Текст книги "Белое чудо"

Автор книги: Анна Масс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Девушка из маленькой таверны

Я шла узкой межой через поле еще не пожелтевшей пшеницы. Мне навстречу дул теплый ветер, Я раскинула руки, и колосья с обеих сторон защекотали мои ладони.

Что происходит со мной в последнее время? То плакать хочется без причины, то вдруг радость нахлынет, отчего – сама не знаю. Я шла и пела: «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан... » – и переносилась в мир благородных пиратов, красивых девушек, шхун, бригов. Она захватывает, эта песня. В ней есть таинственность.

 
...Каждый год с попутными ветрами
Из далеких африканских стран
Белый бриг, наполненный дарами,
Приводил суровый капитан...
 

Мне легко и свободно, потому что я одна и никто меня не видит.

Тропинка круто спускается вниз, в овраг. Чуть сбоку от тропинки – ствол упавшей березы как мостик. Я взобралась на этот ствол и, балансируя, пошла по нему до того места, где он расходился надвое. Села в развилку, откинулась на упругие ветки. Надо мной проплывало облако, похожее на белый бриг.

Нужно возвращаться в лагерь, но мне хочется еще хоть немножко продлить ощущение беспричинного счастья. Да, именно счастья, хотя на самом деле счастье – это, наверное, что-то совсем другое. Но как же тогда назвать это состояние спокойного блаженства, похожего на короткий отдых перед прыжком в новые, неспокойные ощущения, которыми стала так полна моя жизнь?

Я возвращалась из деревни Дровнино, где снимала дачу моя тетя. Каждый день после полдника я ходила к ней пить молоко, которое она специально для меня покупала. А сегодня тетя Нина сказала:

– Ты похорошела!

Мне так важно услышать эти слова! Еще недавно я почти не думала о своей внешности. Ну, может, и раньше немножко думала, но не так. Без этих мучитальных переходов от надежды к полной безнадежности. Со жгучим желанием понять: какая я?..

– И загар тебе к лицу, – сказала тетя Нина. – Небось, уж и мальчишки ухаживают?

– А ну их! – ответила я, как бы давая понять, что мальчишки-то ухаживают, да вот меня-то они не очень интересуют.

Тетя Нина шутливо погрозила мне пальцем.

Значит, глядя на меня, все-таки можно предположить, что за мной ухаживают мальчишки! Пусть на самом деле это не так, но, значит, это может случиться! «Я похорошела! – пело во мне. – Я похорошела!»

 
...И она с улыбкой величавой
Принимала ласково привет,
Но однажды гордо и лукаво
Бросила презрительное «Нет!».
 

Чем же он ей не угодил, этот суровый капитан? Такой обветренный, высокий и стройный, с седыми висками? Я бы на ее месте, не раздумывая, ответила «Да!» и стала бы вместе с ним бороздить океаны.

 
...Он ушел, спокойный и суровый,
Головою гордой не поник,
А наутро чайкой бирюзовой
Уходил к востоку белый бриг...
 

Я почему-то, без видимой связи о песней, стала думать про Надю. Эта девочка появилась в нашем пионерском лагере несколько дней назад. Она была очень красивая: две черные косы, сросшиеся брови, прямой нос, темный пушок над верхней губой. В столовой ее посадили за наш стол. Я очень не хотела этого, но меня никто не спросил. А не хотела я этого потому, что за нашим столом кроме меня и косенькой, болезненной Нины Авдотьиной сидел Саша, капитан футбольной команды. И я ни с кем не хотела его делить, по крайней мере в столовой. Нина в счет не шла. За столом я была вне конкуренции. До той минуты, когда за наш стол посадили Надю. Она ела с отсутствующим видом, думала о чем-то своем, несомненно очень важном и значительном. Отдала Нине свою булочку от полдника, объяснив:

– Мне нельзя сдобы.

Она ни на кого не смотрела, сидела, потупив взор, как восточная принцесса.

Раньше у нас за столом было весело и просто. Мы кидались хлебными шариками и хохотали так, что суп брызгал изо рта. Но при Наде мы перестали так себя вести. Она ела очень изящно: отламывала от куска хлеба маленькие кусочки и жевала с закрытым ртом. На Сашу она ни разу не взглянула. А вот Саша то и дело бросал на нее взгляды.

За обедом я посоветовала Наде нацарапать инициалы на алюминиевой ложке. Она с недоумением спросила:

– Зачем?

Я объяснила, что мы все так делаем и, когда ложка снова случайно попадает владельцу, это очень интересно.

– Что тут интересного? – удивилась Надя.

Этого я не могла ей объяснить, как ни пыталась. Просто это была такая игра, мы все в нее играли, перекрикивались через столы, чья у кого ложка.

Нет, не нравилась мне Надя. Она мне уж тем не понравилась, что в нее, по всем признакам, должен был влюбиться Саша.

Когда стали собирать волейбольную команду, Саша спросил у Нади:

– Играешь в волейбол?

– Играю, но не хочу, – ответила она и уселась с книгой на скамейку.

Вслед за Сашей к Наде подошел Гришка, потом Алик с Борисом. Всем почему-то очень хотелось, чтобы она сыграла партию в волейбол. Аня Горчакова прямо заявила мальчишкам:

– Все ясно! Втрескались!

– И ничуть не втрескались, – ответил Гришка. – Она нам даже не понравилась, правда, ребята? Какая-то усатая.

Ура! Не понравилась! И я тут же простила Наде ее красоту.

– Эх, вы! – сказала я мальчишкам. – Ничего не понимаете! Вы только приглядитесь, какая она красивая! Она прямо как персидская княжна!

Гришка тут же заорал:

– Мощным взмахом поднимает он кр-р-расавицу княжну!! – и с подачи запулил мяч в аут, в заросли крапивы.

– Автора! – закричали болельщики, требуя, чтобы Гришка сам бежал в крапиву за мячом.

Я дождалась конца игры – болела за Сашину команду – и пошла в Дровнино пить молоко.

Ствол березы подо мной чуть покачивался, и я представляла себе, будто я на корабле пересекаю штормовое море. А в душе звенела тоненькая струнка: Надя – усатая, а я – похорошела! Я слезла с березы и побежала в лагерь.

А в лагере я сразу узнала новость: приехали на грузовике пионеры из соседнего лагеря и предложили устроить соревнование по футболу. Наша команда к ним недавно ездила и выиграла. Вот они и нагрянули в надежде отыграться. Но не выйдет! Не такой у нас капитан, чтобы позволил команде продуться! И футбольное поле у нас лучше, и вратарь – не чета ихнему, но главное – капитан!

Наши побежали переодеться, а гости уже тренировались на поле. Девочки собрались возле клумбы и решали, кто преподнесет цветы команде победителей. Я с ходу предложила:

– Давайте я преподнесу!

Девочки повернулись ко мне и оглядели с головы до ног. Они ничего не сказали, но у меня вдруг словно оборвалась в душе тоненькая струнка. Что со мной?..

– Это я так просто, – сказала я. – Я не хочу.

– Может быть, Нинка? – предложил кто-то из девочек.

– Да ну, у Нинки ноги толстые...

Я отошла и села на скамейку рядом с Надей. Она читала, как обычно. Мельком взглянула на меня и снова уткнулась в книгу.

– Что ты читаешь? – спросила я.

– «Отец Горио» Бальзака.

– Интересно?

– Ерунда! – коротко ответила Надя.

Наша команда в белых футбольных трусах и синих майках неторопливым бегом направилась по дорожке мимо нас, к полю. Впереди – Саша.

– Саша! – окликнула Оксана. – На минуточку...

Саша подошел, а команда, не замедляя своего торжественного бега, проследовала дальше.

– Саш! Вот ты сам реши: кому из девчонок букет преподносить?

Хоть бы он назвал меня! Вот сейчас – увидит меня и назовет. Ведь мы столько времени сидим с ним за одним столом...

– Вот, пусть Надя, – сказал он и подошел к нашей скамейке.

– И не подумаю, – ответила Надя, на секунду подняв голову от книги.

– Почему?

– Потому что футбол – игра для дураков!

– Ну и воображала! – возмутились девочки. – «Игра для дураков»! Сама дура!

– Почему для дураков? – спросил Саша.

Надя закрыла книгу и положила ногу на ногу. Она была очень самоуверенная. Но – красивая, ничего не скажешь. Саша смотрел на нее восхищенно и чуть-чуть даже испуганно. А она молчала.

– Хоть поболеть придешь за нас?

– Нет! – презрительно бросила она.

«Он ушел, спокойный и суровый, головою гордой не поник... Он даже не взглянул на меня. А зачем ему на меня смотреть? В столовой насмотрелся.

Я улыбалась. Уголки моих губ норовили опуститься, но я усилием воли приподнимала их. Про такую улыбку, наверно, говорят: «дрожащая». Мне стало все равно, выиграет наша команда или проиграет. Я встала, потянулась и медленно направилась к просеке, которая вела в деревню. Когда деревья скрыли меня, я побежала.

...Снова, как полчаса назад, сидела я на березе, в развилке между двумя ветками. Но куда оно девалось – чувство легкости, свободы, счастливой бездумности? Комок стоял в груди, и было мучительно вспомнить, как Саша даже не посмотрел на меня.

Но ведь никто ничего не заметил! Ну и что из того? Я-то знаю. Я теперь все поняла. Тетя Нина сказала, что я похорошела, из жалости! Ничего я не похорошела.

Я откинулась на ветках и стала смотреть в небо. Облака уплыли – белые далекие бриги. Звенели и кусались комары.

– Девушка!..

Я вздрогнула и обернулась. Наверху, у спуска в овраг, стоял мужчина с двумя авоськами в одной руке. Свободной рукой он отмахивался от комаров и вытирал платком по-городскому бледное лицо.

– Извините, пожалуйста... Как мне до деревни Дровнино добраться?

– Через овраг, а потом через поле, – ответила я.

– Далеко?

– Нет, минут десять.

– Да? – обрадовался мужчина. – Значит, говорите, прямо через поле? Никуда не сворачивать? Ну, спасибо, девушка.

Он пересек овраг и, отдуваясь, скрылся за деревьями. А я с изумлением смотрела ему вслед. Он сказал: «Девушка»!

И вдруг комок в груди растаял и вместе с облегчением пришло удивительное чувство:

Я – девушка?!

Ловушка

Я лежу на высокой деревянной кровати и сквозь маленькое окошко вижу ночную деревенскую улицу и контуры леса через дорогу. Я – дачница. Какое скучное слово. Но ничего не поделаешь. Лагерная смена кончилась, а впереди еще целый месяц каникул. Мой брат со своей женой Ритой и ее мамой сняли дачу в деревне, в десяти минутах ходьбы от бывшего лагеря, и я прямо из лагеря перешла на новое местожительство. Теперь на месте лагеря – дом отдыха.

Хозяйка нашей избы уехала в город к сыну. У нас две комнатки, перегороженные фанерной стенкой, не доходящей до потолка, и просторная кухня, где спит Ядвига Васильевна, Ритина мама. Едим мы на крылечке.

Ядвига Васильевна всем недовольна. Ее раздражает, что меня посадили на ее шею, что мы не достали путевок в дом отдыха и вынуждены жить в деревне и ходить в столовую с судками. Впрочем, в столовую с судками хожу я. На отдыхающих из дома отдыха, которые приходят в деревню покупать молоко и черную смородину, Ядвига Васильевна смотрит с завистливым высокомерием.

Алеша за перегородкой негромко декламирует:

 
Содрогаясь от мук, прокатилась над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой...
 

– Я сегодня сидел-сидел над статьей – застопорило что-то. Открыл Заболоцкого. До чего же здорово!

Рита хвастается перед подругами, что Алеше звонят из редакций, что его статья была напечатана в журнале «Литературное обозрение» и там ему заказали еще одну статью. Что на кафедре он – видная фигура, что он скоро защитит кандидатскую диссертацию.

Подруги Вавочка и Таточка, тоже дачницы, приходят к Рите и ее маме поболтать. Они могут болтать часами, и в их речи часто мелькают слова: первый муж, второй муж, третья жена, разошлись, сошлись, оставил ей квартиру...

 
...Я люблю этот сумрак восторга,
Эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов – первых слов на родном языке...
 

– «Человеческий шорох травы»! Как это сказано, Рита, а?.. С ума можно сойти!

– Слушай, – деловитый голос Риты. – В Михайловском магазинчик есть промтоварный. Там те самые сапожки.

– Какие?

– Ну те. Помнишь, я зимой гонялась? Австрийские на меху. За сто двадцать рэ. А тут прямо так стоят, и никто не берет.

– Но, котичка, у нас сейчас нет ста двадцати рэ.

– А если ты у предков займешь?

– Я не знаю... Неудобно...

– Ну, Лешк!.. Ну, подумаешь, неудобно – у собственных предков занять! За статью получишь – отдадим.

– Статью напечатают не раньше декабря...

– Ну, Лешк! Ну, скажи, в счет моего дня рождения. Пусть это будет их подарок. А ко дню рождения тогда уж ничего не надо.

– Котичка, но ведь это большая сумма. Они на юг собираются. Неудобно.

Молчание. Скрипнула кровать. Ритин обиженный голос:

– Уйди.

– Ритуль!

– Не подлизывайся.

– Ну, котичка!

– Попросишь? В счет дня рождения?

– Попрошу.

Тряпка он все-таки, мой брат, но я его отчасти понимаю: он был всегда очень не уверен в себе, страдал из-за своего небольшого роста, небогатырского сложения, а тут – такая красавица!

Когда Рита идет по улице, многие оборачиваются ей вслед. Мне иногда удивительно, как она могла полюбить моего брата. За ней ведь ухаживал Егор, Алешин друг, а она предпочла Алешу, хотя Егор, в смысле внешности, гораздо интереснее.

Она после техникума работает в архитектурной мастерской, между прочим, хорошо работает: ее фотография висит на доске Почета. Этой зимой, перед Новым годом, она нарядилась Снегурочкой и вместе с Дедом Морозом, своим сослуживцем, приходила к детям сотрудников, раздавала подарки. Это у них так заведено на работе. Дети в нее все просто перевлюблялись, а на работе ей объявили благодарность. Она умеет быть и приветливой и обаятельной, когда захочет.

И всегда вокруг нее все сверкает чистотой. Из пустячных предметов – ящичков, досочек, тряпочек – она умеет сотворить такое, что все ахают. Она и шить умеет, охотно обшивает своих подруг. У нас много лет валялись без применения разноцветные моточки шерсти – остатки. Маму они раздражали, она даже подумывала, не выбросить ли их – вязать она не умеет, мотки остались еще от бабушки. Рита однажды обнаружила эти мотки в пакете с нафталином и связала мне ко дню рождения такой красивый свитер, что, когда я его надеваю, все обращают внимание.

Нет, конечно, я могу понять Алешу.

Но иногда мне кажется, что Рита Алешу и не любит вовсе. Что он для нее всего лишь «перспективный муж». Это слово – «перспективный» – она часто повторяет. В перспективе не только кандидатская, но и докторская диссертация. В перспективе кооперативная квартира, машина и общество ученых, в котором Рита будет блистать.

А Алеша? Он работает, работает с каким-то ожесточением. Раз в неделю он ездит в город – ведет литературный кружок в Доме культуры машиностроительного завода. Он переводит с английского рефераты для Института научной и технической информации. И потом – статьи и диссертация.

Он не замечает в Рите никаких недостатков, потому что влюблен в нее, она для него – все на свете.

Для Риты он испортил мой овраг. Этот овраг лежал между домом отдыха и деревней – глубокий, с крутой тропинкой, по сторонам которой разросся ольховый кустарник. Об этой тропинке мало кто знал, дачники ходили прямой дорогой, через мост. И я сама сделала эту глупость – показала ее Рите.

После дождей тропинка становилась скользкой, и однажды, совершая свой обычный «променад» к дому отдыха, Рита поскользнулась и чуть не упала. И вот из-за того только, что она чуть не упала, Алеша взял лопату и вырубил по всей тропинке широкие ступени. Овраг сразу потерял свой прежний необитаемый вид, стал каким-то прилизанным. Ступеньками я принципиально не пользовалась, спускалась и поднималась сбоку, по траве, даже после дождя, когда трава была мокрая. А лопату с обломанным черенком, которую Алеша забыл в овраге – или оставил нарочно, чтобы подновлять ступеньки, – я забросила в кусты.

В общем, моя нынешняя жизнь, несмотря на одиночество, имеет некоторые преимущества перед прежней, лагерной жизнью. Я могу купаться где хочу. Могу переплыть речку – она неширокая, но у того берега глубина с головкой, поэтому в лагере нам запрещалось плавать на ту сторону. На том берегу густейшие заросли спелой малины. Правда, тут полно и крапивы, а я в купальнике, и стебли крапивы попадаются выше моего роста. Но болезненны только первые два-три ожога, а потом ничего.

Наевшись малины, я выхожу из зарослей, ложусь на теплый солнечный пригорок, где среди нескошенной, слегка уже увядшей травы краснеют листики земляники. Грустная ягода никнет под собственной перезрелой тяжестью. Мне жаль эту ягоду. Ведь не для того она наливалась соком, чтобы, перезрев, упасть и сгнить на земле.

Стебелек радостно подпрыгнул вверх, когда я сняла с него тяжелую, исчерна-красную земляничку, оставившую во рту несравненный вкус августовского лета.

...Лежа на животе, я разглядываю травинки, весь зтот крохотный и огромный мир, который мы топчем своими ногами. Мне хочется в этот момент стать маленькой и невесомой, потому что и под моей тяжестью страдает этот мир и я ничем не могу ему помочь.

Я переворачиваюсь на спину, и надо мной другой мир – огромный, голубой и белый, далекий-далекий. Какие-то слова и строчки возникают в моей голове – это еще не стихи, но это как бы предчувствие стихов. И тревожное ощущение охватывает меня, словно я вот. сейчас, в эту минуту, остановилась перед тайной.

Укус муравья возвращает меня к действительности. Я тру укушенную ногу и вдруг вспоминаю, что давно уже настало время обеда, а я забыла о своей обязанности – не принесла из дома отдыха судков, и, значит, послали Алешу, да еще наверняка настропалили его против меня, что вот шляюсь неизвестно где, а им приходится волноваться.

Я бегу, натянув сарафан на влажный купальник. Бегу через поле, через овраг, в котором Алеша прорубил ступеньки для своей «котички», и меня заранее разбирает досада при мысли, что увижу сейчас постную рожу Ядвиги Васильевны и недовольное Ритино лицо.

Но, уже подходя к дому, я поняла, что никакой ругани не будет. Приехали гости! Алешин школьный товарищ Боря с женой Катей, про которую я только слышала, а видела в первый раз. Она мне сразу понравилась. Высокая – выше Бори, – худенькая, коротко стриженная, она держалась как мальчишка – резковато и независимо. А Боря за то время, что я его не видела, слегка растолстел и отпустил усы кончиками вниз. Боря – художник, иллюстрирует детские книжки, у нас уже три книжки с его рисунками и с дарственными надписями. Рисунки, по-моему, замечательные. И Катя тоже художница, но ее рисунков я еще не видела.

– Кто бежит! – закричал Боря, раскрывая объятия мне навстречу. – Иль это только снится мне?

Он обхватил меня одной рукой, приподнял и сделал оборот вокруг собственной оси. Потом поставил на землю, отступил на шаг и поглядел на меня, приложив ладонь козырьком к глазам.

– Все правильно! – сообщил он. – Все идет по четкому графику. Когда мы с тобой виделись в последний раз? Зимой? Точно, зимой. Ты была тогда ни бэ, ни мэ, ни кукареку. А теперь что-то такое из тебя вылупляется. Ей-богу. Вот познакомься с моей супругой Катькой.

«Супруга Катька» пожала мне руку и спросила:

– А речка далеко?

– Близко.

– После обеда пошли на речку?

– Пошли! – с готовностью согласилась я.

Ядвига Васильевна с любезной улыбкой накрывала на стол. Рита ей помогала.

– Что же ты опаздываешь? – мягко заметила она. – Пришлось Алеше с Егором идти за обедом.

– И Егор приехал? Вот здорово!

В тот же момент я увидела Алешу и Егора. Они шли со стороны дома отдыха.

– Салют! – сказал мне Егор.

– Салют! – ответила я. – А почему ты не в военной форме?

– А что, так я тебе не нравлюсь?

– Почему, нравишься, – сказала я и смутилась.

– Нет, ты честно скажи. Режь, не бойся. Если в штатском я для тебя недостаточно красив, то я поеду переоденусь в парадную форму.

Егор говорил очень серьезно, даже с беспокойством, поэтому было еще смешнее.

До чего же я была рада! Только сейчас я почувствовала, как соскучилась по веселой компании, как это все-таки тоскливо – проводить дни в одиночестве.

У крыльца валялся рюкзак с прислоненной к нему Бориной гитарой и толстый оранжевый рулон – свернутая палатка. Это значит, что вечером мы будем жечь костер, а потом гости останутся ночевать, и завтра я опять целый день буду с ними!

Но кажется, больше, чем я, радовался Алеша. Я уж и не помню, когда в последний раз видела его таким счастливым.

– Старик, ты похудел, – сказал Боря, – женитьба тебе не в пользу. Бери пример с меня. – И он самодовольно похлопал себя по животу.

– А потому что он меня не слушает! – сказала Рита. – Я ему все время говорю: отдохни, отдохни! А он как ошалел со своей работой. У него ум за разум скоро зайдет.

– Слышишь, что жена говорит? – строго спросил Боря.

Я подумала: услышал бы он разговор о сапогах за сто двадцать рэ – понял бы, что к чему.

– Все! – решительно сказал Алеша. – Полный отдых! К черту! Устал как собака.

Егор развязал рюкзак и передавал Рите привезенные продукты: сыр, шпроты, пучки лука и свежей редиски, три маленькие желтые дыньки, белые батоны. Впервые за столом было очень весело. Мне хотелось, чтобы этот обед подольше не кончался. Но он кончился, а праздничное настроение осталось. Боря сбегал к колодцу за водой, все вместе как-то быстро и незаметно всё убрали, вымыли посуду и отправились на речку. Ядвигу Васильевну из вежливости тоже пригласили, но она сказала, что хочет подремать после обеда, против чего, конечно, никто не стал возражать.

На обочине дороги валялась покрышка от колеса – я сколько раз проходила мимо нее, не обращая внимания. Но Боря, увидев эту старую покрышку, очень обрадовался, выкатил ее на дорогу, и оказалось, что эта никому не нужная штука при наличии фантазии может доставить массу удовольствия. Боря пытался ехать на ней верхом и даже стоя, перебирая ногами и балансируя. У него это не получалось, он падал, а Егор и Алеша отпускали шуточки по поводу Бориной медвежьей грациозности. Так и прикатили круг на речку. А уж на речке он оказался просто как нельзя кстати. Его торжественно спустили на воду и стали изображать, будто это корабль, а Егор – адмирал.

– На абордаж! – кричал Боря, и они с Алешей пытались выпихнуть Егора из колеса, а тот сопротивлялся – я просто визжала от смеха, глядя на их возню.

Рита села на полотенце и стала смотреть на купающихся. Я уж Риту достаточно изучила и видела: она недовольна тем, что никто не обращает на нее внимания. Она привыкла быть в центре, а тут о ней вроде все забыли.

Через некоторое время, наигравшись, все вышли на берег.

Алеша сказал:

– Эх, ребята, завидую вам! Мне бы тоже в палатку... Вспомнить былое.

– Что значит – завидуешь? – сказал Боря. – А вы разве не останетесь?

Алеша нерешительно посмотрел на Риту:

– Котичка, как ты на это?

– Ну, если это общее желание... – начала Рита и выразительно взглянула на Егора.

– Насильно никого не удерживаем, – сказал Егор.

Рита засмеялась, а глаза у нее стали злые – ну точно Ядвига Васильевна, только моложе.

– Лично я не вижу никакой радости спать в палатке, – сказала она. – Да и Лешке ни к чему.

Боря сочувственно хлопнул Алешу по спине и шутливо сказал:

– Нечего, нечего! Дома ночуй, ты теперь человек семейный.

– А ты? – с досадой спросил Алеша.

– Ну, я. Я бы, может, и рад ночевать в собственной постели, да ведь меня Катька насильно вытащит на ландшафт.

– И вытащу, – подтвердила Катя. – Не дам жиры нагуливать.

– Такая жизнь! – вздохнул Боря и развел руками.

И было видно, что он ничего не имеет против такой жизни, что она ему очень нравится.

Да и кому может не понравиться? Я жалела каждую уходящую минуту, мне хотелось, чтобы этот день никогда не кончился.

Алеша отвел Риту в сторонку и что-то горячо ей доказывал, уговаривал остаться. Потом они втроем – Егор с ними – ушли в деревню за палаткой и рюкзаком, а мы с Борей и Катей натаскали хворосту и разожгли костер на самом берегу реки, на песчаном мыске. Солнце заходило, лес на том берегу потемнел, а огонь нашего небольшого костерка отразился в воде. Боря сказал:

– Эх, перенести бы все это на холст и умереть.

– Ты лучше живи, – сказала Катя. – Все равно не перенесешь.

Вернулись Егор с Алешей и принялись ставить палатку.

– А Рита где? – спросила Катя.

– Да что-то захандрила. Не захотела идти, – ответил Алеша.

Я так и знала. Наверно, на Егора обиделась. Ну и очень хорошо. Без нее лучше. Вот только Алеша сник и время от времени поглядывал на часы, стараясь, чтобы никто этого не заметил. А я забыла о времени. Так хорошо было сидеть у костра, петь песни под Борину гитару, выкатывать из костра пропеченную картошку и, обжигаясь, есть ее.

Алеша вдруг встал, помялся немного и сказал:

– Знаете, ребята, я пойду. А то Рита обидится.

– Да брось, старик! – возразил Егор. – В кои-то веки собрались вместе.

– Самому неохота, но, знаете, она ведь...

– Очень уж ты как-то... Ну и пусть один раз обидится! Ты уж извини, Леха, но слишком она тебя взнуздала.

– Да нет, вы не понимаете... Не в этом дело... Да и Вальке спать пора.

– Что-о? – взорвало меня. – Ну уж я-то тут ни при чем! Никуда не пойду!

– Не отпустим Вальку, – поддержал меня Егор. – И тебя не отпустим! Борька, держи его за ноги!

– Ребята, ну правда, они меня ждут! – отбивался Алеша. – Они без меня спать не лягут!

– Днем отоспятся! – отрезал Боря и повалил Алешу на песок, а Егор уселся на Алешины ноги и спросил:

– Ну? Сдаешься?

– Сдаюсь! – весело ответил Алеша. – Подчиняюсь превосходящей силе! Слезь с меня, бегемот, ты мне ноги отдавил.

Он был очень доволен, что его не отпустили.

– А на будущее учти, – сказал Егор, отряхивая песок с колен. – Нельзя позволять женам садиться себе на шею.

– Ты слышала? – громко спросил Боря у Кати.

– Вот подожди, – пригрозил Алеша. – Женишься – запоешь по-другому.

– Я женюсь только на той, – сказал Егор, – которая даст клятву, что не будет вмешиваться в мужскую дружбу. И вообще, надо мной слишком много командиров, чтобы я позволил еще и жене над собой командовать. Жена должна быть послушной, аки овца.

– Таких теперь нет, – заявила Катя.

– Ну и не надо, – сказал Егор. – Останусь холостым. Еще позавидуете мне. А ты чего смеешься? – спросил он, оборачиваясь ко мне.

Я ничего не смогла ответить – просто каждое слово Егора вызывало у меня приступ смеха, сама не знаю почему. Егор вдруг посмотрел на меня внимательно и как бы оценивающе.

– Алексей, – сказал он задумчиво. – Сестра-то у тебя, кажется, юмор понимает. А как она в смысле послушания?

– Как раз то, что тебе надо! – обрадовался Алеша. – Послушная, аки овца. Вернее, аки волк в овечьей шкуре.

– Нет, серьезно? – обернулся ко мне Егор. – И клятву послушания не побоишься дать?

– Не побоюсь! – еле смогла я ответить сквозь смех.

– Вот на ком я женюсь! – удовлетворенно произнес Егор. – Все, вопрос решен. Садись со мной рядом и отгоняй от меня комаров.

Я села рядом и хлопнула Егора по лбу, на котором сидели два комара.

– Братцы! – завопил Егор, валясь на песок как бы от моего удара. – Сколько нежности в этом прикосновении! Валентина, я люблю тебя! Дай я тебя поцелую!

Он подтащил меня к себе и поцеловал.

Мне стало вдруг совсем не смешно. Может, если бы он мне не нравился, я бы не смутилась. А он мне очень нравился. Всю жизнь. Даже когда я была совсем маленькой и они с Алешей приходили забирать меня из детского сада. Да, еще с тех пор. Сейчас я стала почти взрослой, но для него-то я все равно маленькая. Вот он со мной и не церемонится.

– Она на меня обиделась! – сокрушенно сказал Егор.

– А ты не расходись! – сказал Алеша.

– Валька! – сказал Егор. – Я же просто пошутил.

Конечно, он пошутил. Я почувствовала, что сейчас разревусь.

Вскочила и побежала в темноту.

Луна была совершенно круглая, и под этой луной освещалось все далеко вокруг. Это был ночной серебристый, таинственный свет, луна дрожала, а звезды казались тонкими золотистыми полосками, потому что я смотрела на них сквозь слезы.

Что же мне теперь делать? Пойти в деревню? Я представила себе нашу избу, храп Ядвиги Васильевны... Нет, ни за что. Лучше буду бродить одна всю ночь.

Вдруг я увидела: от костра мне навстречу быстро шел Егор. Он остановился передо мной, повернул меня к свету и несколько секунд внимательно изучал мое лицо. Потом вытер мне щеки теплой большой ладонью и виновато сказал:

– Я как-то, знаешь, привык думать, что ты еще маленькая. Помнишь, как мы с Лешкой тебя уронили в лужу?

Я засмеялась. Еще бы мне не помнить. И как они с Алешей дома торопливо переодевали меня, заметая следы преступления, чтобы мама ни о чем не догадалась. А мама все равно догадалась, потому что они надели мне колготки наизнанку.

Мы подошли к костру. Я села с Катей на спальный мешок, а Егор подбросил в костер хвороста и сел по другую сторону от Кати. Никто нас ни о чем не спросил. И шуточек никаких не отпускали.

Судки стояли на перилах крылечка, а из комнаты, сквозь открытое окно, доносился раздраженный голос Ядвиги Васильевны:

– Единственное дело ей поручено! И она каждый раз опаздывает, словно назло! А какое у нее при этом лицо! Можно подумать, что она делает всем нам величайшее одолжение! Уйти на всю ночь! В ее возрасте! И этот вернулся чуть ли не под утро! Заботливый муж, называется...

Я взяла судки и пошла в дом отдыха. У раздаточного окошка стояло несколько курсовочниц, среди них – Вавочка, Ритина подруга. Я поздоровалась. Она спросила с сочувственным выражением:

– Ну как она?

– Кто?

– Риточка. Ей лучше?

– Лучше? А что с ней?

– Как? Ты ничего не знаешь? Рите вечером стало плохо! Мы с Ядвигой Васильевной до двух ночи возле нее сидели, ждали Алешу. Свинство все-таки с его стороны! Никакого чувства ответственности.

– К нему друзья приехали! – резко ответила я. – Имеет он право уйти? Раз за все время!

– Имеет, но не тогда, когда...

Подошла ее очередь, она передала судки в окошко и замолчала. И я не стала продолжать. Ну ее, неохота связываться. Я еще задержалась у столовой, чтобы не возвращаться вместе с ней.

– Почему так долго? – недовольно спросила Ядвига Васильевна. – Ты же знаешь, что мы тебя ждем.

Я ничего не ответила.

За столом – мрачная, враждебная атмосфера. Рита брезгливо ковыряет вилкой квадратик омлета. Ядвига Васильевна, прихлебывая кофе, изрекает:

– Единственное, что еще действует благотворно на мой организм, – это кофе.

Никто на эту фразу не реагирует.

– Боже, как я вчера переволновалась! – продолжает она. – Я выкурила три лишние сигареты.

Я не выдерживаю, усмехаюсь.

– Опять она усмехается! – вдруг возбужденно говорит Рита. – Не могу больше видеть этой усмешки! Что ты выпендриваешься? Что ты строишь из себя?

– Валентина, – сдержанно говорит мне Алеша. – Твое высокомерное поведение нас всех раздражает.

– Как хочу, так и усмехаюсь! – говорю я брату. – Ходить, как ты, по струнке не буду!

– Вот уж это тебя совершенно не касается!

– Касается! Может, мне противно смотреть, как они тебя в раба превратили! А ты рад! Ах, Риточка! Ах, котичка!

– Нахалка! Ну, нахалка! – задыхается Рита.

– От такой слышу!

– Извинись сейчас же перед Ритой! – заорал Алеша. – Никто тебе не дает права хамить.