Текст книги "Кугитангская трагедия"

Автор книги: Аннамухамед Клычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Молла Ачилды расположился в центре священнослужителей. На нём был надет подаренный ему самаркандским ишаном наряд. В конусообразной шапке и белом халате он являл собой человека, не похожего на всех прочих, и этим подчёркивал свою персону и необычность дела, ради которого по его воле был собран сюда весь базартепинский люд.

Когда блюститель порядка Джафар Махматкул Змин-оглы доложил своему отцу – правителю аула Махматкулу-Эмину, а тот в свою очередь – молле Ачилды о том, что весь народ собран и пора приступать к правосудию, – кази поднялся с ковра и объявил собравшимся, что жители аула приглашены сюда для того, чтобы видеть, как свершается богоугодное дело.

– Велик аллах и всё подвластно всевышнему, – начал он, озирая испытывающим взглядом собравшуюся толпу. – Непререкаемы повеления его и законы. Аминь…

– Аминь, – единым вздохом повторила толпа.

Молла Ачилды, убедившись, что чернь, как и прежде, повинуется ему безропотно и нет повода страшиться не протеста, заговорил смелее:

– По воле аллаха ныне мы собрались вынести наказание двум богоотступникам, поправшим законы шариата, Эти двое, – да попадут их чёрные души в ад, да гореть им в геенне огненной, – вопреки шариату совершили страшный грех: вступили в незаконный брак, который никогда не будет узаконен и благословлён. Каждый, кто идёт на такой шаг, должен нести суровое наказание аллаха…

Говорил он долго и путано, часто повторяя одно и то же: что и ауле Базар-Тёпе сын Хакима-ага – Арзы и дочь Ишали-ага – Янгыл виновны в том, что вопреки воле родителей и, нарушая законы шариата, совершили непоправимое святотатство, вступив в незаконную связь, за что должны нести заслуженное наказание.

Наконец, выговорившись, он повелел привести грешников. Толпа всколыхнулась и заговорила, загалдела разом, обратив свои взоры в сторону базарной площади, откуда показались стражники, ведущие связанного Арзы. С другом стороны, из переулка, вывели Янгыл. Чем ближе подводили их к месту судилища, тем теснее оцепляла их стража. Охрана была самой надёжной: вряд ли кто из дайхан, – если б даже захотел, – сумел бы помочь освободиться подсудимым из цепких лап блюстителей шариата.

Арзы и Янгыл велели сесть поодаль друг от друга.

Арзы впервые после долгой разлуки увидел её, и всё его существо устремилось к ней. Он смотрел на неё жадными глазами, силясь улыбнуться, чтобы дать понять ей, что не надо бояться. Но сам он испытывал такое страшное напряжение от всего происходящего, что не мог ничем подбодрить свою возлюбленную. Он лишь заметил, что Янгыл сильно изменилась: похудела, лицо её осунулось, а под глазами синие круги. Он перевёл взгляд на столпившийся и переговаривающийся народ и вдруг увидел Закира-ага. Его старший друг сурово взирал на кази и его приближённых, но, как и все, был отгорожен от них тесной стеной стражников. Увидев, что Арзы смотрит в его сторону, Закир-ага поднял руку, давая понять ему, чтобы держал себя, как подобает мужчине.

Никто пока не знал, что именно ждёт вероотступников, нарушивших шариат. Даже Закир-ага и тот, подбадривая своего молодого друга, не догадывался и не предвидел слишком страшного исхода. По его мнению, кази должен был пойти на снисхождение, а именно: объявить, что Арзы обязан, внести за Янгыл калым, назначенный Хамзой, и судилище на этом окончится. «Если случится так, – рассуждал Закир-ага, – то найдутся и добрые люди, которые помогут Арзы выкупить свою Янгыл. И в первую очередь поможет ему он». И сейчас, когда кази о чём-то совещался с приближёнными муллами и правителем Базар-Тёпе, Закир-ага разговаривал о выплате калыма, будто вопрос об этом уже решён, с отцом Арзы, вернувшемся ни с чем от эмира.

– Да спаси его аллах, – с надеждой в голосе, бледный от волнения и страха за судьбу сына, прошептал Хаким-ага. В его голове до сих пор зловеще гудели слова эмира: «Сколько у тебя сыновей, старик?..» – «Два». «Хватит, тебе и одного».

Наконец, молла Ачилды отошёл ото всех, выпрямился, приосанился и, чётко выговаривая каждое слово, со злорадством произнёс:

– Именем аллаха, всевышнего, всемилостивейшего, но карающего за грехи, объявляем, что нарушившие шариат сын Хакима – Арзы и дочь Ишали – Янгыл приговорены к умерщвлению путём забрасывания их камнями. Аминь.

На этот раз «аминь» произнесли лишь те, кто стоял к кази поближе, да и те полушёпотом: столь страшное наказание сковало уста толпе. Все, стоявшие за живой изгородью стражи, словно окаменели, услышав приговор. Затем почувствовалась какая-то растерянность, послышался тихий ропот, затем люди зашевелились и все разом заговорили, выказывая недовольство по поводу столь нечеловечески жестокого наказания для молодых людей.

История знала сотни способов человеческого истребления или просто смерти. Провинившихся сжигали на костре, рубили им головы, четвертовали, топили в реках, сбрасывали с минаретов, Но эта казнь затмевала своей жестокостью все другие. Она страшна тем, что отражала собой первобытное зверство: приговорённых забрасывали камнями до тех пор, пока над ними не возвышался холм – могила заживо погребённых в ней несчастных.

Молла Ачилды, немного оробевший, что не нашёл поддержки всего народа, ещё громче стал убеждать в справедливости своего решения. Сидящие рядом с ним старшины, во главе с Махматкул-Эмином, в знак поддержки согласно кивали головами. А отдельные даже подтвердили, встав с мест, что кази поступил совершенно справедливо и будь его решение мягче, он и сам был бы наказан аллахом за нарушение шариата. Народ всё ещё стоял в суровом молчании, не смея выступить в защиту молодых людей: действительно всё свершилось так, как записано в шариате. А разве можно нарушать закон всевышнего? Всякое возражение в открытую могло бы вызвать гнев правящей верхушки и тогда одному аллаху ведомо, как бы наказали наместники роптавшего. Видя, что дайхане боятся помочь беде, видя своё и их бессилие, но не в силах сдержаться, Закир-ага вдруг шагнул к возвышению, растолкав стражников, и повернулся к народу.

– Люди! – громко и ясно воскликнул он. – Опомнитесь, люди, и не дайте погибнуть молодым… Только чистая любовь привела их сюда, только в этом их преступление. Неужели за то, что они так сильно полюбили друг друга, они должны принять чёрную смерть? Люди, заявите свой протест кази!

Вновь в толпе начался ропот и возмущение, но ещё быстрее по велению кази стражники схватили Закира-ага за руки и быстро увели подальше от места судилища. Когда стража со смутьяном скрылась за базарной площадью, молла Ачилды спокойно и величаво, с чувством собственного достоинства и с брезгливой гримасой на лице заявил:

– Этот человек имел связь с урусами, а поэтому ничего хорошего он не мог сказать. Приступайте, люди, к свершению приговора! – грозно заключил кази.

В толпе вновь возник ропот, но большинство, как по команде, обратило свои взоры на мать Янгыл, которая стояла, низко опустив голову. Она знала, что по закону должна первой бросить камень в свою дочь, как бы подавая сигнал всем остальным. Мать стояла, как изваяние, едва владея собой. Её лихорадило от страшного надвигающегося ужаса. Она не могла пошевельнуть даже пальцем. По щекам её катились крупные, горячие слёзы, и губы искривили отчаяние и жалость к своей дочери. Как могла она, родившая в муках это дорогое дитя, подойти и убить его? Это было сверх её сил, хотя отравленное ядом религии сознание сверлило ей мозг: «Если ты не ударишь свою дочь, то не перейти тебе через мост в рай, то упадёшь ты в ад, в геенну с кишащими змеями…»

Молла Ачилды нетерпеливо и с гневом в голосе напомнил, что первый камень – камень матери. Стражники тотчас же подскочили и вытолкали вперёд старую, убитую горем женщину, туда, где сидели Янгыл и Арзы. Мать трясущимися руками омыла лицо и, не выдержав, заплакала в голос:

– Янгыл-джан, дитя моё… Я ли тебя не любила, я ли не качала тебя в колыбели. О, аллах, отврати беду от рук моих! Не заставляй меня убивать собственное дитя!..

Янгыл, рванувшись с места, сделала несколько шагов и упала перед матерью на колени.

– Мама, мамочка… Что же это… За что, мама? Спаси меня! – зарыдала дочь, обхватив руками колени матери и содрогаясь всем телом.

Мать прижала голову дочери к своей груди, и обе забились в неутешном плаче. Этот поступок для моллы Ачилды показался слишком непозволительным, и он, строго оглядев всех присутствующих, словно говоря; «Не слишком ли мы затянули всё это?» – быстро сошёл с возвышения. Но стражники опередили его и грубо оттянули несчастную мать.

Гневно дыша, молла Ачилды принялся ругать её:

– Воистину сказано: грех порождается грехом! Как ты смеешь, негодная, прикасаться к дочери, которая осквернила себя чёрной скверной, впала в греховный блуд, опозорив не только тебя и мужа твоего, но и люден всего нашего аула?! Только наказанием, предначертанным и вынесенным судом нашим праведным, ты можешь, женщина, снять с себя вину за своё грешное дитя! Так выполни же волю аллаха и народа! Не накликай на него беду! Не дай всем впасть в грех! – кази мгновенно поднял с земли камень и вложил его в руку матери. – Ты первой должна ударить блудницу! Ну, бей же, исчадье ада, или я прокляну тебя как вероотступницу! Бей, пока не поздно или гореть тебе в аду в геенне огненной… Бей! – кази выкрикивал всё это, вращая страшными, как у удава, глазами, словно гипнотизировал ум и волю женщины.

Бедная мать, дико вскрикнув, вдруг бросила камень в свою дочь.

Янгыл отшатнулась, хватаясь руками за воздух, и её лицо тотчас же залилось кровью…

– Бей ещё, бей, – приказывал кази матери, но женщина уже не могла этого повторить, увидев кровь на лице дочери. Она, точно сумасшедшая, ринулась в толпу и вопли её утонули в сотнях возбуждённых голосов.

Люди все одинаковы, по их разнят силы религии, силы страха перед всевышним. Трусы всегда в таких случаях становятся злодеями. Янгыл, не найдя защиты у матери, шатаясь, словно пьяная, с залитыми кровью глазами, направилась к стоявшим полукругом женщинам. Все они ей были знакомы. Ещё недавно встречались у колодца, обменивались своими печалями и радостями, ругали правителей и служителей духовенства. Но теперь некоторые из них, глядя на кази, как заворожённые, спешили выполнить его гнусную волю. Одна из женщин, явно для того, чтобы показать свою чистоту перед богом и мужем, подняла с земли камень и, решительно подойдя к Янгыл, ударила её в грудь.

Янгыл опустилась на колени, моля о пощаде, и, возможно, нашлись бы такие, кто мог сказать хватит, но откуда-то вынырнула Гызлархан-Шетте с перекошенным от злобы лицом и закричала, переполняясь злорадным гневом:

– Бейте потаскуху, люди! Бейте, чего стоите! Каждый, кто бросит в эту блудницу камень, заслужит всепрощение аллаха, – и Гызлархан-Шетте, нагнувшись и схватив большой камень, с злобной силой бросила его в Янгыл. Несколько женщин, заражаясь изуверством, также начали бросать камни в Янгыл. Янгыл не устояла и, вскрикнув, упала наземь, обнимая землю руками. Но вновь она собрала остатки сил, встала, и шатаясь, пошла к сидящим яшули. Из них никто не бросил в неё камня, но и никто не сказал слова в её защиту. Напрасно Янгыл молила о пощаде – старики молчали, покашливая в бороды, и отворачивали от неё лица.

Поняв, что ждать помощи неоткуда, она будто обрела новые силы: перевела дух, оглядела всех вокруг, и её большие печальные глаза отразили последнюю мольбу о пощаде. В них отразилось сильное, нечеловеческое желание жить, жить во что бы то ни стало и быть счастливой. Теряя окончательно силы, она отыскала взглядом сидящего Арзы и в отчаянии крикнула:

– Арзы, прощай! Арзы… – и сделав к нему два шага, она рухнула вниз лицом на землю.

Последний крик гибнущей женщины эхом отозвался в родных горах. Весь живой мир готов был помочь ей, но никто ничего не смог сделать против суеверного страха, против старого проклятого шариата, против блюстителей ислама, против бесчеловечных диких порядков.

Прощальный крик любимой пробудил Арзы от охватившего его оцепенения. Он поднялся на ноги и попытался разорвать верёвки на руках, но только застонал от бессилия. Широким шагом он направился к ней, но жест кази заставил стражников преградить ему путь. Молла Ачилды спокойно произнёс, как о самом обыденном:

– Доканчивайте начатое.

Их отвели в лощину, что расстилалась под курганом. В ту лощину, где по весне бушевали селевые воды, где камнями, несущимися с гор, заваливало и убивало овец и коз. Но сейчас не было горного селя, и камнями забрасывали не овец, а людей, забрасывали за то, что они были преданы, великой силе любви. Вспомнила ли Янгыл, что когда-то на этом месте утонули её коза и козлёнок, что здесь из-под камня Арзы вытащил барашка и пытался оживить его. Возможно вспомнила и ужаснулась, что ей и Арзы уготована та же участь.

Здесь, в лощине, Арзы и Янгыл усадили рядом лицом в сторону Мекки. Молла Ачилды в сопровождении мюридов подошёл к ним, чтобы прочитать последнюю, предсмертную молитву. Народ снова начал роптать, чтобы скорее заканчивали эти страшные мучения. Но что для кази народный ропот? Не обращая на это никакого внимания, он спокойно продолжал свою молитву. Лишний с самого утра дождь промочил кази до последней нитки: от конусообразной шапки и нарядного белого халата до чарыков. Но он был так увлечён захоронением живых молодых людей, что едва ли замечал всё это.

Только он произнёс первые слова молитвы, как Арзы вдруг прервал его.

– Эй, – с вызовом крикнул он, – если ты человек, то развяжи мне хоть руки!

Кази ухмыльнулся и велел страже выполнить просьбу.

Как только были освобождены руки, Арзы кинулся к Янгыл и прикоснулся к её окровавленному лицу. Янгыл встрепенулась, словно птица, которую смертельно ранили, но она жаждет жизни, готова за неё бороться.

– Янгыл, – проговорил ободряюще Арзы, – Янгыл, жизнь моя, надежда моя, я с тобой. Ну, открой глаза, не бойся этих шайтанов! Всё равно мы сильнее их, ведь там, на том свете, мы будем вместе, и они не разлучат нас…

– Арзы… – только и смогла выговорить Янгыл. Обессиленная, она больше не произнесла ни слова, только глаза досказали остальное: в них он увидел невыразимую тоску и печаль по уходящей так рано жизни, немеркнущую любовь, ради которой она принесла себя в жертву, и ещё, что поразило его в глазах любимой, – в них не было и тени раскаяния.

Арзы с нежностью прижал её окровавленное лицо к своей груди и начал успокаивать словами, которых он никогда раньше не произносил. Столько в них было любви, столько нежности и ласки, столько бесстрашия перед грядущим и отрешённости от настоящего! Кази всего передёрнуло, и он закричал:

– Ну, чего стоите? Давайте сюда палас!

Четверо служителей мечети, словно очумелые, подбежали со старым паласом, накинули его на Арзы и Янгыл, придавили его края тяжёлыми камнями и отошли.

И снова раздался властный голос кази.

Град камней посыпался на палас… Люди не услышали ни крика, ни стона, только лязгающий стук падающих камней, похожий на всхлипывание.

Над местом, где только что сидели, обнявшись, Янгыл и Арзы, вырос большой каменный холм.

А дождь всё лил, словно слезами омывая каменную могилу. Базартепинцы, опомнившись, не глядя друг на друга, спешили уйти от этого страшного места, в душе проклиная кази и себя. Последним покинул место казни молла Ачилды. Он поглядел на рукотворный холм – место захоронения непокорных молодых людей, – боязливо оглянулся по сторонам и степенно пошёл, хотя у него от страха тряслись поджилки.

– Янгыл, Янгыл-джан, – раздалось в тишине. – Вставай, родная, они ушли… Янгыл-джан… – Мать не могла даже подумать, что её дитя лежит уже бездыханной…

В тот вечер в ауле стояла необычная мёртвая тишина. Люди боялись смотреть в глаза друг другу и, чтобы не встречаться, не выходили из дому. Только у Закира-ага во дворе слышались людские голоса. Это пришли те, кто был возмущён свершённым преступлением. Они собрались на совет: как быть дальше, что предпринять?

…Прошло три дня. Ночью Закир-ага и его друзья извлекли тела Арзы и Янгыл из-под камней и захоронили их по-человечески: в вырытых могилах, на склоне большого холма. Слуги кази, по его приказу, пытались найти тех, что опять нарушили святой закон. Ходили по домам, выспрашивали, вынюхивали. Подозрение, конечно, пало на Закир-ага, но когда они пожаловали в его кибитку, жена амбала сказала, что хозяина нет дома, он взял торбу и ушёл к урусам.

XIV

Вскоре после этого происшествия в газете «Закаспийское обозрение» появилась статья. Её автор – капитан парохода «Обручев» – рассказал во всех подробностях об изуверской казни Арзы и Янгыл. Удивляясь первобытной дикости законов, средневековой отсталости народов Средней Азии, он приводил ещё ряд фактов расправы над женщинами, туркменчилика и упрекал эмира Бухары за отсутствие какого-либо прогресса в его владениях.

Эмир Сейид-Абдул-Ахад-Богодур-хан в ту пору находился на своей родине, в Кермине. Он часто принимал европейских гостей, давал пышные обеды и вёл беспрестанные разговоры о благоденствии народа.

В один из дней он принимал представителя Туркестанского губернского управления некоего господина Зуева, Они сидели на живописном айване и пили холодный шербет. Вокруг благоухали розы, журчало вода, царственно вышагивали павлины.

– Его императорское величество государь-самодержец, – говорил Зуев, – через здешнего губернатора Иванова уведомляет вас, ваше высочество, что ваша просьба о постройке летней резиденции в Железных Водах на Кавказе удовлетворена…

Эмир в знак благодарности благосклонно кивнул головой и заговорил о том, что только с выходом его знати, его управителей в европейский свет, возможен прогресс культуры и просвещения народа славной Бухары.

– Что и говорить, – поспешно согласился Зуев и с огорчением добавил, – культура в ханстве и… законы желают быть несколько европезированными… Вот хотя бы последний случай на Кугитанге, в Базар-Тепе… Двух молодых людей забросали камнями только за то, что они без согласия религии и родителей захотели устроить семейное счастье…

Эмир насторожился, поводя большими чёрными глазами.

– Да, да, ваше высочество, – подтвердил Зуев, – об этом подробно рассказано в «Закаспийском обозрении». Разумеется, статья, может быть, несколько преувеличивает, словом, не совсем объективна. Однако, ваше высочество, резонанс этот столь изуверский факт вызвал огромный. Это лишний козырь для наших врагов в Европе, подтверждающий их высказывания, что нахождение русских в Туркестане не несёт его народам ни прогресса, ни цивилизации…

Выслушав русского гостя, эмир недоумённо пожал плечами, огорчённо вздохнул и повелел немедленно вызвать керкинского бека, который в это время прибыл в Кермине с прошением к эмиру.

После долгого и обильного обеда господин Зуев покинул владыку Бухары. Простились они довольно любезно, но Богодур-хан был явно расстроен осведомлённостью русских. Вечером, встретившись с Казы-келяном, он спокойно, но повелительно заговорил:

– Нам кажется, что мы слишком милы к нашим ишанам… Мечеть ныне много допускает лишнего… Если ишаны не могут понимать наших замыслов, если они мешают нам в проведении высокой современной культуры, то…

Казы-келян, конечно, был уже в курсе событий, происшедших в Кугитанге, и, догадавшись о чём ведёт речь эмир, угодливо спросил: не тем ли он рассержен, что произошло в Базар-Тёпе?

– Да, это испортило нам настроение, – поспешно признался эмир. – А вам следовало бы доложить о газетной статье немного раньше. Но, может, и теперь у вас есть что-нибудь по этому случаю?

– Да, ваше высочество… Из Базар-Тёпе прибыли люди: они просят наказать кази и правителей аула за содеянное.

– Утром приведите их ко мне.

На следующий день, пригласив на приём Казы-келяна и керкинского бека, эмир специально послал за представителем губернаторства Зуевым.

Посланник из Ташкента был принят в аудиенц-зале в тот момент, когда шёл, разговор эмира с керкинским беком. Войдя, Зуев услышал гневные слова, обращённые к беку:

– Твои аулы, бек, всегда были отсталыми. И теперь, когда твой эмир столько проявляет заботы об улучшении жизни народа и его просвещении, ты стоишь сбоку и ничего не делаешь! – Увидев вошедшего Зуева, эмир жестом пригласил его сесть, продолжая поучать бека: – Как ты мог допустить такой случай, когда у тебя под носом забрасывают людей камнями?

– Ваше высочество, – взмолился бек, – но ведь Базар-Тёпе не так близко…

– Ну, тогда мы передвинем тебя поближе к Базар-Тёпе. Отныне ты будешь управлять келифским бекством! – злорадно сверкнув глазами, закончил эмир.

Керкинский бек смиренно опустил голову, с горечью сознавая, что не надо было бы произносить ни одного слова. Теперь придётся покинуть благодатный Керки и отправиться в глухой, забытый Келиф…

В это время слуга доложил о просителях из Базар-Тёпе. Эмир кивнул, чтобы их ввели. На пороге появились и сразу упали на колени два седобородых яшули. Эмир попросил их приблизиться. Они подползли и словно застыли в земном поклоне.

– Мы прочитали ваше прошение, – сказал эмир. – Виновные будут наказаны…

– Всемилостивейший, всемогущий владыка! – взмолился один из просителей. – Покарай беззаконие! Юноша мог выкупить гелин… – в голосе старика слышались слёзы, и эмир понял, что проситель не верит его словам. Сейид-Абдул-Ахад-Богодур-хан, сердито усмехнувшись, сказал:

– Мы дважды не повторяем сказанного! Вот сидит керкинский бек. Его мы пошлём сейчас же, чтобы он схватил кази и правителей Базар-Тёпе и бросил в темницу. Теперь идите!

Базартепинцы отползли от владыки и скрылись за дверью. Эмир дал знать, чтобы удалился и керкинский бек и, переглянувшись с Казы-келяном, Богодур-хан сказал Зуеву:

– Как видите, я всё делаю, чтобы в эмирате был покой и прогресс. Но исполните и вы мою просьбу: напишите в газете о том, что Богодур-хан наказал виновных…

– Несомненно, несомненно, – радостно закивал Зуев.

Эмир хлопнул в ладоши, чтобы подали завтрак…

Керкинский бек, выйдя от эмира, тотчас велел юз-баши собираться в путь. Спустя час, сотня всадников неслась по равнине в сторону Амударьи. Бек сердито молчал и все, подчиняясь его настроению, гнали коней молча. Каждый думал: что-то произошло неладное и надо быть осторожным, чтобы не потерять голову по-глупости…

Бек ругал себя за свой длинный язык, но ещё больше проклинал самого эмира – слугу урусов, как считал он. Бек хорошо знал всю его родословную и считал, что эмиратом управляет вероотступник, жалкое порождение сатаны. «Какой ум могла дать ему его мать – персиянка, эта хитроумная Шамшат? – негодовал бек. – Какой это эмир, если не может сказать слова по-туркменски? Какой же это эмир, если, побывав у русского царя в Петербурге, вернулся оттуда со званием генерал-адъютанта его императорского величества и титулом ваше высочество? Какой это эмир, если строит всё на европейский лад, уничтожает зинданы, отменяет пытки и казни, сокращает армию, говоря, что эмират надёжно охраняют русские солдаты? Нет, это не эмир, не его высочество, не генерал-адъютант, не всемогущий и всемилостивый, а жалкая собака, предатель своего народа», – так бек проклинал своего владыку и не мог погасить в своём сердце обиду и злобу, которые мешали ему спокойно дышать.

На одной из остановок, когда ели баранину и пили чай, спросил своего юзбаши:

– Хамдам, ты не знаешь, кто тот человек, который сообщил русскому капитану о казни в Базар-Тёпе?

– Говорят, он амбал и работает на русском пароходе. И тот, которого завалили камнями, тоже был амбалом на том же пароходе, – с готовностью ответил верный слуга.

Бек ухмыльнулся, задвигав сухими челюстями:

– Значит, говоришь, на русском пароходе… Ну, тогда мне понятно, почему его светлость Сейид-Абдул-Ахад-Богодур-хан придаёт такое значение какой-то ничтожной казни.

По прибытии в Керки, бек распорядился, чтобы немедленно позвали к нему начальника тюрьмы Касым-бека. Тот явился тотчас же, но долго ждал, пока бек смоет с себя дорожную пыль и наговорится с жёнами и детьми. Наконец, Касым-бека провели на айван, где хозяин, в полосатом шёлковом халате и домашних туфлях, полулежал на ковре и перед ним стоял фарфоровый чайник со стопкой пиал и ваза со сладостями.

Керкинский бек Мохаммед-Керим-оглы был всегда расположен к главному тюремному стражу. Да и с кем ему было бы состоять в близком знакомстве, если не с начальником тюрьмы? Они делали одно «богоугодное» дело. Глава бекства сажал в тюрьму, в основном, за неуплату налогов и податей, а начальник тюрьмы брал большие взятки с узников, вернее с их родственников, чтобы освободить тех из-под стражи.

Сейчас предвиделся особенно огромный барыш – пешкеш. Водь в тюрьме должны были оказаться самые именитые люди Базар-Тёпе: кази, правитель аула и главный надзиратель порядка. Мохаммед-Керим-оглы, едва Касым бек опустился на ковёр и взял в руки пиалу, сказал:

– Сегодня же пошли в Базар-Тёпе нукеров. Пусть схватят всех, кто повинен в убийстве тех двух и привезут в твою тюрьму.

– Но молла Ачилды произвёл умерщвление с соизволения самого… – попытался возразить Касым-бек.

– Вот и хорошо, что он молла Ачилды, – засмеялся довольный бек. – Хорошо, что богат и поплатится за свою свободу, если сумеет получить её, своим богатством. А насчёт ареста – не беспокойся, Касым-ага. Всех троих велел бросить в темницу сам Богодур-хан.

– Вах валла! Да будет исполнена его воля! – произнёс испуганно тюремный страж, заслышав имя эмира.

Вскоре он распрощался с хозяином, чтобы в точности выполнить повеление эмира.

Прошли сутки, другие, и правители Базар-Тёпе были доставлены в Керки. Каменное здание тюрьмы стояло у самого берега Амударьи. Два корпуса, разделённые между собой узким двором, куда постоянно вводили преступников и откуда выезжали стражники, наводили на горожан и приезжих страх. Тем более, что одной-стороной тюрьма примыкала к караван-сараю и по ночам сюда доносились вопли и плач узников и покрикивания надзирателей. К караван-сараю выходил как раз тот корпус, в котором в тесных многочисленных каморках содержались особо опасные преступники. В другом, противоположном корпусе, размещались надзиратели и начальник тюрьмы.

Касым-бек – злодей опытный, лишённый вообще какой-либо доброты, да к тому же непревзойдённый взяточник, допускал такую изощрённость, что узники, чтобы получить свободу, отдавали всё до нитки.

Едва привезли в тюрьму правителей Базар-Тёпе, он сразу рассудил: раз сам эмир повелел их посадить в тюрьму, значит только сам эмир и может освободить их. А из этого следовало, что какие бы подарки ни предлагали родственники богатых базартепинцев, всё равно Касым-бек не вправе выпускать арестованных на свободу. А чтобы не лишить себя удовольствия подработать на них, начальник тюрьмы решил всех троих рассадить таким образом: старосту Махматкул-Эмина – в камеру, где сидели воры, кази моллу Ачилды – к юродивым-попрошанкам, а блюстителя порядка Джафар-Махматкул-Эмина-оглы – к разбойникам – калтаманам.

Прошла ночь, а утром Касым-беку донесли, что кази моллу Ачилды ночью всего заплевали больные-юродивые и что он немедленно просит свидания с начальником тюрьмы.

Касым-бек велел, чтобы привели кази к нему. Того вскоре доставили, и кази, едва переступил порог канцелярии, упал перед ним на колени. Начальник тюрьмы с усмешкой в голосе, но довольно вежливо сказал:

– Вы делаете мне честь, молла Ачилды. Ещё ни один кази не становился передо мной на колени. Так, что вам не нравится в той камере? Это самое спокойное место у нас.

– Касым-ага, – произнёс кази, – завтра приедут мои родственники, и они сделают всё, что угодно душе вашей – переведите меня в другую камеру, от этих сумасшедших!

Касым-бек, уточнив сначала, когда именно приедут родственники кази, приказал посадить его в одиночную камеру.

Почти такая же история произошла и с двумя другими базартепинцами, которые также просили перевода в другие камеры.

Прошла ещё одна ночь, и действительно из Базар-Тёпе пожаловали ходатаи, которые за большие дари просили узникам даровать свободу. Касым-бек взятки, конечно, принял, обещая своё ходатайство перед эмиром через керкинского бека. Ходатаи ушли ни с чем, лишь унеся небольшую надежду на спасение своих близких.

Касым-бек уже собирался к Мохаммед-Кериму-оглы, чтобы посоветоваться с ним, как поступить дальше: подарки были приняты богатые, но разве отпустишь узников Базар-Тёпе без ведома эмира? Вдруг Касым-беку донесли, что из Базар-Тёпе прибыла ещё одна группа просителей с богатыми подарками для него. Начальник тюрьмы недоумевал: «Кто же эти и за кого они будут просить?» – и велел пропустить прибывших к себе.

В канцелярию вошли несколько аксакалов и с ними отец казнённого Арзы – Хаким-ага. Касым-бек усадил их на кошму у порога и приготовился благосклонно выслушать. Один из аксакалов сказал:

– Мы были у самого высочества Богодур-хана и добились, чтобы вершители расправы были осуждены!

– Воля его высочества выполнена, – угоднически улыбнулся Касым-бек. – Ваши правители сидят в темницах. Вы можете в этом убедиться, если желаете…

– Не стоит на них смотреть, Касым-ага, – ответил аксакал. – Мы верим, что они в надёжном месте… Но, Касым-ага, не нам вас учить священным законам адата, не нам вам подсказывать, что пролитая кровь оплачивается кровью…

– Яшули, – усмехнулся Касым-бек. – Так-то оно так… Неписаный закон существует, но существуют и иные законы, которые написал сам эмир при помощи русского царя: казни запретить, зинданы закрыть… Раньше мы злодеев держали в ямах, а теперь в камерах. Раньше бросали убийц с минаретов или отрубали им головы, а теперь они должны сидеть и ждать – какое наказание вынесет его высочество Сейит-Абдул-Ахад-Богодур-хан! Ведь эмир не сказал, что отрубит им головы… – многозначительно закончил Касым-бек.

Просители переглянулись, выпили по пиале чаю и после продолжительного молчания тот же аксакал сказал:

– Всё теперь в ваших руках, Касым-бек… Вот это должно убедить вас в том, что всем троим правителям Базар-Тёпе в этом мире больше делать нечего. – С этими словами аксакал достал тугой мешочек, набитый золотом, и передал его начальнику тюрьмы. Касым-бек, довольный, улыбнулся и заглянул в мешочек, а аксакал поторопился заметить, что в этом мешочке – просьба всех жителей Базар-Тёпе, чтобы тот не вздумал отказать им.

Уходя, базартепинцы сообщили начальнику о том, что они остановились в караван-сарае и не уедут до тех пор, пока не увидят трупы своих кровников.

В этот же день Касым-бек долго находился в гостях у Мохаммеда Керим-оглы. После долгих размышлений и рассуждении оба пришли к единому выводу – уничтожить базартепинских правителей. Ходатайствовать перед эмиром опасно, хотя вначале керкинский бек думал добиться милости эмира, чтобы самому не ехать в Келиф. Освободить наказанных эмиром без его ведома опасно вдвойне: можно лишиться головы, если не по милости эмира, то по милости ходатаев-дайхан из Базар-Тёпе. К тому же взятка простых дайхан не так уж мала – целый мешочек золотых монет…