Текст книги "Плохая мать (СИ)"

Автор книги: Анна Жнец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Счастливая, расслабленная, я привычно проверяю электронную почту –  жду ответа от издательства. Мне кажется: если чуду суждено случиться, то именно этим волшебным вечером.

Значок нового сообщения наполняет восторгом. Полная надежд, я открываю входящие. Лучше бы этого не делала. Письмо от Олега словно камень, брошенный из-за угла. Настроение портится моментально.

«Не читай», – говорю себе, но взгляд уже бежит по строчкам.

Глава 21

Письмо Олега – поток злого бреда, который не стоит воспринимать всерьёз. Не стоит, но я ничего не могу с собой поделать. Письмо производит на меня сильное впечатление.

«Сына ты не получишь. На суде я покажу видео, где ты бьёшь себя кулаками по голове. Все узнают, что ты ненормальная. Приглашу свидетелей. Даже воспитательница скажет, что ты плохая мать. На родительские собрания не ходишь. Судьбой ребёнка не интересуешься. Когда ты в последний раз заглядывала в родительскую группу в Вайбере? Хоть знаешь, о чём там пишут? Не видел ни одного твоего сообщения. Все наверное, думают, что у Вани мамы нет вообще. Ты сломала сыну психику! Бросила его. Твой выбор. Останешься на старости лет одна, никому не нужная. Будешь локти кусать».

До предварительного слушания месяц. Я не знаю, как оно будет проходить, но уверена: видео склонит судью на сторону Олега.

Стыдно ужасно. Не хочу, чтобы в моём грязном белье копались. Не могу допустить такого позора.

Наверное, я насмотрелась фильмов, но мне представляется большой круглый зал, полный людей с осуждающими лицами. Как я прихожу на слушание, аккуратная, серьёзная, в строгом чёрном костюме, а Олег включает ту безобразную запись  – и все смотрят, слушают, думают: «Ненормальная, истеричка! Ей в психушку надо, а не сына».

Не могу. Не могу.

С отвращением к себе понимаю, что готова отказаться от ребёнка, лишь бы избежать прилюдного унижения. Тем более я не уверена, что со мной Ване будет лучше, нежели с отцом. Как там любит говорить Олег? «Дай тебе волю – станешь целыми днями крутить сыну мультики, лишь бы за ним не следить».

Раздавленная, я выключаю ноутбук и падаю на диван. Сворачиваюсь клубком и обнимаю себя за плечи.

Вероятно, Олег прав. Вероятно, я не готова к ответственности, не желаю её. Будь муж чуть более адекватен, я бы  наслаждалась ролью воскресной мамы. Навещала бы сына несколько раз в неделю, приносила бы подарки, конфеты и, кто знает, возможно, получала бы от игр с ним настоящее удовольствие. Но Олег настроит Ваню против меня. Он даже в браке не стесняется это делать – говорить ребёнку гадости о матери.

Как же сложно! Почему всё не может быть легко?

Отдав опеку над сыном, я боюсь упустить что-то важное в его жизни, однажды пожалеть о своём решении.

Как понять, где заканчиваются стереотипы и начинаются мои собственные желания?

На кухне я завариваю чай и долго сижу, уставившись в горящие окна соседнего дома – подглядываю за чужой жизнью: женщина в халате готовит еду, ходит по комнате, от плиты к мойке. Не опускает шторы – думает: пятый этаж – не первый, никто не увидит, что она делает.

Я ей завидую. Она наверняка правильная жена, настоящая женщина. Любит своих детей и детей в принципе, заботится о муже. Держит квартиру в чистоте. Получает благодарности за вкусные обеды и отутюженные рубашки. Ей и в голову не придёт бросить семью, ребёнка, променять домашние заботы на глупые мечты.

Хочу быть такой как она. Но я другая. Слишком много сил придётся приложить, чтобы вылезти из своей шкуры и натянуть чужую, неудобную. А даже если и получится, надолго меня не хватит.

«Я всегда самая плохая!» – «Так будь самой хорошей!»

Окупится ли это? Стоит ли игра свеч?

* * *

– У меня есть знакомый юрист, – говорит Максим, когда на следующий день приходит в гости с вином и конфетами. Мы сидим в гостиной. Я шуршу упаковочной плёнкой – вскрываю коробку ножницами. – Мой школьный друг. Он может тебя проконсультировать. Не волнуйся. Ребёнок после развода обычно остаётся с матерью. Квартира у вас общая?

Я киваю.

– Тем более не о чем тревожиться. Никто не заберёт у тебя сына.

Максим улыбается, но сегодня его мимика раздражает. Он ничего не знает о видео, хранящемся в телефоне Олега. О моём безумном страхе, что это проклятое видео покажут на заседании. И откуда, чёрт побери, такая непрошибаемая уверенность в том, что я рвусь получить опеку над Ваней? Думает, все женщины одинаковые, все хотят одного и того же?

А я женщина неправильная, бракованная. Плохая мать.

Настроение портится, становится хуже некуда. Вино горчит, конфеты на вкус тошнотворно приторные.

– Я скину тебе его номер, –  Максим лезет в карман за телефоном.

Пытаюсь изобразить на лице благодарность и энтузиазм. Больно, невыносимо стыдно признаваться, что я не настолько хорошая, как меня считают. Почему мужчинам так легко избежать родительской ответственности, а от женщин ждут определённого поведения?

Максим отправляет мне сообщение и, довольный собой, своей помощью, откидывается на спинку дивана. Хочу, чтобы он ушёл. Надоело притворяться тем, кем я никогда не была.

А не притворяться не хватает духа.

Глава 22

За время отпуска мы видимся с Максимом трижды – ходим в кино, в кафе, держимся за руки. Я чувствую себя школьницей и всё чаще думаю, на каком свидании должна избавиться от одежды, чтобы не прослыть недотрогой. Когда одиннадцать лет назад я начинала встречаться с Олегом, было проще. В восемнадцать казаться недотрогой можно сколько угодно. В двадцать девять это уже выглядит странно.

Но проблема в том, что я не готова – ни к новым отношениям, ни к физической близости. Поэтому прикрываюсь штампом в паспорте, словно щитом: развод ещё не состоялся, я по-прежнему чужая жена. Оправдываюсь не перед Максимом – тот само терпение – перед собой.

Боже, когда я избавлюсь от комплекса хорошей девочки? Когда научусь не искать одобрения, не бояться разочаровать всех и каждого?

Сегодня мы опять встречаемся. Вместе с друзьями Максима готовим шашлыки на берегу заледеневшего озера. Погода как в феврале. Мужчины лопатами расчищают поляну от снега, ставят палатку, достают из багажников пледы.

Максим открывает термос, наливает в крышку тёплый глинтвейн, и по воздуху плывут ароматы вина и гвоздики.

– Держи, согрейся.

На миг проблемы, сомнения отступают. Я счастлива! С кружкой глинтвейна в руках стою, окружённая заснеженными соснами, запахами хвои и дыма. И пусть в обществе незнакомых людей чуть неловко, всё равно свободнее, спокойнее, чем годами было наедине с Олегом.

В совместных хлопотах час пролетает незаметно. Женщины нарезают на походном столе хлеб, вскрывают банки с соленьями, мужчины колдуют над мясом: Максим раскладывает на решётке тонкие куриные стейки, а его друг Денис – нервный усач в рыбацком костюме – активно машет над мангалом специальной лопаткой. Жена Дениса Кристина нанизывает на шампуры картошку, грибы, кружочки моркови – готовит собственный вегетарианский шашлык.

– Попробуешь. Это вкусно, – говорит она. – И гораздо полезнее. От курицы портятся суставы.

Когда с приготовлениями покончено, каждый получает по пластиковой тарелке и куску немного жёсткого мяса. Водителям наливают из термоса чай, остальные выбирают напитки более крепкие. Запасы глинтвейна поистине безграничны. Чем больше проходит времени, тем сильнее ощущается в нём потребность.

Холод сковывает ступни, ползёт вверх, под куртку, из-за чего я постоянно приплясываю, будто хочу в туалет. Стараюсь держаться ближе к мангалу, но тот быстро остывает: тепло никто не поддерживает.

– Замёрзла?

Я киваю. Максим идёт к машине, через минуту возвращается с пледом, кутает меня, как ребёнка, и обнимает со спины.

– Лучше?

Вместо ответа я откидываю голову ему на плечо. Смотрю на синее небо, на снежные шапки сосен. Максим прижимается крепче, наклоняется, осторожно касается губами щеки, продолжает движение – скользит губами по коже, пока не накрывает мой рот своим. И как же восхитительно! Как уютно в кольце его рук!

Поцелуй короткий, почти целомудренный, но я рада, что он не становится глубже. Не хочу торопиться – не знаю, нравится мне Максим в том самом интимном смысле или я просто нуждаюсь в его поддержке. Не впервые меня обжигает неприятная мысль: постель не самая высокая плата за возможность опереться на чужое плечо. Маленькая испуганная девочка внутри готова любой ценой удержать защитника рядом.

Я говорю этой девочке заткнуться. Я говорю, что впредь справляться с трудностями буду сама, даже если вокруг сотни жаждущих помочь «каменных стен».

Денис с Кристиной спускаются к озеру. Бредут по льду с рыболовными снастями. Денис несёт рюкзак, бур и маленький складной стульчик, Кристина тащит внушительный рыболовный ящик. Мне чудится скрип снега под тяжёлыми сапогами. И треск ломающегося при каждом шаге льда.

Хочется крикнуть, попросить вернуться на берег. Смотреть на удаляющуюся процессию нет никаких сил, и я отворачиваюсь, как могу справляюсь с приступом паники. Ужасно. О чём они думают? Рыбачить в марте – безумцы!

– Ты уже разговаривала со Славкой? – спрашивает Максим, и я каменею.

Слава – юрист, телефон которого Максим дал мне полторы недели назад. Адвокат, которому я так и не позвонила, потому что не видела в этом смысла. Мне не нужна ничья консультация. Я не собираюсь бороться за сына и настолько презираю себя за это решение, что готова и остальное отдать бывшему мужу – отдать всё, безропотно: квартиру, машину, технику. Подписать какие угодно бумаги, лишь бы перестать денно и нощно посыпать голову пеплом. Это будет актом искупления. Мне надо наказать себя за то, что я сделала. Я бросила собственного ребёнка! Как после этого можно грызться в суде за фен или телевизор?

– Чего ты ждёшь? – недоумевает Максим. – Скоро слушание, а ты придёшь совершенно не подготовленная.

Я набираю в лёгкие воздух, чтобы сказать правду. Открыть Максиму глаза но то, какая я в действительности ужасная, подлая, порочная женщина. Кукушка.

И не могу выдавить ни слова. Пытаюсь – и не могу. Губы немеют, не двигаются. Я открываю и закрываю рот, но звуки застревают в горле колючим комом, а на глазах выступают слёзы. Хорошо, что никто не видит.

– Ты же не собираешься следовать их примеру? – пытаюсь я сменить тему.

В нескольких метрах от берега Денис берётся за ледобур.

– Нет, конечно, – Максим отстраняется. – Я не рыбак. Скоро поедем домой. Да ну тут мёрзнуть.

Я не знаю, как сказать ему правду. И вдруг понимаю, что не скажу: ни сегодня, ни завтра – никогда. Не вынесу осуждения. Как бы я ни хотела поддержки, стыд сильнее.

Садясь в машину, пристёгивая ремень безопасности, отвечая на лёгкий, почти дружеский поцелуй, я чётко осознаю: это свидание последнее. Других встреч не будет. Дома я заблокирую номер Максима, внесу в чёрный список и больше не отвечу ни на один звонок.

Глава 23

Когда Максим звонит в дверь, я притворяюсь, что меня нет дома, а спустя час отправляю ему смс. Такое же бессвязное, путанное, как мои мысли. Последние слова врезаются в память, вертятся в голове, будто лопасти ветряной мельницы.

«Думаю, нам не стоит видеться».

Не стоит видеться...

Я не влюблена. Не уверена, что нуждаюсь в отношениях. Не проклинаю вечерами холодную, одинокую постель. Но всё равно иду на кухню, открываю бутылку вина и к ночи осушаю её полностью.

Дело не в Максиме. И даже не в том, что я лишилась поддержки, единственного человека, рядом с которым становилась чуточку увереннее. И не в окружающем меня вакууме: теперь, когда я сожгла мосты, внезапно обнаружилось, что поговорить не с кем, поплакаться в жилетку некому. Но это самая незначительная из бед.

Не эта причина того, что в вечерней тишине я осушаю бокал за бокалом, глубже, прочнее увязая в трясине депрессии. Я ушла от Олега, но так и не освободилась. Вот они – оковы, по-прежнему со мной, на моих руках. Я всё ещё маленькая испуганная девочка, переживающая о чужом мнении. Слабая, нерешительная, безумно жаждущая доказать, что она не никчемна.

Всё моё чёртово творчество – попытка это доказать. Смотрите! Смотрите, как я умею! Согласна, я не лучшая жена, мама, и до красавицы мне далеко, зато глядите, что у меня на полке! Да-да, это моя книга. Изданная. Читайте имя на обложке.

Я плачу.

Как глупо. Какая я жалкая.

Но мне очень – очень! – хочется иметь что-то, чем я могла бы гордиться.

День за днём я проверяю электронную почту – привычка, которая начинает раздражать. Цепочка повторяющихся действий: открыть ноутбук, включить, подождать, пока загрузится, навести курсор. Щёлк, щёлк – ничего.

Когда я ловлю себя за этим занятием третий раз за вечер, то в ярости швыряю мышку на диван. Снова разочарованная.

Но однажды ответ приходит. Я смотрю на значок нового сообщения, и внутри поднимается буря. В голове крутятся вдохновляющие цитаты из серии «За тёмной полосой следует светлая» и «Бог никогда не закроет дверь, не оставив открытой форточку».

Я верю, что сейчас именно тот момент. Бог, провидение, добрая фея-крёстная – кто-то протянет мне руку помощи.

Мне так это надо! Необходимо!

Немного уверенности. Опора, в которую я вцеплюсь, чтобы не свалиться в пропасть.

Взволнованная, я открываю письмо, читаю:

«К сожалению, Издательство отклонило присланный от Вас текст».

* * *

Я поднимаюсь до пятого этажа и бреду обратно. За последнюю неделю это вторая попытка навестить сына. В понедельник я была в садике – хотела поговорить с Ваней без свидетелей. В присутствии Олега я могу только плакать и виновато молчать. Уж он-то не упустит случая потоптаться по моим комплексам.

План был хороший. Я ужасно соскучилась по Ване. Летела в сад, словно ненормальная. Волновалась, как сын меня встретит. Что если обиженно оттолкнёт, откажется разговаривать, спрячется в группе, едва завидев меня в дверях?

По глазам воспитательницы я поняла, что за время моего отсутствия Олег успел создать мне определённую репутацию. Растерянно захлопала глазами, узнав, что Ваня уже неделю болеет дома. И на лице собеседницы, усталой крашеной блондинки среднего возраста, прочитала свой приговор: плохая мать! Плохая!

Некоторое время я смотрю на тёмные окна своего бывшего дома, затем опускаю голову и, полная презрения к  себе, пешком возвращаюсь в съёмную квартиру. Бреду мимо озера. Грызу себя всю дорогу.

Как я буду видеться с сыном после развода, если даже сейчас не нахожу в себе смелости показаться Олегу, позвонить в дверь?

Из мыслей вырывает далёкий крик. Я инстинктивно оборачиваюсь.

За деревьями, в  трёхстах метрах от берега, ребёнок, маленький мальчик, проваливается под лёд. Барахтается в тёмной воде, кричит, отчаянно цепляясь за острые края ямы. Не может выбраться.

Господи, да он же утонет!

Я бросаюсь вперёд, ни о чём не думая. Не понимая, что делаю. Вот я стою на берегу, с ужасом глядя на далёкую маленькую фигуру в полынье, а вот распахиваю колючие заросли и, поскальзываясь, несусь по весеннему льду, покрытому снегом. По тонкому льду, который в любой момент может треснуть под моими ногами. Который уже начинает трескаться – там, впереди, этому подтверждение.

Кровь грохочет в ушах. Сердце как кулак бьющий в грудную клетку изнутри. Я бегу. Потная, запыхавшаяся, не свожу глаз с яркой оранжевой шапки на голове ребёнка – боюсь, что эта шапка вот-вот скроется под водой.

И вдруг столбенею.

Понимаю, что делаю. Где нахожусь.

Словно лунатик, который, проснувшись, обнаруживает себя вне постели, так и я опускаю взгляд и с паникой вижу под ногами замёрзшее озеро, ненадёжный, начавший таять лёд. Мою детскую фобию, выросшую вместе со мной. Самый жуткий кошмар.

Рот пересыхает. По телу волной прокатывается крупная дрожь. Что-то холодное, тошнотворное поднимается из живота и давит на грудь, копошится за рёбрами клубком змей.

Ребёнок кричит. Увидел меня и ещё отчаяннее зовёт на помощь. Меня. Единственное спасение.

Я должна взять себя в руки.

Возьми себя в руки! Он погибнет! Маленький мальчик лишь на пару лет старше Вани. Невинный ребёнок. Чей-то сын.

Сделай же что-нибудь!

– Помогите!

Я представляю, как делаю шаг, но остаюсь на месте. Окаменевшая в своей панике, не могу пошевелить даже пальцем. Лёд подо мной может проломиться прямо сейчас. А под ним – чёрная вымораживающая пропасть.

– Помогите!

Малыш плачет, барахтается, тянется наверх из бездны. Не понимает, почему я медлю. А я с трудом, с огромным усилием проталкиваю в лёгкие воздух. Задыхаюсь. Голова кружится. Уши словно забиты ватой, и я смотрю будто сквозь запотевшее стекло. Как если бы носила очки и зачем-то сняла.

– Пожалуйста!

Нет. Не могу. Вернусь на берег, позову на помощь. Кто-то спасёт ребёнка. Кто-то другой. Не я.

Но вокруг никого. Двенадцать часов. Рабочий день. Тропинка за деревьями пустынна, на горке, с которой зимой катается на тюбингах малышня, ни души. Я один на один со своей ответственностью, со своим выбором, со своим давним кошмаром. Струшу – мальчик умрёт. И я никогда, никогда себя не прощу.

– Сейчас, малыш, сейчас. Успокойся. Я иду. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…

Рыдая от ужаса, я опускаюсь на снег, ползу на животе, осторожно подтягиваюсь на руках. Прислушиваюсь. Только бы лёд не треснул, только бы не треснул.

– Держись, милый, держись. Я уже близко. Пока ты держишься, всё будет хорошо. Дрыгай ногами, как будто плывёшь.

Слёзы высыхают на щеках. Я ползу по-пластунски, загребаю грудью снег, тот лезет в лицо, забивается в ворот пуховика.

Ещё немного. Ещё чуть-чуть.

В пяти метрах от кромки льда я останавливаюсь.

Что теперь? Что делать?

Нужна палка, верёвка – длинная и прочная вещь, чтобы вытащить тонущего ребёнка.

Снова охватывает паника. Ничего нет! Вокруг только снег и лёд. Я должна что-то придумать. Быстро!

Приподнимаюсь и стягиваю через голову снуд, дрожащей рукой дёргаю за собачку молнии на куртке.

– Послушай меня, – говорю мальчишке. – Сейчас я кое-что тебе брошу. Ухватись за это и держи изо всех сил.

Подползаю к полынье опасно близко: куртка короткая. Я кидаю её дважды, прежде чем несчастному удаётся поймать рукав замёрзшими пальцами.

Мальчик всхлипывает, отплёвывает попавшую в рот воду.

– Молодец. Теперь, главное, не отпускай.

Что есть мочи я тяну пуховик и вцепившегося в него ребёнка. Пячусь, сажусь на лёд, стискиваю зубы и тяну. Мои руки такие слабые – боже, такие слабые!  – но эту битву я не проиграю. Не имею права!

Ещё! Ещё!

Держись! Не отпускай!

Если он расцепит пальцы…

Если сил не хватит…

Если я не справлюсь…

Слишком страшные мысли, чтобы их закончить.

А потому я вою, хриплю, ругаюсь от ужаса и продолжаю тянуть из последних сил.

Руки, плечи, шея напряжены и болят. Дико, невыносимо.

Но я не сдамся!

Всю свою жизнь –  всю свою глупую, бестолковую жизнь я будто шла к этому моменту. И теперь обязана забыть о страхе, о панике, о том, какая я в сущности слабая и нерешительная. И просто сделать то, что должна.

И я сделаю!

Сантиметр за сантиметром я отвоёвываю добычу у озера.

Спустя вечность мокрый дрожащий мальчишка распластывается на краю ямы.

– Ползи к берегу! – кричу.

Пытаюсь развернуться, неловко опираюсь на колено...

И слышу характерный треск.

Ледяная вода обжигает горло.

Глава 24

Холод впивается в тело тысячами острых иголок. Дыхание перехватывает. Голову будто сдавливает железным обручем.

Я в воде, в ледяной полынье. То, чего я боялась больше всего на свете, происходит прямо сейчас.

Сердце стучит отбойным молотком одновременно в груди и в висках. Одежда, мокрая, тяжёлая, тянет на дно. Я словно обвешана камнями, закована в доспехи. Проклятые сапоги! Проклятый объёмный свитер!

Как же холодно! Как холодно!

Сон. Это сон. Я постараюсь – и проснусь, поверну время вспять, окажусь на берегу, в тепле, сухая и невредимая. Не может, чтобы это происходило на самом деле. Так не бывает. Не со мной.

Я пытаюсь ухватиться за край полыньи, удержаться на поверхности, не уйти под лёд, но пальцы окоченели – не слушаются, соскальзывают с острых кромок, горят болью.

Я вытягиваю шею. Беспомощная, зову на помощь, кричу, раздираю горло истошным воплем.

Вокруг никого. Лишь мальчик, спасённый мной, неуклюже ползёт к берегу. А я одна. Брошена на верную смерть. Если помощь и придёт, то слишком поздно.

Оно того стоило? То, что я сделала ради чужого ребёнка? Оно того стоило?

«Стоило».

Я бы не смогла по-другому.

Я приказываю себе успокоиться, дышать глубже, медленнее.  Здесь и сейчас я могу рассчитывать только на себя. Не выберусь сама – погибну.

А я хочу жить! О боже, как сильно, как неистово я хочу жить!

В голове калейдоскоп мыслей.

Ваня обнимает меня перед сном. С гордостью показывает собранную из лего машинку.

Запах чая.

Солнечный луч на страницах открытой книги.

Я не дочитала роман. Не дописала рассказ. Я должна выбраться и дописать! Должна увидеть сына и прижать к груди крепко-крепко.

Неужели я больше никогда его не обниму?

Мальчик доползает до берега и скрывается за деревьями, бежит в сторону домов. Только благодаря мне он жив. Благодаря мне вернётся к родителям, к маме, к своим игрушкам.

А я останусь на дне покрытого коркой озера.

Барахтаясь в ледяной воде, медленно коченея, я внезапно отпускаю себе грехи. Прощаю все до последнего. Разрешаю себе быть сколь угодно неправильной, несовершенной, не оправдывающей ничьих надежд, даже собственных. Раз я смогла пройти по хрупкому льду, одолеть свой главный страх и, рискуя жизнью, спасти ребёнка, значит, не такая я  плохая, не такая слабая и никчемная, какой привыкла себя считать.

Что-то во мне меняется безвозвратно. Если я выберусь, выплыву, больше слова Олега меня не тронут. Если спасусь из ледяного кошмара, то справлюсь с чем угодно. После такого ужаса ничто не сможет меня напугать.

Боль в пальцах невыносима. Я хватаюсь за кромку льда, и та обламывается. Разворачиваюсь к другому краю полыньи, возможно, более прочному, развожу руки и наваливаюсь на льдину грудью. Подтягиваю ноги – пытаюсь вылезти из воды.

У меня получится. Получится! Должно получиться! Я в себя верю!

Я больше не маленькая испуганная девочка! Больше нет!

Вдалеке раздаётся собачий лай. Со стороны горки ко мне на помощь спешит мужчина с немецкой овчаркой.

Я делаю последний отчаянный рывок. Приподнимаюсь на локтях, закидываю на край пролома сначала одну ногу, потом другую – и выбираюсь из смертельной ловушки самостоятельно.

Эпилог

Лифт сломан. Я поднимаюсь по лестнице – третий пролёт,  четвёртый – и сердце в груди бьётся ровно. Сегодня позвонить в заветную дверь я смогу без страха. Сегодня и впредь.

Прошлая я, забитая, молча глотающая упрёки, позволяющая себя унижать, осталась на дне заледеневшего озера. Никакие слова, никакие взгляды не выбьют почву у меня теперешней из-под ног. Если сомнения снова когда-нибудь одолеют, я закрою глаза, вспомню обжигающий холод, глубокую синюю бездну внизу и ту исступленную решимость, которая меня охватила. Когда понадобилось, я нашла в себе и силы, и смелость.

Неделю назад я спасла из воды ребёнка. Но и он спас меня – мальчик в оранжевой шапке, имени которого я так и не узнала и которого с той поры не видела. Надеюсь, у него всё в порядке.

Впереди море трудностей. Но я справлюсь. Справилась тогда – справлюсь и сейчас.

Даже если Олег настроил сына против меня, даже если Ваня не захочет со мной разговаривать и придётся неделями искать ключ к его сердцу, я найду выход. А Олег… его больше нет в моей жизни, нет в моих мыслях. Он – никто.

Девятый этаж.

Я нажимаю на кнопку звонка, и за дверью раздаётся радостный детский крик.

Словно меня давно и с нетерпением ждут.

– Мама! Мама пришла!

* * *

Олеся закрывает книгу и смотрит на меня распахнутыми глазами.

– Так значит, это твоя жизнь, мама? – спрашивает и вытирает слёзы – впервые не пытается скрывать чувства.

Я улыбаюсь, запахиваю плотнее кардиган на груди. Лето подходит к концу, и вечера холодные. Мы сидим в плетёных креслах на веранде отцовского загородного дома – теперь он мой – смотрим на редкий неопрятный лесок за забором, слушаем шум проезжающих вдалеке машин.

Олеся зажмуривается, болезненно сдвигает брови. Пальцы нежно гладят обложку книги, будто не книга это вовсе, а моя щека. Десять лет жизни уместились на восьмидесяти страницах.

Но у моей подросшей дочери остались вопросы.

– А что было потом? Потом, когда ты выбралась из замёрзшего озера? Вы с отцом поговорили и начали встречаться? А опеку над Ваней ты выиграла?

Я смотрю в её чистые серые глаза, так похожие на мои собственные, и вижу в дочери своё отражение, точную копию. Но лишь внешне.

– Поговорили. Но сошлись только спустя пять лет. Встретились в Будве на одном из городских пляжей Черногории во время отпуска. Я поранила ногу о гальку, и Максим нёс меня на руках до шезлонга, хотя в этом совершенно не было необходимости. А потом сказал: «Если мужчина дважды спасает женщину от опасности, то обязан на ней жениться».

Мы обе смеёмся – так это похоже на нашего папу.

Ветер усиливается. Воздух свежеет. В нём – дыхание скорой осени. На ступеньках крыльца дымит спираль против комаров.

Дочь поднимается из кресла, скрывается в тёмном доме, через пять минут возвращается с двумя горячими чашками чая. Опускает на столик.

– Спасибо. А чёрного не было?

В свои шестьдесят я уже могу быть капризной, не тревожиться о расползающейся фигуре, о новых, всё более глубоких морщинах. С каждым годом я становлюсь спокойнее, обретаю больше внутренней гармонии. Избавлюсь от последних комплексов. Вот уже тридцать лет мне кажется, что жизнь только начинается. Я сбежала из ада, рискнула бросить нелюбимую работу, успешно пишу на заказ статьи и больше не боюсь казаться плохой или неправильной.

– Чёрного чая нет, – говорит Олеся. – Все запасы закончились ещё в пятницу. Завтра куплю. Ну так что там дальше? – она придвигается ближе, чтобы не пропустить ни слова. – Опеку над сыном, я так понимаю, получила ты?

– Нет. И не пыталась. Не хотела и перестала этого стыдиться.

С улыбкой слежу за изумлением на её лице.

– Но ведь Ваня…

– Оказался Олегу не нужен. Особенно, когда бывший муж нашёл себе новую жертву. Через год после развода сын ко мне вернулся, и знаешь… Оказалось, без Олега, без его контроля и вечных придирок мы с Ваней очень быстро нашли общий язык.

– А я? – в глазах Олеси мелькает волнение. – Я была желанным ребёнком?

Неужели это её тревожит?

Тянусь и сжимаю дочкину ладонь.

– Конечно, даже не сомневайся.

Олег был не прав. К сорока годам я всё-таки созрела для материнства и смогла насладиться этой ролью сполна. Каждой улыбкой своего ребёнка, каждым смешным и неловким жестом, большим и маленьким достижением. Помню, часами сидела рядом с детской кроваткой и просто смотрела, как Олеся спит. И у меня не было ощущения, будто я что-то упускаю в жизни, будто она, эта жизнь, бессмысленно проносится мимо.

Оказалось, всему своё время.

Молчим. Каждая – в своих мыслях. Темнеет. В окнах за спиной зажигается свет: Максим с ноутбуком перебирается в кухню, ближе к холодильнику. Он по-прежнему тяготеет к дурацким шапкам. Даже сейчас на нём совершенно безумная чёрная бейсболка с мультяшной уткой. А ещё Максим много работает. Настоящий трудоголик. Но с этими недостатками я легко мирюсь.

При виде мужа, поседевшего, но по-прежнему подтянутого, в груди теплеет.

Олеся вертит мою книгу в руках и кладёт на стол.

– Значит, ты своего добилась? Твою книгу таки издали?

– Нет. Я, знаешь ли, посредственный писатель. Это единственный бумажный экземпляр. Я заказала его для себя. Своего рода личный дневник.

– И тебе не горько от того, что твоя мечта не сбылась?

Мне совсем не надо думать над ответом.

– А она сбылась: я счастлива.

И это чистая правда.

Конец