Текст книги "Я вам не ведьма! (СИ)"
Автор книги: Аноним Эйта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Традиционно языковая кафедра сильнее у нас, их же преподаватели некромантии влегкую делают наших заплесневелых древних ведьм, которые только и могут, что продлевать свое существование и занимать место, которое так жаждут получить все тамошние лаборантки, лучшие из которых в свое время брали частные уроки у колдунов. Я могу долго сравнивать, но итог получается один: почти все старшекурсники мотаются между Школой и Академией, как однажды выразилась Бонни, аки собаки бешеные.
Так что лично я не видела повода для закатывания глаз: тетенька, при всех ее недостатках, отлично учила шенскому, и если какому-то подколдовку захотелось вдруг поговорить с ней, скажем, о плате за обучение, то в чем же тут проблема?
Хотя сплетня лучше всего растет, когда у нее вовсе нет никакой почвы.
И я прислушалась.
Оказывается, во время разговора на лице тетеньки неподкупными исследовательницами были отмечены эмоции, в которых тетенька раньше замечена не была, такие как: удивление, заинтересованность, гнев, ярость (тут мне стало интересно, как они отличили ее гнев от ярости, я-то обычно определяла это по тому, взяла она в руку папенькин зонтик или еще нет), а потом она швырнула в парня мелом, вытолкала его из класса и захлопнула перед ним дверь!
Громко!
Скандал!
У них точно горячий и запретный роман!
Вот здесь я уже потеряла логику, да и слушать дальше совсем не хотелось. Хотелось устроить этим гадинам какую-нибудь гадость им под стать. У тетеньки слишком много достоинства и гордости, чтобы ее можно было даже заподозрить в чем-то подобном. Нельзя так молоть языками и думать, что это не аукнется.
А у меня за это утро накопилось слишком много злобы, чтобы держать ее в себе.
– Бонни, – попросила я, – ты не могла бы для меня кое-что сделать?
– Что? – спросила Бонни, скармливая Каркаре кусочек хлеба с маслом, – Передать тебе соль?
– Нет.
Я потянулась за салфеткой, достала из сумки грифель, послюнила, нарисовала пару знаков.
– Напитай, пожалуйста.
Бонни пожала плечами, но руку на салфетку положила.
– И вот эти тоже, – через несколько минут я подвинула к ней стопку.
– Что это? – спросила Бонни, – не узнаю знаки.
– Не надо было отказываться от курса продвинутого черчения, – отмахнулась я, – потом объясню. А теперь сдуй. Нет-нет, вон в ту сторону.
Я внимательно следила, надеясь, что увижу, как магия легким облачком поднимается с каждой салфетки. Увы, пока что у меня не очень получалось. Бонни просто дула на салфетку и все. А потом… знак исчезал. Ну, хоть что-то.
– Отлично, – сказала я, аккуратно складывая салфетки стопкой обратно, – отлично.
– И что это?
– Девчонки за тем столиком будут пить соленый чай еще неделю, – вздохнула я.
– Как-то… мелковато, – фыркнул до того молчаливо наблюдавший Щиц.
– А что мне им, головы поотрывать? Если ты не заметил, мне даже для этого пришлось просить Бонни о помощи. Я тут первый год учусь, знаешь ли.
Я нахмурилась. Меня и без того раздражало, что я не могу сделать все сама, а тут еще и Щиц… У него никогда не было особого такта. Он только спросил насмешливо:
– Откуда такая агрессия?
– Только я имею право судачить о тетеньке, – надулась я, – вот и все. Это моя тетенька, а не их. И то, что она на кого-то наорала… Вранье, вранье! Она только на меня орет. Я ж ее семья.
Бонни горестно вздохнула.
Щиц же улыбнулся половиной рта. Не люблю, когда он так делает, у него все лицо перекашивается. И вообще, выпендрежник, улыбался бы полностью, если считает, что это смешно, терпеть не могу полумеры.
– Звучит так, как будто ты ее ревнуешь.
– Нет.
– И скучаешь…
– Да нет же!
– Ну-ну, – Щиц примирительно поднял руки, – конечно.
– Именно.
– Почему бы тебе с ней не встретиться? – Встряла Бонни, – Тебе же явно есть, о чем с ней поговорить. Может, в отличие от Онни…
Я скривилась.
– Она никогда не относилась к моим жалобам всерьез, знаешь ли. Бабушку она просто боготворит.
Бонни покачала головой. Каркара на ее плече тоже покачала головой.
Есть такие шенские куколки, которые качают головой туда-сюда целую вечность, если их задеть, вот сейчас Бонни с Каркарой мне их напоминали.
– У! Что за гадость?! – донеслось с соседнего столика.
– Я бы на вашем месте уже убегал, – тактично заметил Щиц, – они быстро поймут, кто эта таинственная мстительница.
– Прикрой нас, – кивнула я, и мы с Бонни устремились к выходу.
Больше Бонни разговора о тетеньке и семейной поддержке в тот день не заводила. Я и сама смогла додуматься.
Нет, не поговорить, конечно.
Мне просто… было очень любопытно, кто или что мог вывести мою тетеньку из себя. Даже мне это редко удавалось.
И я подумала, что если я прослежу за ней…
Если я за ней прослежу…
Просто… пригляжу. По-родственному.
Бонни я ничего не сказала. Не хотела, чтобы она решила, что права и мне не хватает тетенькиного общества или вроде того. И чтобы она сочувственно вздыхала. И обсуждать это не хотела. В конце концов, это же моя личная тетенька и мое личное дело, зачем мне еще и этим с ней делиться?
Так что я наконец прислушалась к сплетням. Было бы глупо следить за тетенькой целыми днями, да и возможности у меня такой не было, куда интереснее было бы вычислить время и место.
Хотя получалось у меня не очень.
И отделываться от Щица было все сложнее… я понимала, что если он узнает, то точно сделает это свое выражение лица… Ну, это. Половину улыбки. И смех, и слезы. Боже, что она творит. Я его имею в виду.
Но, в конце концов, мне улыбнулась удача.
Хотя… тут как посмотреть. Думаю, это была только половина улыбки.
Глава 17
Иногда я делаю глупости.
Например – ошиваюсь около гуманитарного корпуса, надеясь поймать тетеньку на горячем.
К счастью, я достаточно рано усвоила такое понятие, как «эффективность», и, так как этот вариант требовал значительных усилий, но так ничего мне и не дал, хотя я и потратила на это целую неделю, я наконец потрудилась включить голову.
Слухи разрастались, в них прибавлялось подробностей: судя по всему, таинственного наглеца видели в Академии не раз и даже не два.
Я немного пораскинула мозгами, и наконец решилась обратиться за помощью к той, что знала все и еще больше.
К Марке.
Эта девчонка плела свою информационную сеть, как сбрендившая паучиха. Несмотря на всю мою к ней нелюбовь, я не могла не признать ее осведомленность.
Но я отлично понимала, что нельзя подойти к ней с пустыми руками. Как всегда говорил папенька, враги всегда очень дорого обходятся, потому и сделку с ними надо подготовить так, чтобы ни у одной из сторон не было никакой возможности взбрыкнуть в процессе.
Люди, связанные сделкой, становятся партнерами – все еще близко к врагам, но у них уже есть некие общие цели, что снижает риски.
Я понятия не имела, что ей предложить, и уж точно не собиралась спрашивать у нее самой. Так что да – я потратила целый выходной на то, чтобы перерыть библиотечный архив в поисках заметок о Талавинне вообще и о Маркарет в частности. Не так уж и сложно, если подумать: я примерно знала ее возраст, а значит, как минимум должна была найти ее имя в списке дебютанток прошлого или позапрошлого года. Бал дебютанток в любом городе проходил на первой неделе весны, когда еще достаточно холодно, чтобы девушки не изгваздали случайно платья в грязи, но уже припекает солнышко, и вот-вот расцветут цветочки… ну и прочий символизм. Мне это было на руку, потому что здорово уменьшало кипу газет, которые мне нужно было просмотреть… Казалось бы, плевое дело, и я бы хотя бы узнала, откуда Маркарет родом…
Но я ее не нашла.
Нет, Талавинне-то там было достаточно. И в Столичном Вестнике была парочка, и в Гласе Алькотты, и в Вестях Тамана, в Оке Анаксимены обнаружилась целая гроздь, да и вообще, если бы я ела по булочке каждый раз, когда с разочарованием обнаруживала, что и эта Талавинне никак не Маркарет, к вечеру я бы и сама превратилась в огромную булку.
Вариантов было несколько: либо Маркарет проторчала на первом году обучения несколько лет, либо наврала всем про свой род, либо, как и всякая разумная юная ведьма, взяла псевдоним. Впрочем, вряд ли человек, с такой гордостью несущий свое имя, стал бы брать псевдоним. Маркарет всегда старалась показать, что она настолько сильна, что ей нечего бояться. Узнай кто-то, что она скрывает настоящее имя – и это был бы такой удар по ее имиджу, который испортил бы ей жизнь в Академии на долгие годы.
Хотя она была из ведьминской семьи, и всячески это подчеркивала; я слышала, в таких семьях принято давать два имени: одно настоящее, другое запасное. В отличие от псевдонима, который лепился наспех, как у меня, такое имя звучало солидно, и могло без риска использоваться на протяжении всей жизни.
Так что я все-таки искала в газетах Маркарет или хотя бы нечто похожее.
И еще вариант: ее семья обнищала настолько, что даже не могла позволить дочери дебют.
Вообще-то последнее сначала показалось мне крайне маловероятным. Как раз обнищавшие аристократы из кожи вывернутся, чтобы пристроить дочку и таким образом поправить свое положение. Они скорее последнюю серебряную ложку продадут, чем сэкономят на белом платье дебютантки, потому что дебют – это пропуск на последующие балы, которые, в свою очередь, являются очень важной ступенькой к выгодному замужеству.
Ничто так не поправит положение обнищавшего аристократа, как вовремя и удачно выданная замуж дочь.
И уже отметя этот вариант, я вдруг подумала, что в чем-то мы с Маркой можем быть похожи.
Так же, как меня тетенька, как я теперь понимала, до последнего надеялась пристроить в Академию, каждый раз переводя разговор на другие темы, стоило папеньке задуматься об укреплении связи с каким-нибудь из его многочисленных партнеров с не менее многочисленными сыновьями, так же и Марку могли изначально готовить к роли ведьмы.
В конце концов, от монастыря Академия отличается только тем, что по ее окончании у Марки будет возможность самой зарабатывать.
Мы с Маркой невзлюбили друг с друга с первого взгляда. Бедные и родовитые не любят богатых; я же рядом с кем-то действительно древнего рода всегда очень остро ощущаю, насколько нелепо сидит на мне купленный папенькой титул.
Я его настолько стыжусь, что никогда не упоминаю всуе: король его придумал, только чтобы пополнить казну за счет уязвленного купеческого самолюбия, и обладание им хоть и говорит о том, что у твоей семьи очень много денег, но при этом еще и бесстыдно свидетельствует о том, что у нас очень мало… даже не знаю… гордости?
Мы с Маркой примерно равны по силе – не магической, а характеров: Марка привыкла, что ей подчиняются, я же подчиняться не привыкла. Меня вполне устраивала та изоляция, которую она мне устроила, ее же бесило, что она не может до меня добраться. Если бы в нашем противостоянии кто-нибудь вел счет, то это была бы глухая ничья.
Проще говоря, мы топтались на месте, и это мне начинало надоедать.
Показать Марке, что меня волнуют слухи, казалось мне огромной глупостью. Я была почти уверена, что она с ликованием вцепится в это мое слабое место.
Но в этом риске я вдруг увидела проблеск возможности: если мы с Маркарет и правда похожи, если наши семьи без особых сожалений бросили нас прямо в пасть Академии, ожидая, что выплюнет это чудище кого-то получше нас-старых, то нельзя бы это повернуть к обоюдной выгоде? У нас обеих есть слабые места, но мы старательно корчим друг перед другом дев с железной кожей.
Ну и, если не получится, я всегда успею перейти в наступление. Отсутствие дебюта – отличный компромат, если речь идет о родовитой девушке. Я на всякий случай перепроверила на два года больше, чем было действительно нужно; ничего.
Конечно в том, чтобы поливать друг друга гадостями, можно найти некое извращенное удовольствие, но… На самом деле я от этого устала.
И надеялась, что устала не только я.
С самого первого дня нашего знакомства мы сцепились языками. Но я, кажется, все же нашла повод поискать общий язык.
Или предлог.
Иногда это одно и то же.
К Марке я Бонни не взяла.
Не потому что я ее стыдилась или вроде того; просто не хотела, чтобы ее случайно задело осколками тех пушечных ядер, что Марка захочет метнуть в меня.
К тому же, честно говоря, со всеми этими расследованиями и учебой мы с Бонни немного отдалились друг от друга. У нас было все больше разных курсов, часто мы возвращались в разное время и такие уставшие, что сил хватало только обменяться парой слов и лечь спать.
Ну и… мне бы пришлось объяснять, зачем мне мириться с Маркой, а значит – рассказать, что мне все-таки интересно, что за слухи гуляют о тетеньке, а тогда об этом узнает Щиц, и, может быть, даже Элий – Бонни с ним общалась, я видела их как-то раз вместе после нашей с Элием ссоры.
Не то чтобы Бонни не умела хранить секреты… просто я никак не могла научиться доверять людям полностью.
Не знаю, плохо это или хорошо – у меня совсем недавно появилась первая настоящая подруга, но почему-то никто не дал мне по ней руководства, что, как я считаю, говорит о возмутительно плохом сервисе, и очень жаль, что никто не может обязать Господа рассматривать все поступающие жалобы.
Поэтому к Марке я пошла одна.
Ну, то есть не совсем «пошла». У нас был урок рисования, на который Бонни не ходила с тех самых пор, как преподавательница приняла ее козу за бревно, и на нем я решительно поставила свой мольберт рядом с мольбертом Марки.
Надо сказать, Марка рисует великолепно. Рядом с ее рисунками моя мазня выглядит… ну, пожалуй, на все те три урока, что выдержала та гувернантка, которую мой папенька выписал, чтобы меня научить рисовать.
На первом я научилась рисовать яблоки, к третьему поняла, что блик – это важно. В общем, рисую я еще хуже Бонни, но, к счастью, это не обязательный курс. Я его взяла чтобы, пока погода еще позволяет, дышать свежим воздухом и делать домашку по всякой скукотище, которую в комнате делать решительно невозможно.
Если честно, я даже немного помедлила с разговором, потому что увлеклась наблюдением за разлапистой елкой, обретавший объем под Маркиной кистью. Даже придвинулась поближе. Марка тоже елкой увлеклась настолько, что даже не заметила моего маневра с мольбертом.
Но потом она случайно задела локтем белила, и, вот поганый характер, краска из баночки выплеснулась прямо мне на платье.
Я не заорала.
У меня-то есть Щиц. Щиц вполне способен справиться с белилами на платье. Не отстирает, так в котле поколдует. Это ж не шенский шелк, а дурацкая шерстяная форма Академии, чего тут вопить?
Но хотелось.
Очень хотелось.
Но я пришла с миром. Поэтому я старательно думала о том, какой Щиц искусный прач. Прачка. Стиральщик.
Марка покосилась на мое платье, а потом подняла глаза на меня. Вот пока она меня не увидела, готова была извиниться; но стоило ей заприметить мою рыжую косу, у нее вдруг раз! И лицо скукожилось в обычное кисловато-пренебрежительное выражение.
– Что ты тут делаешь? – спросила она, тщательно процеживая слова.
– Щиц отлично стирает вещи, – брякнула я.
Мы немного помолчали. Марка вертела в пальцах кисть.
– Передник надевать надо, – буркнула она.
– Ну, я тут не рисую, а домашку делаю, – сказала я, и с удивлением поняла, что, кажется, оправдываюсь.
Вот он, искренний аристократизм – обляпать, а потом заставить чувствовать себя виноватой!
Но я усилием воли подавила мигом вспыхнувшее раздражение.
– Бог с ним, с платьем, – поспешно добавила я, – у меня нет проблем с новыми платьями. На мой дебют папенька заказал десять платьев у десяти разных модисток, в том числе и в столице, а я выбирала.
Я была в растрепанный чувствах, поэтому действовала так грубо.
– И? – спросила Марка, уже даже не пренебрежительно, а зло.
– А у тебя был дебют, Маркарет?
– Я ходила в платье, которое досталось моей маме от ее бабушки, а той…
– Прости, меня не учили, как на это реагировать: я должна восхититься древностью твоих корней или сочувственно спросить, не расползлось ли это старье во время танца? – не удержалась я, – Хотя если бы расползлось, то это был такой скандал, что тебя бы упомянули в газетах, люблю, знаешь ли, на досуге почитать колонку дебютанток…
– Оно и видно, что кроме этой колонки ты ничего не читаешь, – фыркнула Марка, и отвернулась к мольберту.
По отчаянно-прямой спине и закаменевшим плечам я поняла: попала.
Впрочем, никакой радости мне это не принесло.
– Слушай, Марка… Маркарет. Я не… как-то само вырвалось, – сказала ее затылку, – ты начала первая, и я хотела бы это прекратить, понимаешь?
– Нет.
– Ну хоть завидуй молча! – Рявкнула я шепотом, – Тетеньку-то зачем в это втягивать?
– Тайе Акату Дезовски? Кто бы мог подумать, что вы родственники. Точно не я, газетами не увлекаюсь, – фыркнула Марка, и соизволила ко мне полуобернуться.
Я скривилась.
– Слушай, давай так: я могу купить тебе это дурацкое белое платье, и перчатки, и вот это вот все. Под солнцеворот я все равно поеду организовывать бал. Будет у тебя все красивое, может, даже жених. А ты закончишь вот это вот все.
– Что же я должна закончить?
Марка обернулась ко мне, поджала губы, посмотрела сердито.
– Что именно ты хочешь у меня купить, купчиха?
Я закатила глаза, глубоко вдохнула и выдохнула.
– Пойми, пожалуйста: это все, что я умею. Покупать. Я понятия не имею, что еще могу сделать. Если тебе кажется, что это оскорбительно, или дешево, или оскорбительно-дешево, так и скажи, и назначь свою цену.
– Я до такого…
– …не опускаешься?
Зато сплетни плодить – очень благородно, все по заветам предков. Я чуть не плюнула: пусть сидит себе в своей святой бедности, и донашивает платья за прабабушкой.
– Тебе не понять.
Захотелось встать и уйти. Но я не могла. Это был бы проигрыш.
– Но в отличие от тебя я хотя бы пытаюсь. Все, что мне нужно – чтобы меня никто не трогал.
– Да кто тебя трогает-то!
– А тетенька?
– А нечего встречаться с каким-то мальчишкой втихаря!
– А что, каждый ученик соседской Школы – потенциальный любовник?
– А что мне им, рот заткнуть?
– Либо им заткнешь, либо я открою, – зашипела я, – я, знаешь ли, тоже и корни помню, и родню в обиду не дам.
– Ой, да ладно тебе. Все в стиле вашей семейки: что по тебе какой-то разнорабочий сохнет, что по тетке твоей. Сердцеедки – что такого?
Я скрипнула зубами.
– У меня тоже есть право беречь репутацию.
– Так береги честь! – встряла подоспевшая на помощь Марке подружка.
И откуда только явилась, как посмела сунуться! Хотела задеть меня, а вместо этого подыграла мне. А нечего в подруги дур подбирать: хоть и сияешь на их фоне, но зато как они могут подвести из самых лучших побуждений!
– Вот это было дешево, – покачала головой я, – очень дешево, Маркарет.
Та посмотрела на подружку – это была та, которая любимая, рыжеватая и какая-то лицом вся опухшая, так посмотрела… впервые вижу, чтобы кто-то с таким свистом вылетал из любимых подружек. Просто фить! И вся как-то скукожилась под этим взглядом, отступила, исчезла за своим мольбертом.
От нас начали отодвигаться.
То, что сказала подружка Маркарет, было оскорблением, это было куда хуже вылитых на подол белил. И я, и Марка пылали гневом, хоть и по разным причинам, – а никто не хочет находиться рядом с двумя разъяренными ведьмами, даже другие ведьмы.
– Мне все больше кажется, что мне не стоит об этом волноваться больше: с такими подругами ты и сама превратишься в никому не интересную сплетницу, – фыркнула я, – а потом и в старую деву.
– Ты так зациклена на свадьбе, – сладенько протянула Марка, – интересно, почему твой любящий отец не нашел, куда тебя пристроить.
– Меня пристроили в Академию, как и тебя, – пожала плечами я, – возможно, для папеньки что-то значит слово «образование».
Марка хотела было что-то сказать, но только открыла рот и тут же закрыла.
Кажется, до ее изящных извилин наконец дошло, что она в заведомо проигрышном положении, и этот раунд за мной.
В следующий раз она будет действовать тоньше, но в этот я заслужила приз.
– Мы в одной лодке, Маркарет, – вкрадчиво сказала я, – давай не будем ее лишний раз раскачивать?
– Елания, хватит делать из меня какого-то монстра. Я не распускала слухов, они сами… если бы они стали чуть осторожнее, я уверена, слухи бы стразу прекратились – хотя я совершенно ничего об этом и не знаю.
– И когда, по-твоему, тетенька встречается с ее юным и прекрасным любовником?
– Каждый девятый день в беседке, которая в кустах сирени, – ответила Марка, не задумываясь. – За гуманитарным зданием.
– А сейчас какой?
– Восьмой.
– Вечер или утро?
– После обеда.
– Уверяю тебя, они станут осторожнее.
– Тогда и слухи прекратятся.
Я встала.
– Я пришлю тебе приглашение. Не знаю, захочешь ли ты съездить в мою дыру, но это отличное занятие, лучше, чем сидеть дома все каникулы… если, конечно, ты поедешь домой на каникулах.
– Я не приму.
– Не принимай. Я пришлю тебе его из вежливости.
Зря я не удержалась. После такого – может и принять. Из вредности. Надо было уверять ее, как я хочу ее там увидеть.
Впрочем, если бы я все-таки смогла ее подкупить, я бы смогла купить себе немножко покоя. Было бы замечательно.
Жаль, что совсем прекратить эту войну не получится.
Слишком уж мы друг другу завидуем.
Онни поджала губы.
Иногда проскальзывали в ней черты моей тетеньки – или это общие черты для всех старых учительниц и преподавательниц?
Вот сейчас она поджала губы, глядя на стопку исчерканных контрольных. Лицо ее все как-то заострилось, стало строже. Кажется, даже подбородок появился.
Я попалась под горячую руку – она сегодня весь день такая, я ее утром на математике видела, – но… как-то это не слишком обнадеживало.
– Эля, мне пришлось их перепроверять, – сказала она раздраженно, – что с-с тобой творитс-ся?
А что такого? Ну не успела я их на рисовании проверить, как обычно делала… ей за это, вообще-то, жалование платят!
– Простите, тайе Онни.
Она вздохнула.
– Мне кажется, тебе больше не интересно у меня учиться.
– Почему не интересно? – встревожилась я, – Очень даже интересно!
И даже не кривила душой: мне нравились уроки Онни. И так как на них пока совершенно не приходилось колдовать, это было почти единственное место, где я не чувствовала себя бездарностью, способной худо-бедно осилить только чтение учебника.
Сама Онни мне не очень нравилась как личность, но преподавателей не выбирают – у них берут то, что они дают. А Онни давала много.
Онни смотрела на меня, не моргая, минут пять.
Потом вдруг сказала:
– Ладно, поверю. Но тебе стоит предупреждать, если ты по каким-то причинам не можешь справиться с моим заданием… или поручением. А не сдавать сделанное наспех и абы как. Так ты не помогаешь – просто у меня появляется в два раза больше работы, чем было.
Она скрестила на груди пухленькие ручки.
Я кивнула.
Она ждала, чуть наклонив голову к плечу. Не знаю даже, откуда ко мне в голову пришла мысль, что она вслушивается в суматошный стук моего сердца.
Я сказала, потому что именно этого она от меня и ждала:
– Завтра не могу. Извините.
Я должна была узнать, что творится с тетенькой! И не мгла ждать еще десять дней до следующей встречи. Пусть Онни и рассердится – но не съест же она меня?
– Вот как? – переспросила Онни, – Как жаль, как жаль. А ведь как раз завтра хотела начать преподавать тебе основы взаимодействия с проклятиями. Я как раз дала тебе необходимую базу…
Я без труда поняла, к чему она клонит, но уточнила на всякий случай:
– То есть мне завтра нужно быть обязательно?
Онни села за стол, подперла голову рукой.
– Или у меня пропадет вс-сякое нас-строение, – грустно сказала она, – и придется подождать мес-сячишко-другой. Но вы же не с-спешите? Тебе же нравится рас-сплачиваться магией с не с-самой лучш-шей прачкой?
Дело было не в магии.
Я привыкла к тому, что у меня ее нет.
У меня почти никогда не было магии. А каждый раз, когда вдруг появлялась, это никогда не приводило ни к чему хорошему.
Банка с медными монетками, которой Бонни разбила окно, могла бы помочь – я чувствовала, что этот подарок от лесного дедушки как-то связан с бабушкой, а значит, должен помочь. Я ведь все-таки собрала стекло тогда.
Она стояла у меня на столе и так и манила с ней разобраться. Так и манила. Банка бы шептала мне на ухо всякие соблазнительные словечки, будь у нее губы, клянусь.
Только вот чем за это придется расплачиваться? Как она вообще действует?
Я боялась того дня, когда магия у меня появится. Для меня Щиц был удачным приобретением: у меня было ровно столько магии, чтобы меня не могли выгнать из Академии, и ее не хватало на что-нибудь серьезное.
И даже мой вечный позор на всяких магических предметах меня беспокоил меньше, чем мое умение убить и без того дохлую ворону парой зернышек собственноручно приготовленного риса.
Нет, мне как раз очень удобно было иметь в фамильярах прачку, которая еще и забирает у меня ненужную магию.
Но…
Щиц стал мне другом, и я видела, как неудобно ему, и это перечеркивало все плюсы.
Но объяснять это Онни? Увольте. Пусть думает обо мне в меру своей испорченности.
– Я спешу. Но мне нужно завтра…
– Значит, тебе не нужно рас-сколдовывать Щица, – кивнула Онни.
На зеленой столешнице – отделка под малахит, дешевый шик, папенькин знакомый делает в Тамане, мы как-то раз ездили к нему горы посмотреть, водички попить, пару контрактиков подписать, – среди бумаг стояла тяжелая литая чернильница. Вдруг захотелось взять ее и опустить на голову Онни с размаху.
Я испугалась вдруг.
Не за себя.
Себя.
Что-то темное вдруг поднялось с самого дна моей души, когда я увидела эту чернильницу. И вряд ли чернильница была каким-то артефактом или вроде того – скорее, это самое темное давно хотело подняться и нашло повод.
Я ущипнула себя за руку, чтобы запихнуть эту пакость обратно. С опаской посмотрела на Онни: она все еще мне не нравилась, но и голову ей расшибить больше не хотелось.
– Мне нужно расколдовать Щица, – сдалась я, – приду завтра с утра…
– У меня есть время после обеда.
– Приду завтра после обеда.
– Ладненько, – пропела Онни.
Я думала целый вечер. Мне нужно было увидеться с тетенькой! Обязательно! И все выяснить!
Но и Онни, она…
Она как будто знала, что мне позарез завтра нужно будет после обеда оказаться у беседки с сиренью, а не у нее в кабинете.
Ну не раздвоиться же…
Хотя…
А это идея.
