очередного «апчхи». А так вышло что-то сопливо-угрожающее, но невразумительное.

Вот тут-то я и осознала всю мощь гения настоящего колдуна. Настоящий колдун – он легких путей не ищет. У него на уме только извращенные узенькие тропки, которые нормальному человеку в голову бы не пришли бы никогда и ни за что. Вместо того, чтобы увести меня из комнаты, Щиц поднял меня на вытянутые руки пошел обходить комнату кругами.

Весь из себя такой лозоходец, а я – его чихающая и хрипящая лоза. Удушила бы!

Сил на сопротивление у меня просто не было; я даже не могла толком произнести приказа – и даже мысль, что Щиц не раб и не стоит мне пользоваться его положением фамильяра, мне больше не претила. Наверное, задохнулась или утопла в моих слезах, не знаю.

Над кроватью Бонни я начала хрипеть и задыхаться; Щиц плавно отступил назад, усадил меня на стул в другом конце комнаты и вдруг бросился к кровати.

Черную тень, попытавшуюся прошмыгнуть к двери, он поймал на полпути. Обошел меня по стеночке, вышел в коридор, осторожно закрыл дверь.

Мне полегчало. Я вдохнула. Это был огромный прогресс.

И выдохнула.

Почти без сипения.

Из коридора послышалось недовольное «мряа-а-а!» и звук смачного пинка. Щиц вернулся, а я наконец смогла раскрыть глаза достаточно широко, чтобы разглядеть несколько глубоких царапин на его руках; кошка, – скорее всего это была именно кошка, хоть я и с трудом могла различить ее очертания, когда ее выносили, – разодрала ему рукава, и края дыр пропитывались кровью.

Щиц будто и не замечал. Он держал в руке тот самый бутон из сна – уже порядком потрепанный, слегка погрызенный…

Курица.

Виднелись розовые лепестки.

Определенно, курица.

Я поежилась.

Я тоже курица.

Надо было всегда носить с собой. А я… расслабилась. Отвлеклась. Курица и есть.

– Это была кошка, – сказала я Щицу, принимая у него из рук бутон.

Я сунула его в карман, небрежно – больше не имело значения, помнется он или нет. Цветок уже определился. Он стал «курицей». Я это чувствовала. Щиц, наверное, знал, потому что смотрел встревоженно.

Медленно-медленно кивнул.

– Это был фамильяр Маркарет.

Это не был вопрос. Когда я только увидела этот бесов разодранный бутон, я уже знала, что это дело лап фамильяра Маркарет; только она могла сделать мне такую гадость.

И не важно на самом деле, случайно ли ее черная кошка залезла к нам в комнату, сунула лапы в забытый на столе пенал и вытащила бутон, с которым ей вдруг захотелось поиграться, или бабушка, земляейпухом, попросила Маркарет об услуге – и отплатила пособнице в меру своей щедрости. Неважно, что еще совсем недавно я никак не могла осознать… Да даже допустить такую мысль не могла! Что сон про бабушку и правда был опасен.

Тут я вдруг испугалась вдруг до дрожи в коленях, а потом… перестала бояться.

Будто лопнуло что-то.

Мне было, кого ненавидеть, поэтому испуг исчез, выжженный дотла. Я ненавидела яростно. Я ненавидела Марку. За все. Вообще за все. Даже за то, что папенька все никак не пришлет мне письма. И за то, что Элий путается у меня под ногами и давит мне на совесть; и даже за странные игры Онни в личное наставничество… Как и во всяком страстном чувстве, в этой ненависти не было места логике.

Может, это все было из-за зудящих рук или хлюпающего носа; когда у тебя заложен нос, вообще очень просто кого-то ненавидеть.

Я ведь очень старалась… разве я не старалась?

А-а-а-а-а!

Я почувствовала, как преумножаются мои силы; еще мгновение назад я с трудом сомкнула вокруг тонкого стебля пальцы, а теперь я могла бы голыми руками сворачивать шеи. Я вскочила, как пружина, я готова была рвать, метать, жечь – я почему-то знала, что могу сжечь тут все, что угодно; могу топнуть ногой, и развалится общежитие; могу свиснуть – и начнется ураган, могу…

Щиц сбил меня в прыжке нечеловеческом, зверином, уронил на пол, прижал запястья к доскам одной рукой, второй ухватил за подбородок и заставил смотреть прямо. Ему в лицо.

Я знала – стоит мне лишь немножко напрячься, и он отлетит к стене, рухнет тряпичной куклой, и больше не поднимется; но вся та бушующая ненависть, которая переполняла меня, вдруг с испарилась, как утренний туман, когда я осознала – еще немного силы, если я возьму еще немного… эти резкие морщины, которых совсем недавно еще не было, они станут еще глубже.

Еще немного – и поседеют темно-русые пряди.

Еще немного – и я высосу Щица, как паучиха.

И я… успокоилась.

Выдохнула.

– Можешь отпускать, – тихо сказала я.

– А чем это вы тут занимаетесь? – поинтересовалась Бонни от двери.

Ехидно так.

Будто уже составила собственное мнение.

И куда она, спрашивается, выходила?

– Магией… балуемся, – буркнула я, рывком перейдя в сидячее положение.

Пол был… грязный. Знала бы, что так выйдет, подмела бы.

Надо же… подол запачкала… И в крови измазалась… не своей – Щица.

Я подняла глаза на его лицо… он выглядел уставшим. Просто уставшим.

Я расплакалась.

Просто расплакалась.

Щиц протянул мне платок. Не самый чистый на свете платок: похоже, дай Щицу волю, и он умудрится заляпать своей дурацкой кровью даже небо и Господа, не то что маленький кусочек ткани.

Я отвлеклась на платок, а потом на Щицевы руки. Царапины все так же кровоточили, хотя на Щице обычно все заживало, как на собаке.

Бонни присела рядом нами. От нее пахло дымом и чем-то таким сладковато-терпким, может, благовоние какое-нибудь? И в волосы она собрала целый куст всяких мелких веточек, листочков и жучков: так торопилась после ритуала обратно, что забыла их собрать и продиралась сквозь лес с распущенными?

На плечо ей вспорхнула Каркара – будто обычная ворона, принявшая новую прическу Бонни за уютное место для гнезда. Она выщипнула из волос хозяйки какого-то паучка и скосила на меня белесый глаз.

Я хихикнула: тот еще видок! Сидят трое очень взъерошенных людей на полу… магией балуются…

Щиц обеспокоенно почесал в затылке. На лице его промелькнул испуг того же рода, что отражался в глазах у моего папеньки, когда мне вздумывалось вдруг устроить четырехчасовую истерику; не хватало только папенькиного жеста отчаяния… да только откуда у Щица деньги мне на новое платье?

Щиц порылся в карманах и достал… конфету. Сестру-близняшку моей утренней конфеты. Интересно, кто же их так любит – Щиц или Салатонне?

Такую же измятую.

Сунул мне в руку… кулак я сжала сама.

Да уж, яблонько от яблоньки… хотя тут, наверное, больше подойдет «отец не тот, кто родил, а кто вырастил»?

– Просто слишком много… магии. Не волнуйтесь, я уже успокоилась, – сказала я, – Бонни, ты, видимо, вышла, и сюда прошмыгнула кошка, и она… в общем, вот.

Я предъявила ей растерзанный цветок из сна.

Бонни побледнела.

– Что?! – Рявкнула она, вскочив на ноги.

Замерла вдруг.

– Кошка? Маркарет?

– Э-э-э…

– Сейчас я ее! – Бонни рванула было вершить правосудие, но на сей раз Щиц перехватил уже ее за первое, что попало ему под руку, за волосы, – ай!

– Да послушайте же вы, горячие головы, – тихо сказал он, – я не уверен, что это кошка Маркарет, у той же шерсть такая… иссиня-черная? Ну, а эта была… буроватая?

От двери послышались редкие хлопки.

– Да у нас тут не иначе как королевский модельер, – язвительно заметила Маркарет.

Тут я подумала, не встать ли мне с пола, раз уж все стоят, но поняла, что ноги не очень слушаются, так что притворилась гордой принцессой, которой все равно, где сидеть. К счастью, Щиц опомнился и сообразил помочь мне перебраться на кровать.

Маркарет тем временем закрыла дверь и подошла бы ко мне, если бы путь ей мягко не заступила очень злобная Бонни.

Выглядела она ну уж очень внушительно, так что Маркарет вновь отступила к косяку, скрестила руки на груди и уставилась на меня.

Она где-то потеряла ленту, когда-то удерживавшую сложную прическу из двух кос, поэтому теперь выглядела, как очень строгая школьница. Девчонка совсем, как и все мы.

В таком виде ей сложновато было бы держать дистанцию, как она обычно это делала, но она все равно пыталась. Только вот…

Косы уже начали расплетаться.

Вряд ли она планировала этот визит.

От моей ненависти не осталось и следа. Я засомневалась, что Маркарет вообще в чем-то виновата… В конце концов, довод Щица звучал довольно убедительно.

– Я просто хочу поинтересоваться, – сказала она ровным тоном, – кто из вас выбил мне окно в моей прекрасной личной комнате?

– Какой еще личной комнате? – фыркнула Бонни, – Ты ж не одна живешь.

– Одна. С тех пор, как кое-кто дал повод для слухов в отношении моего рода…

– Так благодарила б, – перебила Бонни, – теперь твоя комната только твоя.

– Какое еще окно? – пресекла я назревающую пикировку.

– Обычное окно. Раз! И лопнуло.

– А если в тебя молния ударит, это тоже мы виноваты? – фыркнула Бонни.

– Если от нее будет так вонять всеми вами сразу – да, – парировала Маркарет, – вы что, объединили силы в магическом кругу, чтобы выбить мне окно? Хотите, покажу, как это делает нормальная ведьма? В одиночку?

– Да о чем ты… – попыталась я вмешаться, но было поздно.

Маркарет сплела пальцы, вытянула губы трубочкой и спела протяжный звук: «вперед» на хашасса. И, будто отзываясь на него, наше окно лопнуло и осыпалось осколками. В основном на улицу, но и нам досталась парочка.

– Бесы, – ругнулся Щиц, – я ж совсем недавно его менял. – он с горечью посмотрел на осколки, но вдруг просиял, – Говорил же, ну! Это была не ее кошка!

– Да чего вам от Каи-то нужно? – в глазах Маркарет промелькнула растерянность, – причем здесь моя кошка?

– Скорее всего не при чем, – пожал плечами Щиц, – прости. Эля немного переволновалась, и случилось то, что случилось, окно я тебе самолично сменю, не волнуйся, ну?

Бонни покачала головой.

– Не-е-е, а вдруг она ее перекрасила? – упрямо сказала она.

Кажется, ее задело, что кошка пришла во время ее отсутствия, и она отчаянно хотела, чтобы кто-нибудь кроме нее почувствовал себя виноватым.

– Нет, Щиц прав, – поддержала я, – если бы я так реагировала на кошку Маркарет, как на эту, я бы на уроках сидеть не могла. Маркарет, ты не могла бы позвать Каю, если тебе не трудно?

– А? Ну да.

Я впервые видела Марку настолько… удивленной. Она ведь пришла с войной, и могла на нее рассчитывать, а мы вели себя так… странно.

Она щелкнула пальцами, и кошка вдруг оказалась у нас на подоконнике. Жирная и черная.

Чихать пока не хотелось.

– Кая, Эля хочет тебя погладить.

Кошка всем своим видом выразила презрение к желанию всяких там Эль, но все-таки подошла и вспрыгнула мне на колени.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю