Текст книги "В блаженном угаре"

Автор книги: Анна Кэмпион

Соавторы: Джейн Кэмпион
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

2

Похоже, я успел ей надоесть. Хотел сам открыть дверь, когда она направилась к ванной, вроде бы ерунда, что в этом обидного? Ну да, она и сама, разумеется, открыла бы эту чертову дверь, но приятно было поухаживать. Не учел, что Рут девица современная и совсем еще молоденькая. Ее моя стариковская галантность явно раздражает, но – странное дело – эта ее строптивость почему-то очень мне симпатична.

С чисто медицинской точки зрения проблема этой девочки вполне разрешима. Я сталкивался с куда более сложными случаями. Религиозные доктрины – при всей их (хоть и не всех!) цветистой высокопарности – весьма расплывчаты. И при попытке более глубокого осмысления пациент неизбежно к ним охладевает. Но Рут озадачила и заинтриговала меня не как пациент, а как женщина: если честно, я здорово растерялся, она сразу запала мне в сердце, сам не знаю, как это произошло. И ведь отнюдь не хищница с острыми коготками, ни капли игры в «вамп», но из нее струилась потрясающе притягательная энергия, хотелось тут же что-то подарить взамен. Почему-то я чувствую, что должен, просто обязан ей помочь. Да, от нее исходят мощные флюиды, пока не пойму какие: то ли холодное презрение, то ли пылкая ненависть. Обычно те, кто чем-то озлоблен, излучают мертвую энергию. А тут – все очень живое.

Преодолеть отчужденность и недоверие помогает целый комплекс факторов, я давно их для себя отметил. Ну, прежде всего, вынужденное пребывание вдвоем, тесное общение, потом этот постоянный азарт поединка: кто кого. Плюс преодоление непредсказуемых (и неизбежных) препятствий и – заслуженные передышки. Такова наша работа: помочь человеку выйти на верную тропу, преодолеть безоглядное поклонение гуру и снова стать самим собой. Тут есть апробированные методы. Причем очень часто бывшие сектанты сами помогают нам на последнем этапе этих мучительных испытаний, уже в качестве умудренных и во многом усомнившихся напарников. Ну а в той кучке сумасшедших, которые встретили меня в Сиднейском аэропорту, рассчитывать было практически не на кого – в случае форс-мажорных обстоятельств.

Из Нью-Йорка я вылетел шестнадцатого, сутки болтался в воздухе, прибыл восемнадцатого. После сна в самолетном кресле мышцы несколько затекли, но чувствовал я себя сносно. Приземлились в 15.25.

Первой меня приветствовала Ивонна, невестка Рут, умело демонстрирующая свои достоинства. Сразу же бросались в глаза ее прелестные руки с безупречными ухоженными коготками. Едва заметные симпатичные веснушки, голубые глаза. Чертовски хорошенькая, и фигурка не подкачала, отличная фигурка. Платье – в пастельных приглушенных тонах, светлый макияж, густые стриженые волосы, которые она то и дело поправляет – словом, типаж «воплощенная женственность». Двадцать шесть лет, один ребенок, сын, замужем за Робертом Бароном. Болтушка жуткая, сразу берет меня в оборот:

– Меня зовут Ивонна, возможно, вам уже говорили обо мне. ( Ни словечка,мысленно отвечаю я.) Так приятно вас видеть, так приятно познакомиться с солидным образованным человеком. – Хлоп-хлоп длинными ресницами. – О-о, мы вас так ждали, так ждали. Ой, у меня с собой только кредитная карточка, а вам, наверное, нужна мелочь…

Хлопнув еще раз ресницами, сама хватает багажную тележку.

– Вы не находите, что у американцев – не у всех, конечно, но у многих – плоховато с вежливостью и с приличными манерами?

Я не очень понял про манеры: это у нее, что ли, они приличные? А у американцев, значит, с этим плоховато. Любопытное замечание. Сама-то она так старалась проявить максимальную вежливость, что мне немного ее жаль: даже вся раскраснелась, порхая то с одной стороны, то с другой и виляя попкой. Поэтому я решил мирно отшутиться:

– Я пока еще не приступал к поиску.

У меня-то самого с манерами действительно не очень, плевать я хотел на все эти этикеты, но тут уж придется прилаживаться к их фокусам.

Два легких пасса над волосами, косой взгляд в сторону мужа.

– На Робби вы не смотрите, он вообще не умеет вести себя в обществе.

Да… тяжелый случай. Мало того, что дамочка не совсем адекватна, но, похоже, не в состоянии уразуметь всю серьезность ситуации: что действовать надо предельно четко и слаженно и сосредоточиться только на предстоящей «операции». Ведь мы собираемся совершить противоправное действие, с юридической точки зрения.

Еще один умник, Фабио; не люблю я этих парней с хвостиком. На вид года двадцать два, приятель Роберта, загорелый блондин с накачанным торсом. Его прихватили на тот случай, если потребуется помощь, физическая, разумеется. С мозгами у юноши плоховато. Прямо в аэропорту врезаться физиономией в столб с указателем – это же надо уметь! Хотел на лету поймать ключи от машины, которые Роберт подбросил слишком высоко. Зачем – сия тайна велика есть.

Роберт (он же Роб или Робби) – благоверный Ивонны и братец Рут. Массивный детина, потянет фунтов на двести (жирноват, конечно). Ему двадцать восемь, физиономия круглая, как я понимаю, засиделся в детстве, любит подурачиться, весь какой-то жеваный, нечищеный. Похоже, еще не сориентировался: его задача – быть на подхвате, а он почему-то решил, что он тут самый главный. Не представляю, что у него на уме, любит повторять «заметано» и «нет проблем». Особого доверия не вызывает.

И, наконец, мой коллега и кореш Стен Микл, единственный, от кого я рассчитываю услышать что-то осмысленное. Уже разменял сороковник, кожа как у альбиноса, совершенно не переносит солнца. За те два года, что мы не виделись, покруглел еще больше, стал похож на куклу-неваляшку.

Поначалу я пытался воспротивиться этому самодовлеющему разгильдяйству и нежеланию утруждать мозги. Терпение мое лопнуло в тот момент, когда Ивонна собралась плюхнуться ко мне на колени. Оказывается, эти миляги не сообразили, что в машине все не поместятся.

– Знаете, я лучше на такси.

– О-о не-ет, – нежно проворковала Ивонна. – Фабио, ну-ка вылезай. Доедешь на такси.

Сердобольный Стен, обтерев платком потный лоб, сам вызвался доставить Фабио с его сломанным носом в больницу, а к мотелю он подъедет позже.

– Вы в каком решили заночевать? – спрашивает он.

– Да, в каком? – интересуется Роберт, поскольку он как-никак за рулем.

Ответить не смог никто. Выяснилось, что Ивонна ничего заранее не заказывала, так как «этих мотелей столько, и такие все уютные, я прям не знала, какой вам больше понравится, мистер Уотерс».

Вот тогда мне и нужно было уйти. Пока они препирались насчет мотеля, выгружая из тележки мои чемоданы. Бежать от этой стаи мартышек назад, на ближайший рейс в Америку. Но я почему-то стою здесь, окруженный этой малахольной семейкой, стою на огромной, продуваемой ветром автостоянке. И – странная штука! – то ли из-за жары, то ли из-за усталости, то ли из-за еще какой хреновины, их суетливая бестолковость неодолимо меня расслабляет. Будто я угодил в плотную вязкую пелену облаков. Зачем напрягаться, что-то доказывать, раз тебя все равно не слушают? Ловлю себя на мысли, что это абсурдное мельтешение мне даже нравится. Примерно то же самое испытываешь, качаясь на волнах, когда непонятно, где низ, где верх, просто отдаешься им во власть. Но когда выскакиваешь из воды, все сразу становится на свои места – и небо, и берег. Я чувствую легкое головокружение, и даже возбуждение, отчасти эротическое…

Дьявольщина! Одергиваю себя – это уже извращение. Так-так, начались какие-то сдвиги, не успел приехать. Очнувшись, нахожу взглядом Стена.

– А где же наш Колин, наш закаленный в битвах за души боец?

Стен смущенно отводит глаза. Но от меня так просто не отделаешься.

– Где Колин?

– У него несчастье.

– Так-так…

Теперь я окончательно понял: все летит к черту, все наши лихие планы. Стен начинает рассказывать, что там, у Колина, стряслось, при этом ему приходится напрягать связки, чтобы переорать ревущий за нашими спинами грузовик. До ушек Ивонны долетают слова «потерял» и «мать», и это фатальное словосочетание вызывает шквал эмоций.

Она замирает как громом пораженная, потом бросается к нам и срывающимся голоском начинает причитать:

– О боже! Нет, Стен, ничего не надо говорить, умоляю! Так что там случилось?!

– У Колина умерла мать.

– Не может быть… она серьезно болела, да? О-божемой-божемой, и чем же?

– Значит, Колин отпадает? – Я бесцеремонно вклинился в разговор.

– К сожалению, да.

Я оттащил его в сторонку.

– Стен, старичок, мы же по уши влипли. Понимаю, ситуация неординарная, но все же некоторые правила для меня – закон. Я работаю только в паре с опытным помощником. Наверное, у тебя есть запасной вариант?

– Ну… да. – Стен смотрит на меня исподлобья, я вижу по его глазам, как он нервничает. И продолжаю уже мягче:

– Это очень тонкая игра, Стен, кто – кого, ашрам перетянет или мы. Меня и так уже этот перелет вымотал, но нам-то нужно измотать ее, а не меня.

– Знаю, знаю. Я пробовал дозвониться до одного головастого парня, он из Мельбурна, раввин. – Стен протянул мне свою бутылку с минеральной водой. Похоже, он без нее никуда, без минералки.

– Ну ладно, – говорю я, разглядывая пузырьки, пляшущие в бутылке. – А если этого головастого поймать не удастся?

После подозрительно долгой паузы он бормочет:

– У нас ведь есть Фабио, верно?

Мне не совсем понятно, предложение это или вопрос.

– Стен, эта девушка…

– Рут.

– Ну да. Рут. Нам с ней предстоит выпрыгнуть из падающего самолета, вдвоем шагнуть прямо в небо, в пустоту. И чтобы не разбиться в лепешку, ее парашют должен раскрыться, и мой тоже. По-твоему, я могу доверить наши парашюты этому остолопу, который исхитрился врезаться в столб, стоя на твердой земле? Не-е-ет, только не ему.

Логично, соглашается Стен, но уверяет, что Фабио справится. Все сделает как надо.

Меня разбирает смех.

– Ясное дело, справится – со своим гигиеническим пакетом, когда у бедняги закружится головка, она у него слабая.

Я отхожу в тенек, под деревья… боже, и когда наконец баюкающие волны вынесут меня на берег?

– Мы же идем на риск.

– Гм-гм. – Стен заметно сник, стоит понурившись.

Он и сам прекрасно знает, что идем, что у нас нет прямых доказательств того, что Рут временно недееспособна, да и как это докажешь? Значит, она вправе обвинить нас в том, что мы вторгаемся в ее частную жизнь. Можно сколько угодно ссылаться потом на историю с Патти Херст, [11]11
  Имеется в виду дочь газетного магната Уильяма Херста, Патриция, в 1974 г. она была похищена радикально-террористической группой «Симбионистская армия освобождения», тоже примкнула к их банде и была приговорена к тюремному заключению; на суде утверждала, что стала жертвой психологического насилия.


[Закрыть]но что это даст? Да, мы могли бы нанять нужных нам психиатров и ищеек. Но это исключено, ей давно уже не восемнадцать, все эти международные независимые суды ее случаем заниматься не станут. Мы рискуем в любой момент преступить черту, и тогда нам не оправдаться никакими благими намерениями.

– Ладно, ладно, сейчас что-нибудь придумаем. А что, если вызвать твою Кэрол?

Проклятье!

– Я же говорил, что могу ее прихватить, есть недорогие рейсы, но теперь… Она будет здесь не раньше чем через четыре дня, а то и через пять.

Стен похлопывает меня по плечу. Как он меня понимает (ну надо же!). Обещает еще раз позвонить своему раввину (мне-то что с того?).

– Тогда пусть он будет у нас номером первым, а я попробую поискать кого-нибудь еще.

«Так пробуй!» – мысленно призываю я.

Уже пять часов. Я весь как выжатый лимон. Заманили бедненького консультанта на другой конец света и оставили без помощников – выпутывайся теперь как хочешь, это твои проблемы.

Эти миляги все время что-то бубнят – бу-бу-бу, бала-бала-бала, ха-ха-ха. Непонятно, как они вообще ухитряются при этом что-то делать. Не умолкают до самого мотеля, который наконец все-таки выбрали. Потом каждый обменивается парой реплик с владельцем мотеля, Так, не пойми о чем, обсуждают какие-то непостижимые для меня местные интриги.

– Слыхали, что нам требуется от этих юморных парней, от новых начальничков в Квинсленде? Чтобы они были не только мордатые, но и мозговитые…

– Ха-ха-ха! Уххы! – Все покатываются со смеху. И что их так разбирает? Потом владелец мотеля добавляет:

– Вот это и есть равные стартовые возможности, хе-хе-хе.

Первая ночь. В мотель мы все-таки попали. Я пью горячий «капуччино», Ивонна плещется в бассейне, все замечательно, все нормально. Но вот она вылезает и подходит, вода с купальника льется мне в ботинок. И как льется! Видимо, это особенность сверхмодных купальников. Она хочет узнать, что именно я собираюсь делать с Рут. Ботинок у меня совершенно мокрый, но я держу марку вежливого американца и терпеливо отвечаю:

– Я хочу говорить о самом сокровенном, опуститься вместе с ней в пучину, в самую грязь.

Ивонна молча розовеет и берет у Робби бокал с джином и тоником, а тот сосредоточенно выстраивает на стойке мини-бара целый взвод всяких емкостей с выпивкой – рядом с кучкой арахиса.

– Хотите поэкспериментировать… – констатирует он, отхлебнув винца.

– Она не устоит, – мурлычет Ивонна. – Я чувствую, вы способны убедить любую женщину, она сделает для вас все, только прикажите…

Она прищуривается, взгляд становятся соблазнительно-томным.

Я аккуратно ей втолковываю:

– Видите ли, Ивонна, игра эта скорее из разряда спортивных, так что никаких романтических отступлений. Я, если угодно, в нападении, атакую систему ценностей. Ищу слабое звено в самих постулатах внушенной веры. Расставляю незаметные ловушки, чтобы высвободить сознание, чтобы человек начал мыслить самостоятельно. Это – диалог. Мы вбрасываем свои предложения, клиенты их анализируют и выбирают то, что им нужно.

– С ней особо не поболтаешь, правда, Робби?

– Да, если она сама не захочет.

– Никто не собирается болтать, Ивонна, это будет долгая беседа, на целых три дня. Тут главное – интуиция. Девочка только что из ашрама, где таких, как она, сотни. Расчет на то, что эти три дня с ней будут обращаться как с уникальной, неповторимой личностью, а не как с одной из. Согласитесь: это очень приятно, когда кто-то занимается только тобой.

Робби передает мне кока-колу. Ивонна потягивает свой джин.

– Я бы тоже не отказалась, если бы кто-то целых три дня говорил только обо мне, – роняет она.

– Да ну, – ухмыляется Робби, – и ты сможешь вытерпеть, чтобы говорил кто-то, кроме тебя?

Приносят пиццу. Фабио, щеголяя марлевой заплаткой на носу, раздает всем по куску.

Ивонна тычет меня в ляжку.

– А если человек верит в любовь?

– Любовь тоже в некотором роде – религиозный фанатизм: «я люблю тебя, люблю, люблю, но… с удовольствием поимел бы и кого-нибудь еще».

– О-о, знакомая ситуация, но тогда в чем состоит его любовь, разве в любви есть что-то другое, кроме, ну?.. – Глубокий вздох. – Неужели вы нисколечко в нее не верите?

– Так на какой вопрос я должен отвечать?

– Ой… даже не знаю, – она смущенно хихикает, – ладно, давайте на второй.

– Нет, увольте, это не по моей части.

Поджимает розовые губки:

– А я так не думаю.

Я не смотрю на нее, хотя она рассчитывает именно на это. Надо бы встать и для приличия сделать что-нибудь неприличное, но я опоздал. Она сама садится напротив, поглаживая ступнями мои ноги, ее колени раздвинуты, она страстно дышит. «Не реагируй», – отдает приказ мой внутренний голос. Она начинает оглаживать изнутри свои раздвинутые ляжки, коленка мягко приподнимается, потом пальцы добираются до меня, ищут неопровержимую улику моего вожделения, но – ничего обнадеживающего. Опустив глаза, я наблюдаю за ее манипуляциями.

– У меня с Робби давно ничего, поэтому я имею право иногда… пошалить, раз он сам на это меня толкает. Это даже романтично, правда? Обожаю мотели, тут все совсем другое, новое, словно попадаешь в постель незнакомого мужчины, очень похожее чувство. Только войдешь, и что-нибудь обязательно случится.

Утро. Девятнадцатый день двенадцатого месяца, шесть часов. Мы покидаем мотель с его оштукатуренными кельями и миниатюрными джунглями в кадках и выезжаем на шоссе, Парраматта, [12]12
  Парраматта – город в Новом Южном Уэльсе.


[Закрыть]Блэксленд, что ли, уже не помню, промелькнули когда-то где-то, и нет их. Катумба, я в полудреме смотрю по сторонам, тянутся города, стелется под колеса гудроновое полотно, выныривают сбоку огромные фургоны и мощные деревья, и снова города, и снова фургоны, и снова деревья – и ничего больше – на многие, многие мили.

– А что это за деревья?

– Фикусы. Которые крупнолистные.

Чудесная темная кора, мощные ветви и большие прохладные листья, собранные в плотную вилочку. Ба-а, прелестное видение, может, из-за жары и одурманивающей болтовни Робби у меня начались галлюцинации? Мне показалось, что у дороги растет марихуана. Когда я сказал об этом, Фабио тут же открыл глаза:

– Не растет, ее тут рядом выращивали, она живучая, прям как сорняки. Я видел этих чуваков в суде, они с Запада, папаша и сын устроили себе из нее живую изгородь, ну а соседи подняли хай. Показывали как-то по телику в новостях. Сначала полиция ничего просечь не могла, до пятнадцати футов успело дорасти, ну а потом какой-то гад все снял на камеру; обшныряли домик со всех сторон, полиция пришла и все спалила. Вот что некоторые недоумки себе устраивают.

– Вот бы тебе тогда поселиться у этих недоумков, когда их изгородь была еще целенькой, а? Ха-ха-ха!

Робби дымит сигаретой прямо мне в физиономию. Ивонна какой-то пахучей пакостью прыскает себе на ноги, говорит, что это освежитель воздуха. Раздается детское хныканье – это Тодди, сынуля Ивонны и Робби. Они прихватили его по дороге, забрали у мамаши Ивонны.

– Сколько ему?

– Четыре с половиной. И до сих пор в памперсах.

– Ничего подобного. Это только в дороге, когда на машине едем.

– Да брось, ему нравится в них какать.

– Заткнись, вечно ты что-то придумываешь.

Сынуля сосредоточенно терзал пакет с апельсиновым соком. Все сиденье было залито. Не-е-ет, пусть Стен срочно вызывает мою лапоньку, мою Кэрол, надо его озадачить. Должен же кто-то мне помочь.

3

Глаза мои не сразу привыкают к назойливой розовости покрывала, когда я просыпаюсь в этой заброшенной пустоватой комнате. В комнате, где Пусс мечтала о ребенке, мечтала и надеялась, но ей пришлось довольствоваться моими визитами на эту так называемую ферму. Пусс была моей путеводительницей. Мы с ней обожали всякие проспекты и цветные книжки, в которые нужно было вклеивать конвертики с нужными расписаниями, где все пестрело цветными штришками: мы помечали особые поезда. Мои книжечки бывали разукрашены еще и пятнами клея, от усердного перелистывания и складывания по пунктиру. Так я научилась правильно узнавать время – благодаря воображаемым поездкам на ферму, автобусом или поездом.

В Индии я почти всегда просыпалась вместе со всеми, ни раньше, ни позже. Кстати, индианки не понимают упорного желания нас, западных, уединиться, интересно, когда им самим удается себя ублажить, если приспичит? Спросить я так и не решилась. У нас здесь в Австралии все по графику, рационально: «Что ты сейчас делаешь, над чем работаешь, а планы на завтра?» Ни тебе звона колокольчиков, никто не поет и не танцует, все какое-то пресное, все не в радость. Нет простора для души, только бесконечный круговорот нудных дел, которые делаются через силу. А ведь все так просто – только открой чакру сердца… Чтоб их всех… Пора вставать! И поучить маму и Пусс основам медитации. Мы выйдем на улицу, да, лучше всего это делать на лоне природы. Солнце здорово помогает абстрагироваться и сосредоточиться на дыхании… найти верный ритм дыхания действительно трудно, главное – научить их различать этот звук, шорох волны, накатывающей на гальку… только бы суметь все как следует объяснить, чтобы поняли, вошли во вкус!

Девятнадцатое декабря. В то утро мне было так хорошо, просто супер. Ничего не подозревая, я снова задремала, погрузилась в медитацию, сон тоже очень похож на то состояние… Разбудили меня мама и Пусс – ворвались в комнату, сияя улыбками. Как это было клево – видеть их такими веселыми. Я выскочила из кровати и обеих расцеловала, потом поставила кассету с индийскими «рага» [13]13
  «Рага» – традиционные индийские мелодии с особым ритмом.


[Закрыть]и начала танцевать под флейту и их тоже завертела-закружила. Слышу, мама говорит: «Смотри, смотри, она такая же, как прежде», и тоже старательно кружится, подражая этой моей мистической пляске дервиша, [14]14
  Дервиши – нищенствующие монахи; совершали иногда особый религиозный обряд в виде танца.


[Закрыть]потом падает еле дыша на диван перед телевизором, рядом с Пусс, размахивая в такт пузырьком с таблетками вентолина.

Продолжая подпрыгивать и вертеться, я говорю:

– Пойду навещу папулю.

– Рут, детка, папу пока не стоит беспокоить.

– Да-да, он еще спит, не ходи к нему.

А глаза и у той, и у той какие-то испуганные.

– Черт, ему стало хуже, да? – Я выскакиваю за дверь и несусь по коридору, они – уже в полной панике – за мной.

– Он действительно неважно… не очень хорошо себя чувствует.

Я прошу их прекратить, я же не собираюсь будить его. Тогда они разворачиваются и идут на кухню, а я дальше, и вот уже тихонечко открываю дверь папиной спальни. Но постель пуста! Я слышу голоса за окном и зову:

– Папа!

Он не отвечает, он, прямо в пижаме, стоит на лужайке и, лихо замахнувшись, бьет клюшкой для гольфа по мячу. Мяч пролетает совсем близко от окна, я даже отскакиваю, и потом – голос Билл-Билла:

– Попал.

Тут отец замечает меня и застывает – лицо сразу белое-белое, он чуть не падает от внезапного испуга. Я смотрю то на дядю, то на него.

– Значит, ты не умираешь, папочка?

Он очень внимательно разглядывает клюшку:

– Нет. И ты что же, не рада?

– Рада, конечно, но… почему вы меня обманули?! Почему, объясни!

В ответ – молчок.

Отец с угрюмым видом снова размахивается и лупит по мячу.

Вот гадство! Ч-черт, подлые сволочи, я в полном шоке, топчусь зачем-то у кровати. Все тело наливается свинцовой тяжестью. Закрываю глаза: нет, мне все это только кажется, на самом деле ничего этого не происходит… Ноги, в них будто впиваются изнутри сотни иголочек, перед глазами мельтешат цветные пятна. Но тут до ушей моих доносится слабый шум, откуда-то издалека, и я открываю глаза. Это что еще такое?

Наконец до меня доходит: по дороге катят в клубах пыли две машины, и катят они сюда, к нам. Одну я узнаю сразу, это Тима, пытаюсь зачем-то рассмотреть вторую, а сама просто бешусь от злости, жутко бешусь. И ради чего я приперлась в эту дыру?

Мой взгляд натыкается на Билл-Билла: он пробует жонглировать мячиками, но все время их роняет.

Плюх-плюх. Тупо смотрю, как они падают, и начинаю дико хохотать. Плюх. Дядя оборачивается – с таким видом, будто это я накликала на него все беды в этой жизни.

– Рути, мы все тут за тебя испереживались.

– Интересно, почему?

Он шмыгает курносым своим носом.

– Есть тут у нас один человек… тебе было бы очень полезно с ним побеседовать.

– Да ну? И кто же это?

– Короче, хотим удостовериться, что тебя не занесло куда-нибудь… не в ту колею.

Я стискиваю зубы:

– Не в ту колею?

О г-господи! Мне бы промолчать, пусть бы и дальше нес всякую муру, но я сорвалась:

– Значит, тебе точно известно, какая колея – та? Вот обрадовал, дядюшка, да пошли вы все на фиг!

Они с отцом разом упрямо прищуриваются: не глаза, а поросячьи щелочки.

– Рут, с тобой только поговорят.

– Это нечестно, папа, кто так делает? Короче, я забираю твою «тойоту», доеду на ней, куда нужно, а потом продам.

Они ржут. Я тоже. Но мне, если честно, не до смеха: такое чувство, что это – совершенно чужие люди и они презирают меня, как какую-то убогую дурочку. От страха к глазам подступают слезы, я твержу отцу, что должна уехать, должна. Все мое тело, каждая клеточка вопит: беги отсюда!

Беги. Скорее.Но куда бежать и что делать? Что?! Я все еще стою как столб на месте, а рядом уже хлопают дверцы машины. Оттуда вылезают Ивонна, Тодди, Фабио, какой-то дядька, а последним выползает Робби. Они пересекают лужайку, у всех улыбки – до ушей. А до дома – всего несколько метров, ключи от «тойоты» должны быть где-то возле отцовского одра (ха-ха-ха!), скорее всего, на самой кровати. Проверяю взглядом окно: все еще открыто. «Действуй», – вспоминаю я.

Я бегу. Папа кидается вслед за мной. Вот уже одна моя коленка на подоконнике, я пытаюсь подтянуться. Но чувствую, как отец вцепляется мне в спину… Я резко отталкиваю его, тогда он хватает меня за ногу и за край сари, я падаю на него, потом оба мы падаем на землю, суча руками и ногами, как какие-то букашки.

– Снимай, к черту, это тряпье, эту поганую простыню, девочка! – орет он.

Мы, яростно сцепившись, катаемся по земле.

– Как ты смеешь! – воплю я. Он рычит в ответ.

Ч-черт, мы точно два барана! Я уже почти выдохлась, сейчас он положит меня на лопатки. Но ничего подобного, вместо этого он пытается развернуть мое сари.

– Ч-черт! Да прекрати же наконец! Отпусти меня, папа!

Ну как же, отпустит он! Он… он сам начинает в него заворачиваться! Нет, я не могу допустить подобного унижения!

– Ты останешься здесь, на ферме, и все-е-е выслушаешь.

Я рычу и снова падаю на землю. Билл-Билл похлопывает моего развоевавшегося папулю (тоже мне Рэмбо!) по плечу:

– Тпру, Гилли, тпру, ты не очень-то гони, давай лучше подождем мистера Уотерса.

Билл-Билл зажигает сигарету, папа тут же ее у него выхватывает.

– Да, давай подождем, девочка, он объяснит тебе, что к чему. Он не хуже тебя во всех этих тонкостях разбирается. Он тоже умный. Вы с ним найдете общий язык.

Я снова тяну к себе сари, Билл-Билл осторожно придерживает ткань, заставляя отца медленно-медленно поворачиваться. Я так напсиховалась, что не в состоянии с ними препираться, мне бы только спасти мое сари.

Подходят остальные, окружают.

– Мы любим тебя, Рути. Поэтому мы все здесь собрались, только ради тебя.

Я не смотрю на них, я обертываю вокруг себя сари, бережно поправляю каждую складочку, воркую над ними, чуть ли не урчу – короче, тихо радуюсь.

– Мы так любим тебя, Рут.

О г-господи! Как же они достали меня этой своей любовью! Внезапно мой желудок сводит судорогой, меня снова мутит, а живот твердый, как крикетный шар, как бейсбольный мяч, нет, точнее, как яйцо эму.