Текст книги "Кожаные башмаки"

Автор книги: Анна Гарф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава тридцать четвёртая. Во сне и наяву

Сны! Для чего они снятся? А как же иначе? Не снились бы сны, никто спать не ложился бы.

Миргасим давно лёг. В комнате тихо, темно, а сна нет и нет. Почему не спится? Потому что Асия обидела.

Она с девчонками что-то к Новому году затевает, луну хотят они зажечь и звёзды.

– Будто без вас звёзды не горят!

– Это не такие, – улыбается Асия.

– Какие тебе ещё? Выдумщица!

– Без выдумки не проживёшь, – встревает Зуфер, – завянешь со скуки.

Почему Асия взяла в игру Зуфера, а Миргасима не взяла? Кому она про листья кленовые говорила, кому о Москве своей рассказывает? Миргасиму. А теперь не Миргасим ей нужен, а Зуфер. И Зианша с ними заодно. Учитель, а с девчонками шепчется…

Собрал Миргасим сегодня утром после школы всю свою ватагу, весь Золотой табун, и поскакали они следом за девчонками, к Насыровым.

– Откройте нам!

Копытами по крыльцу стучали. «И-го-го!» кричали. Не помогло.

Тогда Фаим запел нежным, тонким голосом:

– Отопритеся, отворитеся, я подарок принёс! Ох и вкусный!..

– Раз-зия, Ам-мин-нушка плачет! – крикнул Темирша.

– Наиля-а-а, – стучал в дверь Абдул-Гани, – пусти меня, я замёрз, пусти-и-и! Я маме скажу-у-у-у-у!..

– Асия, – просил Миргасим, – отвори, я тебе луну принёс. Скорей пусти меня, а то я луну разобью!

Дверь отворилась, но вместо Асии на крыльцо вышел Зианша:

– Малыши, зачем шумите? Не мешайте нам, у нас РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИ-Я.

– И мы тоже хотим!

– Вы всё это увидите.

– Когда?

– Своевременно или несколько позже. – Сказал и скрылся за дверью.

Миргасим сжал ком снега и швырнул в оконную раму.

– Осторожней, – сказал Фаим, – в стекло попадёшь.

Но Миргасим бросает снежок за снежком, и всё в раму, ни разу не промахнулся. И всё напрасно. В избу не позвали.

– Ладно, припомню я это тебе, Асия! Ты ещё у меня поплачешь…

Но она не испугалась, двери не открыла.

Ворочается Миргасим на постели, не может уснуть. Ну пусть бы свои девчонки не пустили, но Асия! Всех околдовала она, никто ей ни в чём не перечит. Даже Зуфер, даже Зианша. Колдунья, настоящая колдунья!

А не лучше ли будет покинуть навсегда эту заколдованную деревню? Да, он убежит, сейчас же, сию минуту. Медлить нельзя, бежать надо, пока все ещё спят. Бежать, бежать!

Молча он одевается и на цыпочках выходит из дому, садится в санки, отталкивается и летит по улице. Беззвучно вспыхивают снежные огоньки под полозьями. Ого, как расскользились санки! Миновали деревню, скользят по степи, всё дальше, дальше, к самому краю земли. На краю земли снег такой белый, что кажется синим. По синему снегу ходят серые гуси. Миргасима увидали, закричали, загоготали:

«Ре-ре, пе-пе, ти-ти, тиция! РЕПЕТИЦИЯ!»

Миргасим дёргает вожжи:

«Домой! – хочет завернуть санки. – Домой, домой!»

Куда там! Уцепились гуси клювами за вожжи, впряглись и, широко махая крыльями, побежали. Оторвались от земли, полетели…

«Стойте, погодите!..»

Не слушают, тащат санки между туч, между звёзд.

«Эй, хоть на Луне остановитесь!»

Нет, обогнали Луну, летят дальше. Куда? К зелёной планете, к прекрасной Чулпан.

– Миргасим, Миргасим! – слышит он сквозь облака, сквозь тучи далёкий зов. – Миргаси-и-им!

Кто-то обнимает его, целует. Он дерётся, брыкается, кричит:

– Оставьте меня, дайте сон досмотреть!..

– Правда, оставим его, – гудит чей-то густой голос, – у нас ведь ещё целые сутки впереди!

Кто это говорит? Во сне послышалось или наяву? Почему вдруг задрожал, испугался Миргасим? Где, когда слышал он этот низкий, мягкий голос? Голова кружится, руки слабеют. Миргасим падает, падает, летит вниз кувырком. И вдруг приземляется. Он лежит на зелёном лугу, а вокруг звенят луговые колокольчики. Ах, какой кругом запах! Должно быть, траву скосили, она чуть подсохла на солнце… Но ни гусей, ни санок. Как же вернётся Миргасим с этой зелёной планеты к себе в избу? В ужасе он просыпается.

Терпкий, непривычный, таинственный запах пропитал подушку, одеяло, избу. Затуманились звёзды, ускользнули санки, улетели гуси. И только запах, стойкий, чудесный, ощущается наяву ещё сильнее, чем во сне.

Чем это пахнет?

Миргасим осмотрелся, увидал возле своей постели солдатский вещевой мешок, а рядом с мешком – длинный свёрток, опоясанный верёвкой. Понюхал Миргасим вещевой мешок – нет, не то… Понюхал свёрток – ой! Запах тот самый, что на планете.

«Пахнет слаще земляничного мыла, вкуснее даже, чем леденцы».

В комнате так тихо, что Миргасим слышит, как вздыхает тесто в укрытом шалью горшке.

«Уже подходит. Когда же его поставили? Ночью? А зачем? Говорят, Новый год в нашу деревню поздно вечером придёт, для чего же с утра печку затопили?»

Бабушка сидит, поджав ноги, на сэке. Она сегодня тоже с утра как на праздник нарядилась. На ней новое, ни разу не стиранное платье. Беззвучно шевелятся её губы, в пальцах чётки.

«Почему она молится? Сегодня праздник будет советский, песни надо петь, а не молиться».

Мать, похлопывая ладонью по краю сита, просеивает муку.

«Ура, лепёшки без отрубей испекут!»

Тикают ходики, качается маятник. Маленькая стрелка подошла к семи, большая – к двенадцати.

«Уже семь часов утра, Зуфер и Шакире на репетицию пошли, должно быть. А-мама всё ещё дома. Кто подоит за неё коров на ферме? Молодых доярок мама учит: «Ты своих коров знаешь, и коровы знают тебя. Чужим рукам твои коровы молока сполна не отдадут». Почему же сама оставила сегодня своих коров на чужие руки?»

Мука сеется, сеется, выплывают из сита тонкие, прозрачные облака, снегом оседают на доске.

Вот сняла мама шаль с горшка, вывалила тесто на побелевшую от муки доску, сделала круглый шар, прикрыла полотенцем. И начала картошку варёную разминать, лук крошить.

«О-о, значит, не лепёшки это будут – пироги».

Миргасим отбрасывает одеяло:

«Пока я спал, война кончилась, что ли?!»

Он вскочил и босой подбежал к столу:

– Мама!

Она приложила припудренный мукою палец к губам, глазами показала на ситцевую занавеску, за которой помещается кровать для гостей, и прошептала чуть слышно:

– Вчера вечером брат Мустафа приехал. Он ещё спит…

– Брат Мустафа? – шёпотом повторяет Миргасим. – Мустафа приехал?

Он замолкает, но только на мгновение и вдруг говорит громко:

– А меня почему не разбудили? Разве ты, мама, не знаешь, я никогда не сплю! Я не спал, – в голосе слышатся слёзы, – не спал, а меня не разбуди-и-и-ли!.. Почему-у-у?

– Потому что уж очень сильно ты брыкался, – услыхал Миргасим густой, низкий голос, тот самый, что слышал во сне. Неужели сны всё-таки сбываются?

Занавеска откинулась, и вышел из-за неё рослый солдат.

Не успел Миргасим опомниться, как солдат подхватил его на руки, подбросил к потолку.

Только оттуда, сверху, увидал Миргасим знакомые узкие горячие глаза, круглый лоб, широкие скулы.

– Брат, милый, – закричал он, – брат Мустафа!!

Повис на шее брата, прижался к колючей, небритой щеке.

– Щека твоя, как тёрка, здорово натирает.

Глава тридцать пятая. Брат Мустафа

– Ох уж эта репетиция! – сокрушается бабушка. – Всего-то на одни сутки Мустафа приехал, а Зуфер сам убежал и сестру утащил на репетицию!

– Зуфер – настоящий мужчина, – говорит Мустафа, – он поступил правильно. Дело прежде всего.

– Шакире ни за что из дому в такой день не ушла бы, Зуфера побоялась ослушаться. А меня, старую, они не послушали…

– Бабушка, разве не ты всю ночь сердилась: «Почему не спите?» А мы всю ночь об этой репетиции говорили.

«Значит, и Мустафа уже всё знает, только я один ничего не знаю!» – обиделся Миргасим.

– Бритву подать? – спросил он сурово.

– Сперва надо постель свою прибрать, – в тон братишке, также сурово, говорит Мустафа.

Миргасим прибрался, а кстати и умылся и кусок теста со стола стащил, съел.

Мама на Мустафу взглянула, слезу смахнула. Думала, никто не видал. Но разве скроешься от Миргасимовых острых глаз? Подошёл к матери, прижался к ней. И самому на мгновение тоже стало грустно.

«Брат здесь, но где папа? Почему не пишет? Ни одного письма не было».

Мустафа прикрепил ремень к гвоздю. Он направлял бритву, точно как отец. Провёл лезвием по ремню раз, другой, тронул большим пальцем полотно бритвы, бросил на лезвие волосок, волосок разломился.

– Острая! – сказал Миргасим. – Острее даже топора.

Бабушка опустила в чашку щепотку мыльной стружки, плеснула кипятка. Брат взял помазок, вспенил густое мыльное тесто и, глядясь в зеркальце, что висело на стене, принялся накладывать хлопья мыльной пены на шею, подбородок, щёки.

Прежде это зеркальце вместе с бритвой и помазком лежало на дне коробки. Отец ставил его на стол, брился сидя. А Шакире вынула зеркало из коробки, повесила на стену повыше, чтобы мама гляделась, когда причёсывается. Но мама расчёсывала волосы и заплетала косы не глядясь. А Мустафа теперь вынужден бриться стоя.

Миргасим вытянул шею, встал на цыпочки, следя за каждым движением брата. Давно не работала бритва в этом доме!

Кончил своё дело Мустафа и сразу помолодел. Миргасим провёл рукой по щеке брата:

– Как шёлковая!

– Давай и твою причёску подправлю.

И – раз-раз – покрыл мыльной пеной затылок младшего брата. Раз-раз – провёл бритвой.

Интересно, как работает папина бритва?

Миргасим стремительно обернулся, Мустафа едва успел отдёрнуть руку:

– Не вертись, чёрт возьми!

Даже мама вздрогнула от такого окрика. А бабушка охнула тихонько:

– О Мустафа, внук мой… Избегай злых речей, нет худого слова, нет и обиды.

– Чуть ухо ему не отрезал, – оправдывается старший внук и снова срывается: – Крепче голову держи, дьяволёнок!

Больше никто ничего не говорит. Миргасим сидит словно окаменевший.

«Чёрт возьми» и «дьяволёнок» Мустафа сказал по-русски. Таких слов Миргасим ещё не слыхал. Но по лицу мамы, бабушки он понимает – это нехорошие слова. Мустафа бранился. Приехал и всех обидел. За что?

– Какой ты, братишка, красивый стал! – нарушает тягостное молчание солдат. – Хочешь в зеркало взглянуть?

Миргасим молчит. Он сердится. Мустафа подхватывает, поднимает его. Взглянул в зеркало Миргасим и не может удержаться от смеха – голова, голова-то до чего круглая!

– А зубы ты где растерял? – спросил Мустафа.

– Уже новые нашёл! Не веришь? Пальцем пощупай.

– Нет уж, спасибо: боюсь, откусишь.

– Что ты! Теперь я не кусаюсь.

– Почему же?

– Научился кулаками драться.

И на щеках у обоих братьев заиграли ямочки. У Миргасима только на одной правой щеке, у Мустафы на двух.

– А веснушки почему так побледнели?

– Красивые были, правда? Теперь никуда не годятся. Полиняли. С тех пор как в школу пошёл, слишком часто умываюсь. Почти что каждый день!

– Неужели?

– Иначе нельзя. Я – санитарная комиссия.

– Чего нос наморщил?

– Больно сладко пахнет. Что там, в свёртке?

– То, что зимой и летом одним цветом одето. Угадал?

Где уж тут угадать? Но он не сдаётся:

– А в мешке что?

– «Фонарики-огоньки, золотые светляки, пушки-хлопушки, мельницы-вертушки, уточки, дудочки, караси да удочки, леденцы, бубенцы, два козла, три овцы, орех – больше всех, всем орехам орех! Музыка, танцы, весело, тесно, что кому достанется – неизвестно» [10]10
  Стихи Е. Тараховской.


[Закрыть].

А у самого зубы так и сверкают в улыбке.

«Насмехаться вздумал? Ладно, уйду я от тебя. Оставайся один».

Молча сунул Миргасим ноги в валенки, руки – в рукава шубы, подхватил шапку и хлопнул дверью.

Глава тридцать шестая. Длинный язык

Выскочил Миргасим на крыльцо, а народу у крыльца собралось – и не сосчитать, человек десять, не меньше.

– Миргасим, это правда, что дядя Мустафа живой вернулся?

– Ноги целы?

– А руки?

Ах, как любит Миргасим поговорить!

– Руки все как есть у него целы, и ноги все на месте.

– Насовсем пришёл или на побывку?

– Пришёл, конечно, насовсем, с вещами, с мешком, со свёртком. Плохо ему дома, что ли? Повоевал, и довольно. Пусть другие теперь воюют. Больше всех ему надо, что ли?

Почему все вдруг замолчали? Почему спешат уйти от Миргасимовой избы?

Только ребятишки остались да Абдракип-бабай.

– Эх, Миргасим, Миргасим, – говорит старик, – до чего же язык у тебя длинный! Язык, он, конечно, без костей, но на то зубы даны, чтобы держать его за зубами. А ты своим языком уже и зубы передние вышиб… Для чего болтаешь о том, чего не знаешь? Разве твой брат трус? Дезертир? Подлый человек?

И пошёл в Миргасимову избу. Жаловаться, что ли? На всякий случай Миргасим бежит от избы подальше. Ребята – за ним.

– Тебе дядя Мустафа что к Новому году привёз?

– Что мой брат привёз мне? – И вот длинный язык уже работает, говорит, говорит: – Брат мой Мустафа привёз мне фонарики-огоньки, золотые светляки, пушки-хлопушки, мельницы-вертушки, уточки, дудочки, караси да удочки, два козла, три овцы, орех – больше всех, всем орехам орех! Музыка, танцы, весело, тесно, что кому достанется – неизвестно!

– Врёшь ты, должно быть! – сомневается Фаим.

– А ещё привёз он то, что зимой и летом одним цветом одето.

– Сказать всё можно, – спорит Фаим, – слова денег не стоят.

– Не веришь? – И, прежде чем Миргасим успел подумать, язык уже сработал: – Хочешь, покажу?

Сказал – и сам испугался: «Как это – покажу? А если брат Мустафа скажет «чёрт возьми!»?

– Покажешь? Пошли к нему, ребята!

И вот, когда казалось, уже нет Миргасиму спасения, Фарагат сказал:

– Глядите, Фатыма-апа идёт! На ней шаль новая, красивая…

Она шла не спеша, лицо бледное, ресницы опущены.

«Голова у неё болит, что ли?» – подумал Миргасим, и пришли ему на память слова песни, что Мустафа весною пел для неё:

 
Занозил я сердце и пою не для славы…
 

Глянул на учительницу, но попридержал на этот раз свой язык, не посмел запеть вслух. Подумал:

«Похоже, что у самой теперь заноза в сердце».

Учительница направилась к школе.

– Ап-па! – вдруг закричал Темирша. – Ап-па! – и пустился вдогонку, загребая снег длинными ногами в большущих сапогах. – Ап-па! Д-дядя М-м-мустаф-фа приехал. Н-н-на-авсегда. П-п-пускай, г-г-г-оворит, др-руг-г-ие повоюют.

Она обернулась:

– Интересно, где твоё «здравствуйте»?

А голос у неё такой, как был, когда впервые в свой класс вошла. И лицо ну точно как у той учительницы на плакате.

Она взялась уже за скобу школьной двери, но усердный Темирша не отставал:

– Ап-па, м-мы к М-миргасиму ид-дём! Айда с нами!

Миргасим не смеет взглянуть на неё:

«Неужели поверила, что Мустафа трус, дезертир, подлый человек?»

Он совсем приуныл, хоть плачь.

«Почему у всех людей язык как язык, а у меня у одного такой длинный?»

– Подождите, мальчики, минутку, – говорит апа и заходит в школу.

Золотистые резные наличники школьных окон отбрасывают на стёкла длинные сизые тени. Тенями исчерчен снег, и на нём то вдруг вспыхнет яркая точка, то погаснет. Это играют лучи света, пробиваясь сквозь щели в плетнях и заборах.

Фатыма-апа вынесла из школы стопку тетрадей:

– Пожалуйста, передайте Наиле, она в библиотеке.

Миргасим берёт тетради:

– Ох, какие тяжёлые! Должно быть, тут полно двоек.

– Нет, они совсем ещё чистые. Быстрее ветра бегите, Наиле белая бумага очень нужна, срочно!

– А п-почему м-мы сегод-дня н-не учим-мся? – интересуется Темирша.

– Потому что в школе малышам сегодня места нет. Там старшеклассники делают снег, развешивают звёзды и луну.

Сказать сказала, будто загадку загадала. Головой кивнула, рукой махнула, ушла и дверь за собой притворила. От сапожек её следы остались на заснежённом крыльце. От слов её удивительных даже Фарагат призадумался, даже Фаим смутился.

– Про звёзды эти и луну я давно слыхал, – вспомнил Миргасим.

– Ну?

– Да я ничего не расслышал, Асия девчонкам на ухо шептала.

– Плохо быть первоклассником, – говорит Фаим, – у каждого от тебя секреты, всякий загадывает тебе загадки.

– Скоро всё разгадается, – пообещал Абдул-Гани, – в библиотеку придём и узнаем.

– Думаешь, Наиля скажет?

– А как же! Брат я ей или нет?

– Не скажет – тетрадей не получит, – решил Миргасим.

Библиотека теперь нисколько не похожа на тот чулан, куда Миргасим заскочил в свой первый школьный день. В окне вместо фанеры стоит стекло, на стенах полки, на полках книги, между полками портреты, картинки. На подоконнике цветы, посреди комнаты стол.

А на столе пакетики, пакетики… Что в них?

Но не успел Абдул-Гани и шагу ступить, как Наиля кинулась к столу, защищая, словно курица цыплят, эти свои пакетики от любопытных глаз.

– К столу не подходите, не смейте! Марш отсюда!

Руки у неё в разноцветных пятнах, одна щека синяя, другая зелёная. На полу, на подоконнике, на скамье – всюду, куда ни глянешь, кисти, банки с водой, листы бумаги, перепачканные краской.

Миргасим высоко над головой поднял пачку тетрадей и, оттолкнув ребят, двинулся к столу.

– Ни шагу дальше, – приказала Наиля. – Положи тетради на пол и уходи.

– Не дадим тетрадей, не уйдём. Сначала покажи пакеты! – Миргасим плечом оттолкнул её от стола, протянул руку к пакетам.

Наиля вдруг подняла банку с водой и плеснула на Миргасима. Ребята подхватили разлетевшиеся тетради, сложили их на полу, как Наиля велела, и убежали. Но Миргасим остался:

– Никуда я не уйду. Я замёрз.

– Ничего! На бегу согреешься, – и вытолкала его за дверь, – беги, догоняй своих.

Глава тридцать седьмая. Будь что будет

– Фатыма-апа к Насыровым спешит, – заметил глазастый Фарагат. – Должно быть, на репетицию.

В эту минуту дверь избы Насыровых отворилась. На крыльцо вышел рослый солдат в ватнике, в стёганых штанах, в валяных сапогах. На голове ушанка с красной звёздочкой.

Увидал Миргасима, подмигнул ему:

– Что такое зимой и летом одним цветом, угадал?

Миргасим только хотел ответить, но Мустафа уже спрыгнул с крыльца и кинулся навстречу учительнице:

– Здравствуйте, апа.

– Здравствуйте…

А мальчишки стоят вокруг и смотрят, и слушают, ждут: о чём сейчас солдат и учительница будут говорить?

Но оба они стоят молча.

– Абдракип-бабай в правление идёт, – сообщает Фарагат.

– Это он насчёт пайка для Асии, – говорит Фаим.

– Я обещал старику помочь, – спохватывается Мустафа, – он заказал телефонный разговор с Казанью.

– Я тоже в Казань насчёт Асии обращалась, – почему-то краснеет Фатыма-апа, – но ответа пока всё ещё нет.

– Надеюсь, просьбу фронтовика без внимания не оставят, – произносит Мустафа.

Миргасим глядит на брата и не поймёт, кто это не должен просьбу его без внимания оставить: телефон? Казань? Фатыма-апа?

Ох, жалобно брат на неё смотрит, на учительницу:

– Я ненадолго. Абдракип-бабай ждёт…

Чулпан подбежал к солдату, тявкнул умильно. Мустафа у Чулпана за ушами почесал, пощекотал под скулой, погладил, похлопал, потормошил и пошёл в правление.

Фатыма-апа поднялась на крыльцо избы Насыровых – высокое оно, крыльцо это, далеко видно отсюда, до самого угла.

Когда Мустафа за угол повернул, пошла Фатыма-апа на репетицию.

А Чулпан остался на улице, стоит, понуря голову, думает: бежать вдогонку за солдатом или остаться тут, дом сторожить?

Подумал-подумал да как припустился! Передние ноги вверх, задние вниз, передние вниз, задние вверх, вверх-вниз, вверх-вниз, собачьим галопом! Скакал-скакал и догнал солдата. Язык высунул, улыбнулся и пошёл степенно, как Асия учила, рядом с ногой.

Миргасим всё это видел, потому что и сам ещё быстрее Чулпана бежал, хотел догнать брата.

Хотел сказать ему: «Длинный мой язык про тебя налгал, милый брат. Сказал мой язык, что ты к нам домой насовсем приехал, пусть другие воюют, а ты останешься…»

Догнал было, да опомнился: «Самое время сейчас, пока Мустафы дома нет, мешок развязать». И повернул к дому.

– Ты домой, а мы?

«Эх, будь что будет!» – решил Миргасим и сказал:

– Айда, Золотой табун! Леденцы, бубенцы, два козла, две овцы! Весело, тесно, что кому достанется – неизвестно…

– И-го-го! – воскликнул Гнедой Абдул-Гани и начал копытом землю рыть.

– Н-но, п-поехали! – стеганул его табунщик Темирша.

Наперегонки с Гнедым скакали резвые лошадки Фаим и Фарагат. Впереди всех летел Миргасим.

Надо спешить, пока Мустафа ещё не вернулся.

«Позволит бабушка мешок развязать? Позволит! Сама рада будет на фонарики-огоньки поглядеть. Уж больно темно вечерами в избе. И свёрток сама развяжет. Она хороший дух любит. У неё в сундуке кусок мыла душистого лежит и ещё флакон с духами – дедушкины подарки».

Бежал Миргасим, бежал, да вдруг и приуныл, шаг замедлил, поплёлся позади всех. Вспомнил – мама дома. Чужой мешок развязать мама ни за что не допустит. А если без спроса? Бранить не станет. Никому она никогда худого слова не сказала. Но случается, и нередко, день-деньской на виноватого не поглядит, ему не улыбнётся. Что поделаешь? Придётся потерпеть. А после, когда ребята уйдут, надо будет прощенья попросить, обещанье дать: «Чтоб меня волки разорвали, если ещё когда-нибудь…» Потом он веником пол подметёт, тряпкой мокрой вытрет, мама увидит – в самом деле исправился! И простит. Однако до Нового года времени совсем мало остаётся. Что, если не выпросишь прощения? Кто под Новый год поссорился, тому ссориться весь год…

«Ну зачем я хвалился? Правду мама говорит: «Сынок, язык твой длинный тебе враг».

– Чего встал? – оборачивается Фаим. – Ноги к тропе примёрзли или тропа к ногам?

– Держу я тебя, что ли? Иди!

– Это твой дом, ты первый и ступай.

Миргасим шапку поглубже, на самые глаза, надвинул и нырнул в сени, как в прорубь.

Ребята смело за ним. Однако в сенях оробели, даже Фаим притих. Долго, старательно отряхивали веником снег с тулупов и валенок, кто нос чистил, кто откашливался.

Глядя на своих гостей, Миргасим засмеялся:

– РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ…

Никто не улыбнулся. Одно дело улица, другое – чужой дом.

«Э, будь что будет!» – повторил сам себе Миргасим и распахнул дверь в горницу.