Текст книги "Сказки сироты (СИ)"

Автор книги: Аноним 2edwddx

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Моё сердце трепыхалось в груди, будто сочувствуя её сердцу – сдержит ли Волшебник слово? Лошадь была уже так далеко впереди, что я видел лишь её серо-белый хвост. А потом она споткнулась.

Я ощутил в собственной груди слабое эхо грома, что раздался внутри неё. Почувствовал, как камеры сердца взрываются одна за другой, будто стиснутые огромным кулаком. Одна, две, три, четыре. Пять, шесть. Семь. Восемь... Серая-в-яблоках рухнула на беговую дорожку с ужасным глухим стуком, и галька разлетелась во все стороны, точно волна.

Я поспешил вперёд. Плуг отстал на целый корпус. Я не взглянул на неё, пробегая мимо, лишь заметил, что рядом собрались те, кому вскоре предстояло о ней плакать. Я пересёк черту. Корона пела так громко, и я схватил её обеими руками. Её голос был чист как сахар, или яблоки, или жёлуди после дождя.

Когда мы сожгли Серую-в-яблоках, как у кентавров принято поступать с мёртвыми, я произнёс длинную прочувственную речь: я был королём, чей долг – оплакивать павших. Всё вокруг пропиталось запахом её горелой плоти, и я с трудом сдерживал тошноту. После того как мы переворошили её пепел, ко мне подошел Волшебник Омир и, глядя на обугленные кости, сказал:

– Забыл предупредить: ты будешь последним королём-кентавром. После тебя могли бы появиться и другие, если бы ты не оказался существом, которому поёт корона, – Серой-в-яблоках, кстати говоря, она не пела. Но случись такое, я бы тебя не выбрал, и печальное место в качестве завершающего длинную линию – твоё предназначение. Ты покоришь народы, которые помогут мне. После тебя будут править люди, а мне уже известно, в чём их суть. Когда ты начнёшь стареть, появится молодой и алчный мужчина с чудовищным поручением, он пронзит кинжалом твоё восьмикамерное сердце и станет королём.

С неба начали медленно падать крупные капли дождя, и последние угли костра Серой-в-яблоках погасли.

– Не пора ли нам под крышу? – спросил Волшебник, широко улыбаясь.

Сказка Короля (продолжение)

Король-кентавр заплутал в воспоминаниях.

– Я хотел стать хорошим королём, – задумчиво проговорил он. – В самом деле, этого хотел. Но пришлось подавлять бунты, собирать налоги и разбираться с угрозами на границе. Вместе с добродетелью такой груз слишком тяжел. Видишь ли, добродетель занимает слишком много места в седле.

Гнедой поднялся со своих подушек, и я впервые увидел его целиком, в том числе левый бок, который до сих пор прятался в тенях и розовом шелке. Он представлял собой густое переплетение шрамов, рубцов и глубоких ям, порезов всевозможной давности, от очень старых до свежих. Под ними совсем не было видно шкуры – лишь узловатая плоть, и целые лоскуты её отсутствовали, будто их сняли, как сливки. Все рёбра хранили следы переломов. Одно копыто было хрупким и пористым, как соты, а лодыжка покрыта коростой. Он берёг её и оттого ужасно хромал. Кентавр доковылял до меня и приблизил своё лицо к моему, откинув редкие волосы с измученного лба:

– Скажи мне... Измаил, так тебя зовут?.. Не тяжело ли твоей добродетели нести груз такого поручения?

– Оно легче, – прошептал я, – чем противная природе тварь, что позволяет рабу кромсать себя до тех пор, пока не утратит возможность ходить.

Гнедой посмотрел на себя и будто впервые увидел изувеченный бок.

– О да. Так он использует меня. Сомневаюсь, что тебя можно использовать так же – заметь, ему нужна лишь моя лошадиная плоть или, если повезёт, та, что принадлежит одновременно человеку и лошади. Должен признаться, я рад, что ты здесь. Наследники – это важно, как ни крути. Уверен, вы двое сумеете использовать друг друга, а я, честно говоря, устал быть полезным.

Я посмотрел на Омира. Наши взгляды встретились, как камень и сталь. В его глазах не было ни растерянности, ни стыда. В тот момент мы поняли друг друга, и все мысли о моей матери исчезли, как туман над озером с заснеженными берегами. Пусть она сгниёт в своей башне вместе с трижды проклятой дырой. Она была мне не нужна: я нуждался в нём.

Омир вытащил из складок тёмного одеяния длинный нож. Мы втроём смотрели, как он мерцает в лучах, струившихся сквозь изящные окна. Волшебник вручил нож мне. Я и не знал, что убийство может быть таким – открытым, при свете дня, со всеобщего молчаливого согласия. Почти церковная служба, и я волновался как ребёнок, впервые увидевший алтарь.

Я трепетал и будто слышал пение короны. Взял нож и, подойдя к Королю-кентавру, похлопал его по плечу, как всадник хлопает нервного скакуна. Он не отпрянул, и наши взгляды встретились – как древесина и сталь.

– Монстр, – прошипел я и вонзил нож ему в сердце, по самую рукоять, затем вытащил и вонзил снова. Один, два, три, четыре. Пять, шесть. Семь. Восемь.

Гнедой улыбнулся и упал на мраморный помост с глухим стуком, будто мешок тяжелых костей.

Сказка о Принце и Гусыне (продолжение)

Леандр глазел на своего отца, лежавшего на огромной пустой кровати, на его седые виски́ и морщины на лице, порождённые явно не смехом. Его глаза мерцали в тусклом свете.

– Омир и я в самом деле нашли применение друг другу. Он не снял ошейник, а я не послал его на костёр. Он хотел заполучить степняков и их Ведьму, я – Волшебника, который будет согласно моей воле вызывать дождь и засуху, травить и уничтожать то, на что я укажу. Мы вершили великие дела: вместе покорили его степняков, которые, несомненно, были столь же противны природе, как и кентавры. Мне никогда не нравилась магия, но его я терпел, и он был мне за это признателен. Достойная сделка, поскольку никто не был заинтересован кромсать меня как кусок говядины. Не менее достойную сделку я заключил с этой страной, покорившейся моим приказам не хуже любой другой. Я не собирался становиться всеобщим любимцем и поборником справедливости – просто хотел быть сильным.

– Король способен на большее, – заупрямился Принц.

– Так поначалу думает каждый из нас, полный решимости превзойти отцовские достижения, зная, что нам под силу изменить природу людей, сделать её лучше и чище. Но потом кинжалы сверкают в ночи, крестьяне бунтуют, и разные зверства становятся привычным делом, как завтрак. Только принцы верят в высшее благо. Короли знают, что существует лишь Власть, во имя которой можно творить что угодно. Итак, ты перережешь мне горло или предпочтёшь более интимный метод – удушение? Кажется, у меня где-то завалялась гаррота.

– Нет, – ответил Леандр, – я не стану тебя убивать как вор в ночи.

Король опять издал тихий добродушный смех, будто читал сыну сказку на ночь.

– Леандр, воры не так уж плохи, а убийства рядятся в разные одежды. Нет смерти и убийства, которое было бы лучше прочих. Если ты можешь меня убить, способ едва ли заслуживает внимания. Ты желаешь прикончить своего отца и думаешь, что будешь спать крепче в ближайшие семьдесят лет, если сделаешь это благородным образом. Но твою честь запятнает отцеубийство, и никакие высоконравственные оправдания не вернут ей белизну. Ты ждёшь признания, чтобы очистить собственную душу? Что ж, ладно. Всё, что она тебе рассказала, – правда, а ещё было много другого. На моих руках больше крови, чем ты смог бы пролить за всю свою жизнь. Я этим горжусь. Это моя корона и мой скипетр! Жаль, что в тебе нет такой целеустремлённости, напора. Но ты поймёшь, как и все мы. – Тут король элегантным жестом отбросил розовое одеяло. Оказалось, что он полностью одет – на нём были потрёпанные кожаные штаны и нагрудник от доспеха, – и с головы до ног коричневый, будто гнедой конь. – Тебе нужно оружие? Ты и впрямь явился настолько неподготовленным? Плохой из меня отец. По крайней мере этим я могу подсобить. – Он вытащил из-под матраса кинжал – отблеск пламени скользнул вдоль лезвия, как шустрый лосось.

Ошеломленный Леандр принял оружие, едва ли чувствуя его рукоять в своих пальцах. "С той давней ночи, – подумал он, – когда я покинул Дворец, всё шло не так, как предполагалось".

Принц сел рядом с отцом – так близко, что почувствовал запах его сухой кожи, запах раскалённого песка.

– Я... прощу прощения.

Измаил, владыка Восьми королевств, закатил глаза и, выхватив собственный кинжал, приставил его к горлу Принца.

– Если ты не можешь справиться с одним пустяковым убийством, какой из тебя король? Вот как всё делается, сын мой.

Но, прежде чем он перерезал глотку Леандру, Гнёздышко, о которой оба забыли, увлечённые разговором, откинула голову, метнув чёрной гривой по полу. Она снова закричала – громче, чем в тот раз, когда явилась на свет, и все окна, стеклянные штучки разлетелись на осколки, а птицы попадали с небес. Вороны, воробьи, зяблики один за другим падали за окном, будто многоцветный дождь. Крик был исполнен гнева, нараставшего точно полноводная река, пока она смотрела, как отец-который-не-был-отцом собирается убить Принца. Когда кинжал коснулся шеи юноши, голос девушки разбил лезвие на части, и один из осколков угодил прямо в королевский глаз.

Леандр колебался лишь мгновение, а потом вонзил свой нож в грудь короля со всей силой, навалившись на рукоять, и клинок вошел как следует, глубоко.

Но король продолжал смеяться, даже когда у него на губах появилась кровавая пена.

– Помни, сын мой, – прохрипел он, умирая, – смертью своей наставляю тебя. Вот что такое власть. В конечном итоге нож всегда оказывается в твоих собственных руках.

Гнёздышко стояла на балконе Замка, одетая в мерцающее белое платье. Она смотрела вдаль, где предгорья превращались в настоящие горы.

– Я всегда желал одного – покинуть это место, – сказал Леандр, приблизившись и положив руку ей на плечо. – Освободиться. А он сумел меня поймать и запереть здесь навсегда. Меня приравняли к нулю навечно.

– Но гнездо выживет, братец, – ответила она.

Её голос с каждым днём становился мелодичнее. Леандр обнял сестру.

– По крайней мере ты со мной, Гнёздышко. Хватит и этого.

Но она выпуталась из объятий и с грустью посмотрела в его усталые глаза.

– Нет. – Она вздохнула. – Я ухожу. Я должна уйти. У меня есть долг, как и у тебя. Ты спас королевство своего отца, а я должна позаботиться о землях своей матери. – Её взгляд опять скользнул к дальним холмам, точно они были тенями, что охотились за ней. – Когда летала, я знала, кто я и что мои крылья... взяты взаймы, но не думала об этом. Не знаю, почему сохранила разум в теле птицы, – заклинание не должно было так подействовать. Но я любила ветер, и луну, и мою мать. Без причины – просто любила. Теперь причин предостаточно, и все они сходятся в пещере где-то в тех холмах, и лишь у меня есть право войти в неё. Ты рождён для престола – тебя назовут Королём-калекой, утратившим благословенные пальцы. Появятся истории, а затем легенды. Тебе от этого не сбежать, как мне не сбежать от воспоминаний о ветре, что ласкал мой живот. Вероятно, ты сможешь что-то изменить и остаться принцем, хотя все, у кого есть голос, будут звать тебя королём. А возможно, и нет. Но я не могу остаться, чтобы учить тебя. Я утратила всё, что имела, и мне нужно отыскать это снова у бедных потерянных Звёзд. Мы оба должны отыскать свой путь к силе и научиться с ней обращаться. Твоё гнездо не может быть моим.

Леандр сдерживал слёзы, грозившие вот-вот упасть на изящное плечо сестры.

– Но ты уйдёшь не сразу, верно? – спросил он сдавленным голосом. – Я этого не вынесу. Здесь так одиноко! Со временем я научусь держать власть, как уголь, и не обжигаться. Но ты должна остаться ещё хоть ненадолго, ради меня. Мы должны быть семьей, хотя бы на некоторое время. Хоть чуть-чуть.

Гнёздышко повернулась к нему с улыбкой ярче десятка полуденных солнц.

– Конечно, я побуду с тобой, мой единственный брат, мой родной.

Утром она исчезла, словно её и не было. Король в одиночестве стоял посреди огромного зала цвета слоновой кости.

На рассвете

Рассвет принялся наряжаться в синее и золотое, украшать волосы красными самоцветами. Он протянул руки к двум детям, почти заснувшим на подоконнике на вершине башни. Голова мальчика лежала у девочки на коленях, её руки гладили его волосы, пока она договаривала последние слова сказки. Ветер прошелся по Саду, подняв вихрь белых лепестков, которые потекли прохладными реками, то и дело сливаясь в водовороты. Дикие птицы вскинули головы и запели с такой страстью, что песня чуть их не убила.

Мальчик взглянул на девочку, чья голова украсилась короной из солнечного света, сияющим венцом из жидкого золота. Её тёмные глаза тепло светились, будто камни, отполированные течением реки.

– Это была удивительная история! – воскликнул он, восторженно обнимая девочку.

Скользнув вниз по плющу и осыпающимся камням, девочка напоследок одарила мальчика робкой улыбкой. Он следил за ней, сияя, и нежные руки солнца касались его лица.

– Завтра я расскажу тебе другую, ещё более странную и удивительную, историю, если ночью ты вернёшься в Сад, ко мне...

Смеясь, она спрыгнула на траву и унеслась прочь от башни, исчезла среди деревьев, и волосы струились за нею, точно обещание.

Морская книга

Во Дворце

– Но как же так, отец! – воскликнула Динарзад, и голос её надломился, как зелёная ветка. Фиолетовые глаза метали молнии, высокие скулы сильно покраснели. – Он был с демоном! Я их видела!

– И я верю тебе, дочь. – Султан, посмеиваясь, тряхнул курчавой бородой, что спускалась на грудь, точно поток ежевичных лоз. – Не стоит, право слово, так беспокоиться из-за малышей, оставленных на твоё попечение. Дети, особенно юные мальчики вроде твоего брата, должны совершать неосторожные поступки. Когда я вижу их маленькие бунты, у меня внутри всё успокаивается. Так лучше, чем если они начнут бунтовать всерьёз.

Динарзад нахмурилась и упёрла руки в бока – этот жест она часто видела в исполнении своих нянечек.

– Отец! Вряд ли это можно назвать маленьким бунтом. Он едва не навлёк на всех нас то же проклятие, что лежит на этом ужасном ребёнке! Я не понимаю, почему вы не изгнали её раз и навсегда. Пусть хоть сгниёт где-нибудь далеко, среди холмов...

– Вижу, дитя, что твоё сердце ожесточилось. Оно прячется в груди, точно свежевыкованное лезвие, и шипит, исходя паром. До тех пор пока она не вошла во Дворец, её демоническая природа нам не угрожает. Поживи на свете столько же, сколько я, и поймёшь, что с демонами нужно обходиться дипломатично. Изгнать её в пустоши означает навлечь на себя гнев созданий, давших ей жизнь. Почему она должна нас волновать? Она ведь не приближается ни к одним из серебряных врат. А мальчишка пообещал больше с ней не видеться. И над всем этим высится один-единственный довод, подобный заснеженной горной вершине: ты не можешь наказывать младших за проказы, запирая их в башне. Это неподобающее поведение, свидетельствующее о прискорбной нехватке изобретательности. Придумай что-нибудь другое, Динарзад. А теперь иди!

Взмахом унизанной золотыми кольцами руки Султан отпустил дочь. Она покрылась тёмно-красным, будто гаремные шелка, румянцем и вышла из тронного зала, держа спину неестественно прямо и вскинув подбородок.

– Эта девочка – маленький деспот. Какая жалость, что она не родилась мужчиной. Из неё получился бы превосходный султан, – задумчиво произнёс монарх и принялся за еду.

Разумеется, Динарзад не могла перечить отцу. Однако, снуя по залам, как быстрый челнок, она то и дело потирала спину – одна из матерей отлупила её, узнав о случившемся под крышей дома предательстве. Жестокость необходима – Султан просто не позаботился узнать, что за неблагоразумные поступки детей гарем наказывал её. Лиловые и желтые синяки расцветали на коже, словно цветы на лугу, и Динарзад с трудом сдерживала слёзы. Подымаясь по ступенькам узкой винтовой лестницы, она придумывала новое наказание, и замысел рос в её воображении, как хрупкий стебелёк пшеницы.

Отперев тяжелый замок, она вошла в комнату на вершине башни, где оставила брата. Внутренне она была полностью готова к тому, что его там не окажется, и комната будет пуста, как пересохший колодец. Она приказала себе быть сильной, так как впереди маячили новые побои, которые следовало перенести стоически.

Но мальчишка дремал на подоконнике, опустив взъерошенную голову на изъеденный ветром камень, и его глаза двигались под веками – сон был глубоким и вязким, как подогретое вино с пряностями. Солнечный свет сделал его волосы подобными углям в железной жаровне, языкам пламени за чёрной решеткой. Динарзад, удовлетворённая зрелищем усмирённой гордыни, позволила себе ласково улыбнуться. Тем не менее, когда она разбудила брата, её голос был суров, точно крокодилья шкура:

– Вставай, негодник! Хватит спать. Будешь работать в кухне. Раз уж ты бродишь по Саду, как бездомный пёс, привыкай питаться отбросами. А поскольку сегодня во Дворце обедает Королевская гвардия, скучать тебе не придётся. К концу дня так устанешь, что и не вспомнишь о своей маленькой демонице.

Мальчик проснулся быстро – ему хватило ума не показывать свою слабость после бессонной ночи или песок в глазах. Он с мрачным весельем последовал за сестрой вниз по лестнице, а потом – в недра Дворца. На кухнях словно бесновался табун быков: в печах гудело пламя, из-под медных крышек вырывался пар, будто в котлах варилось какое-то магическое зелье. Повара и горничные расхаживали с величественным видом и орали друг на друга с одинаковой яростью; их рабочая одежда была испачкана соусами, сиропами и пряностями всевозможных цветов. Динарзад безжалостно ткнула брата в спину, заставляя войти.

– Повариха за тобой присмотрит. Будешь её слушаться, понятно? У меня нет желания возвращаться сегодня в эту преисподнюю. Еда приятнее выглядит на тарелке. Удачного дня, братишка.

Сказав это, она исчезла в вихре белых шелков и тёмных струящихся волос.

Повариха возвышалась над ним – большая дебелая корова с отвисшими щеками, как у гончей, и животом, который внушительной складкой плоти нависал над повязанным на талии фартуком. Глаза у неё были бледно-голубые, рыбьи, и правый немного слезился. Когда она окинула мальчика взглядом, ему показалось, что улитка проползла по коже. Она оценивала его, как генерал оценивает солдата-новобранца.

– Эх, – со вздохом сказала она, колыхнув животом, – неженка вроде тебя и гренки не поджарит, так что ступай мыть полы. Под ноги не лезь и не воруй, ясно?

Взмахом руки она указала на деревянное ведро с серой водой, от которой несло щёлоком, и ринулась к группке старших поваров быстрее, чем это казалось возможным, – будто гиппопотам, погнавшийся за злополучными речными лодками, – на ходу успев наорать на беспомощную горничную.

Мальчик драил полы, пока пальцы не стали красными и морщинистыми, словно древесная кора, но втайне наполнен был ликованием, как мешок вора – золотом. Он устроит девочке настоящий пир, потому что на огромной кухне можно раздобыть всё, что по желаешь. Готовился пышный банкет для Королевской гвардии, которой так редко удавалось разместиться на постой в пределах Дворца, что каждое её появление влекло за собой роскошные пиршества, устраиваемые быстрее, чем расцветают одуванчики на дворцовых клумбах. Утром забили громаднейшего кабана, и теперь он располагался на главном столе, как могущественный лорд, поблескивая жиром. Оставалось лишь дождаться, когда суетливые, точно мускусные крысы, горничные отправятся прислуживать в пиршественный зал, а повара пойдут к дворецким, чтобы сообщить меню. Тогда великий кабан останется без охранников.

И действительно, когда лиф ночи со шнуровкой из тающих солнечных лучей затянул небо, все обитатели кухни покинули её, и мальчик оказался там один. Повариха к этому времени, похоже, забыла о его существовании.

Своим маленьким кинжалом он отхватил несколько ломтей жирного розового кабаньего мяса и заново разложил глянцевитую зелень, чтобы прикрыть дыру на месте украденного, после чего отправился за другими сокровищами. Мальчик спрятал за пазухой посыпанные сахаром булки и кусок сыра, туда же запихнул копчёную рыбину и несколько сонь-полчков[8], вымоченных в перце и мёде, которых обожал Султан. Убегая на свободу, он в последний раз оглядел "тюрьму", куда его заточила сестра, и с ухмылкой цапнул блестящее красное яблоко из пасти кабана. Он прокрался наружу так тихо, как мог, и прошмыгнул в Сад через сверкающие серебряные врата, прижимая добычу к груди. Его сердце билось, как молоточек, ударяющий по колоколу из слоновой кости.

В Саду

Однако той ночью мальчик её не нашел.

Он сидел у подножия одной из громадных мраморных статуй, закинув ноги на каменный хвост танцующей русалки, и в одиночестве поедал холодную свинину, закусывая яблоком. Он не понимал, почему девочка нарушила обещание и не появилась как всегда – словно волшебница, приносящая истории, одетая в шелка и серебро. Жуя медовое мясо в темноте, он смотрел на россыпь звёзд в ночном небе и воображал себе её лицо: тайное, появлявшееся в моменты, когда она глубоко погружалась в свои истории, а её окутанные дымом глаза двигались под чёрными веками. Вдруг ему в голову пришла ужасная и страшная мысль – что, если он ей совсем не нравится, она просто хочет рассказать все истории, чтобы снять с себя проклятие и чтобы странная магия, поселившаяся в запятнанных глазах, освободила её из Сада. Может, он был для неё всего лишь ушами? Мальчик задрожал, почувствовав, как ледяной холод впивается в кости. Она его бросила, и теперь его удел – тяжкий груз тоски и тишины. Её отсутствием нельзя пренебречь, как невозможно не заметить статую в мерцающем лунном свете.

Той ночью ночей он тонул в самообмане до утра и вернулся в свою постель, лишь когда небо окрасилось в льдисто-золотой цвет.

В последнюю ночь полнолуния мальчик забрёл в западную часть Сада, где на холодном свету блестело маленькое озеро, в котором плавали косяками рыбы с золотистыми глазами. Еды при нём не было – он почти утратил надежду разыскать девочку. Срок наказания истёк, и он снова ужинал с братьями, поэтому воровать еду было непросто. Динарзад удваивала сложность задачи, каждый вечер садясь рядом с мрачным видом и не обращая внимания на удивленные взгляды других братьев. Он её ненавидел – эти тонкие пальцы, снимавшие шкурку с жареной перепёлки и державшие нож в точности под тем углом, как их учили, словно в этом не было особого труда и за привычку не пришлось заплатить годами шлепков по рукам.

Мальчик присел на траве у самой воды, мрачно взглянул на редкий туман и начал ковыряться в гальке под ногами. Его рот сделался похожим на серп, маленькую луну, чьи рожки всё время тянулись к чёрной земле. Он принялся бросать камешки в спокойную воду, прислушиваясь к их деловитому плюх-плюх-плюханью, а потом вдруг краем глаза заметил что-то белое среди теней, и его сердце кувыркнулось, словно изголодавшаяся рыба в попытке поймать стрекозу.

Девочка стояла по пояс в воде, её длинные угольно-чёрные волосы были собраны во влажный растрёпанный узел на затылке и заколоты ивовыми прутиками, капли воды блестели на животе, маленьких грудях и руках – руки она раскинула в стороны, будто ребёнок, желающий схватить луну. Глаза девочки были закрыты, она его не видела. И потому он глядел на неё без стыда, не в силах пошевелиться или позвать, будто пустил корни в мшистую землю, увидев, как она восходит в ночи, бледная, точно дыхание звёзд... И эти её закрытые глаза, как две полные секретов тёмные ямы на призрачном лице. У мальчика перехватило дыхание.

Девочка медленно открыла глаза, хотя показалось, что на самом деле она их закрыла, спрятав тёмные пятна на веках за холодным светом глаз. Она посмотрела прямо на него, и он залился краской, ожидая, что она рассердится и стыдливо спрячется от него. Однако девочка спокойно глядела на мальчика, продолжая купаться в воде и лунном свете, даже не попыталась прикрыться. Они ненадолго застыли, пока широколистные деревья продолжали о чём-то шептаться над их головами. Наконец девочка выбралась с мелководья на берег и натянула своё ветхое платье. Он ринулся к густым зарослям травы, где она устроилась, и неожиданно для самого себя схватил её за плечи.

– Где ты была? – сдавленным голосом спросил он. – Я семь ночей тебя искал!

Девочка склонила голову набок, точно воробей при виде горсти зерна.

– Ты... ты сказала, что знаешь другую историю... более странную и чудесную, чем та... я думал... – Он беспомощно уставился на собственные руки. – Я думал, ты хочешь рассказывать мне свои истории. Я думал, ты расскажешь их все, – договорил он сбивчиво.

– Я расскажу тебе новую историю, если ты этого хочешь, – ответила она ровным и холодным голосом.

– Что произошло? Почему ты спряталась от меня? – воскликнул мальчик.

Девочка заправила за ухо шальную прядь.

– Я не пряталась – по крайней мере, не собиралась этого делать. Просто ты меня не нашел. Сад обширен, и мне жаль. Люди приходили и уходили с той поры, как ты в последний раз слышал мой голос, и я не могла показываться на глаза. – Она опять одарила его странным птичьим взглядом, и в глубине её глаз что-то сверкнуло. – Хочешь услышать ещё одну историю, записанную на моих веках, о кораблях и святых, о девах и чудовищах, о грезящем городе?

Мальчик прикусил губу. Он понимал, что из вежливости надо спросить, как у неё дела, не трудно ли было скрываться от внимания знатных лордов, хорошо ли она ела без него... Но он так давно не слышал обещаний поведать об удивительных созданиях, что отголоски её слов звучали теперь внутри него, будто звон церковных колоколов или якорные цепи, падающие в беззвучное море. Мальчик так возжелал их, что не смог быть вежливым.

– Расскажи, прошу! – прошептал он.

Девочка уселась поудобнее в траве, под ароматной сенью коричных деревьев и звёзд, похожих на висячие сады, и заговорила – её голос вновь сделался бархатистым и мягким, как шкура кошки из джунглей.

– Жила-была девочка по имени Седка, и никто в целом мире её не любил.

Сказка о Седой девочке

Вообще-то её не всегда так звали. Когда-то девочка жила в городе под названием Аджанаб – зажиточном и хорошо построенном местечке, пировавшем и процветавшем в дельте широкой реки, полной золотого ила. На улицах Аджанаба горделиво развевались алые флаги, а сами улицы, великолепные и извилистые, тянулись к его драгоценному сердцу. В доме матери девочку все любили и оберегали, и казалось, что так будет всегда, что ветер с запахом корицы всегда будет касаться её кожи, пока она спит.

Но Аджанаб угас, как угасают города, и однажды наступил день, когда рыба ушла из окрестных вод, а торговцы уже не хотели пробираться сквозь густую грязь, чтобы попасть в блистательную гавань. Люди один за другим начали покидать свои выкрашенные извёсткой дома. Они бросали плодородные поля, которые раньше с такой любовью и постоянством затапливали чистые зелёные воды.

Седка, ничем не отличаясь от множества других, кому было не суждено вновь назвать тёплые и ветреные южные края своим домом, стояла с родителями на палубе корабля и смотрела, как вдали исчезает город с перламутровыми куполами, превращаясь в мерцающую чёрточку на фоне моря. Она дни напролёт глядела за борт, её волосы путались на солёном ветру, и, хотя родители просили её спуститься в трюм, она не слушала. Они отправились на ледяной север, в другие гавани – большие и маленькие, где потерянные дети Аджанаба могли вновь разбогатеть благодаря китовому мясу и тюленьему жиру. Их путь лежал в город Мурин, который располагался на берегу залива, у края серых бурливых вод, словно дитя у материнской груди, и служил пристанищем для любого корабля, пересекавшего бриллиантово-блестящие волны.

Но путешествие оказалось сложным для её родителей: в Мурине царила бесконечная зима, холода были жестокими, а люди – холодными и суровыми, как снег на плоской крыше. Неустанная дрожь пробирала их до костей, и, не прожив на солёном ветру у моря и года, родители Седки умерли.

Она росла медленно, как ясеневое деревце, жила на грани нищеты и голодной смерти, занимаясь починкой сетей с рыбачками, когда они разрешали ей делать часть своей работы, выполняя странные поручения в доках. Всё ради нескольких грошей, чтобы купить кусок черствого хлеба и к нему – чуток тюленьего жира.

Седка отличалась находчивостью, но не красотой. Лицо у неё было простецкое, ничем не выделявшееся и не запоминающееся. Глаза – водянисто-зелёные, как неглубокие озёра в зимних сумерках. Узкие губы вечно трескались; кожа не молочной белизны, как у девушек, которые ели апельсины и клубнику с серебряных тарелок на завтрак, и не загорелая, как у дочерей докеров. Она грызла ногти и общипывала шелушащуюся кожу на тыльной стороне ладоней. Хотя Седка была того же возраста, что и любая девушка из числа тех, кто проводил дни, развлекая поклонников в парчовых гостиных, где звучал тихий смех, встретив её на улицах деревни, люди думали, что видят ребёнка. Седка не была такой высокой и стройной, как те прелестницы, – её бы вовсе никто не замечал, если бы не волосы.

На следующий день после похорон отца и матери девочка стала седой, точно старуха. Волосы падали на её костлявую спину водопадом всех оттенков штормовой пены: сланец и серебро, лёд и пасмурное небо, дым и туман, пепел и железо. Это было не больно – она просто проснулась, чувствуя под ногтями могильную грязь, и увидела в зеркале, что цвета её родины, раньше мерцавшие будто пламя лампы в её густых локонах, исчезли без следа. Она была бесцветной, как океанская пена на обломках кораблей, разбившихся о рифы.

Так уж вышло, что девочка стала помощницей рыбачек, которых в доках было множество; с ними она чинила сети и латала паруса. Именно из-за волос они прозвали её Седкой. Муринцы не любили девочку, но терпели и давали работу, чтобы у неё в животе не урчало от голода, хоть он и не бывал полным. Они не замечали, когда она спала в похожих на пещеры складах корабельных плотников, свернувшись клубочком внутри недостроенного клипера. Седка искала утешения среди теней, не поднимала головы и шла по жизни с грузом печали, который уже успела взвалить на свои хрупкие плечи.

Как-то вечером она вместе с круглолицей женщиной натруженными пальцами чинила последнюю сеть, большую и серебристую, и, подняв голову от работы, обнаружила, что рыбачка сунула в складки её желтой юбки апельсин. Седка посмотрела на свою благотворительницу, чьи распущенные каштановые кудряшки обрамляли лицо, которое могло бы принадлежать упитанному гному, – круглое, весёлое и краснощёкое. Тело у неё было крепкое, как у моржа, гладкие мышцы выделялись под слоем жира. Женщина подмигнула Седке, не переставая делать быстрые стежки, её мясистые пальцы так и мелькали среди льняных верёвок.

– Не хочу, чтобы твои хорошенькие зубки выпали, милая. Апельсины тут как рубины, их любят сильнее золота и ценят вдвойне. Старый друг с юга каждую зиму присылает мне ящик. А кто-то вроде тебя заслуживает время от времени получить рубин.