Текст книги "Игра навылет"

Автор книги: Анна Владимирская

Соавторы: Петр Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Почему-то никто не понимает: вряд ли можно назвать счастливым человека, обладающего такими способностями. Ничего нет замечательного в предвосхищении того, что сейчас произойдет. Потому что изменить невозможно, а наблюдать тяжело. Идет, скажем, человек через дорогу, транспорта близко нет, свет зеленый, но вы абсолютно уверены в том, что сейчас из-за угла выскочит автомобиль и собьет его. Ведь вам этот автомобиль виден, а ему нет. И вы не в силах ничего сделать. Закричать не успеваете: слишком быстро все случится. Но даже если закричите, предупредите – он не услышит или просто не поверит. А вы знаете, что через несколько секунд послышится удар и человек отлетит с раздробленными костями, умирая налету. Максимум, что в вашей власти, – быстрее отвернуться, изо всех сил зажмуриться, закрыть уши. И что вы теперь ощущаете? Хочется вам видеть этот автомобиль? Предчувствовать, что скоро случится?

Лученко, как всякий врач, умела переключаться. Нельзя переживать за своего пациента и вместе с ним. Но в иной ситуации выставить психологическую защиту не успеваешь…

– Лиза, мне очень жаль, – сказала Вера со вздохом. – Проследи, чтобы вскрытие провели тщательнее. Хоть бы родные высокопоставленного согласились…

Улыбка еще медленно гасла на лице Романовой, разглаживались ямочки на щеках, когда в кабинет вбежала манипуляционная сестра. Она посмотрела на Лученко, не зная, сообщать ли новость при постороннем человеке. Наклонилась к самому уху заведующей отделением и прошептала что-то коротко.

– Как умер?! – громко воскликнула Романова.

– Умер, – беспомощно развела руками девушка.

– Быстрее звони реаниматологам!

– Уже. Они возились минут десять, стимулировали сердце, делали искусственное дыхание… Бесполезно.

Они торопливо прошли по коридору и вбежали в палату. На кровати лежал неподвижный пациент. Смерть еще не успела стереть страдальческое выражение с его лица…

На Романову было жалко смотреть. Обычно приятная, вся какая-то сдобная, из-за чего порой казалось, что и работает она не в больнице, а в цехе кондитерской фабрики – сейчас она разом поникла. Словно сдоба вмиг засохла.

– Не переживай, дорогая, – поспешила сказать Вера. – Ты не виновата. Мы врачи и должны быть готовы… Хотя я понимаю, это все равно очень ранит…

– Но ему после капельницы должно было стать легче! – растерянно сказала Елизавета Романова. – А такое впечатление, что как раз наоборот!

Внезапно от двери отделилась высокая фигура.

– Ва-ва-ва-дим Ма-ма-ма-ртынович не-не должен был ум-умереть!

Сильное заикание телохранителя словно пронзило палату электрическим напряжением.

– Вы кто? – машинально спросила Романова.

– О… О-хранник.

Вера сказала что-то уместное, соболезнующее. Но охранник покойного депутата не слышал. Пожал худыми плечами. Покачался с пяток на носки, быстро-быстро. Снова пожал плечами. Улыбнулся нервной слабой улыбкой.

– Э… этого не мм… м… Не может быть, – сказал он. Смерть Бегуна совершенно выбила охранника из колеи. Лученко внимательнее пригляделась к нему. А ведь ты, парень, слишком эмоционален для своей работы. Абсолютно не держишь удар.

– Как вас зовут? – спросила она, чтобы наладить контакт.

Он вздрогнул, стал озираться. Увидел рядом с собой маленькую женщину в халате, и в глазах его появилась искра осмысленности.

– Я-я-ремчук Ва-ва-валерий, – сказал он, спотыкаясь о каждую букву.

– Ну вот что, Валерий. Пойдемте в ординаторскую, – велела Лученко.

Она чуть ли не силой вытащила его из печальной палаты. Так. Прошли мимо фикусов, столовой в закутке, где больные глотают свое бледное пюре… Направо, мимо потемневшего бюста великого физиолога… Вот и ординаторская. Такая же точно, как и у нее самой в клинике. Шкафы с верхней одеждой, халатами и папками. На столах груды толстых переплетенных тетрадей. На стенах реклама лекарств и красочный плакат, подробно изображающий желудочно-кишечный тракт человека. В комнате двое – девушка, по виду практикантка, и тетка постарше. Пишут.

– Девочки, – твердо попросила Лученко. – Выйдите на минутку, нам тут надо поговорить.

Немного удивившись, «девочки» вышли. Мало ли кто эта энергичная особа, может, очередная шишка из министерства.

Вера еще ничего не решила. Ничего не знала и не осознавала, а только чувствовала. Этого бодигарда надо успокоить и расспросить. Зачем? Да кто его знает, пригодится. Слишком уж он нервничает. Почему, интересно? Ведь не в перестрелке погиб его хозяин, значит, никакой вины охранника нет. И не родственника ведь потерял… Зачем же ему так беспокоиться?

Валерий охотно подчинился симпатичной, уверенной в себе женщине. Сел на стул и сразу как-то уменьшился в размерах. Охотно глотнул чаю. Даже заикаться стал не так сильно. Но Вере не удалось ничего от него добиться. Он только качал головой. И на каждый вопрос монотонно повторял:

– Этого не м-может быть. Этого н-не может б-быть.

– Валерий, – как можно мягче сказала Лученко. – Не переживайте так. Вы же тут ни при чем.

– Я ни при чем. Но мы же… Я же… Это просто п-п… П-редательство! К-какое право он имел ум-умереть?!

В коридоре послышались шаги. Лученко поняла, что сейчас во всем отделении начнется кутерьма. И это только начало настоящего переполоха. Так что времени у нее на Валерия Яремчука совсем не осталось. И после очередного «Этого не может быть» охранника она резко спросила:

– Да что же, в конце концов, он вам обещал?!

– К-квартиру.

2. ГРАБЛИ РАЗЛИЧНЫХ ПАРАМЕТРОВ

Вера заглянула в одну комнату – пусто. Прошла дальше по коридору, заглянула в другую. Тоже никого. Секундочку… Да весь дом пустой. Ну конечно, даже рам на окнах нет. Дом умер.

Дом умер, и его надо похоронить.

«Дома не хоронят», – возразила Вера сама себе. И тут же сама с собой горячо заспорила: а почему? Вот почему умерших людей хоронят, а дома – нет? Ведь их проектируют, потом строят – значит, рождают. Они живут. А потом цепенеют от старости. И долго не умирают.

Их остовы крошат чугуном, их кости-кирпичики вывозят на свалку. Зря: ведь у них есть душа. Потому что в них жили люди. Ели, спали, любили, скандалили, пили, проклинали врагов, ожидали перемен, делали уроки, шептались на кухне, плакали, скучали, мыли окна и вешали шторы, старели, сочиняли стихи и заявления.

В костный мозг дома вросло все это. Теперь он одушевлен, хоть и назначен на слом.

А души не выбрасывают, не размалывают в пыль. Их провожают по правилам. Чтобы о них позаботился какой-нибудь архитектурный бог. Не строят торопливо на месте старого тела многоэтажные имплантаты. Они удобны, но их не ощущаешь.

Наши бессонницы, головные боли, беспричинная тоска, вечные поиски пропавших предметов, неустроенность быта, агрессивность соседей… Что, если это дают о себе знать они – наши неотпетые прошлые жилища?

Ну вот и дождалась: голова болит…

Вера приложила руку к пылающему лбу. Это был сон, всего лишь ленточки образов, осколки подсознания. Надо проснуться окончательно. Надо открыть глаза, как бы ни было больно и трудно.

Цветные ленточки продолжали извиваться под веками, складываться в узоры. Не открывая глаз, она приподнялась на подушке, спустила ногу с кровати. В голую ступню уткнулся холодный мокрый нос. Немного полегчало.

– Что, маленький, гулять хочешь?.. – прошептала Вера. – Сейчас, погоди немного…

В ее колени уперлись две жесткие собачьи лапы. Горячий язык спаниеля прошелся по закрытым векам.

– Фу, глупыш. И без того жарко… Отойди, дай прийти в себя.

Надо цитрамону, что ли, принять. Но ведь не на голодный желудок. А это значит, что придется приготовить чаю. И бутерброд какой соорудить…

Она приоткрыла глаза, посмотрела сквозь ресницы. Болит голова, но ничего страшного. Головой не ходят, ею только думают. А думать мы сейчас не станем. Мы сейчас будем Пая выводить на улицу и во время прогулки упрашивать голову, чтобы перестала дурить. Придумаем для нее какую-нибудь уговорку.

Двигаясь автоматически, Вера надела спортивные штаны и футболку, нацепила солнцезащитные очки и выпустила Пая на лестничную площадку. Они спустились вниз. Пусть сегодня сам побегает, а я постою тут, в тени. Хотя и в тени жарко, но хоть кожу не припекает. И попросим мы госпожу Боль немного потесниться, занимать не всю голову. Подвинуться вперед, к переносице. Так… Сожмем ее в точку. Теперь эту пульсирующую точку потихонечку, как иглу из вены, вытаскиваем. Нет-нет, госпожа Боль, мы Вас не гоним, что Вы. Просто повисите тут рядышком пока…

После холодного душа, таблетки и чая с печеньем и йогуртом боль притупилась. Пай, возбужденный прогулкой, весело носился по кухне и своим нестриженым хвостом-метелкой устраивал сквозняк.

Но ведь просто так голова у меня никогда не болит, подумала Вера. Что же на этот раз? И с кем?.. Неужели «тринадцатое чувство»? То самое, предупреждающее о неприятностях и опасностях. Оно не раз ее спасало, уводило из дурных мест, помогало избегать неблагоприятных событий. Так же «работали» предчувствия и предзнания, когда кому-то из Вериного ближнего круга грозила любая беда. Но зато весь организм реагировал на такую информацию полным разладом. Природа не забывала взять свою дань за сверхчувствительность.

Эх, хорошо бы Андрей позвонил…

Негромко зажурчал сигнал мобильного телефона.

– Здравствуй, милый, – обрадовалась Вера. – А я как раз о тебе думала.

– Доброе утро, любимая, – сказал Андрей Двинятин. – Правильно. Ты обо мне должна думать круглосуточно.

– Не получится, – улыбнулась женщина. – Тогда я буду тебе постоянно звонить. А у тебя роуминг.

Далекая от всех технических тонкостей, Вера не понимала, что такое роуминг. Он ей представлялся чем-то вроде заразной и опасной болезни. Ведь все, кто оказывался в заграничной поездке, даже в так называемом ближнем зарубежье, – например, в России или Белоруссии, – тут же предупреждали: не звони мне, у меня роуминг.

– Да черт с ним, с роумингом, – с горячностью произнес Андрей. – Я соскучился. Мяу.

– Кот. А я не соскучилась, что ли? Вот возьму, брошу все и примчусь в твою Андорру.

– Это мысль!.. Хотя ты ведь и так на следующей неделе собиралась. Визу оформила?

Вера на мгновение запнулась.

– Понимаешь, тут у меня… В общем, у подруги, Лизы Романовой, на работе проблемы. Пока не знаю…

– Ну так давай, – бодро сказал Андрей. Немного преувеличенно бодро. – Решай проблемы, а потом сразу ко мне.

Конечно, он ее никогда не упрекнет. Хотя Верино вечное стремление восстанавливать справедливость в радиусе эн километров вокруг себя могло надоесть кому угодно. Она это прекрасно понимала. Вот бывший муж, например, при словах «внеочередной пациент» или «я распутываю одну житейскую ситуацию» заводился с пол-оборота. Андрей не такой, он не одноклеточный.

– Ладно, – сказала Лученко. – А может, ты ко мне на выходные?

Теперь запнулся Двинятин.

– Понимаешь, заинька, – проникновенно выговорил он. – Работа. Труд. Пахота. Ну как тебе объяснить?..

– Да-да, – не удержалась заинька. – Это же только ты работаешь, а я так, плюшками балуюсь.

– Гм… Слушай, а я за тебя, между прочим, беспокоюсь. – Верный своей тактике менять скользкую тему, Андрей заговорил о другом. – У вас же там дикая жара. Все информационные средства в один голос кричат: караул, в Европе такого еще не было, люди мрут… И тому подобное.

– Надо же, я и не знала…

– Я тоже не очень верю. Но ты смотри там, осторожненько.

– Так тогда я за тебя тоже волнуюсь! Это же ты в Европе, а не я.

– Нет, в Андорре прохладно. А ты на улицу шляпу надевай соломенную. Воду пей.

– Спасибо, доктор! Из мисочки лакать, да?

В таком духе они поговорили еще пару минут. Потом с вздохами попрощались и отключили связь.

Сразу стало пусто. Эхо Андреева голоса отдавалось в сводах черепной коробки, пробуждая уснувшую было мигрень. Пусть бы уж голова болела, лишь бы любимый голос не умолкал. Но он затих.

И зачем она, дура, съязвила насчет его работы? Забыла на секунду, что у мужчин все иначе устроено. А еще называется дипломированный психотерапевт!.. Да уж, как другим советы давать, так она умная. А в личной жизни то и дело натыкаешься на те же грабли, что и все бабы. Грабли тех же параметров: высоты, увесистости и твердости.

Пора бы запомнить наконец: когда мужчина не с тобой, когда он работает – это для тебя. Так он считает. То есть ушел на охоту за мамонтом, месяц где-то шатается, ты сидишь и считаешь часы без него. Ругаешь бесполезные минуты. Тебя заполняет одиночество. Воображаешь, что мамонт ему нужнее, чем ты. Потом он является с кусками мяса, счастливый и довольный, а ты ему: сколько же можно, скотина, я тут одна пропадаю, ты меня совсем забросил! Он в полном недоумении. Чтоб объяснить, рассказывает тебе каждый свой день: как он сидел в засаде, бежал, мок под дождем, сгорал под солнцем… А ты не слушаешь. Если и слушаешь – не понимаешь. Он тебе нужен просто рядом. Без мамонта. Без любой добычи.

Вот она, ошибка! Женский инстинкт заявляет: он нужен тебе для тебя же самой. Не поддаваться инстинктам следует, а позволять мужчине, для которого главное результат, побегать за этим результатом и вернуться.

Если будешь почаще вспоминать свои собственные заповеди, Верочка Алексеевна, то и будешь счастлива в личной жизни…

Она взяла с журнального столика пульт и включила телевизор. Громкий звук ударил по барабанным перепонкам, Вера болезненно поморщилась и сделала тише. Пара молодых людей, девушка и юноша, сочувственно глядя на нее, по очереди рассказывали новости. Они сводились к одному: караул, люди, что делается, жара в Европе убивает сотни людей. Би-би-си сообщает, что в Румынии и Венгрии из-за среднесуточной температуры выше тридцати градусов умерло пятьсот человек. Ох и врут, наверное… В Болгарии зафиксировано сорок пять градусов, м-да… Тепловые удары, перебои в работе сердечнососудистой системы – это все Вере знакомо. Сама видела. Особенно пожилых жара косит. Им бы сидеть дома да водой обливаться, а они – на рынок, за продуктами. В самый поддень. И потом хорошо, если их увозят врачи «скорой помощи». А иногда так и остаются лежать, накрытые, пока спецмашина не заберет.

Может, потому и болит у Веры голова так сильно… Не от жары – от страха человеческого, растворенного в горячем воздухе.

Действительно, бросить все, что ли, и махнуть в прохладную страну лыжников? Закончить период «ходить-на-работу-и-с-работы», и пусть наступит период «любить-и-быть-любимой». Заявление об отпуске доктора Лученко В. А. уже подписано. И на улице Дегтяревской в посольстве Испании виза получена. Лету до Барселоны три с половиной часа, какие проблемы?

Проблема в том, что не можешь ты, дорогая, пообещать и бросить. Конечно, Лизка Романова не дитя, справится как-нибудь. Ну, умер важный чиновник в токсикологии. Все когда-нибудь умирают. Ну, сделает ей главврач выговор. Даже снимут с должности заведующей отделением. Так будет меньше писаниной заниматься и пятиминутками, а больше – пациентами. Врач-то она хороший, опытный…

Вновь сжало болью виски. Вера выключила бубнящий телевизор. Боль не отпускала, в ушах продолжали шуметь голоса, вначале неразборчиво, потом кто-то знакомый далеко, в самой глубине черепа сказал: «Верочка…» Елизавета, легка на помине. Сейчас позвонит.

Вот и стало сбываться Верино предчувствие. Оно работало всегда, но особенно остро включалось во время напряженного вживания в других людей, сообщало о себе дискомфортом при каких-то не вполне ясных угрозах. Вообще-то у каждого есть встроенный в мозг механизм предзнания, подобный компьютеру. Его еще называют интуицией. Он регистрирует сигналы подсознания, информацию из внешнего мира, все мимолетно полученные впечатления – и перерабатывает, сверяясь с накопленным опытом. Перебирает варианты событий, которые могут случиться, прогнозирует вероятности. Прогнозов этих накапливаются сотни и тысячи, они постоянно уточняются и редактируются, отбрасываются старые и возникают новые. Вот и объяснение всяческим чудесам.

Только к интуиции принято относиться не очень серьезно. Ну подумаешь, какие-то смутные подозрения. А вот у Веры интуиция – это не просто компьютер, а мощная, постоянно включенная станция…

Домашний телефон замурлыкал вначале тихо, потом все громче. Вера встряхнулась, взяла трубку и сказала в нее:

– Привет, подруга.

– Верочка, извини, что дома беспокою, – Романова нисколько не удивилась, что Лученко узнала ее без всякого определителя номера. – Тут такое дело… Очень плохое. Надо срочно поговорить.

– Что-то еще случилось? – озабоченно спросила Лученко. Опытным ухом она услышала в голосе обычно спокойной Елизаветы признаки зарождающейся истерики.

– Неприятности с этим… Что отравился… – В трубке всхлипнули.

– Так приезжай скорее.

– А… Ты одна?

– Одна, одна. Мой ветеринар в Андорре. Набирается опыта и учит местных айболитов. Давай, жду.

Надо чайник включить, сообразить перекусон для успокоения нервов. Вера огляделась вокруг – можно ли принимать гостей? Поправила пару подушек на диване, убрала лишнее с журнального столика. Вроде порядок. Ей нравилось ее жилье – много воздуха, мало мебели, второй этаж старого, с толстыми стенами, дома на Подоле. Подруга, актриса Лидка Завьялова, на правах опытного мастера сцены и знатока декораций давно заметила: пространство тут такое хитрое, что трансформируется как угодно. Вот эти диванчики вдоль стен, ими можно перегородить комнату в любом направлении. Можно за пять минут организовать кухню-студию, танцкласс, творческую мастерскую великой артистки…

И серо-оранжевые диванчики, и картина на стене казались сейчас бледными. Когда Вера себя неважно чувствовала, цвета становились будто вылинявшими, глухими.

Она прошла в ту часть квартиры, которая называлась кухней. Никакими дверьми и перегородками она не была отделена. А чтобы по всему помещению не разносился запах пищи, над плитой и частью рабочего стола была установлена огромная, как крыша собора, вытяжка. Под ногами тут же засуетился Пай. Он всюду следовал за хозяйкой, как тень ее пятки. Но особенно охотно – сюда, в царство шуршащих пакетов, вкусно пахнущего ящика по имени холодильник и крошек, падающих со стола. А уж что упало, то, как говорится, мое.

У спаниеля серебристого окраса с бледно-рыжими ушами и двумя такими же пятнами на спине имелись свои правила. Например, на кухне следует удобно устраиваться либо у дверцы холодильника, привалившись к ней боком, либо позади хозяйки, когда она стоит у плиты. Тогда уж точно тебя заметят и вкусненького дадут. Та еда, что в миске, – она и так моя, никуда не денется. А вот что едят другие члены стаи? Надо делиться, надо. Так положено.

Вера достала хлеб из полиэтиленового пакета, сыр из холодильника. Пай тут же принял позу «дай». Он встал на задние лапы, а передними оперся о край стола. При этом в его глазах и надбровьях появилось такое умоляющее выражение, точно он не ел давным-давно. Но Вере сейчас было не до игр с домашним любимцем. В голове уже не голоса шумели, а противно дребезжало. Как телефон… Ага, значит, зазвонит скоро. Неприятный будет звонок, не сулящий ничего хорошего.

Вот он и зазвонил. Вера шла к аппарату через всю комнату, решая: брать трубку или не брать? Голова все еще болит и немного кружится. И в конце концов, может ее не быть дома?.. Эх… Нет. Не прятаться же, в самом деле.

Вера попыталась сосредоточиться – после разговора с Андреем сил все-таки прибавилось – и взяла трубку.

– Слушаю.

– Лученко Вера Алексеевна? – спросили в трубке официально.

– Да.

– Вы должны немедленно явиться для дачи показаний, – голос сделался резким, отрывистым. – Вдова покойного Вадима Мартыновича подала заявление. Вы присутствовали при его смерти. А может, ускорили ее?

Вера опешила.

– Я присутствовала как психотерапевт, – сказала она, не в силах преодолеть растерянность и мучительно соображая: куда явиться? Кто это вообще? Как это – «ускорила»?.. – По приглашению завотделением токсикологии. Чтобы определить, бредит пациент про убийство на острове или…

– Какое еще убийство! И с каких пор психотерапевта приглашают в токсикологию? – напирал позвонивший. – Не ваше это дело. Сидели бы себе со своими психами и не лезли. А с завотделением Романовой тоже разберемся. Вы хоть представляете себе, что произошло? Какого уровня человека погубили?!

От этого хамства Вера, наконец, пришла в себя.

– Стоп, – сказала она негромко, но так, что трубка завибрировала. – Представьтесь, как положено. Кто вы – фамилия, должность. Что вам надо от меня – конкретно. Иначе я положу трубку.

– Ладно. – Голос сбавил обороты. – Следователь городской прокуратуры Семенчук. Вам же это все равно ни о чем не говорит? Давайте подъезжайте ко мне поскорее, в ваших же интересах…

– Я сама знаю, что в моих интересах, – жестко ответила Лученко. – А именно – выйти на работу во вторую смену, чтобы мои пациенты дождались меня у дверей кабинета. Если нужна – шлите повестку. Все.

– Уважаемая, – вновь повысил тон следователь, – вы понимаете, что говорите? С кем? Куда вы вляпались? Родные покойного – влиятельнейшие люди, они ж вас в покое не оставят. За вами что, машину с зарешеченными окнами прислать?

На пушку берет, поняла Вера, едва сдерживаясь. Опыт телефонных разговоров с такими особями у нее имелся большой. Тут важно не сердиться, не реагировать. Хотя и нелегко привыкнуть к человеческой тупости, наглости и хамству, но и бессмысленно ведь злиться на кусающее насекомое, на всех этих комаров, блох, слепней и прочих мелких тварей. Их нужно обезвредить. Иногда она в таких случаях, куражась, начинала говорить детским голосом и сбивала собеседника с толку. То есть поступала нестандартно, по принципу – у тебя спрашивают, который час, а ты отвечаешь про температуру по Цельсию в тени. Такое поведение ею заранее не планировалось и не продумывалось. Она сама не знала, каким приемом изменит сценарий беседы. И сейчас не знала. Бесенок взял управление на себя, и она с интересом услышала свой ответ:

– Неразумный вы человек. Недальновидный. Это я вам с сочувствием говорю. Кто ж с докторами ссорится? К кому потом пойдете со своим геморроем, а? Кстати, хочу вас обнадежить: эта болезнь не лечится. Ее лелеют и холят, с ней устраиваются поудобнее и живут до самой старости. Свечи с красавкой и ванночки с чередой вам уже, наверное, советовали. От себя добавлю – осторожнее с алкоголем, исключить острое и есть как можно меньше копченого.

– Э… а… кх… – Было слышно, что у следователя спазм в горле. Так с ним еще не разговаривали. Но главное, откуда знает?!

– Будьте здоровы, – любезно сказала Вера в замолчавшую трубку и положила ее на базу.

Ничего сказочного в такой догадливости нет. Доктор Лученко по одному лишь голосу могла узнать очень многое. Она и по телефону, на слух определяла болячки собеседника, а уж в личной беседе… Многие удивлялись, восхищались, даже пугались – что такое? Как узнала про гастрит, бронхит, язву? Вера же только смеялась, говорила: у меня слух музыкальный. На самом деле тому имелось банальное медицинское объяснение. Каждой болезни соответствуют свои мышечно-связочные «области зажатости», привычные перекошенности. Они формируют интонации человека, его манеру говорить, дышать, сглатывать, смеяться… Опытное ухо врача «сканирует» такие нюансы просто по привычке, автоматически. И сразу определяет соответствующую дисгармонию, зону напряженности. То есть баррикаду, выстроенную организмом перед агрессивным вмешательством жизненных проблем.

К тому же надо признать, что Вера Алексеевна Лученко – женщина все-таки странная. Необычная, откровенно говоря. Мало того что природа наградила ее уникальными способностями. Так ведь она к тому же использует их не себе на пользу, а другим!.. Одно дело – избавлять людей от депрессии, зависимости, неуверенности. Но зачем еще и вытаскивать их из житейских проблем? Взваливать на себя миссию судьбы?..

Все-таки звонок следователя малость подпортил настроение. Никуда она сегодня не собиралась, вчера отработала последний день перед отпуском. И свободна теперь. Но надо же было как-то срезать нахала… Хоть бы Лизка уже поскорее объявилась, что ли.

Пай басовито залаял в ответ дверному звонку. Ну вот и Лиза пришла. Да не одна, а с Алешей.

– Здрасте, теть Вера, – сказал мальчик и тут же принялся обниматься с Паем.

С семилетним сыном подруги у Веры было полное взаимопонимание. Он тоже не очень интересовался техникой. Всякие там мобильные телефоны и компьютерные игры надоедали ему ровно через десять минут после того, как попадали в руки. Зато все живое, пушистое, лапчатое, языкатое и ушастое вызывало неописуемый восторг. Не очень-то часто Лиза выбиралась к Лученко в гости, еще реже – с сыном. Но всегда Алеша Романов нетерпеливо ждал, когда же они пойдут к тете Вере Лученко. И с порога кидался играть с Паем так по-свойски, будто они встречались каждый день. Дружелюбный спаниель радостно вилял хвостом, мгновенно включаясь в игру.

Пока взрослые разговаривали, ребенок и собака устроили замечательную возню на ковре. Игра называлась «две собаки в стае». Алеша выгибал спину, почесывал лапой ухо и гонялся за своим хвостом, чем приводил песика сперва в легкое недоумение, а затем в неистовый восторг. Они гонялись друг за другом в стране Подстолии, прятались в таинственных междиванных пространствах. Пес подставлял свое розовое пузо мальчику, а тот гладил его пушистый животик и заливался счастливым смехом.

Завести своего домашнего любимца мама и сын Романовы не могли: его некому было бы выводить днем на прогулку. Так, во всяком случае, считала мама. Мальчик после уроков в обычной школе ходил в музыкальную. Но хотелось, конечно, трогать рукой горячий лоб и холодный мокрый нос. Или гладить лохматую выгибающуюся спинку – словом, дружить с чем-то живым, маленьким, глазастым. Лученко сразу разглядела эту Алешину любовь к животным и однажды предложила ему посетить ветеринарную клинику. Андрею Двинятину поручалось провести для мальчика экскурсию.

Восторгам малыша не было предела. Дома он только и рассказывал, как дядя Андрей спас ангорскую кошку, которая упала с шестого этажа. Алеше разрешили войти в операционную, когда все процедуры уже заканчивались, и ребенок смог увидеть лишь беспомощный пушистый комочек. Кошка еще спала. Это здорово, что маленьких больных животных тоже врачуют, как и людей!

Он продолжал посещать клинику. Во все глаза смотрел, как Двинятин лечил перебитое крыло голубю. Ветеринар наложил на крыло птахи крошечную шину, затем посадил пернатого в специальную голубятню, где содержались выздоравливающие птицы. Андрей объяснил малышу, что крыло фиксируют так же, как сломанную руку или ногу человека. В другой раз пациентом был попугай со сломанной лапкой: Андрей взял несколько спичек, прибинтовал их к лапке птицы и снаружи бинт намазал клеем. Как-то раз Алеша помогал дяде Андрею ставить капельницу собаке. Хоть лапы русскому спаниелю и привязали к специальным скобам в столе, но псину необходимо было удерживать: хозяйка не могла видеть крови и всяких там шприцов, дожидалась в приемной. Мальчик добросовестно гладил пса целых полчаса, шептал ему что-то ободряющее.

Однажды в ветклинику вбежала женщина с маленьким черным тельцем собачки на руках. Она плакала и плакала. Сквозь всхлипывания дяде Андрею не сразу удалось разобрать, что она оставила своего питомца в машине и ушла. А автомобиль стоял на солнце… Ветеринар взял спящую собачку и положил ее на стол. Что с ней делали, мальчик не видел: его попросили выйти. Потом узнал, что спасти ее от теплового удара удалось с очень большим трудом. Алеша всем друзьям рассказывал о том, что, оказывается, животных нельзя оставлять в автомобилях на жаре, даже на десять минут. И с видом знатока повторял фразу об обезвоживании организма…

Сейчас, когда Андрея в Киеве не было, Романов-младший всю свою нерастраченную любовь к животным выплеснул на Пая. А Вера, пригласив подругу в дальний угол комнаты, стала вглядываться в ее лицо.

Так, ямочки на щеках куда-то попрятались. Брови домиком у нас, озабоченность и встревоженность не на шутку… Стресс, одним словом. А ведь для Лизы это совсем не характерно. Еще со времен их совместной учебы она отличалась спокойным, вдумчивым характером. К категории эмоциональных дамочек ее никак не причислишь. Зато здравого смысла и рациональности у нее хоть отбавляй.

Елизавета Сергеевна Романова принадлежала своей больнице и профессии целиком, без остатка. В диагнозах она практически никогда не ошибалась. Соглашалась работать по субботам и в праздники. Засиживалась допоздна. Дома писала истории болезней до поздней ночи. Затем – стакан кефира под очередной сериал, душ и сон…

Давным-давно у нее был муж. Потом еще один… Она и сама уже не помнила, когда и кто. Но мужья не выдержали конкуренции с работой и куда-то постепенно испарились. Теперь оставались работа и сын, два самых важных дела. При этом Алеша как-то умудрялся не мешать матери в ее ежедневном трудовом подвиге. В дни, когда занятий в музыкальной школе не было, он тихо делал уроки в ординаторской и дожидался, когда мама закончит все свои дела и поедет с ним домой.

Подруги устроились на угловом диванчике. Первые несколько минут Елизавета даже и рассказывать ничего не могла. Она все порывалась вскочить, Вера брала ее за руку и усаживала обратно. Наконец она сказала:

– Представляешь… – Романова залпом выпила предложенную воду, промокнула лоб и шею платком. – Меня вызывали в прокуратуру! Из-за смерти этого Бегуна. Я уж боялась, что не отпустят! Арестуют!

И она, не останавливаясь, объяснила: дескать, наезжали на нее, запугивали, угрожали каким-то служебным расследованием, намекали на криминальную подоплеку смерти депутата…

Вера кивала и слушала действительно внимательно, но параллельно прикидывала, как успокоить подругу. Переключить надо.

– Пошли на кухню, – сказала она. – Ты продолжай-продолжай, а я пока сооружу кое-что вкусненькое.

Вера достала из холодильника свежие огурцы, кусок буженины, пучок зелени и бутылку молочно-газированного напитка айран.

– Лизанька, – прервала она коллегу, – вымой зелень, пожалуйста.

Надо занять чем-то ее руки. Это помогает успокоиться. Романова сполоснула в раковине петрушку, укроп и две крепкие редиски.

– А что это ты затеяла? – с недоумением спросила она.

– Увидишь, – усмехнулась хозяйка. – Эй, собаки! Есть хотите?

– Не-а, – сказал Алеша.

Пай удивленно склонил голову. Ты что, парень, как это – «не-а»? Разве можно не хотеть есть? Он тут же завертелся под ногами у хозяйки.

– Пай, дай пройти! – велела ему Вера.

Пес неохотно отошел и улегся под стол. Но, увидев, что ему тут ничего не светит, высунул язык и убежал играть с Алешей.

В две глубокие тарелки Вера насыпала мелко порубленного зеленого лука, нарезанные кубиками буженину и зеленые огурцы, пластинки редиса. И залила все это холодным айраном.