Текст книги "Плохая мать (СИ)"
Автор книги: Анна Жнец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Глава 6
Я прикрепляю вордовский файл к электронному письму и нажимаю на кнопку «отправить». Спустя секунду прилетает ответ:
«Здравствуйте, Наталья Дмитриевна!
Мы получили вашу рукопись и благодарим за доверие, оказанное нашему издательству.
Ваша заявка на издание книги «Тонкий лёд» зарегистрирована».
Выдыхаю. Пальцы трясутся и сердце колотится так, словно я полкилометра бежала за автобусом. Остаётся ждать вердикта. Если верить информации на сайте издательства – не меньше шести месяцев.
Долго…
Мобильный телефон оживает, и под гитарные риффы Наив поёт о свете фальшивых звёзд: я завела будильник на половину пятого. Специально отпросилась с работы, чтобы в спокойной обстановке отправить письмо. Скоро приедет Олег. Надо успеть забрать ребёнка из садика.
Я торопливо выключаю ноутбук и заметаю следы: ополаскиваю грязную кружку, складываю фантики в отдельный пакет, который выброшу по дороге. Наполняю чайник холодной водой из крана – остужаю: металлический бок горячий – не дотронуться.
Отправляясь за ребёнком, я одеваюсь так же, как утром, обуваю сапоги, в которых за день ужасно устали ноги, мужественно сражаюсь с искушением выбрать другие – без каблуков. Последнее злит до слёз: икры гудят, стопы ноют, вставать на шпильки не хочется. Но ничего не поделаешь: иногда мне кажется, что Олег – грёбаный Шерлок Холмс. Замечает любую мелочь. Не надо ему знать, что я была дома.
Пока иду, прокручиваю в голове письмо: всю ли информацию приложила, достаточно ли вежливо обратилась, не осталось ли в самом тексте ошибок? Вдруг меня отфутболят из-за какого-нибудь ляпа на первой странице?
Солнце светит. Небо синее-синее, и запах свежий, морозный. Под ногами скрипит снег, я словно в знаменитом стихотворении Пушкина, но никаких красот не замечаю – тороплюсь, почти бегу, задыхаюсь в толстом пуховике. Платье под верхней одеждой намокло от пота и неприятно липнет. К закрытию садика я успею, но мне надо вернуться домой как можно раньше – не вызвать подозрений задержкой.
За деревьями мелькает белое поле – замёрзшее озеро под снегом. Если пройти по нему, можно выиграть минут пятнадцать. И хотя страх перед очередным семейным скандалом велик, есть то, что вызывает ужас гораздо больший.
Я смотрю на круг пространства за деревьями, на расчищенный пятачок голого синеватого льда, на протоптанные в снегу дорожки и людей, бредущих среди сугробов. Но не могу последовать их примеру. То, что я испытываю, не страх – паника. Один взгляд на замёрзшее озеро, одна мысль пересечь его, хотя бы попробовать это сделать, сойти с безопасного берега на тёмный лёд, коварно укрытый снегом, – заставляет столбенеть. Во рту пересыхает. Сердце стучит о грудную клетку. Ладони под перчатками влажные. Спросите меня, что такое фобия, и я расскажу во всех подробностях.
Смешно признаться, я написала книгу о начинающей фигуристке, чтобы справиться с этим беспричинным ужасом. А ещё… чтобы забыться.
Мысль об отправленной рукописи выводит из оцепенения, и я продолжаю путь, проклиная шпильки. Грядущие шесть месяцев ожидания ответа кажутся вечностью.
Я представляю, как держу бумажную книгу, пахнущую свежей топографической краской. Как провожу пальцем по выпуклой надписи – своему имени. Яркая обложка глянцует. Страницы ещё не замусоленные, ровные, белые, плотно прилегают друг к другу и шуршат под пальцами. Раскрываешь книгу – и корешок чуть скрипит.
«Ты витаешь в облаках».
«Опять занимаешься ерундой?»
«Тебе рассказики дороже семьи».
«Останешься у разбитого корыта».
В своих фантазиях я иду дальше. Воображаю, как смеюсь и сую книгу – настоящую, бумажную, с моим именем на обложке – Олегу под нос: на, смотри!
«У тебя ничего не получится».
А вот и нет!
Господи, как мне надо, чтобы меня издали! Как надо, кто бы знал!
Мужчина на льду радостно машет мне рукой. Это тот водитель джипа, с которым мы недавно столкнулись у подъезда. Мне хочется спросить, откуда он меня знает, но я не останавливаюсь, не оборачиваюсь – спешу. Олег не должен ни о чём догадаться.
Глава 7
Четырнадцатое февраля. День всех влюблённых. Выглядит как насмешка, но вечером мы идём в ресторан – мы и ещё две женатые пары, друзья Олега. Мои подруги – те, с которыми я тихонько смеялась на лекциях, строила грандиозные планы, которым показывала первые пробы пера, – растворились в круговороте собственных семейных забот. Созвониться раз в месяц, обменяться сообщениями ВКонтакте, чем-то безликим: стикерами, смешными картинками, поздравлениями из нескольких слов – всё, что осталось от школьной и студенческой близости.
В папке Dropbox спрятаны гигабайты воспоминаний – похоронена я сама: та, какой была раньше. Какой, казалось, буду до конца жизни. Вот я улыбаюсь. Вот – корчу забавную рожицу в зеркале университетского туалета, и кофта на мне совершенно дурацкая, зелёная в клетку, но никто не скажет: «Переоденься! Перестань кривляться! Тебе не идёт!» На следующем снимке мы с подругой за столом устраиваем жаркое побоище вилками. Какое у меня счастливое лицо! А есть фотка грустная, сделанная уже после свадьбы. Голова опущена, взгляд направлен в сторону: Олег обижается, если я не бегу уделять ему внимание, поэтому поза напряжённая – караулю, когда после лабораторной муж появится в коридоре.
Начиная с третьего курса улыбок на снимках всё меньше. Как меньше на них и людей. Если листать фотографии подряд, контраст разительный.
Последнюю папку я не открываю лет шесть. Там одна-единственная фотография – с выпускного. На ней я красивая, худая, с длинноватым носом (чем меньше живот, тем длиннее нос, шутит мама) и в платье, выбранном по вкусу Олега. Вокруг весёлые подруги: белые зубы, красные и розовые помады, губы, растянутые в улыбках. А я серьёзная и взгляд, какой сейчас регулярно встречаю в зеркале.
Как так получилось?
Устроившись на работу, я пару раз пыталась звать подруг в гости, но разговор не клеился: муж присоединялся к нашим женским посиделкам – влезал суровой тенью. Его присутствие ощущалось дамокловым мечом над головой. Иногда Олег шутил, излучая обаяние, наливал вина, чаще – притворялся мебелью, слушал, смотрел, и я ловила себя на том, что контролирую каждое произнесённое слово, прокручиваю в голове всё, что хочу сказать.
«Твои подруги на тебя плохо влияют».
Ваню на выходные забирает к себе свекровь – чудесная женщина, моя самая большая удача в браке. Одно за другим я меряю перед зеркалом платья и с каждым отброшенным в сторону всё больше впадаю в уныние. Ткань в районе подмышек натянута – сразу видно: размер не мой. Вешалки пустеют. Гора разноцветных тряпок на кровати растёт. Предвкушаю, как целый вечер буду комплексовать из-за неудачно обрисованных складок и держать руки так, чтобы скрыть животик.
В конце концов я раздражена настолько, что иду в магазин. В одиночестве. Впервые за не помню, какое количество времени. Олег считает, что я слепая и не способна самостоятельно понять, красит меня наряд или, напротив, уродует.
В торговом центре среди хромированных стоек с одеждой я теряюсь и чувствую себя так, словно готовлюсь к подвигу – выбрать платье, не ориентируясь на чужое мнение, – только на своё. Мне, бухгалтеру, это тяжелее, чем свести дебет с кредитом. На долю секунды, на один стыдный миг я допускаю, что не справлюсь, что не доверяю себе в достаточной мере, а потом заталкиваю панические мысли куда подальше: это будет моя маленькая победа. Первая. Я куплю шикарное платье – сама, какое захочу – и вечером в ресторане буду чувствовать себя уверенно.
Консультант улыбается, предлагает товар. Без Олега, без его критических замечаний и кривящегося лица шоппинг неожиданно начинает доставлять удовольствие. Оказывается, всего и надо – перестать запихивать себя в старые шмотки. Одежда, подобранная по размеру, избавляет от комплексов. Куда-то исчезают живот и ненавистные складки. И я снова красотка на миллион.
* * *
– Ты собираешься идти в ресторан в… этом?
Олег ненавидит красные платья, красную помаду, красный лак для ногтей, а я сегодня – девушка-дурной вкус: яркая, праздничная, вся в алом.
– Сказала бы, что тебе надо платье. Поехали бы выбрали вместе.
Я молча застёгиваю серёжку, твёрдо намеренная не подбрасывать дров в огонь ссоры. Глаза накрашены, двадцать минут потрачено на то, чтобы превратить бледные пеньки ресниц в густые чёрные опахала, – рыдать нельзя.
– Почему ты не хочешь надеть зелёное?
Я тянусь к расчёске и пытаюсь понять, нормально ли говорить такое жене, насколько вообще размылось за годы брака моё понимание допустимого?
– Опять игноришь?
Боже, хотя бы сейчас можно не начинать? Можно не доставать меня хотя бы по праздникам?
Взгляд невольно падает на зеркало, и я вижу то, чего не замечала в магазине и во время сборов, – выпирающий живот. Может, Олег прав и платье неудачное, но зелёное я не надену из принципа. Это обесценит мою утреннюю победу.
Олег вздыхает. Я знаю, что он не отступит, но намерена держаться из последних сил – не дать ему довести меня до слёз. Тушь на глазах обязывает. Скоро приедет заказанное такси.
Только бы не разрыдаться, только бы не разрыдаться.
Я предвидела, что покупка Олегу не понравится. Возвращалась домой, напряжённая, в предвкушении грозы, которая непременно разразится. И потом – когда открывала шкаф, снимала платье с вешалки, застёгивала пуговицы – дрожала, как студентка перед экзаменом: всё ждала, когда заметит, когда прокомментирует.
Неужели нельзя было промолчать?
Я часто моргаю, широко распахиваю глаза – так ущерб будет минимальным: слёзы заденут только нижние ресницы, а их я не крашу. Чёрные дорожки аккуратно сотру ватным диском, а уголки глаз промокну салфеткой.
Почему другим жёнам мужья говорят комплименты, а мне… Чем я хуже? Почему позволяю так с собой обращаться? Почему простые вещи – то, что люди делают и не замечают, – для меня настоящий стресс? Я всего лишь купила платье! Всего лишь купила платье! Из-за такого не нервничают!
В груди словно взрывается пламенный шар. Я со злостью швыряю на стол расчёску – вся киплю, горю, вот-вот выплесну наболевшее, пошлю муженька к дьяволу. К чёрту ресторан! К чёрту такую жизнь!
Кулаки сжимаются. Я – вулкан, готовый извергнуться. Слишком долго копила в себе обиду, слишком много её, этой обиды, внутри. Каждая несправедливость, жалящая фраза, ссора, невыносимая ситуация, мои рождённые в браке комплексы, унизительная беспомощность, постоянное напряжение – я переполнена, словно бурлящий котёл, накрытый крышкой. Взорвусь – мало не покажется.
– Ты… – выдавливаю сквозь сжатые зубы.
И меня обнимают со спины. Руки Олега обвивают сильно и нежно.
– Извини, – шепчет супруг. – Просто зелёное платье очень нарядное и тебе идёт. А красный цвет мне никогда не нравился. Давай не будем ссориться, – он наклоняется и целует меня за ухом. – У меня для тебя подарок. Не первый попавшийся. Я специально искал, чем тебя порадовать.
Словно ведро воды выплёскивается на костёр.
Подарок?
Мы давно не делаем друг другу сюрпризов…
Я смотрю, как Олег роется в прикроватной тумбочке, и медленно расслабляюсь. Воображаемые тиски разжимаются, но только до определённого предела: я напряжена всегда, каждую минуту своей жизни, в той или иной степени. Как человек, годами закованный в кандалы и уже не помнящий, каково жить без них. Но сегодня пинков можно не опасаться. Угадайте, за что я люблю праздники?
Олег возвращается с подарочным пакетом в руках – на картинке плюшевый медведь с сердцем. Внутри картонная коробка с мою ладонь.
Я чувствую приятное волнение и немного – стыд: ответить нечем, я даже не думала ничего дарить – эта традиция умерла на втором году брака.
Олег светится, словно действительно счастлив меня порадовать, и я думаю, что, возможно, заблуждалась на его счёт. Что не такой он плохой. Что наши ссоры – результат недопонимания, и если постараться, найти правильную линию поведения…
В коробке обычная белая кружка, но надпись на ней трогает до слёз.
В груди разливается тепло. Я, как ребёнок, прыгаю до потолка, скачу по комнате, улыбаюсь, обвиваю шею мужа руками, целую его в щёки, в губы.
Он всё-таки меня любит. Любит! Не может не любить человек, способный так тонко чувствовать.
Ни цветы, ни золотые украшения, ни пылкие признания не привели бы меня в такой восторг, как эти два слова, написанные на кружке. В них – понимание, обещание лучшего, принятие меня и моих увлечений.
Я вспоминаю день нашего знакомства, первый безмятежный год встреч, чувство безграничного, переполняющего счастья.
Отматываю назад девять лет семейной жизни – девять безрадостных лет. Представляю их в виде серой кассетной плёнки. И мысленно переношусь в самое начало. В нашу первую осень. Золотую, почти без дождей. Воспоминания похоронены под тоннами грязи, но всё ещё чистые и сверкающие. Ничто не способно их запятнать.
Мы идём среди берёз – другие Олег и Наташа, не имеющие отношения к нам теперешним. Двигаемся как единый организм. Медленно, потому что Олег обнимает меня сзади. Его скрещенные руки – на моём животе. Затылком я касаюсь его плеча. Солнце слепит. Под ногами шуршат опавшие листья. Их вокруг стволов целые сугробы. Пахнет свежестью, приближающейся зимой. Мы идём. Просто идём, но каждая секунда ощущается остро, полно, и я точно знаю: этот момент врежется в память. Никогда я не чувствовала себя живой настолько – настолько наслаждающейся убегающими мгновениями.
Между страницами «Великого Гэтсби» до сих пор хранится засохший берёзовый лист.
Я провожу пальцем по кружке. Хочется верить, что эти люди – эти Олег и Наташа – ещё живут где-то в нас.
И тихо читаю надпись: «Моей писательнице».
Глава 8
В ресторан я еду в приподнятом настроении, радостная, но по привычке встревоженная, не до конца доверяющая благодушию мужа.
Вишневские уже сидят за столиком в укромной части зала, отделённой от танцпола сквозной деревянной перегородкой. И конечно, я сразу обращаю внимание на Дашу. С такой фигурой она может позволить себе не только облегающее платье, но и пайетки, сверкающие в динамичном клубном свете и визуально добавляющие несколько килограммов. Это не значит, что она красива: волосы перепаленные, лицо лошадиное. Я специально ищу в ней недостатки, хотя и презираю себя за это, – никогда не оценивала чужую внешность. Никогда, но…
Вишневскую мне регулярно ставят в пример. Не женщина – кладезь всевозможных достоинств: работает, занимается спортом, таскает сына по секциям и кружкам, готовит изумительные пироги, которыми угощает голодных коллег в радиусе трёх кабинетов. Её ребёнку четыре, он декламирует стихи и собирается выиграть школьную олимпиаду по математике. А в будущем наверняка решит уравнение Навье-Стокса.
«Потому что она с ним занимается! Занимается, понимаешь?»
Я иду к столику, убеждая себя, что быть худой, как вешалка, некрасиво. И прекрасно осознаю причину моей неприязни. Даша – хороший человек, но её длинные ноги, тонкая талия, плоский живот бесят до дрожи в пальцах.
Даша стройная, Даша хозяйственная, Даша всё успевает. Диме с Дашей повезло.
«А что я такого сказал? Ты надумала».
С Дашей мы могли бы подружиться, если бы между нами не стояла стеной её слепящая идеальность. Сверкающий над головой золотой нимб.
Но я – женщина, у которой в квартире бардак. Мать, забывающая делать с сыном уроки. Хозяйка, чьи пироги не поднимаются, а молочный суп убегает, заливая плиту. Дурочка, ночами сидящая за никому не нужными «рассказиками».
Что ж… в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии я не обещала быть примером для подражания.
Но сегодня я стараюсь не думать о том, что нас с Дашей сравнивают, что утягивающие колготки – исключительно мой удел.
Из колонок сладкоголосый мужчина на английском поёт о любви, и мне хочется прикрыть веки, отдаться музыке и танцевать, танцевать, танцевать...
Забыть обо всём.
– Что будем пить? – спрашивает Даша. – Хватит на троих двух бутылок вина?
Склоняемся над меню. Мужчины заказывают себе виски – сорок долларов за бутылку. Для нас, меркантильных женщин, это дорого: мы привыкли экономить.
– Шампанское дешевле. Или можно вино, – тычет пальцем в цену Вишневская.
Внутренняя установка не позволяет шиковать. Тем более одной бутылкой мужчины не ограничатся – хотя бы кто-то на этом празднике жизни обязан оставаться благоразумным.
– Всем привет!
К нам присоединяется Саша Литвин. Без жены.
Мы с Дашей удивлённо переглядываемся. Оборачиваемся – ищем Марину глазами среди танцующих. Может, отстала? Задержалась в гардеробе? Зашла в уборную?
– А где жена? – спрашивает Олег.
Марину я люблю: ей сорок, и она толще меня на размер.
Боже, как стыдно за свои мысли! Как мерзко, как противно осознавать себя такой – закомплексованной, приученной сравнивать себя с другими женщинами.
«Сегодня видел Ленку из статистики. Она так похудела. А ведь недавно родила третьего».
Саша плюхается на диван и сразу тянется к бутылке.
– Детей не с кем оставить. Тёща в последний момент соскочила. Дела у неё. Да просто с внуками сидеть неохота.
Теперь я переглядываюсь уже с Олегом. Тот момент, когда понимаешь, почему не разводишься: для мужа ситуация тоже дикая. Бросить жену с детьми и отправиться в ресторан праздновать день влюбленных с друзьями...
Даша неодобрительно поджимает губы.
– Красавчик, – смеётся Вишневский, и получает от жены заслуженный подзатыльник.
Олег сдержанно улыбается.
Если бы не муж, не его давящее присутствие, я бы высказалась – о, какой возмущённой тирадой разразилась бы! В некоторых случаях тактичность – не про меня. Но времена правды-матки прошли. Настала эра прикушенных языков и боязливой осмотрительности.
Но я знаю, что, когда мы останемся вдвоём, Олег разделит моё негодование.
«У твоего мужа есть и хорошие стороны».
– Ну что, за любовь? – предлагает Дима, и Даша, улыбаясь, поправляет юбку. – За самых красивых девушек на свете. Желаю им ценить своих мужей.
Чокаемся, принимаемся за салаты. Мужчины пьют. После третьего тоста Саша отправляется к соседнему столику – приглашает на медленный танец блондинку в синем брючном костюме.
– Вот козёл, – шепчет Даша чуть слышно.
Олег навеселе. Редко я вижу его пьяным настолько, но на наших отношениях это сказывается наилучшим образом. Глаза Олега блестят. Взгляд расфокусирован. Алкоголь на голодный желудок сделал своё чёрное дело. Непривычно раскрепощённый, муж тянет меня танцевать. Подхватывает на руки, кружит, пьяно улыбаясь. И уже неважно, сколько я вешу и что красный цвет не самый его любимый.
– Хорошо выглядишь.
Было время, когда комплименты сыпались как из рога изобилия и простое «люблю, красивая» не впечатляло. Хотелось сказать: «Надоело. Придумай что-нибудь оригинальное». Прошло десять лет – и те же слова наполняют восторгом, заставляют трепетать.
Я смеюсь, пьяная, кокетливая. Вместе с Олегом изображаю танец Джона Траволты и Умы Турман из «Криминального чтива». Со стороны это, наверное, выглядит нелепо, но бутылка виски – отличное средство от комплексов.
Рядом Даша под музыку вяло переставляет ноги. На лице – явная обида: Дима за столиком переписывается по телефону. Саша у барной стойки клеит сразу двух незнакомок. Я смотрю на его розовую лысину в обрамлении редких волос, вспоминаю оставшуюся дома с детьми Марину, и меня наполняет чувство превосходства: мой муж лучше. Этим вечером и Даша, и Марина могут мне завидовать. Вишневский не пригласил жену ни на один медленный танец, а Саша…
Боже упаси, связать жизнь с таким человеком.
Я счастлива.
Олег наклоняется и затягивает меня в поцелуй.
лава 9
Весь день я чувствую, как растёт напряжение. Олег ходит угрюмый, не отвечает на вопросы, не смотрит в мою сторону. Движения подчёркнуто резкие: вовремя не уйдёшь с дороги – заденет плечом. Не больно и словно ненарочно. Подумаешь! Спешит человек досмотреть сериал.
– Можно с тобой?
– Иди сиди в своих рассказиках.
Нервы на пределе. Над головой сгущаются тучи, и в горле скребёт нарастающее волнение.
Я знаю, в чём моя сегодняшняя ошибка: проснулась на час позже мужа, потом сорок минут пряталась с телефоном по углам. Меня настигло то самое упоительное состояние, знакомое всякому автору, – состояние, когда пальцы, набирающие текст на виртуальной клавиатуре, не успевают за скоростью мыслей и фразы рождаются в голове легко, без малейшего усилия.
Гасить вдохновение мучительно, но я это делаю и, виноватая, выхожу к завтраку. Поздно. Олег с раздражением на лице складывает тарелки в посудомоечную машину, а Ваня доедает последний кусок омлета. В воздухе витает ощущение надвигающегося скандала.
Любым способом я пытаюсь разрядить обстановку, избежать катастрофы. В гостиной пристраиваюсь на диване рядом с Олегом и обнимаю за окаменевшие плечи, прошу прощения сама не знаю, за что. Телефон на тумбочке. Смотри: я его не трогаю, мои время и внимание в твоём распоряжении.
Пожалуйста, хватит дуться! Невыносимо жить с ощущением, будто ходишь по краю вулкана, собирающегося рвануть.
Час за часом я жду, когда грянет взрыв. Чувствую себя на проклятой пороховой бочке. Олег по-прежнему либо рявкает, либо невнятно бурчит себе под нос. Но, вернувшись из магазина, разражается недовольной тирадой.
– Эта колбаса для всех. Слышишь? Для всех, а не только для тебя.
Сервелат он заворачивает в пергаментную бумагу с видом, будто отвоевал его у дракона, а не купил в мясной лавке за углом. Я наблюдаю за его действиями, пытаясь понять, в чём опять провинилась?
– Знаю я тебя, – продолжает Олег. – Всё сожрёшь, другим не оставишь.
От обиды и возмущения у меня заканчиваются слова. Он считает, будто я способна прикончить 300 граммов колбасы в одиночку?
– Хочешь сказать, что я вас с Ваней объедаю?
– Да. Именно так.
– Объедаю?
Качаю головой – не могу поверить, что он это сказал. Какого чёрта? Какого чёрта? Я заработала себе на еду! Или у нас в стране дефицит и в магазинах пустые полки?
Спорить бессмысленно. Внутри грызёт пустота. К его долбанной колбасе я даже не притронусь, пусть подавится. Следую маминому совету – стараюсь не обращать внимания. Разворачиваюсь и иду в детскую – делать с Ваней упражнения к школе.
Полчаса я терпеливо сижу рядом с сыном на табуретке и наблюдаю за неловкими попытками обводить пунктирные буквы. Стоит отвлечься, и Ваня начинает психовать. Его слова в точности повторяют отцовские.
– Мама не смотрит! – визжит сын, швыряя на стол карандаш. – Опять сидит в своём телефоне! Всё расскажу папе!
В свои неполные семь паршивец уже имеет надо мной власть. Испуганная, я обещаю ему деньги, сладости, подарки, лишь бы тот не ябедничал отцу. Плюшевый медведь на кровати и тот пользуется большим авторитетом.
Я боюсь прикрикнуть на сына чуть громче, наказать чуть строже, ибо в конечном счёте сама окажусь виноватой – придёт «добрый полицейский» и в который раз подтвердит: маму можно ни во что не ставить.
Ваня забирает обещанный рубль и возвращается к ненавистным прописям, следя краем глаза, чтобы я не отвлекалась. Ещё один тюремщик растёт. Если сын не уважает меня сейчас, то что будет дальше? Скоро придётся прятаться по углам не только от мужа, но и от собственного ребёнка.
– Смотри, надо писать ровнее. Не выходя за линию. Вот так.
От усердия Ваня высовывает кончик языка. Детская ручка дрожит. Буквы выходят неаккуратные – слишком жирные, слишком кривые. До школы полгода, и я не понимаю, к чему эта гонка: чей ребенок научится читать и писать быстрее? Похвастаться друзьям? Потешить самолюбие?
У Вани не получается. Карандаш летит в другой конец комнаты, а сам ребёнок – к Олегу в гостиную.
Коридор оглушают истеричные вопли:
– Не получается! С мамой делать уроки плохо! Она не смотрит! Не смотрит! Из-за неё я сделал в тетради дырку!
Напряжение становится запредельным. Все против меня. Все. Даже собственный ребёнок. В этой семье я бесправнее рабыни. И не знаю, как это изменить. Разве что раздолбать к дьяволу всю квартиру и уйти, хлопнув дверью. Может быть, действительно что-то разбить? Взять с полки металлическую машинку и швырнуть в окно. Или лучше – Олегу в голову.
– Ты даже уроки с ребёнком не в состоянии сделать! – гремит Олег, и я слышу приближающиеся шаги – сердитый топот. – Ни на секунду не оторвёшься от своего телефона. Даже интересно, что ты там делаешь? С кем общаешься?
Олег останавливается в дверях. Я сжимаю в руке ластик в виде морды оленя и сражаюсь с отчаянным желанием заорать, как последняя сумасшедшая. Бесцельно. Бессмысленно. Без слов. Открыть рот и позволить крику хлынуть наружу.
– Неужели нельзя уделить сыну немного внимания? Постараться хотя бы чуть-чуть? С ребёнком надо заниматься, иначе из него вырастет непонятно кто.
Я стискиваю зубы, сжимаю кулаки. Держись. Скоро это закончится. Всегда заканчивается. Рано или поздно становится легче. В сумке таблетка. Сейчас он заткнётся, и я рвану к шкафу, доберусь до неё, выпью целую горсть.
– Посмотри на Ваню. Добьёшься того, что сын не будет тебя любить.
Хватит! Замолчи! Оставь меня в покое! Оставьте меня в покое все!
– Знаешь, что он говорил мне недавно?
Заткнись!
– Что у Даника Малиновского мама лучше.
Это слишком. В голове словно что-то лопается.
Я рычу сквозь плотно сжатые зубы и вскакиваю со стула. Ваня обнимает Олега за ногу, и надо остановиться, прекратить истерику, но я безумна, безумна, безумна. У всякого человека есть предел, и свой я достигла.
Кричу и бью себя по голове. Один раз, другой. Ладонью – по лицу, кулаками – по бёдрам.
Я плохая! Всегда самая плохая! Хуже всех!
Завтра ноги будут в чудовищных синяках. Фиолетово-жёлтые пятна растянутся от коленей до паха, и до кожи станет невозможно дотронуться, но сейчас я плачу, смеюсь, молочу по бёдрам изо всех сил – сильнее, ещё сильнее! – потому что единственная боль, которую ощущаю, – в груди. Я не могу больше. Господи, я не могу! Что мне делать, Господи?
Сквозь водопад слёз я вижу, как Олег берёт с тумбочки телефон, включает камеру – снимает мою истерику.
– Ты просто психопатка, – говорит он. – У тебя не в порядке с головой. Но теперь у меня есть доказательства. И в случае развода мне будет что предъявить в суде. Никто не отдаст ребёнка такой чокнутой мамаше.
Мне бы успокоиться, но я вою, наматываю волосы на кулак, тяну – вот-вот выдеру, сниму с себя скальп. Мозг кипит. Это больше, чем я могу выдержать. Больше, чем может выдержать кто угодно. Покажите мне человека, способного в такой ситуации сохранять спокойствие?
На видео я, должно быть, смотрюсь пациенткой сумасшедшего дома: волосы растрёпаны, тушь размазана вокруг глаз, лицо красное от пощёчин, что я надавала себе сама. Боль застряла внутри, невыносимая, жуткая, и кажется, что единственный способ освободиться от неё – размозжить череп о стену.
Я бегу в ванную. Дрожащими руками поворачиваю замок. Быстрее! Быстрее! Пока меня не перехватили, пока не вытащили из комнаты, не утопили в потоке обвинений. Если Олег будет преследовать меня и здесь – замок можно открыть снаружи, – я просто разобью лоб о плитку. Я, чёрт побери, это сделаю – размахнусь как следует и стукнусь головой о стену, вон о то панно в виде ракушек. До крови. До повреждённых мозгов. Чтобы ни одной мысли в голове не осталось.
Олег застывает за дверью. Сквозь белое матовое стекло угадывается тёмный силуэт.
– Выйди. Давай поговорим.
Чёрта с два!
– Вали отсюда!
Фиксатор начинает поворачиваться, я хватаюсь за него в попытке удержать замок в закрытом положении.
– Не смей! Не смей, слышишь?
– Подумай, каково ребёнку наблюдать твои психи.
«Знаешь, что он говорил мне недавно? У Даника Малиновского мама лучше».
Я смеюсь. Забираюсь в чашу прямо в одежде и пускаю воду. Горячая струя бьёт в основание шеи.
Свет гаснет: Олег пытается выкурить меня из комнаты – глупый детский трюк, мне смешно и горько одновременно. В темноте даже лучше: можно представить, будто я мертва, похоронена на каком-нибудь лесном кладбище.
Спустя полчаса свет включается, в дверь стучат:
– Выходи. Я сделал кофе. Ты понимаешь, что твоё поведение ненормально? Ты принимаешь свои таблетки? Тебе надо.
Надо...
Сквозь шум воды слышу пиликанье телефона. С детской непосредственностью Ваня расписывает бабушке, как я кричала и била себя по щекам. После этого мама перезванивает на мобильный. Его, открыв дверь, аккуратно кладут на пол около ванны.
– Я устала быть плохой! – рыдаю в трубку. – Вечно во всём виноватой!
– Возьми себя в руки. Мы тебя любим. Мы все тебя любим.
Конечно, любите. Под этой любовью я погребена, как под бетонной плитой. Сыта ею по горло.
Знаешь, мама? Я бы поверила, будто ты не понимаешь, в каком аду живёт твоя дочь. Но после того, как я кладу трубку, ты тарабанишь каждые двадцать минут – спрашиваешь, всё ли в порядке. Боишься, что я с собой что-то сделаю, что придётся ходить к дочери на могилу, но не скажешь бросай этого козла, едь ко мне, вместе мы справимся, а потому твоя забота – забота о собственном душевном равновесии. Всё ты понимаешь. И мне противно.
Последний вызов я сбрасываю – не могу слышать её голос, выносить этот обеспокоенный тон, бесконечно повторяющийся вопрос. Один и тот же.
Всё в порядке?
Да что может быть в порядке?
Я в клетке, а в руке – ключ, которым страшно воспользоваться. Как другие это делают? Почему я не могу? Не нахожу сил подняться, доползти до решётки и вставить спасительный ключ в замочную скважину. Выход есть, я его вижу – тропу, проторенную миллионами женщин. Так почему я всё ещё здесь, в душной ванной, в мокром халате, глотаю слёзы и думаю, что легче умереть, чем сделать решительный шаг?
Глава 10
Ваню лихорадит, и я сижу с ним всю ночь. Завожу будильник и каждый час вынимаю из футляра термометр. Под утро, измотанная, отключаюсь на полу, пристроив голову на краешке Ваниной подушки. Во сне приходят воспоминания: я, двадцатитрёхлетняя, рыдаю на коврике в туалете с тестом на беременность в руках, две красные полоски в контрольной зоне.
Даже во сне меня преследует безграничное чувство беспомощности, внутренний протест, когда я понимаю, что три месяца попыток забеременеть увенчались успехом. Я, взрослая замужняя женщина, бухгалтер, ощущаю себя залетевшей школьницей.
Все рожают. Рано или поздно. И ведь это замечательно, когда муж мечтает о детях.
– Ты заставил меня! Ты меня принудил!
– Как тебе не стыдно говорить такое? Ты не любишь своего сына!
Сколько себя помню, я была послушной девочкой. Когда в старших классах школы мама приказывала вернуться домой ровно в восемь, в восемь вечера и не секундой позже я нажимала на кнопку дверного звонка. Стоило опоздать – меня ждал грандиозный скандал со слезами и обвинениями. Мобильные телефоны тогда были редкостью, и меня караулили прямо в подъезде.
– Где тебя носит? Мне нельзя волноваться: у меня давление! Хочешь свести мать в могилу?
