Текст книги "Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014"

Автор книги: Анна Семироль

Соавторы: Светлана Багдерина,Ирина Цыганок,Владимир Сухих,Эдуард Шауров,Андрей Скоробогатов,Наталья Анискова,Максим Черепанов,Сергей Васильев,Марина Дробкова,Елена Елизарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Едва грохот стих, Пьер вскинулся и сразу увидел Сержа. Тот лежал на дне воронки навзничь, с залитой кровью шинелью и перекошенным от боли лицом. Серж был без сознания, он трудно, с хрипом дышал, кровавые пузыри лопались на губах.

Пьер шарахнулся – с того злополучного вечера они с Сержем не сказали друг другу ни слова. Молча проходили мимо, когда доводилось сталкиваться в окопных траншеях или в тылу. Секунду Пьер смотрел на бывшего друга в упор. Затем, помогая себе здоровой рукой, выбрался из воронки. И, втянув голову в плечи, потрусил в тыл.

К вечеру он добрался до станции, где стоял на путях санитарный поезд. Пьеру наскоро перетянули плечо. А затем поезд ушел – раненых было слишком много, и тем, кто мог самостоятельно передвигаться, места в вагоне не полагалось.

Снова, как неделю назад, скрипнула, заскрежетала и ускорилась карусель. Качнулась, ржанула и пошла рысью лошадка. Затем дернулась, перешла в намет. Сторожевые тополя дрогнули, раздались, растеклись в стороны. И Пьер увидел… опять увидел… вновь…

Сержа. Тот лежал на дне воронки навзничь, с залитой кровью шинелью и перекошенным от боли лицом. Серж был без сознания, он трудно, с хрипом дышал, кровавые пузыри лопались на губах.

Пьер шарахнулся – с того злополучного вечера они с Сержем не сказали друг другу ни слова. Молча проходили мимо, когда доводилось сталкиваться в окопных траншеях или в тылу. Секунду Пьер смотрел на бывшего друга в упор. Потом метнулся к нему, подхватил, надрывая жилы, потянул из воронки наружу. Выбравшись, упал, с полминуты хватал воздух распяленным ртом. Затем, воем заходясь от боли, потащил, поволок Сержа на восток.

К вечеру их подобрали санитары. Пьер был без сил, закусив губу, он безучастно смотрел с носилок на вязь высыпавших на небо звезд. Потом был санитарный поезд и лихорадка, едва не унесшая Пьера за собой на тот свет. Были ночи в жару и полубреду, и была койка в тифозной палате, и медсестра, похожая на кого-то, – Пьер, когда приходил в себя, страшился думать, на кого именно. А потом болезнь, наконец, отпустила, и очнувшийся поутру Пьер разглядел на соседней койке отощавшего, со впалыми щеками Сержа. И – склонившуюся над ним Дину.

Скрежет и скрип внезапно оборвались. Карусель дернулась, Пьер едва не вылетел из седла. Вцепившись в деревянную гриву, он судорожно ловил взглядом ставшие вдруг нечеткими, размытыми видения.

Маленькая, полутемная церквушка, рядом Дина в сером штопаном платье… Толпа, потная, налившаяся яростью, перекошенные от злобы усатые рожи. Банда выряженных – кто во что – молдаванских мазуриков. Ружейный залп, еще один. Запрокидывающийся, схватившись руками за горло, Серж. Зяма Френкель, деловито обшаривающий его карманы. Пьер бежит, несется по переулку. Ныряет в подворотню, с ходу разряжает револьвер Зяме в висок. Отрывистый, резкий пароходный гудок, Дина стоит на палубе, бледная, запрокинув голову, – Пьер откуда-то знает, что ей мучительно душно, до тошноты… Они вдвоем на узкой, полутемной улочке, Дина, одетая в ветхое пальто, с округлившимся животом бережно вышагивает, стараясь не поскользнуться… Приподнимается с подушки, склоняется над Пьером, ерошит ему волосы…

На этот раз ловить таксомотор Пьер не стал. Он брел по ночному Парижу, спотыкаясь, не разбирая дороги, и думал, навязчиво думал о том, что увидел.

Сомнений не было – ему показали вариант. Еще один, тот, что случился бы, не брось он в окопе раненого Сержа. Пьер остановился, его передернуло, затем заколотило. Его – приглашали. В тот момент, когда лошадка дернулась, готовясь пуститься в намет, он мог соскочить. Как раз когда знакомое, прожитое прошлое сменялось размытым, неведомым будущим. Мог спрыгнуть в разрез между прошлым и будущим, в неизвестность, и тогда…

«Штабс-капитан Разумовский соскочил», – отчетливо понял Пьер. Он тоже видел, ему тоже показывали, и приглашали тоже. И штабс-капитан приглашение принял.

У Разумовского не было другого выхода. Ему нечего было терять. Нищета, безнадега, отчаяние. На что бы он ни сменил их, пускай даже на смерть, штабс-капитан ничего не терял.

Пьер утер пробившую лоб испарину. «Ерунда какая, – подумал он, – чушь для институток. Пригрезилась чертовщина, нечего было лезть куда ни попадя, на кладбищах, говорят, еще и не такое мерещится».

Домой он вернулся под утро. Проигнорировал тревогу и укор в глазах жены, упал ничком на кровать, обхватил руками голову. Весь следующий день просидел запершись в кабинете. Мучился, думал, верил и не верил, снова думал, решался и шел на попятную, верил опять и разуверивался вновь.

В понедельник Пьер сказался больным и на службу не вышел. Мари-Луиз обеспокоилась, принесла порошок, несколько минут посидела рядом и ушла звонить. Явившийся к обеду семейный доктор басил что-то по-французски, Пьер не разбирал. Мари-Луиз повеселела, чмокнула его в лоб и отбыла за покупками. Едва внизу хлопнула дверь, Пьер поднялся. Наскоро оделся, отстранил дворецкого, выскочил из квартиры наружу. Слетел по лестнице вниз и спешно зашагал прочь.

«Троицу! Бог любит Троицу!» – истово повторял Пьер, бегом пересекая Венсенский лес с северо-востока на юго-запад. Что же покажет карусель в третий раз? Он не знал этого и не знал, каков будет вариант.

Оба предыдущих закончились невесть как. Оба в бедности. Может быть, в нищете. Но – с Диной. С той, которую он потерял, которая, неизвестно, жива или легла в землю рядом с убитым Сержем. Чем же закончится третий? Да и… Пьер поперхнулся воздухом на бегу, споткнулся и едва не упал. Будет ли он, третий? Поднялась, лизнула сердце, омыла его и схлынула жаркая, удушливая волна. Пьер задохнулся, закашлялся. Справившись, выругался вслух и заспешил дальше.

Казалось, карусель только его и ждала. Блеснула пустым глазом лошадка, прошелестели что-то неразборчивое и взмахнули ветвями, будто руками, тополя. Пьер зачем-то тронул деревянную гриву, провел ладонью по холке. С минуту постоял так, перекрестился и вскочил лошадке на спину. Раздался знакомый скрип, и закружилась карусель, унося Пьера назад. В страшный тысяча девятьсот двадцатый.

* * *

Двадцать девятого января второй корпус Добровольческой армии генерала Промтова выбили из Херсона. Днем позже – из Николаева. Изнуренные беспрерывными боями, ослабленные эпидемиями и дезертирством, добровольцы откатывались назад. Оставался еще клочок земли, последняя опора и надежда Белого Юга – Одесса. Первого февраля полк, где служил поручик Олейников, отступая, вошел в город со стороны Пересыпи. Пьер не узнал Одессу. Развороченные мостовые, выбитые стекла и заколоченные досками оконные проемы, отбитая лепнина, уродливое здание карминного цвета на Маразлиевской. У синематографов стояли очереди за билетами на сеансы с Верой Холодной, на Привозе – за камбалой. Вечерами по улицам, освещенным «огарками», шатались мазурики всех мастей, полупьяные офицеры в неопрятных шинелях, отчаянно вызывающе держались накокаиненные проститутки. Относительно светло было на Дерибасовской, но и там, вместо неспешно фланирующих горожан, крадущейся походкой сновали меж домов зловещего вида личности.

Собственный дом Пьер тоже едва узнал: из прислуги осталась только няня, родители за пять лет постарели вдвое.

– Тополянским удалось уехать, – вытирая слезы, говорила maman, – к родственникам, в Польшу. Одна Диночка осталась.

– Где? – вскинулся Пьер. – Где осталась?

– В еврейской больнице. Сестрой.

Четвертого февраля комендант Одессы генерал Шиллинг отдал приказ об эвакуации. На Преображенской, у штаба, выстроились очереди из не успевших получить разрешение. Там Пьер и встретился с призраком. Серж Кириллов молодцевато вышагивал по штабному коридору навстречу, на вид совершенно живой и даже в новых капитанских погонах. Он холодно кивнул с приличествующего расстояния и прошел мимо. Пьер автоматически кивнул в ответ, а после, завернув за угол, уперся рукой в стену, скалясь и морщась от отвращения к себе. Никогда еще он не испытывал такого желания провалиться сквозь землю.

Седьмого февраля красные вошли в Одессу с востока и блокировали пути отхода из города с севера. День спустя с помощью местных повстанческих отрядов прорвались в центр. Подавили слабое сопротивление и устремились к порту.

Все смешалось. Офицерские семьи, промышленники и коммерсанты спешно грузились на суда. Прямо с кромки Николаевского бульвара, выпяченной губой нависающего над портом, открыла прицельный огонь пулеметная рота красных.

К полудню командующий эвакуацией полковник Стессель отдал приказ на контратаку. Разрозненные и разбитые, потерявшие свои части офицеры сумели все же организоваться. В час пополудни контратака началась. Отступать больше было некуда, отчаявшиеся офицеры и юнкера шли умирать.

К трем пополудни красных отбросили. На углу Пушкинской и Малой Арнаутской долговязый рыжеусый ротмистр готовил прорыв на Молдаванку.

– В больнице остались раненые, – хрипел ротмистр. – Пойдут только добровольцы. Только те, кто желает пострадать за своих братьев.

Пьер страдать больше не желал. Ни за братьев, ни за кого. «Бросить винтовку, – заполошно думал он, озираясь по сторонам. – Бросить молокососов-юнкеров, что мне до них. Вернуться в порт, погрузиться на корабль и бежать отсюда к чертям».

Он попятился, втянулся в проем между домами, развернулся, собираясь удрать.

– Драпаешь? – услыхал Пьер насмешливый голос за спиной. – И ее, значит, бросаешь? Что ж, ты всегда был трусом.

Пьер обернулся. Серж презрительно сплюнул и зашагал прочь.

– Постой! – Пьер рванулся, догнал Сержа, ухватил за плечо. – Кого «ее»?

Секунд пять Серж стоял молча, покачиваясь с пятки на носок.

– Дину, – бросил он, наконец. – Кого же еще? Больницу эти гады наверняка возьмут с боем, представляешь, что сделают с персоналом?

Пьер не ответил. Он представлял.

Через десять минут ротмистр прохрипел приказ, и две сотни добровольцев бросились по Малой Арнаутской в направлении Мясоедовской. Поручик Олейников с минуту смотрел им вслед, решался. Не решился и со всех ног побежал к порту.

В пять вечера он поднялся на борт британского крейсера «Церес» и, не в силах оторваться, в ужасе глядел, как бегут по Ланжероновскому спуску мальчишки-кадеты. Крейсер ждал до конца и отвалил от причала, лишь когда красные цепи открыли по нему винтовочный огонь. Рыжеусый ротмистр с рукой на перевязи забрался на борт одним из последних.

– А капитан Кириллов? – подступил к нему Пьер, когда вышли на рейд. – Высокий такой, плечистый.

– Убит, – прохрипел ротмистр. – С Молдаванки почти никто вернулся. Нас ваши же побили, сволочи.

– Какие «ваши»? – ошеломленно переспросил Пьер.

– Бандиты. Молдаванская дрянь, быдло. Посекли из пулеметов с крыш, потом врукопашную добивали.

* * *

Вновь, как дважды до этого, карусель застонала протяжно, дрогнула и начала набирать обороты. Зажмурившись, вцепившись в деревянную гриву, Пьер ждал. И когда размылись, расступились, раздались в стороны тополя и лошадка, ржанув, дернулась и понеслась рысью, Пьер оттолкнулся и вышвырнул себя прочь с набирающей скорость платформы.

Он упал, перекатился, вскочил на ноги. Мельком оглянулся: карусели за спиной уже не было. А был перекресток, на котором офицеры, кадеты и юнкера готовились умирать. И был Серж, широким шагом уходящий от Пьера прочь.

Ротмистр прохрипел приказ, и две сотни добровольцев бросились по Малой Арнаутской в направлении Мясоедовской… Поручик Олейников с минуту смотрел им вслед, решался. Решился и кинулся догонять.

Мясоедовская казалась пустынной, злой февральский ветер с посвистом гнал вдоль тротуаров поземку.

– Вперед! – гаркнул ротмистр и махнул саблей в сторону Фундуклеевской.

Пьер достиг больницы одним из первых. Схватил за ручки носилки с раненым, поволок наружу.

– Быстрее, – хрипел ротмистр. – Быстрее, господа, умоляю!

Поддерживая очередного раненого под руку, Пьер выбрался на Фундуклеевскую и увидел Дину. Серж волок ее за руку, упирающуюся, кричащую что-то оскорбительное в спину. Пьер метнулся догнать, и в этот момент брусчатку перед ним вспорола пулеметная очередь. А через секунду к ней присоединились еще одна, и еще.

Пьер шарахнулся в сторону, упал, покатился по мостовой. Вокруг, один за другим, умирали люди. Раненые, пришедшие к ним на помощь и больничный персонал.

– Во дворы! – надрываясь, хрипло орал ротмистр.

Стиснув зубы, Пьер пополз в подворотню. Добрался, вскочил на ноги. В десяти шагах впереди Серж с шашкой в руке рубился с тремя. Тонко кричала отброшенная в сторону, пластающаяся по стене Дина.

Серж прыгнул, ударом наотмашь свалил наседающего на него мазурика, развернулся к другому. Удар кистенем в голову не дал ему закончить движение, опрокинул, швырнул на землю. Отчаянно закричала Дина.

Пьер выдернул из кобуры револьвер, в упор всадил верзиле с кистенем пулю в висок. Рванулся вперед и оказался лицом к лицу с Зямой Френкелем. Вскинул оружие, но выстрелить не успел. Бандит крутанулся, ногой подбил ствол, револьвер вылетел у Пьера из ладони, а миг спустя Зяма бросился на него, повалил, подмял под себя и схватил за горло.

Пьер захрипел, заскорузлые Зямины пальцы вытягивали, выдавливали из него жизнь. А потом раздался вдруг выстрел, Зяма запрокинулся, отпустил Пьера, неуклюже взмахнул руками и завалился на бок. Задыхаясь, Пьер увидел, словно в тумане, перекошенное Динино лицо и выпавший у нее из руки револьвер.

Он не запомнил, как они с Диной вдвоем под руки тащили по Мясоедовской бесчувственного Сержа. Память заработала вновь, лишь когда добрались до Большой Арнаутской, и их подхватил отступающий к порту казацкий разъезд.

По воскресеньям Пьер с Диной и Сержем обычно встречались в дешевом русском кафе на улице Гамбетта. На этот раз Серж запаздывал. Дина с округлившимся животом сидела за столиком прямо, улыбалась, смотрела поверх головы Пьера на вывеску книжной лавки напротив. Пьер подозвал уличную торговку, наскреб по карманам мелочи, купил букетик фиалок, поднес.

– Спасибо.

– Скажи… – Пьер побарабанил пальцами по поверхности крытого несвежей скатертью столика. – Давно хочу спросить… – Он вздохнул, затем, сделав над собой усилие, подмигнул Дине. – Помнишь тот вечер, с которого все пошло врозь? Я тогда наткнулся на вас на Дерибасовской.

Дина вздрогнула:

– Да, помню.

– Я хотел тогда вызвать Сержа на дуэль. Что бы ты сделала, вызови я его?

Дина внезапно покраснела.

– Я часто думала об этом, – проговорила она медленно. – Я была тогда еще глупой девчонкой, не понимала ничего. Наверное, бросилась бы тебя спасать.

– Из жалости? – через силу улыбнулся Пьер.

– Нет, – Дина взъерошила ему волосы, – не из жалости. Вы оба нравились мне. Но ты нравился больше. Хотя я еще и не понимала, что это на самом деле такое – когда нравится мужчина. И уж тем более когда двое мужчин. Тем не менее, я думаю, что осталась бы с тобой.

– А потом? – не отставал Пьер. – Вы ведь расстались. Серж… Он бросил тебя.

Дина помолчала с минуту.

– Ты, оказывается, ничего не знаешь, – тихо сказала она, наконец. – Серж просил моей руки, но его отец… Он запретил помолвку с еврейкой, Серж не посмел ослушаться. А потом началась война. Знаешь, мне часто снилось, что мы встретились. Все втроем, в госпитале, и я выходила вас обоих от тифа. И что потом мы с тобой, выздоровевшим, уплыли в Константинополь. Смешно, правда?

– Да, – выдохнул Пьер. – Очень смешно.

«Бог любит Троицу», – вспомнил он. Ему показали три варианта. Три дорожных развилки, на которых он свернул не туда. А потом дали переиграть, пересечь развилку вновь. Всего одну. Третью. «По заслугам», – осознал Пьер.

– И воздастся каждому по делам его, – сказал он вслух.

– Ты о чем? – удивленно подняла брови Дина.

Пьер не ответил. Каждую субботу он упорно ходил в Венсенский лес, к заброшенной карусели. Карусель не крутилась.

– Ну что, заждались? – Серж, улыбаясь, пробрался между столиками, пожал Пьеру руку. Уселся, за плечи обнял жену, привлек к себе. – Сегодня на удивление тепло, правда, дружище?

Пьер кивнул:

– Тепло, – сказал он. – Необыкновенно тепло.

Пустобол
Эдуард Шауров

Водитель маршрутного шаттла оказался нормальным мужиком и согласился высадить опаздывающих на матч пацанов в пяти мегаметрах от орбитального стадиона. Высадка пассажиров на полном ходу да посреди открытого космоса никакими пунктами ППД не предусмотрена, но какой маршрутчик соблюдает правила? Лет десять назад сам небось сигал в открытый люк за милую душу.

Славику прыгать на ходу было не впервой. Глядя в плавно удаляющуюся спину Пумбы, он медленно досчитал до десяти и со всей силы толкнулся напруженными ногами. От угольно-черной бездны, раскинувшейся под растопыренными руками, у него сразу закружилась голова. По личному опыту Славик знал, что головокружение пройдет, как только перед глазами появятся ориентиры. Он еще чуть-чуть подождал и врубил двигатели пешкодранца. Бездна тут же прекратила тошнотворное вращение, а из-за правого плеча всплыл ультрамариновый край Земли. Славик сориентировался в пространстве, нашел глазами свечку удаляющегося шаттла и немного развернул ранцевые сопла, чтобы скорректировать свою траекторию. Пумба, летевший впереди, слегка притормаживал, чтобы дать приятелям возможность себя нагнать. Славик прибавил газа и боковым зрением заметил, как справа его обгоняет Марек в пижонском белом скафандре. Снизу один за другим появились Штырь, Ганя и Пряник, рубчатые пятки Пумбы медленно приближались, и вскоре вся компания уже летела маленьким Дружным роем.

– Оле-е, оле, оле, оле-е-е! – во всю мощь своих неслабых легких горланил Пумба.

Несмотря на совершенно зверскую наружность и отсутствие двух передних зубов, Пумба имеет довольно приятный голос и отличный музыкальный слух. Он играет на ударных и поет в команде под странным названием «Офсет». Славик раза четыре бывал на их концертах.

– Эй! Пацаны! Кто-нибудь стадион уже видит?! – пытался перекричать вокалиста Пряник.

– На кой тебе стадион, дорогуша? – высокомерно поинтересовался Марек. – Тебя туда все равно не пустят.

– Это почему? – спросил Пряник, подозревая подвох, но в силу своего странного характера сразу попадаясь на удочку.

– Ты не по форме экипирован.

– В смысле?

– В смысле средств самозащиты, – объяснил Марек. – Ну или самонападения… Пумба, кончай трубить!.. Вот чем ты собрался друзей защищать в случае незапланированного инцидента?

– Иди ты! – на всякий случай обиделся Пряник.

– Нет, серьезно, – наседал Марек, – у меня, допустим, как у потомственного эстета, дюралевый кастет под перчаткой, у Пумбы – железка в рукаве, у Штыря – лезвие от ножика канцелярского. А у тебя что?

– У него быстрые ноги! – заорал Пумба.

«Инфузории, – обреченно подумал Славик, – и самое ужасное, что они мои лучшие друзья».

– У меня нету бритвы, – подал голос Штырь, – у меня иголка скорняжья в авторучке. Да и не будет сегодня толкотни. Я говорю.

Заявление мосластого апатичного Штыря выглядело более чем сомнительно. Если Штырь и Пумба собирались где-нибудь вместе, драка случалась с вероятностью в семьдесят процентов, даже если ни один из приятелей сам ничего не затевал. Славик вздохнул: драка сегодня в его планы никак не входила, и он изо всех сил надеялся на оставшиеся тридцать процентов.

– Чтобы толкотню затевать, надо бандой лететь на матч, харь в тридцать. А иголка так… – Штырь на лету махнул рукой: – На всякий пожарный.

– Че вы огете на весь эфиг, пгидугки? – немилосердно картавя, вмешался молчавший до сих пор Ганя. – Даогетесь до непгиятностей.

– Фигня, – убежденно сказал Марек, – менты тоже селектор включают.

– За такую иголку можно в тюгму угодить.

– Иголкой скафандр навряд ли пробьешь, – глубокомысленно изрек Пряник. – Давление на кончике иглы составляет порядка ста пятидесяти мегапаскалей, а скаф рассчитан…

– Заткнись, Пряник, – разом сказали Марек и Пумба.

Пумба, обогнув Штыря, подлетел поближе к Славику:

– Славян, ты у нас голова, скажи: можно скаф иглой пробить или нет? – Он дружелюбно пихнул Славика в плечо, отчего его товарищ сразу поменял траекторию полета. – И вообще, чо ты молчишь всю дорогу? Ты же у нас главный конструктор! Помните, пацаны, когда наши с «Космобилистом» играли…

Вся компания разразилась довольным хохотом. Помнили все.

– Тут каждый желает знать, отчего ты – мозг наш – такой задумчивый, – настырничал Пумба.

– Я штуку одну спаял, хочу сегодня опробовать, – неохотно сказал Славик.

– Ух ты! – Пумба пришел в полнейший восторг. – Милитури бомб?

– Милитари, – поправил снизу Пряник.

– Не совсем, – досадливо поморщился Славик.

«Ладно, – подумал он. – Все равно придется показывать».

– Это вроде репроектора, но с расширенными возможностями.

– Чего? – не понял Пумба.

Славик нащупал под толстой тканью скафандра коробочку прибора, надавил указательным пальцем и негромко сказал:

– Шесть, четыре, пятнадцать, один, Пумба, упреждение десять метров.

В ту же секунду десятью метрами впереди возник Пумба – точная копия настоящего.

– Ух ты! – восхитился оригинал.

– Двенадцать, два, поворот, – сказал Славик.

Изображение повернулось и помахало рукой.

– Забой! – сказал Штырь и ускорился, пытаясь догнать фантома.

– Такой пгибамбас у Тимки был, – сообщил Ганя. – У Тимки, котогый из двести шестнадцатой. Ну котогый тепегь в Питеге учится.

– Я его Тимке и делал, – сказал Славик пренебрежительно. – Тот репроектор – так себе, только и может, что фантомы хозяина вдоль трассы пускать. А у этого память на триста тысяч видеообразов, гибкая система управления, система считывания. Я только командные сенсоры на скаф вывести не успел, зато на шлем камеру-трехмерку приделал, могу записывать и тут же транслировать.

– Чо-то я не врулился, зачем тебе на матче эта хрень? – Пумба наморщил лоб.

– Я тоже, – поддержал его Марек. – В чем интрига, братан?

– Увидите… – Славик загадочно улыбнулся. – Не форсируйте, пацаны.

– Эй, Пряник, – позвал глазастый Штырь, – ты вроде про стадион спрашивал…

* * *

С определенного расстояния и в определенном ракурсе орбитальный стадион имени первого спонсора чемпионатов ИНХаэЛ Антонио Санчеса походит на большой одуванчик, летящий под куполом параплана. Когда приближаешься, сходство пропадает: пушистая головка быстро превращается в сферу игрового поля, окруженную сетью зрительских трибун, а параплан – в гигантский противосолнечный щит. Становятся видны решетчатые фермы шпангоутов, полярные шапки комментаторских кабин, раздевалок, технических отсеков, и тогда ни у кого язык не повернется назвать крупнейший из заатмосферных стадионов одуванчиком.

Первым делом вновь прибывшие настроили свои переговорники на местный диапазон и подключили селекторы сигнала. Многотысячный гомон трибун сразу ушел на задний план, зато сочный бас диктора Перфильева вылез на передний.

– Итак, уважаемые любители спорта, – гудел комментатор, – приветствую вас от лица спонсоров Интернациональной Холоубольной Лиги, устроителей ежегодных игр на кубок имени Алексея Леонова, первого человека, вышедшего в открытое космическое пространство. Пользуясь тем, что до начала нашего четвертьфинального матча остается еще десять минут, разрешите представить вам составы играющих команд. Спешу напомнить, что сегодня встречаются Челябинский «Реактор» и «Астрохимик» с Ганимеда. В воротах «Реактора» Станислав Гжечек, сегодня он основной голкипер. Первая семерка: Алексей Морозов – номер двенадцать, Сергей Васильев – номер четыре, он же капитан команды, номер восемнадцать – Юкка Силайнен, номер двадцать два…

У входа в сектор D полисмент с сержантскими нашивками на форменном скафандре сумрачно оглядел сине-красные шарфики с эмблемой «Реактора» и отправил ребят к сектору L. Пришлось облетать половину станции, зато места достались просто атомные, почти за самыми воротами, где восемь широких бортиков, меридианами опоясывающих игровую пустоту, собираются прозрачным соцветием.

Славик пристегнулся к креслу между Пряником и Пумбой и осмотрелся. Диспозиция была, на его взгляд, не самая шикарная, но скамейка запасных «Астрохимика» просматривалась отсюда довольно неплохо. Славик потер руки и огляделся. Справа через пять или шесть рядов, за прозрачной, хлипкой на вид перегородкой соседнего сектора махали желто-зелеными флажками болельщики «Астрохимика». Пусть себе машут. Славик чуть приглушил канал комментаторов.

– Эй, пацаны, – сказал Ганя, висевший за спиной Пумбы, – я тут заганее пгетупгежу: вы Аньке не говогите, что мы на матч ходили.

– А что так? – Марек моментально сделал стойку: хлебом не корми – дай поехидничать.

– Она со мной пгосилась, а я совгал, что билетов нет.

– Он боится девушку потерять, – развеселился Марек.

– Правильно, что не взял, – одобрил Пумба. – А спросит, так и скажи прямо: нехрен бабе на пустоболе делать.

– Пумба, тебя слушать срамно. – Марек напустил на себя серьезный вид. – Ганс столько искал девушку с именем без рычащих… У него ж с Магинами и Игинами никаких шансов.

– Иди ты к попу, пгидугок! – Ганя попробовал дотянуться до Марека, но через Штыря в толстом скафандре это плохо получилось. – Гонишь тут, а у самого отгодясь девчонки не было!

«Хорошо бы устроить чек-ап до начала матча», – думал Славик, вполуха слушая веселую болтовню приятелей. Сейчас, пожалуй, самое время. Он отыскал глазами черлидинг-гроуп. Девчонки в веселых желто-зеленых скафандрах с пышными юбочками, размахивая святящимися метелками, изображали в центре стадиона какую-то сложную танцевальную композицию.

– Куда пялишься, Славян? – Пумба дружески боднул соседа шлемом.

– Тихо ты. Хочу проектор опробовать, – сказал Славик. – Видишь девчонок в центре поля? Сейчас я туда картинку отправлю.

– Не получится. – Пряник, оказывается, тоже слушал их беседу. – Любой мало-мальский стадион оборудуют рекламогасителями.

Славик ухмыльнулся:

– Поглядим.

Он отчетливо видел, как на левом фланге у кувыркающихся девушек возникла в пустоте новая желто-зеленая фигурка.

– Забой, – сказал Штырь.

– Классно, – сказал Марек, – только непатриотично.

– Кгасиво, – присоединился Ганя.

– Чо-то я не вруливаю. Где картинка-то? – стормозил Пумба.

– Девчонок пегесчитай. Было двенадцать, а тепегь тгинадцать… или четыгнадцать.

– Ух, ты! – Пумба аж подпрыгнул на своем кресле.

У группы поддержки тем временем началось хитрое перестроение: фигурки замедлили движение, запутались и смешались. Славик ухмыльнулся и быстро отключил репроектор.

– Ерунда какая-то! – Пряник никак не мог поверить в происходящее. – Рекламогасители отслеживают источник сигнала и расфокусируют любое изображение ярче двухсот люменов.

– Дилетанту это понять сложновато. – Славик снисходительно похлопал Пряника по макушке шлема. – Слышал про эффект гравитационной рефракции? Могу транслировать изображение хоть за угол дома, и ни один сканер не зацепит.

– Дифракция… – повторил Пумба, его лицо за стеклом шлема приняло потрясенное выражение.

– Да… згя я, наверное, Аньку не взял, – пробормотал Ганя.

Пумба повернулся, дабы брякнуть по этому поводу что-нибудь весомое, но в это время заревела бравурная музыка, и команды начали выходить в игровое пространство. На тон выше загалдели и без того оживленные трибуны, шестеро комментаторов наперегонки принялись описывать происходящее. Славик дал на стекло шлема десятикратное увеличение. Он отчетливо видел, как завертелась в пустоте блестящая монетка, как толстая перчатка судьи ловко, словно змея – птичку, выхватила ее из черноты космоса, как почти разом кивнули оба капитана и, нарезая ногами широкие полукружия, покатились к своим командам по несуществующему льду вакуума.

Через полминуты первые игровые семерки уже заняли свои места, голкиперы медленно переворачивались в воротах, обживая пустоту штрафной зоны. Стихли трибуны, затаились комментаторы. Главный арбитр, похожий на большую хищную птицу, замер над центральной точкой сбрасывания. Двое нападающих неторопливо и осторожно, словно боясь эту птицу спугнуть, с разных сторон приблизились к светящемуся оранжевым светляку и опустили широкие крюки плюшек на уровень своих ботинок. Они походили друг на друга, как братья-близнецы. Славик даже подумал, что если поменять двадцатому номеру «Астрохимика» шлем, перчатки и штанины спортивного скафандра с желтого на красный, а рукава, грудь и спину перекрасить из зеленого в синий, то он станет похож на своего оппонента как отражение в зеркале. Мысль была странной, и додумать ее Славик не успел, потому что судья сделал резкое движение рукой и взмыл вверх, а двое нападающих со страшным, конечно же воображаемым, треском ударили плюшкой о плюшку.

– Понеслась, – алчно прошептал Штырь.

К середине второго периода из шести комментаторов, ведущих матч, двое слегка подвыдохлись и ограничивались тем, что время от времени вставляли слово-другое, зато оставшиеся четверо держали темп с упорством крупнокалиберных пулеметов. Двое из них были ведущими известными, фамилии двух оставшихся Славик позабыл, как только услышал.

– Итак, дорогие зрители! – гулко бубнил известный комментатор Перфильев. – Сыграно уже двенадцать минут во втором периоде, – а счет по-прежнему один-один…

– …хотя обе команды играют просто потрясающе, – дискантом подхватывал комментатор Зубкус. – Небольшое преимущество по броскам в створ есть у «Реактора», но Сергей Малкин как всегда стоит насмерть.

– Да! – встревал в разговор приятный тенор номер один. – Малкин молодец, но и Станислав Гжечек уже не раз выручал свою команду!

– Вы совершенно правы, коллега, – соглашался приятный тенор номер два. – Гжечек тоже стоит насмерть…

– …хочу напомнить зрителям, – чуть раздраженно гудел Перфильев, – что оба шара забиты в большинстве. Открыл счет капитан «Реактора» Сергей Васильев, когда Николай Алтаев был удален на две минуты за блокировку противника выхлопом реактивного ранца…

– …и совершенно законно был удален! – поддерживал Перфильева первый тенор.

– Ну за это ганимедцы и были наказаны голом, – перехватывал инициативу Зубкус. – Хотя в начале второго периода «Астрохимик» восстановил равновесие. После того как Янсона удалили на две минуты за превышение скорости в штрафной зоне ворот, меткий бросок Алексея Егорова распечатал ракушку «Реактора»!

– Не забывайте, коллега, – гудел Перфильев, – что бросал Дементьев, а Егоров удачно подставил плюшку…

– …но это никак не принижает его заслуг, – вмешивался тенор номер два.

– Никак не принижает, коллега, – напористо бубнил Перфильев. – Напротив…

– …напротив ворот «Реактора» острая ситуация! – кричали хором оба баритона. – Торрес – Федотову, Федотов – Крамскому. Бросок!..

– Не будет броска, – разочаровывал товарищей по цеху Перфильев. – Шар перехватывает Магометов. Так о чем я говорил, коллеги?

– О том, что обе команды имеют отличный процент реализации большинства… – ловко обходил конкурента Зубкус.