Текст книги "Сказки сироты (СИ)"

Автор книги: Аноним 2edwddx

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Он протянул подзорную трубу Сигриде с выражением на лице, которое свидетельствовало о том, что он чувствует себя неимоверно щедрым. Девушка приложила трубу к глазу и увидела вдали мерцающую полосу земли, которая становилась больше с каждым мгновением. "Непорочность" резала бурливые волны с невероятной скоростью, ничто не могло замедлить её бег. Сигрида тщетно надеялась, что стихнет ветер, и они не смогут добраться до острова и убить бедную Квири. Но не успела она опомниться, как корабль встал на якорь недалеко от берега, и один из баркасов заполнился нетерпеливыми аримаспами, среди которых нашлось место для Длинноухой Томомо и самой расстроенной Сигриды.

Тайный остров оказался песчаной полосой среди сердитого моря. Прилив пузырился на белом песке; принесённые волнами и ветром куски дерева, разбросанные по берегу, были красными, как обожженная плоть. Похоже, когда-то в центре этого клочка земли стояла башня, но от неё осталась лишь гора разбитых камней. Некоторые ещё стояли друг на друге, так что можно было разглядеть часть стены и арку бывшего окна – но не более. Отряд ступил на твёрдую землю, и почти сразу аримаспы ринулись через дюны, издавая жуткие вопли, к приметному гнезду Белого Чудовища, расположенному в северной части песчаной косы. Сигрида осталась рядом с капитаншей.

– Ты удивляешься, зачем я взяла на борт мужчин, которые собрались извести целую расу, – мягко проговорила Томомо. – Думаешь, это сурово и жестоко... Но такова суть пиратства. Мы свободные женщины и потому не соблюдаем правила, которым все подчиняются, целиком или частично. Если золото, которое они дают нам, позволяет чинить паруса и покупать вина на ужин, мы берём их на борт. Если у тебя от этого сжимается желудок, я оставлю тебя на острове – выбирайся как хочешь.

Сигрида промолчала.

Когда они приблизились к гнезду, Белая грифоница кричала, словно раненая медведица, и крыльями отбивалась от волны аримаспов, которые бросались на неё с мечами и копьями. Она отчаянно сражалась, защищая гнездо: схватив одного из мужчин, разорвала ему живот, а другого бросила на острые камни. Под её задними лапами две женщины разглядели три больших яйца, бело-голубых, точно кусочки неба.

– Очень неумелая атака, Олува. Я думала, ты и твоё племя – мастера охоты! Меня обманули, – прокричала Томми.

Грифоница зашипела на неё, встопорщив сияющие перья. Она была белой от кончика хвоста до макушки, даже шерсть на её львиных задних лапах имела цвет ледника. Только когти и клюв были золотыми, всё остальное тело казалось бесцветным и чистым, как песок на берегу. В её глазах метались искры паники и отчаяния. Олуваким на мгновение замер, словно задумавшись, а потом небрежным жестом подал сигнал своим людям. Они тотчас повиновались и отступили от неистовой твари.

– А что ты предлагаешь, морская крыса? – язвительно спросил он. – Воспользоваться твоими чудовищными пушками? Один залп обеспечил бы нам ужин из грифоньего мяса всего за миг... А ты бы получила плату.

Улучив момент, Сигрида метнулась мимо разнаряженных охотников в гнездо, вынудив грифоницу издать протестующий рык. Она раскинула худые руки так широко, как только могла, жалким образом пытаясь заслонить драгоценные яйца от летящих копий. Конечно, закрыть собой громадную грифоницу она не могла.

– Я не позволю вам её убить! – крикнула девушка.

Обе монаршие особы, морская и сухопутная, взглянули на неё со смесью изумления и раздражения.

– Из тебя вышла очень плохая служанка, девочка, – заметил Олуваким. Он казался спокойным – его явно не тревожила мысль о том, что вместе с чудовищем придётся убить и ребёнка.

– Ты действительно думаешь, что тварь такого размера нуждается в твоей защите? – спросила Томми с озорной улыбкой.

– Разумеется, не нуждаюсь, – взревела грифоница, и её голос заметался над пустынным пляжем, как одинокая чёрная птица. – Но важен сам поступок. – Она ткнулась клювом в Сигриду, грубовато благодаря за проявленную смелость. – Итак, ты пришел за мной, Олува? Брат говорил мне, что однажды это случится.

– Он сказал это до того, как оплодотворил твои яйца, или после, ты, дикарка-полукровка? Даже у собак братья и сёстры не спариваются, – прошипел в ответ король.

– Не пытайся меня пристыдить, обезьяна. Я знаю, что в твоём гнезде не осталось петухов, – какое право ты имеешь насмехаться над моим, где они есть? У нас нет закона, который бы запрещал такое... И разве где-то живёт другой самец, способный подарить мне птенчиков? Благодаря вам мой брат оказался последним.

– Я его не трогал, – огрызнулся аримасп. – Его разорвали на части, он превратился в мясо, вот и всё. – Грифоница дёрнулась и устремила на короля взгляд, полный такой ненависти, что его компаньоны подались назад, ожидая яростной атаки. – Я это видел, Квири, – издевательски продолжил он, постучав по золотому глазу кончиком тёмного пальца. – Я видел, как они сожрали твоего синего братца. Они пировали, облизываясь, и бросали его кости своим псам. Почему бы тебе не рассказать нам всю историю? Время есть – я могу убить тебя и после, мне всё равно. Я слушал, как самец болтает, словно заведённая игрушка; могу оказать ту же любезность и самке. Здесь все обожают слушать сказки. Расскажи им, как твой брат умер в тот же день, когда наделил своим цветом твои яйца.

Квири скорбно опустила голову, уставившись на переливчатую скорлупу своих нерождённых детёнышей. Когда она вновь заговорила, её голос звучал хрипло от гнева:

– Не ради твоего удовольствия, королёк с холма, но ради ребёнка, который заслонил мои яйца от тебя своим телом.

Сказка Белой Грифоницы

Я родилась под Розовым Куполом Шадукиама. Из всех Грифонов лишь меня выносила женщина, как человеческое дитя: из неё вышло моё яйцо, так я родилась. Это известная история – не стану её повторять.

Мать-грифоница просила меня не возвращаться в Шадукиам, мой родной город. Говорила, что это дурное место, похожее на человека, который прячет нож, когда все остальные не скрывают оружия. Я хотела ей подчиниться, быть счастливой на вершинах Нуру, счастливой, как Джин, под защитой крыльев нашей матери, под луной на его лазурных крыльях.

Но я не могла. Меня тянуло к странному сладкому аромату гниющих роз и покрытым каплями туманной росы стенам, что перерастали в алмазные башни; к тёмным канавам, переполненным дождевой водой. Меня тянуло назад, к Джиоте, её запаху, который больше напоминал мне о матери, чем мягкая золотая солома гнезда. Я следовала этому запаху, запаху крови и фиалок, гибнущих под ногами, запаху рта Джиоты. Я почти ничего не помнила о том, как была внутри неё, но моё сердце знало, что когда-то билось рядом с другим сердцем. Я шла вслед за памятью моего сердца по серебряным улицам Шадукиама, сквозь кружевные тени алмазных башен, и в конце концов нашла её, женщину, родившую меня, спящей на куче мусора поблизости от таверны-развалюхи. У меня перехватило дыхание, и я легла рядом с нею, укрыв её тело своими крыльями, оросив её волосы золотыми слезами.

Я много раз летала над равнинами между Нуру и городом. Джиота всегда была рада встрече, хотя мы редко разговаривали. Мы прижимались головами в тени раскидистых деревьев, обнюхивали друг друга и собирали листья: я – из её удлинявшихся волос, она – из моей шерсти. Мы почти не нуждались в словах – просто хотели быть вместе, тайком, мать и дочь, которые никогда не смогли бы называться таковыми.

Джин этого не понимал – конечно, не понимал. Ведь он вырос не в утробе женщины. Однако он никогда бы не выдал меня; моя истинная мать считала меня своей, и только своей до того дня, когда её убили и отсекли клюв, чтобы украсить им голову какого-то аримаспа. Мы спрятались среди ослепляющих скал, потому что были ещё молоды и не смогли бы защититься от множества врагов. Джин укрывал меня своими крыльями, а эхо предсмертных криков нашей матери металось в хрустальном кратере.

В тот день я покинула его и гнездо, которое ему принадлежало, и отправилась в Шадукиам искать утешения на груди Джиоты. Я не могла остаться под Розовым куполом – я была слишком большой, чтобы спокойно жить в городе, – но соорудила себе гнездо из кедра и камфары за пределами цветущей арки. Каждый день одна из нас навещала другую, чтобы продолжить тихое общение. Мы были счастливы вместе – какое-то время.

Я плакала, когда она выковала свою цепь и вбила клинья в стену великой Базилики. Я не понимала. Мне было невыносимо думать, что в моём гнезде из красного дерева я больше никогда не буду чувствовать во сне, как её сердечко бьется рядом с моим. Она пыталась объяснить, что ничего не изменится, и я по-прежнему смогу приходить к ней в странный церковный двор, такой близкий к месту, где она выносила меня. Но я знала – это уже не то, что на моих глазах что-то заканчивалось и не в моих силах это остановить. Я смотрела в её тёмные глаза сквозь слёзы.

– Разве меня тебе недостаточно? – сипло прошептала я. – Разве я не могу сделать тебя счастливой?

– О, моя дорогая, – раздался невнятный голос из-под помятого мокрого платья. Джиота положила руки на мои перья, как я того и желала. – Ты всегда делала меня счастливой. Но я не грифоница, и у меня есть долг, который не связан с золотом или яйцами. Я должна его исполнить.

– У меня нет золота, которое надо стеречь. У меня есть только ты.

Я попыталась прижаться головой к её голове, но она отвернулась и открыла потайной разрез в чёрной рясе, чтобы рот в её животе, выносивший меня, мог свободно говорить.

– Всё будет, Квири. Однажды у тебя будет кладка яиц и гнездо из золота, как у всех Грифонов. Мы обе должны позаботиться о талисманах своего народа: ты – о золоте, а Джиота – о стене.

– Ты никогда не рассказывала мне о своём народе. Я ничего не знаю о тебе, твоих обычаях и крови. Ты бросаешь меня ради стены и цепи, так хотя бы расскажи, в чём дело, какой долг перед своим племенем заставляет тебя так поступить. Расскажи мне, кто ты такая!

Джиота тяжело вздохнула и, облокотившись на осыпающуюся, поросшую мхом стену, обхватила живот руками, как делала в те немногие дни, когда говорила со мной долго, не ограничиваясь несколькими ласковыми словами, – дни, которые я теперь вспоминаю как пиршества, праздники, фестивали её голоса. Она обратила своё безгубое лицо к небесам и закрыла тёмные глаза, а язык в её животе принялся рассказывать свою историю.

Сказка Анахоретки

Знаю, о чём ты думаешь. Что где-то в мире есть раса людей, у которых рты на животе, и среди этого племени я бы ничем не выделялась.

Всё не так.

Я всего лишь женщина, рождённая от женщины, сестра других женщин. Увы, женщины были редкостью в дикой пустоши медового цвета, которую я звала домом, – на тех просторах, поросших травой, где редко встречались деревья и лошади. Поэтому наш караван всегда был маленьким. Сыновья рождались легко, братья следовали за братьями, и мужей для немногих жен оказывалось слишком много. У каждой женщины их было несколько – мужчины сражались за честь оказаться с нею в одной постели. Женщины всегда рождались наделёнными силой, каждая была если не ведьмой, то воительницей. Появление на свет дочери праздновали три ночи, поедая яства из мяса худых ястребов и синепузых ящериц. Рождение дочерей-близнецов считалось чудом, ниспосланным благословенными Звёздами.

Тройни рождались один раз в поколение, когда Змея-Звезда сближалась с Острогой-Звездой, и свет Пронзённой Змеи падал на желтую траву. Эти звезднорождённые близнецы стали символом каравана – благодаря им о нас знали, их ценили, без священных младенцев мы были не более чем разношерстная банда торговцев лошадьми, что тут и там подсовывали горожанам цыплячьи лапки под видом любовных амулетов.

Тройняшек называли Сореллой, и я была младшей, так как родилась через целую минуту после сестёр. Мы особенные, священные: старшая в каждой триаде наделена глазами на животе, средняя – ушами, а младшая – ртом. Со своих положенных мест органы были точно стёрты – не вырваны. Будто некий бог провёл рукой над нашими лицами и смыл глаза, уши, рты. Мы были Провидицей, Слушательницей и Сказительницей.

Нас звали Леджиота, Маджиота и Панджиота. Три сестры управляли движением каравана с помощью единого разума: Леджиота видела путь, Маджиота слышала, что велят Звёзды, а я говорила, куда идти. Мы не могли лгать и направить свой народ по ложному пути. Если кто-то обращался к Сорелле за советом, лишь я могла ответить, произнести только истинные слова, передавая то, что видели и слышали мои сёстры. Мы были не просто оракулом: наши лица являлись тропинками, по которым бродили Божественные Звёзды. Мы сплетали из своих волос священные одеяния, потому что наши тела были сосудами Звёздного света; ни одна тканая одежда не считалась более святой. Люди шептали, что Сорелла – одни и те же женщины в каждом поколении, души одних сестёр переходят в тела следующих. Я об этом ничего не знаю – я Панджиота, и всегда ею была. Больше мне сказать нечего.

Я часто завидовала сёстрам. В конце концов, я лишь пересказывала то, что они мне говорили, что видела Леджиота и слышала Маджиота. Я тоже хотела обратить к небесам тайное ухо и почувствовать, как раскалённые добела слова Звёзд льются в меня, будто кипящий мёд. Я тоже хотела увидеть тропу истины, простирающуюся от моих ресниц, как золотая лента. Но я могла лишь раздвигать свои волосы, точно занавес, и открывать свой тайный рот. Боги коснулись моих сестёр, но не меня. Я иной раз молилась, чтобы мы обменялись силами и чтобы я – хотя бы один раз – стала женщиной, которая ложится под Звёздами и позволяет их свету пролиться на свой живот.

Дети молятся так бездумно, громоздят молитвы друг на друга, словно песчаные замки... И их всегда удивляет момент, когда замок вдруг становится настоящим, а железные ворота захлопываются с ужасным скрежетом.

В один день, похожий на все прочие дни в степях, когда медовые пироги жарились на сковородках, а мужчины лениво стреляли в енотов и полёвок, которые были всего лишь мешочками сухих костей, Леджиота и Маджиота призвали меня в своё секретное место. Мы забрались в пещеру из чёрного камня, скрытую в теле оранжево-белых утёсов, ограждающих травянистые равнины, наши родные земли. Среди теней звук воды, капающей с потолка, успокаивал нас и клонил в сон. Но в тот день мои сёстры были бодры и взволнованны, как лисы, учуявшие запах охотника. Они полностью расплели косы и сидели в пещере, обнаженные, демонстрируя свои животы, будто драгоценности.

– Я увидела новую тропу, – прошептала Леджиота.

– Я услышала, как Звёзды свернули с обычных путей, – прибавила Маджиота, сжимая мои руки в своих.

Я вдруг поняла, что сёстры испуганы.

– У нас больше не будет Сореллы, караван умирает. Вскоре дочерей станет рождаться больше обычного, и матери перестанут молиться о них. Больше не будет тройняшек. Острога-Звезда отказывается изымать глаза, уши и рты других дочерей, а Змея-Звезда – помещать их в другие утробы. В обмен они дадут нам поколения дочерей, но все они будут обычными, лишенными врождённой силы. Им придётся добывать её в этой пещере, которая уходит в землю глубже, чем мы могли бы себе вообразить. Нас забудут, и, когда последняя седоволосая бабушка, которая будет нас помнить, прольёт свою чёрную кровь на землю, караван умрёт от голода и жажды.

Леджиота говорила ровным голосом, будто речь шла о том, когда на равнинах пойдёт дождь.

– Родился человек, чей праправнук убьет Змею-Звезду, и все пути, куда Небесная Змея могла бы свернуть, ведут к её смерти. Она мне это сказала, ибо уже оплакивает себя под чёрной вуалью небес. Сорелла были её служанками, пока она жила: мы не можем служить умершей... Она сказала мне, что возьмёт с собой других Звёзд, маленьких, чтобы они несли её траурный покров, и удалится в храм, расположенный очень далеко от проклятого города, чтобы там ждать, пока раздастся тяжелая поступь рока.

Глаза Маджиоты наполнились слезами; они закапали на уши в её животе, похожие на раковины.

– Панджиота, сестра моя, я боюсь смерти, – хрипло проговорила Леджиота.

– Но почему ты так боишься умереть? – спросила я. – Если это не произойдёт, пока не родится его потомок, мы не увидим, как Змея исчезнет с небес и новые служанки займут наше место. Мы в безопасности, хоть и лишились благословения.

Сёстры переглянулись; Леджиота провела ладонью по гладкому месту, где могли бы находиться её глаза.

– Ты не понимаешь. Мы две – её служанки и отправимся вместе с ней в уединённый храм, отдадим свою силу, зрение и слух змейкам. И через пять поколений её свет будет сиять так же ярко, она сможет восстать после того, как будет убита.

Я опустила глаза, мои плечи дрогнули. Я коснулась животов своих сестёр с нежностью и печалью.

– А мне с вами нельзя.

– Панджиота, – лицо Леджиоты смягчилось, в уголках глаз появились морщинки. Она старалась говорить как можно ласковее, – ты самая малая из нас. Ты только говоришь, а ей нет дела до человечьей речи. Сорелле ты необходима, а для Змеи не существуешь. Звёзды уже решили разрушить Сореллу.

Эти слова ударили меня, как порыв горячего ветра, но я знала, что они правдивы. Я была ничем – лишь рупором, немой дудкой, которую оживляло дыхание моих сестёр. Я склонила голову и кивнула, зная, насколько мала в их присутствии. Маджиота обняла меня за талию и прижала свои трепещущие уши к моим губам. Это была близость, которую мы втроём редко себе позволяли, – прикосновение ресниц, губ и ушных мочек.

– Мы уйдём, любя свою богиню, как любим и тебя. Но мы вдвоём решили, что не можем допустить, чтобы Сорелла покинула этот мир. Мы сидели в пещере без сна, ища путь, который позволит нам остаться с тобой, быть Сореллой и родить другую тройку, которая спасёт нашу память от смерти Звезды. Ни один караван нельзя оставлять слепым, немым и беспомощным. И мы отыскали путь.

Маджиота улыбнулась и вытащила из складок своего одеяния изогнутый серебряный ножик с костяной рукоятью.

– Что от рождения было нашим, станет твоим, Панджиота. Мы вырежем свои глаза и уши, а ты их проглотишь, и сила перейдёт к тебе. Ты станешь Сореллой в одном теле, покинешь караван и лошадей, чей запах привычен, как собственный, и пойдёшь в город, укрытый Куполом из роз. Там ты будешь ждать, пока тебя не позовёт на помощь чудовище. Я всё уже видела, видела, как ты идёшь под дождём из белых лепестков.

Глаза Леджиоты мерцали над её пупком, будто зелёные факелы во тьме.

– Ты проглотишь дитя чудовища, как проглотишь нашу плоть, и выносишь его внутри себя, как собственную дочь. И тогда две расы окажутся спасены, а мы втроём всегда будем вместе, даже после смерти Звезды. Мы уйдём в тайный храм, ты – в грешный город, и ты родишь нас опять.

Маджиота тихонько погладила свои уши.

– Я не понимаю! – воскликнула я, не желая поедать плоть своих сестёр, в ужасе от их странных слов.

– Конечно, нет, но ты поймёшь. Пророчество – сложная вещь, однако нет другого способа сохранить Сореллу, и мы не ответим отказом на зов Змеи.

О, как я плакала, пока смотрела на них! Обнажённые, как звери, они всё сделали у меня на глазах: Маджиота схватила нож и вонзила его себе в живот – он вошел с болезненным скользким звуком, словно палец опустили в бегущую воду, – и медленно вырезала священные уши над желудком, истекая потом и не переставая тихо стонать до самого конца. Она пыталась улыбаться, чтобы не пугать меня, но смотреть на неё было невыносимо; меня вырвало в углу пещеры, пока всхлипы звучали в моих собственных ушах. Следом за ней Леджиота вырезала свои глаза и не издала ни единого звука, но её дыхание срывалось как ветхая ткань, а её руки, когда я к ней повернулась, блестели от покрывавшей их крови.

Сёстры положили жалкие ошмётки плоти передо мной – так служанки кладут перед госпожой изысканный пирог. Обе истекали кровью, но не переставали улыбаться и принялись расплетать мои волосы, как делали в те времена, когда мы втроём были девочками. Разведя длинные локоны, они обхватили меня своими руками, прижались ко мне, утешая, и гладили моё лицо руками в клейкой крови, умоляя проглотить органы, закрыть глаза и сделать это, прежде чем они остынут и умрут. Я кричала и билась в их руках, мой голос отдавался эхом под скалистыми сводами пещеры. В какой-то момент показалось, что нас окружает хор вопящих призраков. Они утешили меня и прижали к себе. Наконец я перестала кричать и, схватив кровоточащие куски плоти моих сестёр, запихнула их в рот – меня начало рвать, я снова попыталась их проглотить, и меня опять вырвало. Я насильно пропихнула их в свой рот-на-животе, и мои слёзы смешались с кровью сестёр; вскоре я чувствовала только соль.

Потом стало тихо.

Я лежала на холодном камне, а они лежали на мне; кровь высыхала на нашей коже, словно краска. Мы были словно любовники, сплетённые болью и печалью. Леджиота отвела спутанные волосы от моего уха и сказала:

– Теперь мы никогда тебя не покинем, ты одна из нас и будешь жить. Мы оставим этот мир, а ты погрузишься в его бурливое сердце. Но помни, что ты навсегда Сорелла. Твой долг – вести караван, вереницу повозок с родными людьми, что ползёт по лицу земли, по крупицам собирая пропитание в грязи и откровения в небесах. Когда чудовище покинет город и твой долг перед ним будет исполнен, ты должна стать Сореллой для всех караванов и сделать для них то, что делали мы. Они будут приходить к тебе, и ты должна заботиться о них, слушать и говорить. Остриги волосы, когда пойдёшь в город, и носи не свою одежду, а городскую, но, когда с материнством будет покончено, опять сплети священное платье. Мы будем с тобой, внутри тебя, и мы будем любить тебя, пока будет жить это тело.

Когда слова отзвучали, Леджиота и Маджиота положили головы мне на грудь, как дочери, и умерли. Их души и свет поднялись будто пар, чтобы присоединиться к Змее в её уединении.

Я плакала одна в темноте.

Сказка Белой Грифоницы (продолжение)

Глаза Джиоты были сухими и тусклыми.

– Когда я достигла алмазных башен Шадукиама, голоса сестёр уже звучали во мне; я слышала, как Звёзды поют свои хоралы, и видела, как тропа разворачивается передо мною, словно золотая лента. Я перестала быть Панджиотой, стала просто Джиотой, которая являлась всеми нами и ни одной из нас. В этом трудно разобраться – иной раз я говорю с ними, иной раз – с собой, а то и с безжизненной пустотой. Я выполнила свой долг перед чудовищем, грифоницей, и теперь я должна выполнить долг перед сёстрами. Я должна стать Сореллой Шадукиама, анахореткой, оракулом.

Я потрясённо глядела на неё, пытаясь осознать то, о чём даже не догадывалась.

– Но зачем тебе приковывать себя к стене? Ты можешь быть оракулом где угодно – их здесь целые башни! Ты можешь остаться в моём гнезде, а люди из города станут приходить к тебе.

Джиота уставилась на меня безумными глазами, хрупкая как ягнёнок перед волчьей пастью. Хотя я знала, что её рот на животе и его ничто не прикрывает, гладкая кожа там, где он должен был бы располагаться, вдруг показалась мне подобием жуткого кляпа, который не давал ей сказать ни слова.

– Я так боюсь, Квири. Если я не сделаю этого сейчас, то не останусь. Отправлюсь с тобой и брошу сестёр. Всю свою жизнь я молилась об их силе, а теперь она меня пугает. Не держи на меня зла: такова моя суть. Как ты однажды начнёшь заботиться о своём золоте и яйцах, так я должна заботиться о них. – Она подняла руку, чтобы погладить моё лицо – такую маленькую руку! – а потом опустила, чтобы снять своё платье. – Помоги мне, дочь моя. Помоги снова заплести мои волосы.

Я опустила голову к длинным жестким прядям, чей знакомый запах кружил мне голову, и начала поднимать один локон за другим своим клювом – медленно, неуклюже; мы сплели её платье до лодыжек. Мои слёзы капали на странную ткань и оставляли на косах золотые пятна.

– Мама... – это слово будто разрушило плотину в моей душе, – неужели у меня и впрямь будет своё золото и яйца, чтобы о них заботиться? Я в это не верю, не верю, что раса Грифонов будет жить. Если ты теперь оракул, анахоретка, скажи мне правду и не утешай ложью.

– Квири, твой брат жив, и, пока он жив, у вас есть долг, который вы, как и я, должны исполнить. Он даст жизнь твоим яйцам, и у тебя появятся три детёныша, которых ты будешь греть своими задними лапами. Иди снова к Красной горе и найди его там!

Джиота защёлкнула кандалы на запястьях и заняла место у стены. Я оставила её, хотя скорбели даже мои кости, и вернулась на равнины Нуру, чтобы найти там синий хохолок брата и выполнить наказ матери, как поступают хорошие дети.

В Саду

Было ещё темно. Небо тяжело нависало, будто шатёр кочевника, освещённый звёздами и обдуваемый тихими ветрами. Голова мальчика лежала на коленях у девочки – поначалу он решил, что проявил храбрость, когда прилёг так, но она не стала возражать и робко взъерошила его волосы.

– Этой ночью я буду умнее, – прошептал он, – и меня не поймают.

Девочка рассмеялась – и словно дождь зашелестел в листве пальм.

– Я не шучу! Я не позволю тебе удерживать меня до той поры, когда свет разобьет небо, точно кувшин! Уйду сейчас, когда звёзды горят ярко, и вернусь к кузнецу. Динарзад ничего не узнает, и завтра я смогу прийти раньше.

Счастливый мальчик побежал мимо величественных рядов кипарисов – обратно к минаретам дворца, что тянулись к тёмному небу, как вторая древесная роща.

Но на следующий вечер мальчик не бродил свободно в Саду, а свернулся в углу стойла, очень расстроенный. Он хмурился, подтянув колени к подбородку. Долго так лежал, а потом увидел, что кто-то пробирается через тайную дверь и тянется к нему. Это была девочка – соломинки украсили её чёрные волосы, будто золотая корона. Он вздрогнул от радости и нетерпеливо помог ей выбраться из тайного хода в стойло.

– Не такой я умный, как мне казалось, – признался он. – Динарзад ничего не обнаружила, но толстая повариха заметила, как я возвращаюсь, и поклялась, что всё расскажет, если хоть раз застигнет меня снаружи. Я не мог решиться – идти или нет... Я пытался думать, пытался быть храбрым, как Сигрида на пиратском корабле, отправиться к Грифону во что бы то ни стало. Но я не смог.

Мальчик покраснел, хотя ненавидел краснеть.

– Неважно. Тебя легко разыскать, – прошептала девочка, улыбаясь краешками рта. Двое устроились в углу стойла, где гнедой фыркал и переступал с ноги на ногу, обнюхивая лизунец.

– Итак, белая Грифоница долго была в унынии после того, как Джиота избрала стену, – начала она. Её голос звучал ритмично, как череда порывов ветра во время летнего шторма. – Она не могла утешиться и летала кругами вокруг Базилики, скорбно крича, словно альбатрос. Эти звуки, хоть и не такие пронзительные, как крики его матери когда-то, лёгким ветром доносило до красных пиков Нуру, где Джин Синий Грифон слышал год за годом эхо тоски своей сестры. Поэтому, когда одноног забрался на его спину, чтобы отправиться назад, в Шадукиам, Джин был рад, потому что под Куполом роз его ждали два существа, которых он любил больше всех на свете.

Сказка Белой Грифоницы (продолжение)

Я не знала, что вскоре увижу брата, но что-то в моём львином сердце проснулось и заметалось на мягких лапах. Что-то в моём орлином сердце встрепенулось и попыталось взлететь. За много дней до того, как его бирюзовые крылья возникли смазанным пятном в небе, я ждала, хотя и сама не понимала чего.

И вот он пришел, неся на спине уродливое создание. Мы стояли вместе перед Базиликой, перед изогнутыми корнями дверной арки, возвышавшейся над прихожанами, которые были так хорошо воспитаны, что, входя и выходя из святого места, притворялись, будто не замечают двух монстров. Монстры были частью другого Шадукиама, города теней, чьё святилище находилось за церковью, в теле странного создания, лишенного рта. Благочестивые шадукиамцы отлично умели игнорировать другой город.

Существо, которое я разглядела, выбралось из перьев моего брата и оказалось одноногом с невпечатляющей ступней; он робко стоял поодаль, пока Джин прижимал свою голову к моей, и мы в тишине обнюхивали друг друга, гладили шеи клювами и закрывали глаза, ощущая знакомый запах. Непрошеные, низкие и неразборчивые крики вырвались из наших глоток, что так долго были в разлуке. Уродливый одноног демонстративно кашлянул. Не глядя на него, Джин рявкнул:

– Иди, одноног. Приведи женщину И ко мне в полночь, и я всё сделаю.

Он не отрывал глаз от меня. А маленький человек запрыгал прочь.

– Джиота мне больше не мать, – хрипло проговорила я: печаль из-за случившегося по-прежнему наполовину лишала меня голоса. Джин пожал лазурными плечами.

– Она никогда не была ею на самом деле, сестра моя. Не проси у неё слишком многого.

– Ты не видел, что она с собой сделала! Иди и посмотри, как она сидит в грязи и отбросах, будто нищенка! Иди и попроси предсказать тебе будущее... Это всё, чем она сейчас занимается, как глупая цыганка, смотрящая на Звёзды в поисках знамений!

Мы пошли к ней вместе. О воссоединениях рассказывать утомительно, они что-то значат лишь для воссоединившихся. Сложное объятие двух гигантов и худенького создания, одетого в собственные волосы, – вещь слишком деликатная и хрупкая, чтобы её описывать. Мы любили её и всё ещё любим. Мы держали её между нами, как цыплёнка. Глядя на нас снизу вверх, Джиота разделила волосы на животе, чтобы заговорить.

– Знаю, вы не хотите это слышать, но время пришло... Яйца надо высидеть, а мой милый синий мальчик не переживёт эту ночь.

Джин не вздрогнул, а нежно провёл по щеке Джиоты длинным чернильно-синим маховым пером. Я же застыла от ужаса.

– Я бы хотел прийти сюда, просто чтобы повидаться с тобой, Квири, – прошептал он, – но я здесь ради Культяпки и должен этой ночью совершить убийство. А за убийство надо платить. Мы платим за Грифонов, которые убивали лошадей и аримаспов, они – за Грифонов, которых убили сами.

– Летите в небо, – торопливо проговорила Джиота хриплым голосом. – Называйте их моими внуками, пусть так... Но они должны родиться. Никто другой не может её оплодотворить.

Она выбралась из наших объятий и, вновь прижавшись к стене, отвернулась, прижимая пальцы к губам и что-то негромко бормоча. Джин устремил на меня спокойный взгляд – не знаю, был в нём стыд, радость или отчаяние. Но он поднялся в небо, лишь раз взмахнув крыльями, и я последовала за ним.

Разве я могу рассказать, как спариваются Грифоны? Мы не птицы и не кошки, но взмываем по спирали к брюхам облаков, как птицы, а кусаем друг друга за горло и плечи, будто кошки. Никто не говорил нам, что делать, и никто не запрещал. Наши глаза сверкали золотом и тьмой, шерсть вставала дыбом, перья топорщились. Мы рявкали друг на друга, и рычание рождалось глубоко в нашей груди. Мы боролись в воздухе, как ангелы, кружились ослепляющим вихрем небесной синевы и белизны. Он вонзил свои зубы мне в загривок, и мой крик был подобен звуку разбитого колокола. И мы плакали, когда под солнцем и тысячами роз Шадукиама свершилось наше соитие.