Текст книги "В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора"

Автор книги: Анна Уайтлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 22
Желание потомства

Во время аудиенции, данной французскому послу Фенелону в Хэмптон-Корт 23 января 1571 г., Елизавета призналась, что «она решилась выйти замуж, не по собственной воле, но ради удовлетворения ее подданных». В примечательно откровенной беседе она объяснила, что ее брак, «благодаря власти мужа или рождению потомства, если Господь благословит ее детьми», положит конец «покушениям», которые, как ей кажется, «будут постоянно предприниматься против ее личности и короны, если она останется старой девой и оставит надежду выйти замуж или родить детей». Хотя «она сама в прошлом уверяла его, что не собирается замуж», королева объявила: она «сожалеет, что вовремя не подумала о своем желании обзавестись потомством».[579]579
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, III, 454.


[Закрыть] То было яркое и очень личное признание, которое как будто демонстрировало наконец желание обзавестись наследниками.

Брак стал необходимостью. После «дела Норфолка» и восстания на севере и сама королева, и ее правительство усвоили горький урок. До тех пор пока ее смерть знаменует собой вступление на престол королевы-католички, ее жизнь всегда будет подвергаться опасности. Папская булла об отлучении и козни испанцев в Ирландии, которые последовали за соучастием де Спеса в заговоре северных графов, доказывали, что против протестантской Англии зреет международный заговор, возглавляемый Испанией. Сесил выразил надежду, что королева наконец проявила искреннее желание выйти замуж: «Если я не заблуждаюсь, ее величество настроена весьма серьезно»; если брак состоится, «любопытный и опасный вопрос о престолонаследии будет навсегда забыт и похоронен – счастливые похороны для всей Англии».[580]580
  The Egerton Papers, ed. J. Payne Collier (London, 1840), 52.


[Закрыть] Воспользовавшись случаем, Фенелон предложил королеве выйти за младшего брата Карла IX, Анри, герцога Анжуйского, кандидатуру которого он уже предлагал ей два года назад. Французский король по-прежнему хотел с помощью династического союза с Елизаветой умиротворить французских гугенотов, вывести Анжу из-под влияния кардинала Лотарингского, старшего представителя семьи Гиз, и заложить первый камень оборонительного союза против Испании. Анжу, как с энтузиазмом утверждал Фенелон, «единственный принц на свете, достойный ее».[581]581
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, 418.


[Закрыть] Однако едва ли он мог считаться идеальным женихом для английской королевы. Анжу был на восемнадцать лет моложе Елизаветы. Кроме того, английский посол во Франции называл его «стойким папистом» и откровенным трансвеститом, который регулярно появлялся на придворных балах в роскошных женских платьях. Ходили слухи о его бисексуальности. Как писал венецианский посланник, «он полностью отдается сладострастию, поливает себя духами и эссенциями. Он носит в ушах два ряда колец и подвесок».[582]582
  См.: Katherine B. Crawford, ‘Love, Sodomy and Scandal: Controlling the Sexual Reputation of Henry III’, Journal of the History of Sexuality, 12 (2003), 513–542.


[Закрыть] Брак с Анжу угрожал также дальнейшим ухудшением отношений с Испанией, которые и без того были «холодны до враждебности» из-за войны, которую Испания вела в Нидерландах.

Елизавета тут же выразила сомнения относительно брака с Анжу. Сам герцог также не горел желанием жениться на ней. Он, поощряемый сторонниками Гизов при французском дворе, считал Елизавету «еретичкой и незаконнорожденной».[583]583
  Lettres de Catherine de Medicis, ed. Hector de la Ferriere-Percy и Comte Baugyenault de Puchesse, in 10 vol. (Paris, 1880–1909), IV, 26–27.


[Закрыть] Как признавалась Екатерина Медичи в своих письмах к Фенелону, «он столько слышал о ее чести и читал донесения всех послов, служивших при английском дворе, что убежден: если его вынудят жениться на Елизавете, его ждут бесчестье и потеря доброго имени».[584]584
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, II, 178, 179.


[Закрыть] Екатерина Медичи склоняла сына к браку, объясняя, что «величайший вред, какой злые люди могут нанести благородным женщинам королевской крови, заключается в том, чтобы распространять за границей ложь и позорные слухи о нас» и что «мы, правители-женщины, более других подвержены клевете со стороны наших врагов: иным способом они не в состоянии нам повредить».[585]585
  Sir Dudley Digges, The Compleat Ambassador (London, 1655), 195.


[Закрыть] Тем не менее королева-мать вынуждена была признать, что Анжу «ни за что на ней не женится, и в этом я не могу его убедить, хотя он – послушный сын».[586]586
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, VII, 180.


[Закрыть]

Помимо того что Елизавета не хотела выходить за юношу намного моложе себя, она получала предупреждения от своих дипломатов из Франции. Там многие считали, что герцог хорошо поступит, «если женится на старухе, которая последний год еле ходит, так как ее нога еще не излечилась и вряд ли излечится полностью» – намек на язву на ноге – «и что под предлогом лекарства ему могут прислать из Франции бальзам такого рода, что через пять-шесть месяцев он окажется вдовцом; и потом он может порадовать себя, женившись на королеве Шотландии, и остаться бесспорным монархом объединенного государства».[587]587
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, IV, 64, 85.


[Закрыть] Елизавета, естественно, встревожилась, узнав о заговоре против нее во Франции, но ее обидели и упоминание ее возраста, болезней, а также постоянные сравнения не в ее пользу с шотландской кузиной. Будучи тщеславной, Елизавета намеренно сообщила Фенелону, что, «невзирая на неблагоприятные слухи о ее ноге, она не отказывалась от танцев в прошлое воскресенье на свадьбе маркизы Нортгемптонской; поэтому она выражает надежду, что герцог будет приятно удивлен, когда женится на здоровой женщине, а не на калеке».[588]588
  Ibid., 21.


[Закрыть]

Переговоры с французской стороной возобновились, и к марту Екатерина Медичи написала Фенелону, что ее сын передумал и теперь «всей душой жаждет этого союза». Король Карл отправил в Англию своего посланника де Фуа; переговоры продолжались весной и летом 1571 г. Хотя Елизавета, по словам ближайших ее советников, «была более склонна к браку, чем до тех пор», религия по-прежнему оставалась камнем преткновения. Хотя королева дала понять, что Анжу придется приспосабливаться к законам ее страны, французы неуклонно требовали, чтобы Анжу и его слуги могли «свободно» исповедовать свою веру.[589]589
  Digges, Compleat Ambassador, 43, 70–71.


[Закрыть] Как писал Уолсингем, потребность в таком союзе оказалась так велика, что все оговорки можно было оспорить: «Когда я задумываюсь о положении ее величества, и дома, и за границей… о том, как она подвержена иноземной угрозе, которая отпадет лишь в случае этого брака, я не представляю, что будет с ней, если дело расстроится».[590]590
  Ibid., 96.


[Закрыть]

9 июля французский посол с радостью передавал Екатерине Медичи слова, сказанные королевой одной из ее фрейлин, когда они были наедине. Елизавета «по собственной воле говорила о герцоге» и дала понять, что, несмотря на ее сомнения из-за разницы в возрасте и религии, она «решилась на брак». Естественно, Елизавета обращалась к своим камер-фрейлинам за советом и поддержкой; особенно она боялась, что Анжу будет презирать ее, если окажется, что она не способна к деторождению.

Королева попросила Элизабет Файнс де Клинтон, графиню Линкольн, и леди Фрэнсис Кобэм – «двух самых верных своих приближенных», которым «она доверяла» больше, чем остальным, «свободно высказать ей» их мнение о браке. Леди Кобэм сказала, что «счастливейшими всегда являются браки, когда супруги ровесники или приблизительно одного возраста, в ее же случае положение неравное»; однако она выражала надежду: «раз Богу было угодно, чтобы она была старше», то и герцог «удовольствуется другими ее достоинствами». Леди Клинтон, которая знала Елизавету с детства и понимала, как важно ее успокоить, благоприятно отзывалась об Анжу, «чья юность, – по ее словам, – не должна наполнять вас страхом, ибо он добродетелен, и вашему величеству легче будет угодить ему, чем любой другой правительнице на свете».[591]591
  Тайная записка, см.: M. de Vassal // Fénélon, Correspondance Diplomatique, III, 462–469.


[Закрыть] Елизавета обещала «излить на принца всю свою любовь… любить и почитать его как своего господина и мужа» и выразила надежду, что этого ему будет довольно.

И все же ее не покидали сомнения. Получив портрет Анжу, Елизавета снова забеспокоилась из-за «разницы в возрасте между ней и герцогом». Учитывая «время жизни», ей «должно быть стыдно» выходить замуж за столь молодого человека.[592]592
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, IV, 186, 187.


[Закрыть] Фенелон снова убеждал ее в том, что она будет подходящей женой для Анжу. Герцогу же он писал: «Господь так хорошо сохранил ее величество, что время не уменьшило ее красоты и совершенства, а вы выглядите старше своих лет; и герцог выказал неизменное желание их союза». Он уверял Елизавету, что она найдет в герцоге «все, что можно пожелать для своей чести, величия, безопасности и мира в государстве и личное счастье для себя».[593]593
  Ibid.


[Закрыть]

Елизавета предложила, чтобы Анжу инкогнито приехал в Англию и встретился с ней. Он отказался; Елизавета оставалась непреклонной: она не выйдет за принца, которого не видела. Несмотря на все уверения Фенелона в горячем желании герцога жениться на ней, в октябре Анжу заявил, что не женится на Елизавете ни при каких обстоятельствах. Он стал настолько «набожен», что слушал мессу по два или три раза на дню.[594]594
  CSP Foreign, 1572–1574, 3, 8–9.


[Закрыть] После нескольких месяцев переговоров и ложных обещаний надежды на брак с ярким молодым французом испарились.

Глава 23
Добиться ее смерти

В письме к Генри Буллинджеру летом 1571 г. Роберт Хорн, епископ Винчестерский, писал об «опасном и ужасном состоянии возбуждения», которое владело английским правительством «в течение почти трех последних лет». Елизавету и ее советников не только «потрясают вероломные нападки наших иноземных врагов», но они угрожают и дома «внутренними беспорядками», которые Хорн назвал «измышлениями и порождением папства». Папа Пий V призывал «отчаянных людей», которые то и дело «осаждали хрупкую фигуру благороднейшей девственницы Елизаветы почти бесконечными нападками и упорно добивались ее смерти либо от яда, либо от насильственных действий, при помощи колдовства, измены и любыми другими способами… какие только можно себе представить и на которые страшно даже намекать».[595]595
  The Zurich Letters, ed. Robinson, in 2 vol. (Cambridge, 1847), I, 245–254.


[Закрыть]

Необходимо было предпринять решительные действия, способные противостоять растущим угрозам жизни королевы. В апреле, после созыва парламента, лорд – хранитель Большой печати Томас Нортон выступил с решительной речью. Он напомнил парламентариям, что «ее величество была и остается единственным столпом и опорой всей нашей безопасности». Поэтому, продолжал он, «забота, молитвы и все усилия парламента должны быть направлены на сохранение ее жизни и положения».[596]596
  M. A. R. Graves, ‘Thomas Norton, the Parliament Man’, Historical Journal, 23, 1 (1980), 17–35.


[Закрыть] Были предприняты дальнейшие меры по «приведению католиков к порядку». По одному акту запрещалось приобретать, распространять и читать папские буллы. Всем подданным ее величества запрещалось вступать в какие-либо отношения с Римом – как лично, так и через посредство других людей.[597]597
  13 Eliz, ch. 1 in Statutes IV, 526–531.


[Закрыть] Согласно другому акту, государственной изменой, караемой смертью, объявлялись действия, направленные на то, чтобы «умышлять, воображать или принимать меры, ведущие к смерти или телесным повреждениям королевы, предпринимать действия против короны, писать или предсказывать, что Елизавета – не законная королева, или в публикации, в речи, на письме и т. д. объявлять ее еретичкой, сектанткой, тираном, неверной, узурпатором или призывать какое-либо иноземное государство к вторжению.[598]598
  13 Eliz, ch. 1, 2 in Statutes IV, 526–531; Patrick McGrath, Papists and Puritans, 174–175; Neale, Elizabeth I and her Parliaments, I, 218–234.


[Закрыть] Более того, тех, кто назовет в печати любое лицо наследником престола, кроме «прямых потомков» ее величества, ждет тюремное заключение сроком в один год. Тяжким преступлением объявлялись и домыслы о продолжительности жизни королевы, «с помощью воздвижения или изготовления статуи или фигурок, или составления гороскопа, или подсчетов, или любого пророчества, колдовства или заклинаний».[599]599
  23 Eliz, ch. 2 in Statutes IV, 659–660.


[Закрыть] Страну разделила незримая граница, линия фронта; отныне католиков считали предателями на основании одной их веры.

* * *

12 апреля 1471 г. схватили Чарлза Бейли, молодого шотландца, служившего курьером у Джона Лесли, епископа Росса, доверенного лица Марии Стюарт в Лондоне. Бейли арестовали, когда он прибыл в Дувр на корабле, шедшем из Нидерландов. При обыске у него нашли несколько бунтарских книг и обличительных писем, адресованных епископу. Был сделан вывод о наличии заговора с целью убийства королевы и вторжения в Англию.[600]600
  См.: Geoffrey Parker, ‘The Place of Tudor England in the Messianic Vision of Philip II of Spain’, TRHS, is. 6, 12 (2002), 167–221.


[Закрыть] Сесил немедленно приказал отправить Бейли в лондонскую тюрьму Маршалси, где его содержали под строгой охраной.[601]601
  TNA SP 12/84, l. 35v – 36r.


[Закрыть]

На допросе под угрозой пытки Бейли раскрыл подробности заговора, за которым стоял Роберто ди Ридольфи, флорентийский купец и банкир, проживавший в Лондоне. За Ридольфи еще два года назад установили слежку – тогда оказалось, что он во время восстания северных лордов ввозил в страну иностранные векселя для епископа Росса и герцога Норфолка, Томаса Говарда. После того как Ридольфи провел чуть больше месяца под домашним арестом в лондонской резиденции сэра Фрэнсиса Уолсингема в Олдгейте, его освободили, приказав больше не вмешиваться в государственные дела.[602]602
  TNA SP 12/84, l. 35r.


[Закрыть] Однако Ридольфи вскоре стал тайным посланником папы и главным связным между испанским правительством и английскими католиками, сочувствовавшими Марии Стюарт.[603]603
  Robyn Adams, ‘The Service I am Here For: William Herle in the Marshalsea Prison, 1571’, Huntington Library Quarterly, 72 (2009), 217–238. Об участии Испании в заговоре Ридольфи см.: Francis Edwards, Plots and Plotters in the Reign of Elizabeth I (Dublin, 2002), 29–73. См. также: Geoffrey Parker, The Grand Strategy of Philip II (London, 2000), 160–164.


[Закрыть]

Летом 1571 г., когда стало известно об участии Норфолка в заговоре Ридольфи, Елизавета, которая тогда путешествовала по ближайшим к Лондону графствам, нанесла герцогу визит в его эссекском поместье Одли-Энд вблизи Саффрон-Уолдена. Члены Тайного совета не советовали ей ехать; опасно было уезжать из Лондона в такое время, «когда возможны крупные неприятности как внутри страны, так и за границей». Но королева «не желала воздерживаться от своих действий».[604]604
  См.: Conyers Read, Lord Burghley and Queen Elizabeth (London, 1960), 40.


[Закрыть] Елизавета гостила у Норфолка пять дней. Герцог заверял Елизавету в своей невиновности и клялся в верности. Учитывая родственные связи – они были кузенами по линии Анны Болейн – и его главенствующее положение среди знати, Елизавета «как будто благосклонно выслушала» его доводы.

Однако через четыре дня после отъезда Елизаветы Норфолка арестовали и отправили в Тауэр. Уолсингем нашел доказательства того, что герцог посылал деньги сторонникам Марии Стюарт и начиная с 1568 г. действовал в преступном сговоре с ней.[605]605
  TNA SP 12/80/117; Read, Lord Burghley and Queen Elizabeth, 38–41.


[Закрыть] В последующие недели слуги герцога на допросах подтвердили, что Норфолк принимал участие в заговоре Ридольфи.

16 января 1572 г. Норфолка судили в Вестминстер-Холле. Ему зачитали три обвинения в измене, главное из которых заключалось в его стремлении жениться на Марии Стюарт. После этого он собирался лишить Елизавету короны и жизни и тем самым «изменить все состояние правления в королевстве».[606]606
  T. B. Howell, A Complete Collection of State Trials and Proceedings for High Treason, in 21 vol (London, 1816–1826), I, 968.


[Закрыть] Норфолка признали виновным, приговорили к смерти и вернули в Тауэр ждать казни.

Через несколько недель раскрыли еще один заговор, в котором оказались замешаны двое подручных Норфолка, Эдмунд Матер и Кенелм Берни, при активной поддержке испанского посла. Матер и Берни хотели освободить герцога Норфолка при помощи веревочной лестницы, убить королеву и Сесила и посадить на английский престол Марию Стюарт. Матер признался в своих замыслах Уильяму Херлу, одному из агентов Сесила. Берни и Матера быстро арестовали; на допросе они в конце концов сознались в заговоре и в том, что их подстрекал испанский посол.[607]607
  TNA SP 70/122, l. 153r.


[Закрыть] Де Спесу приказали покинуть Англию за действия, «которые подрывают государственный строй, за подкуп наших подданных и призыв к мятежу». Матера и Берни казнили 13 февраля.[608]608
  CP 7/7, см.: Murdin, Burghley’s State Papers, II, 185.


[Закрыть]

Наконец в субботу, 9 февраля, Елизавета подписала смертный приговор Томасу Говарду, герцогу Норфолку. Казнь была назначена на утро понедельника; но позже, в ночь на воскресенье, королева послала за Сесилом и приказала отозвать приговор. По словам Сесила, королева «испытывала большую неприязнь к тому, что герцога казнят на следующий день». Она написала Сесилу, что «задняя часть» ее мозга не доверяет «передним частям»; по ее словам, чувства одержали над ней верх. Поэтому герцог остался в Тауэре.[609]609
  Digges, Compleat Ambassador, 165–166.


[Закрыть]

* * *

Остается неясным, кем был Ридольфи на самом деле – заговорщиком, который стремился свергнуть Елизавету, или двойным агентом, которого Сесил использовал, чтобы доказать, как опасна Мария Стюарт. Кроме того, «заговор Ридольфи» напоминал об угрозе со стороны зарубежных католиков. Судя по тому, как мягко обошлись с Ридольфи в 1569 г., после того как стало известно, что он поддерживал Марию Стюарт, герцога Норфолка и северных лордов, возможно, за время домашнего ареста Уолсингем перевербовал Ридольфи и он стал шпионом елизаветинского правительства. Кем и чем бы ни был Ридольфи, в заговоре, получившем известность по его фамилии, была задействована широкая сеть агентов, враждебных королеве и ее власти. За «заговором Ридольфи» стояли папа римский и король Испании, в нем оказался замешан герцог Норфолк. Он продемонстрировал растущую угрозу, представляемую Марией Стюарт. Как подчеркивал Сесил в длинном меморандуме, поскольку «большая часть подданных королевства» сокрушается из-за отсутствия у Елизаветы мужа и наследника, их «без труда можно подвигнуть» на поддержку королевы Шотландии, у которой есть сын и которая, если она воссядет на английском престоле, может объединить Англию с Шотландией, «о чем мечтают уже не одну сотню лет».[610]610
  BL Cotton MS Caligula C 2, l. 86r – v.


[Закрыть]

Опасность таилась повсюду, как внутри страны, так и за границей. Усилили охрану портов, удвоили охрану королевы, привели в состояние боевой готовности народное ополчение. После того как Сесил снова получил предупреждения о том, что королеве «следует с осторожностью принимать пищу и напитки, ибо некоторые говорят, что ей не суждено править долго», во внутренних покоях королевы ввели дополнительные меры безопасности.[611]611
  TNA SP 15/20, l. 155v.


[Закрыть] От подозрений не был свободен никто. Страх был так велик, что репрессии коснулись даже одной из самых близких к Елизавете дам.

* * *

В 1572 г. леди Фрэнсис Кобэм, заведовавшая королевской гардеробной, женщина, к которой Елизавета все чаще обращалась за советом, потеряла место на службе королевы после того, как ее муж временно впал в немилость из-за заговора Ридольфи. Будучи лордом-губернатором Пяти портов и комендантом замка Дувр, Уильям Кобэм отвечал за сбор разведданных, слежку и досмотр подозрительного дипломатического багажа, прибывающего с континента. Однако в апреле 1571 г., когда в его руки попали письма от Ридольфи, Кобэм ничего не предпринял. По его словам, «его неблагодарный брат Томас» умолял его не показывать письма Тайному совету, «сказав, что в противном случае падет герцог Норфолк и он сам».[612]612
  Lettenhove, Relations Politiques, VI, 189.


[Закрыть] Кобэма поместили под домашний арест за халатность, а его жена лишилась места во внутренних покоях королевы.

Судя по тому, что лорд Кобэм провел под арестом всего семь месяцев, а затем королева его простила, он, возможно, действовал с одобрения своего друга Сесила, который желал, чтобы корреспонденция из Европы достигла адресата и заговор Ридольфи был разоблачен. Как бы там ни было, леди Кобэм недолго пробыла в опале. Летом 1574 г. она вернулась во внутренние покои, и ей даже вернули жалованье за пропущенные месяцы. Как 9 июня сообщал Дадли, «миле[ди] Кобэм, слава богу, снова пользуется очень большой милостью и любовью, и я думаю, вскоре окажется на прежнем месте, как недавно пообещала ее величество».[613]613
  Paget Papers, X, art. 10. Слухи не утихали. В 1575 г. леди Кобэм обвинил Томас Кокин, галантерейщик, замешанный в заговоре Ридольфи. Он назвал ее «почитательницей» королевы Шотландии (см.: TNA SP 53/10/11, 45, 61). Действительное ее отношение к Марии остается неясным. Судя по всему, провели расследование, основанное на обвинениях Кокина, однако ничего уличающего леди Кобэм обнаружено не было, и Елизавета по-прежнему доверяла ей и дарила ей щедрые новогодние подарки. См.: David McKeen, A Memory of Honour: The Life of William Brooke, Lord Cobham, in 2 vol. (1986), I, 318–322.


[Закрыть]

Глава 24
У ее постели

В конце марта 1572 г. Елизавета, которая тогда находилась в Ричмонде, жаловалась на недолгие, но сильные боли в желудке. Некоторые считали, что королева заболела после того, как ей пришлось подписать смертный приговор герцогу Норфолку, однако, скорее всего, боли возникли из-за пищевого отравления или неудачной попытки отравить ее. Фенелон в своей депеше в Париж описал «сильные крутящие боли (torcion)» в желудке королевы, «как говорят, из-за того, что она поела рыбы», и «тяжелую, мучительную боль (douleur), от которой она страдает». Три тревожных дня и ночи Дадли, Сесил и фрейлины Елизаветы дежурили у ее постели.[614]614
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, IV, 410–411.


[Закрыть]

Как только королеве стало легче, она встала с постели. На аудиенции с французским послом она говорила о «сильной боли», которая пять дней так «мешала ей дышать и так сжимала сердце», что она решила, что ее смерть близка. Елизавета отвергла мысль о том, что причиной болей стала съеденная ею рыба, сказав, что она часто ест рыбу, но никогда с ней не было ничего подобного. Елизавета считала, что ее болезнь стала следствием беспечности; последние три или четыре года ей «так хорошо», что она «забыла о строгом режиме, предписанном ей врачами. Ей рекомендовали регулярно проводить очищение и время от времени делать небольшое кровопускание».[615]615
  Digges, Compleat Ambassador, 198; Fénélon, Correspondance Diplomatique, IV, 411, 412.


[Закрыть]

Советники Елизаветы считали, что нелады со здоровьем вызваны происками заговорщиков-отравителей. В очередной раз заговорили о нерешенном вопросе с престолонаследием и о хрупкости королевы. Сэр Томас Смит, посланник Елизаветы во Франции, который регулярно получал сводки о состоянии ее здоровья, поблагодарил Сесила за «напоминание и изложение причин трудностей, неопределенности, беспорядка и опасности, которые воспоследовали бы, если бы в то время Господь лишил нас порядка в стране и надежды на покой».[616]616
  John Strype, The Life of the Learned Sir Thomas Smith, 114.


[Закрыть] 2 апреля английский агент Джон Ли писал Сесилу из Антверпена: «Итальянцы распускают слухи, будто королева очень больна и подвержена большой опасности, отчего паписты в Нидерландах весьма торжествуют и дружно желают посадить на ее место королеву Шотландии».[617]617
  TNA SP 15/21, l. 58.


[Закрыть]

* * *

8 мая 1572 г., меньше чем через год после предыдущих сессий, вновь созвали парламент. Обычно летние сессии устраивали раньше, до начала жары и эпидемий, однако, как объяснил в открытом обращении Бэкон, лорд – хранитель Большой печати, «дело столь срочное и столь важное, что не терпит отлагательств».[618]618
  Neale, Elizabeth I and her Parliaments, I, 244.


[Закрыть] Далее он говорил о «великих изменах и крупных заговорах, весьма опасных для персоны ее величества и для всего состояния страны». Парламентарии должны были рассмотреть два основных вопроса: судьба Томаса Говарда, герцога Норфолка, и судьба Марии Стюарт.

Через несколько недель обе палаты приняли решение принять меры против королевы Шотландии, «ради спокойствия и сохранения ее королевского величества». В проекте постановления Марию объявляли изменницей и потому лишали ее «претензий» на престол.[619]619
  Ibid., 262–290.


[Закрыть] Как и следовало ожидать, Елизавета не пожелала сразу ставить свою подпись. Она благодарила парламент за «заботу» о ее безопасности и сохранении, но вычеркнула слова «косвенно или голословно» из параграфа, в котором Марию Стюарт обвиняли в притязаниях «на корону по законам данной страны и любому другому праву».[620]620
  Ibid., 310–311.


[Закрыть] В письме, которое позже отправил Сесил, явственно проступают его усталость и отчаяние: «Я не могу писать терпеливо: все, чего мы с таким трудом достигли… Я имею в виду закон, по которому королева Шотландии признается неспособной и недостойной считаться наследницей престола… Ее величество не одобрила наш проект и не согласилась с ним, но отложила его подписание до Дня Всех Святых; нетрудно догадаться, что подумают о таком исходе все остальные мудрые и добрые люди».[621]621
  Digges, Compleat Ambassador, 219.


[Закрыть]

Елизавета согласилась лишь перевести Марию в другое место с более суровыми условиями; однако жизнь одной родственницы покупалась ценой жизни другого. Елизавета наконец согласилась подписать смертный приговор герцогу Норфолку. 2 июня, в понедельник, в начале восьмого утра, Томасу Говарду отрубили голову на Тауэрском холме.[622]622
  См.: Neville Williams, A Tudor Tragedy: Thomas Howard, Fourth Duke of Norfolk (London, 1964).


[Закрыть]

* * *

Отношение Елизаветы к вопросу престолонаследия встречало все больше досады и недоверия. «Боже мой! – говорила Екатерина Медичи Томасу Смиту. – Неужели ваша государыня, королева Елизавета, не понимает, что ее жизни всегда будет угрожать опасность до тех пор, пока она не выйдет замуж? Если она выберет себе достойного мужа из хорошей семьи, кто посмеет злоумышлять против нее?» – «Мадам, – ответил Смит, – по-моему, выйдя замуж, она выбьет почву из-под ног всех, кто злоумышляет против нее. Одно дерево срубить нетрудно. Когда деревьев несколько, дело занимает больше времени. Если у нее родится ребенок, все эти дерзкие и смутьянские претензии королевы Шотландии или других, которые домогаются ее смерти, быстро замолчат». – «По-моему, ваша королева вполне может родить пятерых или шестерых детей», – заметила Екатерина. «Молю Бога хотя бы об одном!» – ответил Смит.[623]623
  Digges, Compleat Ambassador, 167.


[Закрыть]

Тем не менее Екатерина Медичи, которая боялась растущего испанского присутствия в Нидерландах и Гизов в самой Франции, по-прежнему стремилась к союзу с Англией. После того как Анри, герцог Анжуйский, отказался жениться на Елизавете, она тут же предложила английской королеве в мужья своего младшего сына Франсуа, герцога Алансонского, считая, что он «без всяких угрызений совести» согласится слушать мессу в своих покоях.[624]624
  CSP Foreign, 1572–1574, 12; TNA SP 70/122, l. 37–41, 50, 211. См.: See Digges, Compleat Ambassador, 195.


[Закрыть]

Новый жених снова оказался значительно моложе невесты. Тридцативосьмилетнюю Елизавету вовсе не прельщала перспектива выйти замуж за шестнадцатилетнего французского принца. Она говорила о «нелепости» такого брака, учитывая разницу, и дала понять, что ей не понравилось описание внешности Алансона: низкорослый, с необычайно большим носом и уродливыми отметинами от оспы на лице.[625]625
  Digges, Compleat Ambassador, 226–228.


[Закрыть] Вначале Елизавета и слышать не хотела об Алансоне, так как помнила «противоречивость» его старшего брата. Зато Сесил считал, что брак совершенно необходим и от него зависит выживание Англии. Заговор Ридольфи живо напомнил об угрозе, которую представляли Испания и папство. Положение в Нидерландах ухудшалось; у Елизаветы и Сесила имелись все основания бояться, что французы воспользуются удобным случаем и вторгнутся в Нидерланды на правах союзников Вильгельма Оранского, лидера протестантского движения.

«Как вы понимаете, угроза для нашей страны неминуема, – писал Сесил Уолсингему. – На протяжении всей жизни и правления ее величества вопрос о престолонаследии, до сих пор не решенный и явно пагубный для нашей веры, требует от меня настоятельного поиска супруга для ее величества».[626]626
  BL Cotton Vespasian F 6, l. 7r.


[Закрыть] Союз с католической Францией казался достойной платой за сохранение протестантской Англии.

* * *

К концу апреля, когда должен был собраться парламент, Елизавета передумала. Сесил передал Фенелону, что королева готова выслушать официальное брачное предложение.[627]627
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, IV, 438–439.


[Закрыть] Хотя Сесил несколько смягчил и приукрасил позицию Елизаветы, сама королева также проявляла желание умиротворить французов. Карл IX приказал де Фуа и Франсуа, герцогу Монморанси, которых послали в Англию, ратифицировать подписанный в Блуа договор, по которому страны заключали оборонительный союз против Испании, и начать переговоры о браке. В июне, после приезда французов, Елизавета снова дала понять, что считает нелепым союз с человеком моложе себя на двадцать два года. И все же переговоры продолжались. Елизавета вынуждена была признать: учитывая изоляцию Англии в Европе и давление со стороны подданных, призывающих ее обеспечить престолонаследие, замужество в ее интересах. Переговоры омрачал вопрос о религиозных взглядах герцога. Хотя Алансон в вопросах веры проявлял большую гибкость, чем его брат, он все же требовал сохранить за собой право слушать мессу. Впрочем, он согласился не демонстрировать свою веру публично. Решено было, что на время мессы все подданные королевы должны выходить из его покоев. Кроме того, Алансон согласился вместе с королевой присутствовать на службах в англиканской церкви.

Пока Тайный совет взвешивал все за и против, Уолсингему поручили исследовать «отношение Алансона к религии», а также подробнее описать его внешность и характер. Кроме того, Елизавете хотелось, чтобы французы, в виде компенсации за юный возраст Алансона и его внешние недостатки, уступили ей или ребенку, рожденному в браке с Алансоном, порт Кале.[628]628
  ‘Instructions for Walsingham’, 20 july 1572 г.; TNA SP 70/124, l. 99.


[Закрыть] В ответном сообщении Уолсингему не удалось развеять сомнения Елизаветы. Хотя, по его мнению, имелись все основания полагать, что герцога можно без труда «обратить в истинную веру» и он, возможно, перестанет ходить к мессе после брака, французский король и его мать по-прежнему настаивали на том, чтобы у герцога была возможность слушать мессу.

23 июля Елизавета заявила: из-за юного возраста Алансона и его обезображенного оспой лица «мы в самом деле не можем согласиться на его предложение».[629]629
  Digges, Compleat Ambassador, 226–228.


[Закрыть] Через четыре дня под давлением со стороны Сесила и французского посла она согласилась, что герцог должен «приехать сюда лично», прежде чем она примет решение.[630]630
  Ibid., 226–230; BL Harleian MS 260, l. 277–278.


[Закрыть] Вначале французы не хотели соглашаться на личную встречу и требовали, чтобы королева заранее дала свое согласие выйти за герцога, но в письме от 21 августа Екатерина Медичи предложила, чтобы жених и невеста встретились инкогнито на борту корабля посреди Ла-Манша.[631]631
  Lettres de Catherine de Medicis, IV, 111–112.


[Закрыть]

* * *

Переговоры прервались в очередной раз после страшной вести из Франции. 24 августа, в День святого Варфоломея, в Париже началась резня. По приказу короля убили вождей гугенотов, приехавших в Париж на свадьбу Генриха Наваррского и Маргариты Валуа.[632]632
  См.: A. G. Dickens, ‘The Elizabethans and St Bartholomew’, см.: A. Soman (comp.), The Massacre of St Bartholomew: reappraisals and documents (The Hague, 1974), 52–70.


[Закрыть] Массовые убийства в Париже продолжались три дня, а затем перекинулись на всю Францию. К октябрю было убито около 10 тысяч гугенотов. Сообщения о событиях во Франции взбудоражили всю Европу. Новый папа, Григорий XIII, отметил истребление гугенотов благодарственным молебном в соборе Святого Петра, а Филипп Испанский поздравил своих исторических врагов с решительным отрицанием протестантизма.

Королеве рассказали о произошедшем, когда она охотилась в Вудстоке, в Оксфордшире.[633]633
  Nichols (comp.), Progresses of Queen Elizabeth, I, 321; CSP Span, 1568–1579, 410.


[Закрыть] Она прервала охоту, и двор погрузился в траур. Тайный совет собрался на срочное заседание. Было решено усилить охрану Марии Стюарт. Через несколько недель жителей пограничных графств – Девона, Суссекса, Дорсета, Норфолка и Кента – призвали к оружию. Все боялись иноземной интервенции.[634]634
  CSP Dom, 1547–1580, 450–453; CSP Span, 1568–1579, 411–412.


[Закрыть] По мнению Сесила, Варфоломеевская ночь доказала, что король Франции действует в сговоре с герцогом Гизом и «фракцией папистов»; они вместе намерены искоренить «ересь» в Англии и Шотландии.[635]635
  Lodge (comp.), Illustrations of British History, I, 547.


[Закрыть]

Вначале Елизавета отказывалась дать аудиенцию французскому послу, но через три дня все же согласилась на беседу с ним. Она приняла Фенелона в своем кабинете в присутствии членов Тайного совета и фрейлин. Все они, как и сама королева, были в трауре. Фенелона встретило многозначительное торжественное молчание, после чего королева шагнула к послу и отвела его в сторону. Она спросила, «возможно ли, чтобы правдой оказались странные вести, которые она слышала о принце, коего она так любила, почитала и коему доверяла?». Посол ответил, что пришел «вместе с ней скорбеть о недавнем печальном событии», что король Карл вынужден был действовать из-за «угрозы своей жизни» и что «теперь ему так же больно, как если бы он отрезал себе руку, дабы сохранить весь организм».[636]636
  Fénélon, Correspondance Diplomatique, V, 123–128.


[Закрыть]

В конце августа Елизавета покинула Вудсток. Двор путешествовал по Бедфордширу и Бакингемширу, вопреки предупреждениям членов Тайного совета и священнослужителей. Эдвин Сандис, епископ Лондонский, 5 сентября писал Сесилу из своего дома в Фулеме, как «в наши злые времена тревожатся все добрые люди, у которых сердца болят от страха, буде варварская измена не прекратится во Франции, но перекинется и на нас». Он заклинал Сесила «поторопить ее величество домой, ибо ее благополучное возвращение в Лондон утешит многих подавленных страхом». К письму епископ приложил бумагу с предлагаемыми мерами безопасности для королевы. В качестве первостепенной задачи он предлагал «немедленно обезглавить шотландскую королеву».[637]637
  Wright (comp.), Queen Elizabeth and her Times, I, 438–439.


[Закрыть]