Текст книги "Плохая мать (СИ)"
Автор книги: Анна Жнец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Не всякая любовь выдерживает испытание километрами, что говорить про дружбу?
Чем дольше я смотрю на фотографию, тем отчётливее замечаю сходство между бывшей подругой и мужчиной, сидящим напротив. Если закрыть пальцем верхнюю часть бумажного лица, можно решить, будто на снимке один и тот же человек в разных куртках. Тонкие губы и горизонтальный подбородок, которые всегда так неуместно смотрелись на Танькином лице, в мужскую внешность вписались органично. В отличие от сестры, Макс симпатичный.
– Не может быть…
Некоторые моменты врезаются в память. Как, например, Танин день рождения, когда её родители впервые дают мне попробовать вино – на самом донышке, и тем не менее я, правильная девочка, считаю такое родительское попустительство диким – хочу отказаться, боюсь перестать себя контролировать. Кто знает, как повлияют на меня эти несколько капель? А влияют они так, что до конца праздничного вечера приходится отчаянно бороться с сонливостью. Танин брат приглашает меня на танец. Он на два года младше, вихрастый, с тонким широким ртом, похожий на лягушонка. Никто из гостей не воспринимает его всерьёз, но больше танцевать не с кем – разве что своей девичьей компанией.
– Так значит, это ты, – я улыбаюсь.
Максим трёт лицо и улыбается в ответ. Как сильно он изменился – вырос, раздался в плечах. Ничего не осталось от прежнего щуплого, тонкорукого лягушонка. Не то, что бы я хорошо его помнила.
– А я был в тебя влюблён, – неожиданно выдаёт Максим. Тон лёгкий, непринуждённый – так говорят о вещах давно прошедших, утративших остроту.
Удивление сменяется досадой. Я словно ловлю в одежде клеща: неприятно и пугающе обнаружить в себе это жалкое желание нравиться, быть любимой – кем угодно, прямо сейчас. Ведь я прекрасно осознаю, чем это желание вызвано: чужая любовь дарит иллюзию защищённости. Подсознательно я всё ещё стремлюсь отыскать очередную каменную стену и укрыться за ней от невзгод.
Но теперь-то я знаю: любая стена способна рухнуть тебе на голову.
– Почему не признался?
Максим делает страшное лицо.
– Я был мелким, и ты меня пугала.
Смеёмся. Допиваем чай. Вспоминаем забавные случаи из детства, словно боимся рассказывать о себе повзрослевших. Я улыбаюсь, а ощущение, будто веселюсь на собственных похоронах. Стараюсь не думать о завтрашнем дне, о том, что придётся решать проблемы, выбираться из ямы, которую сама себе вырыла.
Максим программист, работает удалённо, недавно купил эту квартиру – вся информация, что удаётся из него вытянуть, из меня – и того меньше.
– Переместимся на диван? – предлагает он, и мы меняем дислокацию.
Гостиная не обжита, квартира носит следы недавнего переезда. Повсюду запечатанные коробки, расставленная кое-как мебель, ни штор, ни ковров, книги лежат прямо на полу, но ремонт новый, дорогой: выбеленная паркетная доска, серая венецианская штукатурка, вместо классической люстры – споты на рельсах.
Опускаюсь на широкий кожаный диван и словно проваливаюсь – такой он мягкий.
– Фильм или беседа?
Максим – самый тактичный человек из всех, кого я встречала. Смотрю на него и понимаю: сейчас, в этот период жизни, могу довериться мужчине только с такой внешностью – простой, но располагающей. Жгучий красавчик с пронзительным взглядом и повадками альфа-самца меня бы пугал, отталкивал. А этим добрым морщинкам в уголках глаз и тёплой улыбке веришь.
– Фильм, – выбираю я, потому что неловкость никуда не исчезла: мы оба её чувствуем. Оба устали перебрасываться пустыми фразами, а к серьёзному разговору не готовы.
Максим показывает большой палец и берёт пульт.
– Он не всегда был таким, – вырывается у меня где-то на середине фильма. Слова падают камнями. Я удивлена и испугана. Максим поворачивает ко мне лицо, и меня накрывает унизительное желание оправдаться за недавнюю самоубийственную выходку, за свою загубленную жизнь, за то, что в двадцать девять лет я не настолько успешная и счастливая, какой принято казаться.
Пожимаю плечами.
– Он был идеален. Наверное, даже подозрительно идеален. Носил меня на руках. Хотел серьёзных отношений.
Максим слушает, не перебивает. На лице – ни одной эмоции, только глубокая сосредоточенность.
И тут из дальних уголков памяти всплывают странные фрагменты.
– Восхищался моими голубыми глазами, говорил, что, должно быть, я прекрасно пою.
Хмурюсь: на самом деле радужка у меня серая, а по поводу голоса… Ещё в музыкальной школе выяснилось, что медведь изрядно потоптался по моим ушам.
«Не хочешь похудеть к свадьбе? Слышал, все невесты так делают, чтобы в свадебном платье выглядеть идеально. Что? Ты обиделась? Я же ничего такого не сказал. Просто поделился наблюдениями».
Чувство неловкости разрастается, вытягивает из гостиной весь воздух, превращается в чёрную дыру. Я не знаю, что сказать, как разрядить обстановку. Ужасно жалею о неуместном приступе откровенности.
– А помнишь, как вы с Танюхой жарили на сковороде сахар и чуть не устроили в квартире пожар? – говорит Максим, словно бросая мне спасательный круг, и я медленно выдыхаю, расслабляюсь, пытаюсь растянуть губы в улыбке.
– Неправда, не было такого.
– Не было, – соглашается он.
Глава 16
После фильма Макс приносит и кладёт на диван подушку, постельное бельё и немного смущённо предлагает свою футболку в качестве пижамы. Перед сном я прошу у него ноутбук и принимаюсь за поиски квартиры. К счастью, зарплата была недавно, на карточке остались деньги – ещё бы добраться до этой карточки!
Надо вернуть свои вещи.
Пальцы замирают над клавиатурой. Мозг лихорадочно прокручивает варианты – от фантастически глупых до безрассудно рискованных. Осуществимый из них только один, но именно этот отталкивает и пугает до тремора в пальцах. Постепенно в голове складывается план – простой, но требующий великолепной актёрской игры и, что немаловажно, недюжинной выдержки. Готова ли я пройти этот путь до конца, не сломавшись? А есть ли выбор?
Я откладываю ноутбук и с силой тру уставшие, разболевшиеся глаза.
Итак, у меня есть план. План, который ужасает до чёртиков, до вспотевших подмышек. Я совершенно не уверена в своих силах. Но больше не желаю плыть по течению.
На лестничной клетке гудит лифт. В соседней комнате Максим стучит пальцами по клавиатуре – работает, в спальне у него стационарный компьютер. Я напрягаю слух в тщетной попытке уловить другие звуки. Поднимаюсь с дивана и прижимаюсь ухом к стене – хочу понять, что происходит в моей квартире.
Завтра. Завтра я это сделаю. Снова войду в клетку к тигру. Но на этот раз всё будет иначе.
Заворачиваюсь в одеяло, не представляю, как смогу уснуть: сегодня моя жизнь круто изменилась, я положила новую точку отсчёта, крутанула рулетку судьбы и ещё не знаю, какой жребий выпадет. Голова полна мыслей. Я думаю о телефоне, оставшемся в рюкзаке. Если бы мобильный был со мной, то уже разрывался бы от звонков и сообщений. Особенно свирепствовала бы мать.
Я вспоминаю своё детство и всё яснее осознаю: меня растили очень уверенной в себе девушкой – очень уверенной и очень послушной. Мама называла меня красивой, поощряла мои увлечения, но в последнем была изрядная доля эгоистической заинтересованности: её более чем устраивал тот факт, что единственная дочь рядом, в соседней комнате, записывает мысли в блокнот, а не шатается вечерами не понятно, где, не понятно, с какой компанией.
До сих пор помню её хвастливое: «Наташа целый день просидела за столом в детской – сочиняла». Удобно, ничего не скажешь. И тем не менее мама меня поддерживала. Поддерживала во всём. Независимо от причин, побуждающих её это делать, я благодарна.
Пятнадцать лет назад школьный дресс-код не был настолько жёстким, и я надевала джинсовую панаму, сочетая её с классической белой блузкой и спортивными бриджами цвета хаки. Мама только посмеивалась, справедливо считая юность порой экспериментов. Свобода, к сожалению, ограничивалась самовыражением. В остальном я ощущала неослабевающий контроль.
С восьмого класса мне нанимали репетиторов, и я должна была оправдывать вложенные в учёбу средства. А ещё отчитываться о малейшем шаге: опека матери носила болезненный, гипертрофированный характер. За каждым деревом ей мерещился насильник с ножом.
Анализируя своё детство, я начинаю понимать, почему во взрослой жизни позволила ловушке захлопнуться, почему не дала Олегу отпор, не заметила первых тревожных звоночков. Я привыкла жить, немного придушенной, словно викторианская дама, закованная в корсет и не имеющая возможности вдохнуть достаточно глубоко. И как эта самая дама считала привычные неудобства нормой.
Впервые я радуюсь отсутствию телефона. Отсутствию обычного контроля. Это именно та необходимая передышка – время разобрать жизнь по косточкам и принять решение без давления со стороны.
В горле пересыхает, после недолгих колебаний я иду на кухню выпить воды и там сталкиваюсь с Максимом. Единственный источник освещения – галогенная лампа на вытяжке. Плитка под ногами холодная и чуть шершавая. Из вентиляционной решётки несёт сигаретным дымом. Максим, босой, обнажённый до пояса, тянется к верхней полке открытого шкафчика. Чёрные трикотажные штаны мягко облегают крепкие ягодицы. Мышцы на спине напрягаются, проступают под кожей, и я понимаю, что мой новый-старый знакомый спортивнее, чем казался в одежде.
Футболка на мне, белая с абстрактным принтом, доходит до середины бедра. В который раз за вечер я ощущаю острый приступ неловкости, но бежать поздно: меня заметили. Максим оборачивается, достаёт из шкафчика второй стакан и суёт под тонкую струю фильтрованной воды из крана. А потом его взгляд падает на мои голые ноги и тяжелеет.
Мне неуютно. Даже страшно. Ощущение беззащитности, уязвимости захлёстывает удушливой волной: я в чужом доме, наедине с малознакомым мужчиной, практически раздетая. Под футболкой только трусики.
Мысль пульсирует в голове, горит неоновым транспарантом, кожа покрывается мурашками. Не сбежала ли я от одного хищника к другому? Как же опрометчиво щеголять перед посторонними в неглиже! О чём я думала? Почему, покидая комнату, не надела леггинсы?
Максим всё смотрит на мои ноги, и на его лице сильнее и сильнее проступает выражение ужаса. Это не похоть, не банальный мужской интерес – я опускаю взгляд проверить, что так привлекло чужое внимание.
От коленей и выше тянутся жёлто-коричневые неровные пятна старых синяков – тех, что я наставила себе сама.
И меня словно парализует.
– Это… он сделал? – нервно сглатывает Максим.
Хочется прикрыться, попросить не смотреть, но горло сжимает спазмом. Что ответить? Да, меня избивает муж? Нет, я истеричка, которая время от времени впадает в ярость и сама себя колотит? Сумасшедшая?
Первый вариант – ложь, второй – признание собственной неадекватности.
Я столбенею, не могу сказать ни слова.
Но молчание тоже ответ.
Максим качает головой, шокированный увиденным.
– Тебе надо написать на него заявление в милицию.
Глава 17
Утром я говорю Максиму, что собираюсь вернуться домой за вещами.
– Ты не можешь идти туда одна, – заявляет он, кивая на мои бёдра, на этот раз прикрытые леггинсами. Приходится доказывать, что нянька мне не нужна. Принять помощь я не могу по нескольким причинам. Во-первых, пора учиться самостоятельности. Во-вторых…
С этой причиной сложнее. В отличие от Максима, Олег знает, кто оставил на моих ногах синяки, может показать уродливую сцену во всей красе, если, конечно, не нашёл в себе достаточно человечности, чтобы удалить позорную запись. Не хочу, чтобы моя ненормальность вылезла наружу. Умру на месте, если Максим увидит меня такой – красной, растрёпанной, бьющей себя по щекам, рычащей будто дикое животное.
Представляю, как в ответ на обвинения Олег с удовольствием покажет ему то видео, какое отвращение появится на лице недавнего защитника, каким брезгливым взглядом он меня окинет. Я ведь не нашла в себе сил признаться, открыть правду. Поступок слабого человека, трусливого и подлого.
Вбитое с детства «что о тебе подумают» превращает меня в заложницу собственного стыда. Поэтому я раз за разом с уверенностью, которой не испытываю, заверяю Максима, что всё будет в порядке, я справлюсь, ничего муж мне не сделает.
Есть и третья причина поступать так. С группой поддержки или без неё дать Олегу отпор будет непросто, потому в свою квартиру я собираюсь проникнуть изворотливой мошенницей, лгуньей и устроить спектакль для одного зрителя. Лишние свидетели ни к чему.
– Могу потом отвезти тебя к родителям или… – Максим ерошит волосы на затылке, – хочешь – оставайся у меня на какое-то время.
– Я сняла квартиру.
Неправда. Не сняла – только отметила несколько подходящих вариантов. На свою зарплату я могу позволить себе либо комнату в центре города, либо хрущёвку, но в спальном районе и с очень плохим ремонтом.
Предложение Максима заманчиво. Но принять его – пойти по пути наименьшего сопротивления. Так я поступала всю жизнь – избегала трудностей, позволяла другим решать мои проблемы. Может, хватит?
– В любом случае спасибо, – я улыбаюсь несколько натянуто.
Смущённые, мы стоим на пороге: Максим – в квартире, я – на коврике перед открытой дверью со стороны лестничной клетки.
– Возвращайся, я тебя отвезу.
Киваю. Максим достаёт из заднего кармана джинсов телефон.
– Дай свой номер на всякий случай.
Я диктую номер и спускаюсь по лестнице, игнорируя лифт. Тяну время, словно иду на казнь.
Господи, как же страшно! План, который ещё вчера казался простым, сегодня выглядит нелепой пародией на ситуацию из голливудского триллера. На пятом этаже я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, справиться с внезапным приступом паники.
Ничего не получится. Олег запрёт меня дома, пока привычным способом не убедит изменить своё решение. Задавит чувством вины.
«Слабачка, – говорю я себе. – Жалкая и никчёмная».
Спускаюсь дальше. Выхожу на улицу. Ёжась от холода, добегаю до соседнего подъезда, набираю на металлической двери код.
Сейчас я поднимусь домой, брошусь Олегу в объятия и с выражением раскаяния на лице скажу, что была неправа, что жалею о своём поступке очень-очень. Как это называется? Усыпить бдительность? Так я и сделаю – усыплю бдительность, сыграю свою роль хорошо настолько, насколько возможно, а потом, когда Олег уедет на работу, соберу вещи и вызову такси. Я специально выбрала такое время: утром в полвосьмого людям обычно не до разговоров – все мысли о том, как бы не опоздать.
С колотящимся сердцем нажимаю на кнопку звонка. Олег открывает сразу, будто караулил под дверью. Теперь всё зависит от моего актёрского таланта.
Глава 18
Олег открывает дверь. Я бросаюсь ему в объятия, прежде чем он успевает что-то сказать. Рассыпаюсь в извинениях.
– Извини, – шепчу и за шумом крови не слышу своего голоса. – Извини, извини.
Отыскать другие слова не получается, и я повторяю одно-единственное, пришедшее в голову, – повторяю, как заведённая. Снова и снова. Раздражая саму себя.
Извини, извини.
Боюсь: стоит замолчать – и меня оттолкнут. Швырнут спиной в закрытую дверь. До синяков стиснут предплечья. А потом… потом я увижу перекошенное от злости лицо. Красное, но с белыми рыбьими губами – уродливое, пугающее.
Поэтому я шепчу быстро, отчаянно – между бесконечными «извини» не вставить ни слова. Я будто ребёнок, который верит: если накрыться одеялом с головой, монстры под кроватью не тронут.
Тронут.
Ни молитвы, ни горящий всю ночь светильник, ни открытая дверь в родительскую спальню – ничто не спасёт.
Тело, к которому я прижимаюсь щекой, твёрже камня. Долгое время Олег неподвижен. Поднять голову, посмотреть ему в лицо я не решаюсь – утыкаюсь взглядом в чёрную ткань футболки, смятую на груди моими пальцами.
Голос слабеет. На очередном паническом «извини» я спотыкаюсь, и повисает тишина – гулкая, зловещая, такая всегда наступает перед бурей.
Я жду.
Жду, когда меня погребёт под толщей хлёстких, убивающих слов. Каждое, как удар ножа, – смертельно.
Но я готова. Выстою, выдержу. Воображу себя деревом, вросшим корнями в землю – ни один ураган не выдернет. Лозой, которая гнётся, но не ломается.
У меня есть цель, задача простая, не сверхъестественная: дождаться, когда Олег уйдёт на работу. Пять минут – и он будет вынужден надеть куртку. Пять минут. Не больше.
– Любимая.
К тому, что происходит, я всё-таки не готова. Ладони, широкие, мозолистые, знакомо опускаются на талию. Губы мягко касаются волос.
– Это ты прости меня.
Что? Я не ослышалась? Он шутит? Издевается?
Олег обнимает за плечи, нежно, осторожно, как в самом начале наших отношений. Кладёт подбородок мне на голову. Гладит по спине.
– Я перегнул палку. Был неправ. Не знаю, как так получилось. Я не хотел тебя обидеть, не хотел, чтобы дошло до скандала. Ты не представляешь, как я сожалею, как мне стыдно за свой поступок. Мы ведь можем жить, не ругаясь. Можем ведь! У нас есть прекрасные моменты. Вспомни, как хорошо было в ресторане. Как мы ездили в Чехию на новогодние праздники. Надо просто научиться друг друга ценить. Идти на уступки.
Олег говорит правильные вещи, но его слова – сладкая ложь для наивных дурочек. Я бы прониклась, если бы слышала их впервые, но после каждой ссоры – одно и то же.
Мысленно я отсчитываю секунды. Когда дойду до трёхсотой, он будет вынужден меня отпустить: на моей работе на опоздания смотрят сквозь пальцы, а у них – проходная, электронные пропуска.
...двести девяносто семь, двести девяносто восемь, двести девяносто девять...
Вот сейчас Олег отстранится, обуется, возьмёт с полки ключи и…
...триста пять, триста шесть… триста двадцать семь...
Что-то не так. Тревожная мысль мелькает на задворках сознания. Она как невидимый в темноте комар – не даёт покоя. По моим подсчетам проходит не пять минут – десять, а Олег всё говорит. О том, как испугался, увидев меня за балконным ограждением, как любит, как раскаивается, как из кожи вон вылезет, лишь бы заслужить прощение.
– Я думал, умру от страха, – выдыхает на ухо. – На всё был готов, чтобы тебя вернуть. Прости меня. Прости.
...девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять. Тысяча.
Зимние ботинки стоят под дверью, нечищеные. На Олеге домашние спортивные штаны. В зеркале на шкафу я вижу отражение детской комнаты. Ваня в тапках и синей пижаме с планетами рисует за столом красками.
Внутренние часы подсказывают: в такое время «мои мужчины» должны садиться в машину, спешить: Олег – на работу, Ваня – в садик, но оба и не думают собираться. Почему? Я ошиблась с подсчётами? Пришла слишком рано? Кухонные часы Максима ввели меня в заблуждение?
– Ты не опоздаешь на работу? – спрашиваю, заранее зная ответ. Если бы события развивались так, как положено, я бы уже кидала в чемодан вещи. Но в сценарий, сотни раз прокрученный в голове, закралась ошибка, словно баг – в компьютерную программу.
Напряжение растёт. В ожидании ответа я съёживаюсь. Мне отчаянно не хватает воздуха, безумно, невыносимо хочется вырваться на свободу. Не могу! Не выдержу рядом с мужем ни одной лишней секунды. Не лоза я, не дерево, вросшее корнями в землю. Нет во мне железного стержня. Сильный ветер – и хрупкий стебелёк внутри меня сломается пополам.
Глупая, я наивно цепляюсь за свой разваливающийся план. Верю, надеюсь, что поезд, сошедший с рельсов, вернётся на изначальный маршрут.
– У меня сегодня отгул. Забыла? Надо отвезти машину на СТО, – говорит Олег и прикасается к моей шее – прикасается правильно, знает, как сделать, чтобы по коже, от затылка к вискам, побежала волна мурашек. – Но есть идея получше. Позвони на работу, возьми день за свой счёт. Проведём время вместе. Сходим в кино, в кафе.
Всё летит к чертям, катится в пропасть.
– Не получ...
– Возражения не принимаются, – мягко, но категорично заявляет Олег, вкладывая в мою руку домашний телефон.
Я зашла в клетку к тигру – и дверь за спиной захлопнулась.
Глава 19
На работу звонить всё равно приходится: к восьми я не успеваю, а опаздывать больше чем на полчаса – наглость даже в организации с самой мягкой дисциплиной. Я прошу Зою Михайловну написать за меня заявление – иногда мы друг друга выручаем – и беру день за свой счёт. Но не для того, чтобы провести с мужем. В этом я убеждаю себя всё то время, что разыскиваю в детской рюкзак с ключами и документами.
Сын со мной не разговаривает, не смотрит в мою сторону – дуется. И пока я его не трогаю.
Боюсь, что мои опасения оправдаются? Привычно надеюсь, что проблема рассосётся сама собой?
Олег ходит по пятам. Не упускает случая обнять, сказать комплимент – столько ласковых слов я не слышала с первой годовщины свадьбы. И кажется, что плохое осталось в прошлом, что с этого момента начнётся другая жизнь, что чудесным образом муж изменится, – главное, самой не допускать ошибок. Ведь в семейных проблемах всегда виноваты двое?
Ненавижу себя за эту мысль. Мечтаю вырваться из порочного круга, из затягивающего болота собственной нерешительности, остановить проклятую карусель «плохо-хорошо».
Но насколько проще отдаться течению…
Рюкзак оказывается в детском шкафу, неуклюже спрятанный под постельным бельём – жёлто-зелёными наволочками, простынями с черепашками-ниндзя и героями Marvel. Когда спустя пять минут я нахожу сумку, Ваня напрягается и смотрит с кровати волком. Следит за каждым движением – пристально, с обидой, с набухающими слезами. Хочет что-то сказать – я почти уверена – но вместо этого фыркает, падает лицом в подушку и накрывается одеялом с головой.
Я опускаюсь рядом, нахожу под толстым слоем синтепона маленькое плечо.
– Ваня, я люблю тебя. Всегда буду любить, чтобы ни случилось. Пожалуйста, запомни.
Сын плачет, всхлипывает, а потом отталкивает мою руку.
– Ты меня бросила. Оставила одного.
И смотрит из-под одеяла на отца, застывшего в дверях. Говорит его словами.
Это словно хлёсткая пощёчина – отрезвляет.
– Я оставила тебя не одного, а с папой.
На лице Вани – растерянность, видна лихорадочная работа мысли. Пазл не складывается, но доверие к взрослым – к одному конкретному взрослому – побеждает.
– Ты могла не уходить, а ушла. Да, папа?
Иллюзии осыпаются разбитым зеркалом.
Ничего не изменится. Другая жизнь не начнётся. Плохое притаилось за поворотом. И как бы я ни старалась избегать ошибок, они будут всегда. Не ошибаются только роботы.
– Я люблю тебя, – магическая фраза, которая ни черта не действует. Но больше я не знаю, что сказать.
Достаю из сумки телефон: пятьдесят шесть пропущенных вызовов, одиннадцать сообщений. Все от матери.
«Где ты?»
«Подумай о сыне».
«Подумай обо мне».
«Хочешь всех угробить?»
Достаточно прочитать первые четыре, чтобы остальные удалить, не глядя.
Телефон в руках оживает. От неожиданности я роняю его и пытаюсь поймать в полёте: хватит с меня одного треснувшего экрана.
Пока я выполняю сложные панические пассы, Наив орёт на всю комнату:
«Открой глаза и посмотри —
Здесь нет ни счастья, ни любви.
Есть только свет фальшивых звёзд… »
Вторит мыслям.
Номер незнакомый, но шестое чувство подсказывает, чей голос раздастся из динамика. К счастью, а может, к сожалению, музыка обрывается прежде, чем я успеваю «поднять трубку». Или сбросить вызов.
– Кто это? – спрашивает Олег.
– Любовник, – пожимаю плечами, и муж усмехается. Не верит.
Телефон вибрирует. Вверху на экране всплывает уведомление о входящем смс.
«Ты в порядке?»
Я выключаю звук и возвращаю телефон в сумку.
* * *
В кинотеатре Олег держит меня за руку. Ваня хрустит попкорном. Я погружена в мысли и не слежу за фильмом.
Олег наклоняется ко мне, шепчет:
– Потом поедем на рынок и купим тебе пальто. Помнишь, ты хотела?
Возможно, не такой он плохой муж. А отец и вовсе отличный. По крайней мере, проводит с ребёнком больше времени, чем я. Охотнее играет, готовит к школе. Учит плавать, кататься на велосипеде. С видимым удовольствием выбирает подарки к праздникам – все эти машинки, мечи, пистолеты. А мне скучно, неинтересно, я…
«Занята своими делами, на семью забила».
«Ваня, если бы не папа, у тебя не было бы нормального подарка на день рождения».
Происходящее вдруг кажется тошнотворным – кинотеатр, покупка пальто, держание за руки, слова, в которых ни капли правды, взгляды без крупицы тепла. Очередной светлый этап не продлится долго. Всякий раз во время затишья в голове идёт обратный отсчёт: словно красные цифры бегут на табло воображаемой бомбы. И я точно чувствую момент, когда атмосфера меняется: воздух начинает густеть, тяжелеет, давит на плечи.
У меня есть два дня. Два дня спокойствия, улыбок, объятий и комплиментов. Сорок восемь часов – может, больше, – прежде чем сказка закончится и принцесса окажется среди грязных кастрюль, готовая к новой порции унижений.
С глаз будто падают шоры. Не знаю, что особенного в этом моменте, почему прозрение наступает сейчас, но железные оковы – те, которые годами давят на грудь, разжимаются со щелчком, осыпаются пылью. И я делаю долгий, глубокий, восхитительный вдох.
Даже если Олег отличный отец, даже если – замечательный муж, а я по сравнению с ним отвратительная жена и мама, даже если так – к чёрту!
К чёрту Олега! К чёрту всё!
Я повторяю себе это снова и снова. К чёрту! К чёрту! И с каждый разом, с каждым словом то едкое, гадкое, что засело внутри, медленно растворяется.
Пошло оно всё к чёрту! Пошло к чёрту!
Надоело!
Я бросаю Олегу:
– Скоро приду. Хочу в туалет.
Поднимаюсь и беру с собой сумку. Иду по тёмному проходу между рядами кресел – тень скользит по светящемуся экрану. Обычно привлекать внимание мне неловко, но сейчас о смущении я не думаю. Открываю двери. Выхожу из тёмного зала на свет. Спускаюсь по лестнице. Надеваю шапку, застёгиваю куртку. Вдыхаю морозный воздух.
И на крыльце вызываю такси.
Глава 20
Я снимаю квартиру на окраине города и никому не говорю, где именно. Беру половину отпуска. Обычно заявление пишут за две недели, но я с трудом уговариваю коллегу принять моё за четыре дня.
Первый вечер в комнате с облезлыми стенами, обставленной по моде восьмидесятых годов, я объедаюсь мороженым и запиваю пиццу шампанским. Со штопором в руке долго смотрю на закупоренную бутылку – не знаю, как к ней подступиться. Потом пожимаю плечами и просто отрезаю верхушку пробки ножом. Наливать неудобно, зато пальцы и глаза целы. Всегда боюсь, что вылетевшая пробка угодит в лицо.
В жёлтом магазинчике через дорогу от моего нового дома я набираю полную корзинку вредной еды, когда-то для меня запретной. Выкладываю алкоголь на кассовую ленту и чувствую себя вчерашней школьницей, едва отметившей восемнадцать лет. Насколько же это опьяняющее чувство – делать то, что хочется, не думая о последствиях. О том, что за покупку несчастной шоколадки грозит получасовая лекция о вреде лишнего веса.
Раскладывая добычу на кухонном столе, я наконец понимаю, под каким колпаком жила долгие годы, раз простые вещи приводят меня в экстаз.
Когда звонит мать, я выключаю телефон. Сообщения удаляю непрочитанными. Олега вношу в чёрный список. О сыне стараюсь не думать. Как бы хотелось перелистнуть страницу, забыть последние девять лет, как кошмарный сон, и идти дальше, не оглядываясь, но ребёнок – та ниточка, которая всегда будет связывать с прошлым. С Олегом. К сожалению, я не могу взять и вычеркнуть Ваниного отца из своей жизни.
Мне по-прежнему надо вернуть вещи. Сбегая из кинотеатра с одной лишь дамской сумочкой, я остаюсь без самого необходимого. Даже переодеться не во что, а денег на карточке хватает только заплатить за квартиру. Впервые в жизни приходится брать в долг. У отца брови лезут на лоб, когда он видит меня на пороге своего загородного дома. Мы почти не общаемся, но больше за помощью обратиться не к кому. Если мне и неловко, то самую малость.
Неделю после побега я набираюсь храбрости, затем возвращаюсь в общую квартиру и, пока Олег на работе, пакую чемодан. Вздрагиваю всякий раз, когда гудит лифт или раздаются шаги на лестнице. Отчаянно боюсь, что муж заявится домой раньше времени. К тому моменту, как со сборами покончено, на голове в два раза больше седых волос, зато обратно я еду с ноутбуком и любимой пижамой.
На второй или третий день отпуска я собираю документы и отправляюсь в суд. Трясусь так, что охранник у входа спрашивает, всё ли со мной в порядке. В заявлении в графу о мотивах вношу стандартное «не сошлись характерами» – и будто камень падает с плеч. Действительно не сошлись. Трудно представить пару, попадающую под это определение лучше, чем мы с Олегом.
«Всё правильно, – думаю я, успокаиваясь. – Я всё делаю правильно».
Вечером экран телефона загорается, высвечивается номер Максима. Это пятая попытка до меня дозвониться, и впервые за время вынужденного затворничества я отвечаю на вызов.
Мы разговариваем почти час, болтаем о том о сём. О грядущем разводе я упоминаю вскользь и тут же меняю тему, не готовая откровенничать с посторонними.
Максим предлагает встретиться.
«Пока место будущего мужа вакантно и никто не успел меня опередить», – смеётся в трубку.
Шутки шутками, но неожиданно я прозреваю: не станет мужчина настойчиво добиваться внимания женщины, которая ему безразлична.
В середине марта сугробы по краям парковых дорожек выше колена, ветки деревьев, голые, чёрные, укрыты снегом. Что-то странное творится с погодой в этом году. В конце сентября я, мерзлячка, ходила в майке – весной молюсь на снуд и зимние сапоги.
Максим улыбается так, будто я – потерянная возлюбленная, которую он встречает после долгой разлуки. В груди теплеет. Он в синих джинсах и стильном чёрном пальто с погонами прячет правую руку за спиной. Снежинки оседают на кожаной шапке-ушанке, отороченной мехом.
– Привет, беглянка, – говорит Максим и дарит крохотный кактус в горшке. – Раз я с цветами, значит, это свидание.
Мы гуляем вдоль сугробов, пока пальцы не начинают неметь от холода даже в перчатках. После греемся в уютном кафе в ретро стиле. Скользкие красные диванчики, белые столы, фотографии в ярких рамках на стенах. Время ужина, и перед нами две тарелки запечённой курицы с картофельными дольками.
– Что ещё я о тебе не знаю? – спрашиваю. – Расскажи свой самый страшный секрет.
– Я влюблён. Влюблён жутко. Ещё со школы, – он прикладывает ладонь к груди и картинно вздыхает – шутит, но как никогда ясно: в каждой шутке этой самой шутки лишь малая часть.
Мы сидим у окна, словно в витрине. За стеклом темнеет, вдоль дороги зажигаются фонари. Ветер воет, швыряет прохожим в лица снежную крупу, несчастные ёжатся, плотнее кутаются в куртки и польта. А нам тепло. В кафе пахнет жареным мясом и восточными пряностями.
Внутри разливается радостное предвкушение, ожидание чего-то хорошего – того, что непременно наступит.
– Ещё вина? – предлагает Максим.
Домой я возвращаюсь окрылённая. Улыбка к лицу будто приклеилась. Ради одного этого ощущения покоя, поселившегося в душе, стоит пройти через грязь и тяготы развода.
