Текст книги "Сказки сироты (СИ)"

Автор книги: Аноним 2edwddx

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Когда оно ушло, толпа начала плевать в меня, сбила с ног. Они порезали перепонки между моими пальцами и чуть не оторвали хвост. Сломали бы и крылья, если бы сумели, но я не какой-нибудь птенец синешейки в детских руках. Мои кости крепки, и они выдержали. Люди бросили меня в доках, избитую и истекающую кровью, а сами отправились ужинать на свои корабли, смеясь. Приближалась ночь. Что было делать? За все годы в башне я научилась лишь замирать, чтобы меня можно было хорошенько рассмотреть.

Я лежала, не шевелясь, под звёздами, напоминавшими кусочки льда, пока не пришли они. Наверное, я уснула на холодных камнях, потому что проснулась от того, что чья-то рука зажала мне рот, и кто-то сквозь зубы прошипел на ухо:

– Тише, прелестница. Не шуми. – Говоривший взял меня на руки, как кошка берёт котёнка за шиворот. В вихре шарканья ног, зловонного дыхания и зловредного шепота меня перенесли на скрипучий корабль и привязали к бизань-мачте.

– Ну что, моя помесь всего со всем! Ты хотела служить на корабле – обещаю, ты будешь служить.

Голос, шипевший мне на ухо в доках, принадлежал капитану с высокими скулами и в шляпе, украшенной потёртыми синими перьями, а также в поношенном бархатном камзоле. Он был красив как герцог. Только, когда улыбался, было видно, что его рот полон гнилых зубов, желтых, как у дряхлого волка.

– Итак, – сказал он, – мы продадим тебя в каком-нибудь южном порту – если тебя не возьмут шуты или работорговцы, возьмут торговцы шерстью, а если и они не польстятся, отправимся на мясные рынки. А пока драй своими несочетаемыми конечностями каждую дощечку на корабле. – Он улыбнулся и слегка коснулся шляпы. – Честно говоря, путь на юг будет долгим. Через несколько недель ты начнёшь казаться неимоверно привлекательной, а выше подбородка и сейчас ничего.

Я посмотрела на него снизу вверх, и мой рот, заткнутый кляпом, наполнился слюной. Я деликатно кашлянула, желая дать ему понять, что хочу говорить, и он любезно вытащил грязную тряпку. Я заговорила сладкозвучным голосом, напоминающим пение флейты, как умеют говорить принцессы:

– Вам не надо меня продавать. Я могу быть полезной и не стану бунтовать против вас или ваших людей.

Капитан пожал плечами и встал, отряхивая штаны.

– В этом суть пиратства. Если ты пошла с нами добровольно, что мы за пираты? Можешь быть со мной мягкой и податливой, как пена на свежем молоке, но постарайся хорошенько вопить, когда будешь с моими ребятами. Это поддерживает боевой дух.

Я не могла драить палубу. Мои оленьи ноги не сгибались, а лягушачьи ступни скользили. Я спотыкалась и падала, лёгкий пинок в бок демонстрировал всю мою неуклюжесть. По мере того как дни шли за днями, я забыла о том, что я дева, а потом и значение этого слова. Каждое утро капитан приказывал мне вечером явиться в его каюту; вечером он говорил, что на его вкус я слишком отвратительна, но «не такая уродливая, как вчера, и уродливее, чем завтра».

Однажды ночью, когда команда выхлебала последние остатки рома, меня затащили в кубрик. Я вспомнила, что надо кричать. Они глумились, будто шакалы, швыряли меня и лупили, а потом кому-то пришло в голову, что было бы здорово отрезать мои волосы.

"Сделаем из неё настоящего матроса, – сказал матрос, сипло рассмеявшись. – Никто не выходит в море с гривой желтых кудрей! Отрезать их!"

Он подошел ко мне сзади и собрал волосы – на концах прядей в панике затрепетали стрекозиные крылышки. Вытащив короткий нож, он отсёк желтые локоны и слюняво поцеловал меня в обнаженную шею.

Я не знала, что произойдёт, клянусь! Да, он отрезал мои волосы, но вместо того, чтобы просто упасть на пол, шелковистые локоны на отсечённых кончиках стали исходить кровью, словно нож вонзили в сердце. А крылья мои загудели настолько громко, что я едва могла расслышать, как мужчины кричали от ужаса и отвращения. Они отпрянули от меня, глядя, как кровь пропитывает мою рубаху и поношенные штаны, которые они нашли в рундуке умершего матроса.

Я с трудом поднялась на ноги; мои глаза застилал красный туман. Я чувствовала себя очень странно, будто существа, из которых состояло моё уродливое тело, посыпались, когтями цепляясь за мою душу. Волк и олень, тигр и медведь, лягушка и стрекоза, рыба – их голоса на разные лады зазвучали внутри меня, хотя раньше доносился лишь шепот. Моё тело наполнилось воем и лаем, кваканьем и плачем, рычанием и воплями, целым хором воплей маленьких флейт, разбитых о каменный пол.

Кажется, первым прыгнул волк, за ним – тигр. Я разодрала глотки троим матросам и оторвала ухо четвёртому, а потом полоснула его по глазам. Олень разбивал черепа, медведь рвал обнаженные животы. Лягушка и стрекоза помнили, что надо кричать.

Когда всё закончилось, комната была пуста, словно тюремная камера. Я хотела, чтобы мне стало плохо и меня изящно стошнило в углу; хотела упасть в обморок, рухнуть под грузом вины. Но мне не было плохо, я не лишилась чувств, и твари во мне ликовали. Девы стоят смирно, они красивые статуи, и все ими восхищаются. С ведьмами всё иначе. Я же не была ни тем ни другим, но лучше сбиться с пути в сторону ведьмовства, которое отпирает башни и опустошает корабли.

После того как я приняла решение, было нетрудно проскользнуть в капитанскую каюту и забраться в мягкую постель. Моя щека коснулась прохладной подушки, кровь на волосах высохла и казалась чёрной на фоне ткани. Я не ждала, пока он проснётся, и мне не понадобился нож. Медведь вскрыл его, как пчелиный улей.

Обратно в муринский порт я привела корабль-призрак.

Сказка Магиры (продолжение)

Дева-бестия с нежностью погладила фальшборт своего корабля.

– Никому этот корабль не нужен, как и я никому не была нужна. Говорят, у меня нет парусов, вместо них к мачтам привязаны призраки матросов, которых луна наполняет светом вместо ветра. Этот корабль принадлежит мне. Я знаю его, как собственное тело, и не стыжусь сделанного. Наверное, в этом и заключается суть пиратства. Я уже не дева, и рада, что с этой жалкой ролью покончено. Смыла её с себя в крови и океане. Никто меня не беспокоит, и я никого не беспокою.

– Вот это байка так байка, без сомнений, – я загоготала. Мои мальчики насмешливо фыркнули, вторя хозяйке, и хлопнули друг друга по спине. – У нас тут злодейка с обагрёнными кровью руками, ребята! Сто человек одним ударом!

Магадин терпеливо улыбнулась.

– Не злодейка. Не ведьма. И не дева. Капитанша! А это значит, что во мне понемногу от всех троих. Думайте что хотите. Когда русалка высмеивает монстра из-за истории, которая выглядит слишком фантастичной, чтобы её проглотить, как узнать, кто смешнее выглядит?

Я побагровела, налившись яростью, как переспелая слива.

– Никакая я не русалка! Русалки – тощие щеголихи, которые раковинами прикрывают маленькие титьки! Они ничего не делают, только сидят на скалах, пялятся в зеркала и заманивают корабли на верную смерть. Отличные корабли! Даже галеоны! Одни неприятности от этих баб; собери хоть всё их племя, не сложишь и половины умной головы. Я магира, могу раздавить твой череп в ладонях, а потом споить этот крысиный город так, что его жители будут валяться под столами. А если бы я захотела перебить какую-нибудь матросскую шайку, сгодилась бы пушка, сабля или кулак в зубы – я не стала бы хлопать треклятыми ресницами. Лучше запомни это, Магги, любовь моя! Если мы увидим русалку во время нашей прогулки в открытом море, пусть мой Колышка всадит стрелу прямо в её хихикающий рот.

Я вильнула хвостом, окатив её водой, и велела мальчикам заносить себя на борт.

Прошла неделя на волнах. Дурья Башка каждое утро блевал у борта, точно рыбак, разбрасывающий приманки для китов. Я не видела вокруг ничего необычного: океан такой же синий – что ему день, что прилив, – и если бы я любила эту большую солёную лужу в достаточной степени, чтобы описать, с удовольствием путешествовала бы вплавь, смекаешь?

Магги же творила с кораблём такое, что просто держись. Мои мальчики не какие-то бездельники, а отличные матросы – я с выгодой для себя купила их у моряков-аджанабцев, когда те обнищали так, что и щепки не могли себе позволить. Но она и слышать ничего не хотела, знай носилась вверх-вниз, как дервиш. Сложно поверить, что один человек может управлять кораблём такого размера, но Магадин это делала, я не вру.

Вот почему Дурья Башка увидел чудовище первым, когда выбрасывал за борт свою "приманку" на рассвете двенадцатого дня. Он примчался к моей лохани, что-то бессвязно бормоча, словно ребёнок, обнаруживший свои большие пальцы, и со скрипом потащил старую посудину через всю палубу, разливая повсюду солёную водицу, чтобы я могла поглядеть через фальшборт и с ужасом увидеть, как над водой вздымается панцирь – такой огромный, что я поначалу решила, что впереди земля.

Его трудно было окинуть взглядом, этот панцирь всплывающей черепахи цвета самого моря, – он казался не то волной, не то рифом, но слишком громадным, чтобы быть живым. Дурья Башка расплакался, лепеча, что нас вот-вот сожрут, но я не видела, где у твари голова. Перед нами был просто панцирь, который подымался и подымался; вода стекала по его гладким блестящим чешуйкам синего, чёрного и зелёного цвета, из которых складывался повторяющийся узор, похожий на головоломку. Волна, поднятая всплывающим чудищем, понеслась в нашу сторону, и корабль завертелся, пойманный буйным водоворотом.

– Левиафан... – прошептал Колышка и начал бормотать молитву, думая, что я не слышу, – мальчики знают, что мне не нравятся их трижды проклятые Звёзды.

Магадин закричала нам, прыгая от паруса к парусу и пытаясь удержать корабль:

– Это Эхиней! Вы что, книг не читали? Мы ещё и половины его туши не видели! Он может нас проглотить и не почувствует, как мачта уколет глотку. Хватай снасти, Колышка, или мы станем пищей монстра!

Мальчики обрадовались возможности что-то сделать и понеслись со всех ног к заполоскавшему кливеру. Я просто смотрела, застыв будто кусок тюленьего мяса. Тварь всё ещё подымалась, так высоко, что отбрасывала на нас тень. Я задрожала от внезапного холода, на моих руках появились зелёные и синие пупырышки. Вскоре море исчезло, осталась лишь уродливая чёрная громадина, которая росла и росла, точно мёртвое солнце. Я выискивала голову, как рыба, шныряющая в коралловых зарослях в поисках еды, хоть мельчайшую щель в гигантском панцире.

Колышка закричал – я ни разу не слышала, чтобы мой мальчик кричал, защищаю его от всех напастей, – и это был жуткий пронзительный вопль, будто скрежет железа по железу. Внезапно волны расступились над головой кита с бесконечной пастью. Она растягивалась, как в улыбке, всё длилась и длилась, пока не стало казаться, что голова чудища расколется пополам; в ней болезненно мерцал занавес из длинных желто-белых пластин китового уса. Глаз его был цвета старого трупа. Повеяло вонью, будто от тухлого мяса и сгнившей капусты. Как только оно показалось над поверхностью солёной воды, Дурья Башка отвязал один из гарпунов с толстыми рукоятями, что были принайтовлены к бортам судна, и швырнул его со всей немалой силой в пасть Эхинея.

Гарпун отскочил, как носовой платок, брошенный на железную дверь.

Магадин тяжело вздохнула, словно этого и ждала. Её маленький кораблик проигрывал битву с ветром, его несло всё ближе к чёрному пятну чудовища. Её лицо, такое красивое, несмотря ни на что, скривилось, и, хотя чешуйчатые руки по-прежнему крепко держали штурвал, я видела её отчаяние.

Эхиней ничего не видел. Он только начал открывать свой непомерно огромный рот. Серая вода затекала в него, и звук падающей волны создавал ужасный шум, будто рушились дворцы. Темнота глотки ширилась, затягивая нас. Как ни старалась Магги повернуть штурвал, чтобы изменить курс, как ни блистали мои мальчики, управляя парусами, мы двигались по дуге, приближаясь к хлюпающему желудку морского чудовища.

– Колышка, милый! – закричала я. – Твоя хозяйка глупа, как стадо коров. Принеси мне гарпуны!

Как всегда послушный, мой Колышка схватил охапку копий и сунул в мою лохань.

– Клянусь, если бы мои титьки не были приделаны к телу, я бы их ещё десять лет назад пропила в каком-нибудь баре, – я лукаво улыбнулась, глядя в его татуированное лицо. – Я когда-нибудь показывала тебе свою железу, лапусик? Обычно не подсовываю её кому попало, но раз мы оказались здесь...

Я подняла одну из своих тяжелых грудей и провела острым концом гарпуна под ней. Кожа разошлась, и мне на живот закапала зелёная слизь. В отличие от кретинок-русалок, магиры – не беззащитные куклы, у нас в груди есть мешочки с ядом, как у кальмаров с чернилами. Я сунула руки в пузырящуюся слизь, приказала мальчикам и девочке-монстру сделать то же самое. Вчетвером мы быстро смазали ею наконечники гарпунов и нагрузили отравленным оружием Дурью Башку. Он побежал на нос корабля, белый от дурноты, и бросил первое копьё прямо в челюсть Эхинею.

Оно исчезло, бесполезное как моряк-калека.

Вторая попытка – и снаряд опять канул во тьму: чудовище будто не замечало, что проглотило яд магиры в количестве, которого хватило бы на лошадиный табун.

Колышка рухнул на палубу и начал плакать.

Но Маг... Ох, Магадин, лучшая из капитанш! Она схватила связку гарпунов и поцеловала меня прямо в лоб.

– Убедись, что мой корабль вернётся домой, – сказала она и подмигнула. – Он заслуживает гавани, что бы ни случилось с его командой.

– Постой! Если кому-то надо прыгнуть за борт, это должна быть дама с хвостом, разве нет?

Вы понимаете, мне не слишком хотелось прыгать в пустоту. Но я решила, что стоит хотя бы предложить.

Магадин рассмеялась, её волчий хвост стукнул по фальшборту.

– Разумеется! – закричала она и прыгнула в воду. В мутной воде сверкнули ярко-зелёные лягушачьи лапы. Её затащило в пасть чудища быстрей, чем кусок подтаявшего масла падает с ножа. Пройдя преграду китового уса, она развернулась, оседлала волну и метнула копья прямо в нёбо твари.

Эхиней гневно зарычал; вопль пронзил мои уши, как ржавые ножи, царапающие барабан. Он затрясся и накренился, его панцирь раздулся, будто переполненный мочевой пузырь, и внезапно отвратительную тварь стошнило – она блеванула прямо на корабль золотыми монетами, которые пробивали дерево не хуже картечи. Чудище всё рвало и рвало, оно обдавало океан фонтанами золота. Я видела, как над водой мелькнул мокрый хвост Магадин – раз, другой, – а потом она исчезла во тьме.

Сказка о Седой девочке (продолжение)

– Разумеется, к тому моменту треклятое судно было полно дыр. Но и золота тоже! Пока чудище снова погружалось, мы сменили курс. И хорошо, что так сделали! Когда верхушка панциря наконец скрылась из вида, море ринулось туда, где она находилась, будто произошёл потоп; нас чуть не поймало. Но моя лохань стояла у штурвала, мальчики изо всех сил конопатили дыры, и мы притащились обратно в муринский порт с полными кошельками. Не только с золотом, но и со всякими древними штучками. Они стоят в пять раз дороже обычных золотых монет! Я жалею лишь о том, что не увидела молодняк Тэк... и её пироги. – Грог на мгновение опечалилась, но затем осушила свою высокую кружку и опять расплылась в улыбке, демонстрируя ослепительный блеск желтых зубов. – Ну что, Эйви, угостишь нас за эту историю, а?

Лицо Сигриды сделалось одновременно чёрным и белым, по нему, словно тучи, прошли страсть, надежда и отчаяние.

– Вы видели Эхинея? Ваша капитанша погибла, сражаясь с ним?

– Она глухая или слабоумная, Эйв? Не слышала мой рассказ? Разве у неё в руках не монеты мертвецов?

– Помнишь, где это произошло, пьяная скотина? – Глаза Сигриды полыхали, будто костры в ночь зимнего солнцестояния. – Ты найдёшь дорогу назад?

Грог посмотрела на женщину с жалостью. Она провела руками по изумрудным волосам, приглаживая предательское безобразие на голове.

– Знаю, ты не из этих мест, душечка, но хвост заметен, да? И ты понимаешь, в чём его суть? Он для того, чтобы плавать, и всё такое. Быть может, я не люблю опускать в море свои нежные части, но никто не знает море лучше магир. Конечно, я могу найти дорогу, но не собираюсь этого делать – считаю подарком судьбы, что мне удалось сбежать с набитыми карманами, и не буду прыгать тут и там в поисках симпатичной большой пасти, в которую можно сигануть. Теперь наполни мою кружку, Эйвинд, и пусть твоя женщина ведёт себя тихо и прилично, пока кто-то пьёт.

Седка, никем не замеченная, подкралась к большой лохани с морской водой и схватила нож с барной стойки. Она прыгнула на край лохани, точно дикая кошка, и схватила Грог за копну бутылочно-зелёных волос.

– Отведи нас туда, – прошипела она. – Отведи нас к монстру, или я перережу тебе горло.

– Седка! – ахнула Сигрида. – Что на тебя нашло? Если кто и должен угрожать морской корове, то это я.

– Сигрида, – взмолилась Седка, – ты же знаешь, что там! Ты рассказывала мне о Святой Сигриде и думаешь, я упущу шанс попасть в эту историю, сделаться её частью, просто пройду мимо? Разве ты не отдала Башне целых восемь лет, потому что женщина рассказала историю, которая тебе понравилась? Мне нужно лишь несколько дней в море! Ты знаешь, что песня о тебе... Но не может ли быть так, что она и обо мне? "Сиротка разыщет". Если тебе нужна сирота, вот я! Ты столько лет искала Эхинея и теперь позволишь этой жирной старухе остановить нас? Позволь мне пойти с тобой, помочь тебе найти её... И позволь прикончить эту зловонную рыбу, если она нам не поможет!

Седка прижала нож к слоям жира на шее Грог, и магира беспомощно взвизгнула.

– Фанатики! – завопила она. – Я вам говорю, в целом мире нет ничего опаснее фанатиков! Колышка! Дурья Башка! Разорвите её пополам ради вашей хозяйки!

Громилы рванулись к бледному ребёнку, размахивая кулаками, но Эйвинд остановил их взглядом.

– Троньте её – и я разобью вашей хозяйке физиономию бутылкой рома, – прорычал он.

Сигрида посмотрела на него с благодарностью.

– Хорошо! Я отвезу вас туда, сволочи вонючие. Раньше у тебя был приличный бар, Эйвинд, но глянь, во что он превратился! Лебезишь перед какой-то жирной дрянью и её отродьем!

Седка отпустила голову магиры и проворно спрыгнула с края лохани. Грог уставилась на неё и выплюнула сгусток зелёной слизи, угодив Седке в спину. Сигрида грустно улыбнулась и стёрла его.

– Спасибо, – сказала Седка, ощущая неловкость.

– Хозяйка, – тихонько проговорил кто-то тонким голосом. Дурья Башка подобрался к лохани и, перегнувшись через край, трогал магиру рукой, словно щенок лапой. – Не надо опять в море. Не надо лодки. Пожалуйста! Мой желудок...

– Не надо опять в море, – согласился Колышка. – Хватит с нас. Оно там, ждёт. Мы подождём вас здесь – мы вас любим, – но опять встречаться с чудищем не хотим.

Грог закатила глаза.

– И кто тогда понесёт мою лохань? Эта дрянная девчонка и кружки рома не поднимет!

Эйвинд откашлялся, сплюнул и нежно провёл тряпкой по барной стойке.

– Я пойду с тобой и понесу твою кастрюлю с супом, старая ты белуга.

– До чего это мило с твоей стороны, дорогой!

– Но я делаю это ради Сигриды. Не ради тебя, – проворчал он и из-под нависших век посмотрел на пожилую женщину.

– Отлично! Чтоб мне провалиться с вашей вонючей верностью. От фанатиков у меня изжога. Корабль Магги пришвартован в порту. Держи меня крепко – не хочу валяться на улице, как выпавший из ведра солнечник.

Сигрида, Седка и Эйвинд надели тёплую одежду и приготовились к отплытию. Колышке и Дурьей Башке предоставили заднюю комнату, чтобы они там спали, а остальных посетителей аккуратно выпроводили за дверь.

– Бочонок рома прихватите! – визгливо приказала зеленоволосая магира. – Он нам понадобится, помяните мои слова!

В Саду

– Если ты умная девочка, сейчас же уберёшься отсюда, – раздался голос кузнеца, вспоров ночь, как горячее железо вспарывает шёлк.

Девочка, привычная спасаться бегством, вскочила и метнулась прочь от тени кузнеца. Она даже не успела взглянуть на мальчика, лавируя между ногами лошадей и жестяными вёдрами, проворно выскочив из дверей конюшни одновременно с первыми лучами восхода.

Динарзад, хоть и обнаружила брата одного и спящего там, где ему полагалось быть, весь день держала его при себе – эта пытка была хуже всех, которые она успела на нём опробовать, потому что приходилось повторять любое её движение. Сначала пальцы мальчика покраснели и опухли от булавочных уколов, затем покрылись черными чернильными пятнами, а потом сделались синими от дорогих красок. Он ничего не мог делать как надо и горел от стыда под неодобрительными взглядами множества женщин. К вечеру, несмотря на сильное желание отправиться в сад, он был измотан, как олень, из последних сил спасавшийся от гончих. Динарзад настояла, чтобы брат лёг спать в её комнате, и он впервые не стал возражать: упал на кровать, разбитый и охваченный стыдом.

За полночь мальчик проснулся от того, что пара тёмных глаз смотрела на него из каменной арки, занавешенной фиолетовой газовой занавеской, тонкой, как секрет. Динарзад неподвижно лежала в своей кровати, укрытая белыми мехами, и мальчик не впервые подумал, что она красива, когда не говорит и не двигается. Дымчато-чёрные волосы раскинулись по постели точно река теней, и, как на поверхности реки, на её коже отражался лунный свет. Тонкие, изящные руки сжимали бронзовые ключи, которые открывали дверь в спальню, а её дыхание было тихим и мелодичным, как флейта.

Мальчик лежал на запасной кровати меньшего размера. Его тёмные волосы были взъерошены, будто он взлохматил их от ярости собственными руками. Его глаза были широко распахнуты и глядели на низкое окно и девочку, застывшую там, словно лань. Он тихонько, как паук в колодце, подобрался к подоконнику и отвёл лавандовую занавеску. Дыхание Динарзад не нарушилось, оставалось медленным и ритмичным, будто танец.

– Ты пришла! – прошептал он. – Как у тебя получается меня находить?

Девочка улыбнулась.

– Магия, – прошептала она. – Я ведь, в конце концов, демон.

– Ты всегда приходишь к моему окну, находишь меня и уносишь... Это полагается делать не девочкам, а принцам. Как в твоих историях.

– У нас совсем другая история.

Мальчик старался скрыть свою радость – так кролик, зная, что его поймают, всё-таки доедает морковку. Он вдруг ощутил страстное желание отыскать девочку и унести куда-нибудь, как и полагается принцу. Но она была словно воздух, струящийся сквозь шелк, и он даже не мог к ней прикоснуться. На миг они оба застыли, разделённые низким каменным подоконником.

– Я буду говорить очень тихо, – прошептала она, – чтобы не разбудить твою сестру.

Она устроилась снаружи окна, на высокой росистой траве, и закрыла глаза.

– На третий день путешествия, во время которого корабль девы-бестии мчался по волнам, как львица сквозь траву, а Грог стояла за штурвалом, потому что никто не собирался отодвигать её лохань, Эйвинд и Сигрида сели в трюме за скромный ужин из тюленьего жира и чёрствого хлеба. Они не заметили, что Седка подкралась к ним, желая подслушать разговор, как ребёнок подслушивает своих родителей.

Сказка о Седой девочке (продолжение)

– Теперь у нас целый воз времени, Сигрида, – сказал Эйвинд, усаживаясь на стул, и тяжело вздохнул. Отрезал себе обе горбушки и намазал подсоленным жиром. – А ты уже почти десять лет строишь мне глазки и пьёшь моё пиво в «Руке», почти десять лет я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать... И десять лет ты молчишь. – Он подался вперёд: прядь волос песочного цвета, напоминающих шерсть, упала ему на лоб. – Думаю, давно пора выпустить на волю слова, которые ты удерживаешь за сжатыми зубами.

Сигрида вздохнула и уставилась на грубую столешницу, не в силах взглянуть трактирщику в глаза.

– Эйвинд, – начала она голосом трескучим, как метла на морозе. – Я не уверена, что должна это делать. Наверное, было время, когда я попала в Мурин и могла тебе всё рассказать, это было бы правильно. А теперь... Прошло так много времени, и так много всего случилось, что, мне кажется, пусть лучше это умрёт, запертое в нашем общем сундуке, на который мы навесили замки.

– О чём ты говоришь, женщина? Ради тебя я бросил свою таверну, так что пора перестать строить из себя робкую девицу... Уж я-то знаю, что ты не просто чинишь сети. С девчонкой-альбиноской ты разговариваешь как с исповедником, а мне не скажешь, почему смотришь на меня так, будто ждёшь, что у меня вырастет хвост и я начну выть на луну?

Лицо Сигриды отяжелело: на трактирщика смотрели тусклые глаза, полные жалости. Она выглядела в точности как мать, которая приветствует ребёнка, блуждавшего так долго, что он успел стать чужим.

– Пожалуйста, пойми, я никогда не хотела причинить тебе боль.

Вторая сказка Плетельщицы сетей

Когда я только-только стала женщиной, поначалу тело было мне таким же чуждым, как первый глоток вина. Ведь всю жизнь до того дня я была медведицей.

Я любила мать, Звёзды и молодого темноглазого медведя даже после того, как он меня покинул. Никогда не была странной и не отличалась от своих сестёр.

Медведь, которого я любила, исчез; снег падал и замерзал, ледники ломались и двигались без него. Мы не знали, куда он отправился. Миновал круговорот времён года без его следов на нашем льду, были избраны пары, и появились медвежата. Жизнь продолжалась.

Но однажды вечером, когда синий свет небес струился сквозь призмы Храма, отбрасывая кобальтовые и аквамариновые тени на мою густую шерсть, у меня было видение – мерцавшее на ледяном алтаре, будто полновесная, осязаемая плоть. Лаакеа, Острога-Звезда, стоял передо мной с алмазным копьём на плече. Его кожа была белее света, а волосы ниспадали на алтарь точно замёрзший водопад. Я трепетала в его присутствии, возбуждённая и охваченная ужасом. Я была скромной медведицей, моё детство закончилось совсем недавно, а золотые глаза Охотника, Летящего Вдаль, пристально глядели на меня. Я не заслуживала такой чести.

Он рассказал мне, Эйвинд, что тебя превратили в человека, что ты хотел отомстить за Змею-Звезду и был изменён, чтобы не допустить этого – возмездие надлежало совершить не тебе. Ещё он сказал, что ты никогда снова не станешь медведем... Или это случится очень не скоро и такой ценой, что толку от превращения будет не больше, чем от горстки пепла. Своим снежным голосом он вещал, что я тебя больше не увижу, ты никогда не вернёшься.

Я плакала у его ног, любовь моя, как младенец, и не могла поднять глаза, чтобы взглянуть на его красоту.

Лаакеа положил мне руки на плечи – о, какой исступлённый восторг охватил меня! – и заставил подняться. Он сказал, что, если я захочу, могу сама стать женщиной и отыскать тебя, найти своё счастье. Конечно, я захотела! Он нарисовал для меня карту на льду – путь через плавучие льдины к великому лесу на дальнем севере мира, где, по его словам, обитает существо, сведущее в торговле шкурами.

И больше ни слова: ни как найти тебя, ни как вытерпеть, пока кто-то будет снимать с меня шкуру и пришивать взамен кожу.

Я любила тебя и верила, что ты хочешь видеть меня рядом. Сама мысль о том, что ты в отчаянии, отделён от себе подобных, была невыносима. И я отправилась в далёкие и дикие северные края; переплывала моря, такие синие, что мороз пробирал до костей; плыла мимо деревьев, закованных в ледяные латы. И я пришла в лес, который был обширнее всего, о чём мне доводилось слышать, темнее и глубже любой пещеры, белый от снега и ужасно холодный.

Я бродила по нему и заблудилась. Возможно, я пробыла там час, возможно, год. Возможно, десять. Когда вокруг белым-бело, время теряет значение; для меня не существовало ничего, кроме зимы и её запаха, который надо было проследить до самого источника. Я шла по ледяному следу мимо сосен, падубов и слышала, как где-то снегоступы шлёпают по сугробам, – пока не напоролась на сгорбленную серебристую фигуру в обледенелом плаще из шкуры стервятника, чьи перья от холода превратились в хрусталь. Я неуклюже двинулась к этой фигуре.

– Ты ищешь Гасана, – сказал горбун. – Но я не он. Я дочь Гасана, Умайма.

Я нахмурилась, как только может нахмуриться медведь.

– Ты не похожа на девочку.

Она в самом деле казалась волчонком, диковатым парнишкой в капюшоне из головы стервятника, с кожистыми чёрными ногами и когтями, как у ворона. Она впечатывала их в снег и скрипела жемчужными зубами.

– Чудесное свойство шкур состоит в том, что нет необходимости носить собственное лицо. Ты, должно быть, устала от своего, иначе не пришла бы сюда в поисках Гасана и не обнаружила бы меня.

– Не устала, но мне нужно новое лицо.

– Какое?

– Че... человеческой девушки.

Умайма поджала губы.

– Такое разыскать нелегко. Девушки хорошо стерегут свои шкуры. Но у меня есть одна.

Она вытащила из пухлого кожаного мешка узел цвета хорошего мёда и задумчиво взвесила его в руке.

– Откуда это у тебя? – опасливо спросила я. – Не хотелось бы надевать кожу убитой девушки, как платье.

Умайма улыбнулась и распушила перья на шкуре стервятника.

– Шкура есть шкура, но если ты хочешь знать...

Сказка Торговки шкурами

Первое, что я помню, – яйцо. Мои перья были очень чёрными.

Гасан сказал мне – он признался мне одной из всех своих детей, хотя я была так юна, что на моём клюве ещё виднелся прилипший желток, – что он от рождения был всего-навсего птицей. Согбенной старой вороной, которая хотела лучшей доли. Так он сказал...

В первый раз он сменил шкуру случайно – завернулся в ту, что сбросила змея, и она прилипла, словно плащ, который вдруг стал очень маленьким, и его было невозможно снять.

Перья остались кучкой сажи, брошенной посреди леса, он на них даже не оглянулся.

Через некоторое время отец начал искать шкуры, а вскоре заработал и репутацию... Последние десятилетия до своей смерти он не украл ни одной шкуры! Мой отец был богат шкурами, а это самая большая ценность в мире. Люди рвались к нему, чтобы обменять свои шкуры на что-то, торговля шла оживлённая. Если шкура причиняла неприятности, он всегда мог от неё избавиться; если была редкой – заказать. Некоторые считали его злым, но, по правде говоря, он был таким же, как все другие вороны: любил новые блестящие штучки и был слишком умён, чтобы добывать их обычным путём.

Он обучил меня ремеслу. Большинство его детей стали обычными воронами, тупыми, как одуванчики. Но я была как он, по его словам. Моя душа не имела шкуры, а это значит, что я могла её менять по своему усмотрению. Однако мне требовалось научиться красть шкуры, как это делал отец. По его мнению, это жизненно важный навык, столь же важный, как умение читать для церковника. Он отчитывал меня и называл слабовольной, грозил начать обучение других воронят, если я, например, не подберусь к опоссуму и не распорю его от хвоста до макушки. Но я не могла! Шкура – вещь священная, более близкая, чем мать и дитя. Я хотела меняться, быть как Гасан, но я желала, чтобы и каждый из тех, чьи шкуры мне предстояло надеть, жаждал перемен с неменьшей силой. Я долго искала, спрашивала то пажей, то фермеров, выращивавших картофель, не желает ли кто из них стать вороной. Мой отец смеялся, когда они в ужасе убегали или швыряли в меня камнями либо вежливо отказывались питаться червями и листьями.