Текст книги "Рассказы из убежища"

Автор книги: Анна Франк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Wenn die Uhr halb neune slägt [9]9
  Когда часы бьют полдевятого ( нем.,последнее слово частично написано по-голландски).


[Закрыть]

Пятница, 6 авг. 1943 г.

Марго и мама нервничают: «Тс… папа, тише, Отто, тс… Пим! Уже полдевятого. Иди сюда и не открывай кран. Ступай потише!» Все эти замечания относятся к папе, который до сих пор еще в ванной. Когда бьет полдевятого, ему уже нужно быть в комнате. Ни капли воды из крана, нельзя пользоваться уборной, нельзя ходить, все должно смолкнуть. Когда в конторе никого нет, на складе все слышно гораздо лучше.

За десять минут до этого наверху приоткрывается дверь, и затем слышны три постукиванья по полу… каша для Анны. Я поднимаюсь по лестнице и получаю свою собачью лоханку.

Снова вниз, быстрее, быстрее: причесаться, выплеснуть ночную посудину, убрать постель. Тихо! Часы бьют! Мефроу ван П. переобувается и шаркает шлепанцами по комнате, менеер… Чарли Чаплин тоже в шлепанцах, все стихло.

Идеальная семейная картина, высшее проявление. Я – за чтением или занимаюсь, Марго – тоже, и папа, и мама. Папа (ну конечно, с Диккенсом и со словарем) сидит на краю продавленной скрипучей кровати, на которой даже нет приличного матраца, просто два тюфячка, один поверх другого: «Мне ничего не нужно, обойдусь и без этого!»

Погруженный в чтение, он не смотрит по сторонам, иногда смеется и пытается побудить маму обратить внимание на какое-нибудь отдельное место.

– У меня нет времени!

Он бросает на нее разочарованный взгляд и снова берется за чтение, пока ему опять не встретится что-то забавное и он не пробует снова:

– Ну прочти вот хотя бы это!

Мама сидит на откидной кровати, читает, шьет, вяжет или что-нибудь учит, смотря что на очереди. Вдруг ей что-то приходит в голову, и тут же, чтобы не забыть:

– Анна, имей в виду, что… Марго, запиши-ка…

После небольшой паузы снова наступает тишина.

Марго захлопывает книгу, папа забавно вздергивает брови дугой, потом складка, которая у него всегда возникает при чтении, возвращается, и он опять углубляется в свой том, мама начинает болтать с Марго, мне любопытно, и я прислушиваюсь. Пим тоже втягивается в разговор…

Девять часов! Завтрак!

Паршивцы

Пятница, 6 авг. 1943 г.

Кто же эти паршивцы?

Жуткие паршивцы!

Ван Пелсы!

Что же опять случилось?

Сейчас все тебе расскажу.

Дело в том, что из-за безразличия ван П-ов мы напустили в дом полно блох. Каждый месяц мы предупреждали их и говорили: «Отдайте кошку, чтобы ей сделали дезинфекцию!» И всегда слышали в ответ: «У нашей кошки нет блох!»

Но когда блохи со всей очевидностью обнаружились и мы так чесались, что не могли спать, Петер, единственный, кто испытывал к коту сострадание, все же решил посмотреть – и действительно, блохи прыгали ему прямо в лицо. Он взялся за дело, вычесал кота частым гребнем мефроу ван П. и почистил его нашей единственной щеткой. И что же мы увидели?

Да целую сотню блох!

Попросили совета у Клеймана и на следующий день все у себя посыпали отвратительным зеленым порошком. Не подействовало.

Достали пульверизатор с каким-то составом против блох. Папа, Пф., Марго и я долго возились: шприцевали, мыли, чистили, терли. Везде их было полно: одежда, одеяла, полы, диваны, все углы, все закоулки – ничего не упустили, всё обработали.

Кроме комнаты Петера наверху – ван П. решил, что в их комнате ничего делать не нужно. Мы настаивали: уж во всяком случае, надо обработать одежду, покрывала и стулья. Это обязательно следует сделать. Снести все на чердак и как следует обработать. Так нет же! Франков можно ведь одурачить. Так ничего и не сделали. Никакого запаха.

Отговорка простая: все пропахнет этим средством от блох!

Результат:

Из-за них блохи появились снова. У нас вонь, зуд, всяческие неудобства.

Но мефр. ван П. не может ночью выносить этот запах. А он, хотя и делает вид, что идет обрабатывать вещи от блох, приносит, однако, стулья, покрывала и пр. необработанными. Это Франки пусть задыхаются из-за своих блох!

Повседневная обязанность: чистка картошки!

Пятница, 6 авг. 1943 г.

Один приносит газеты другой – ножи (из которых лучший, естественно, оставляет себе), третий – картошку, четвертый – воду.

Менеер Пф. приступает: скоблит, не всегда аккуратно, но скоблит, и поглядывает налево, направо – все ли делают так же точно, как он?

– Ньет, Энне, глянь, я дьершу нош вот как в мой руке, сверх наниз! Ньет, не так, должно так!

– А мне так удобнее, менеер Пф.! – отвечаю я скромно.

– Но так ведь лучший манир, ты можешь ведь взять его у меня. Натюрлих, мне это есть все равно, ты сама должна узнать.

Мы продолжаем чистить. Я украдкой поглядываю на своего соседа. Он, занятый теми же мыслями, снова покачивает головой (конечно, в мой адрес), но молчит.

Чищу. Смотрю теперь в другой конец комнаты, где сидит папа. Для него чистить картошку – не пустая забава, а серьезное занятие. Когда он читает, на затылке у него появляется особая складка, а когда он помогает лущить горох, чистить картошку или другие овощи, то кажется, что он делается недоступным для всего остального. Тогда у него становится этакое «картофельное» лицо, и он никогда не пропустит недостаточно тщательно очищенную картофелину – с таким лицом это просто немыслимо.

Не прекращая работы, я поднимаю глаза, и мне уже все понятно: мефр. ван П. пытается выяснить, не сможет ли она обратить на себя внимание Пф-ра. Сначала она просто поглядывает на него, но Пф. делает вид, что ничего не замечает. Потом она подмигивает – Пф. продолжает чистить картошку. Потом она смеется – Пф. на нее и не смотрит. Теперь уже и мама смеется – Пф. не обращает никакого внимания. Мефр. ван П. так ничего и не достигла, и ей приходится переключиться на что-то другое. Молчание, и потом:

– Путти, надень передник, а то завтра мне опять придется удалять пятна с костюма.

– Я не запачкаюсь.

Снова молчание.

– Путти, почему ты не сядешь?

– Мне так удобней, я лучше постою!

Пауза.

– Путти, но ты же забрызгался!

– Да, мамочка, постараюсь поосторожнее!

Мефроу ван П. ищет новую тему.

– Как ты думаешь, Путти, почему англичане сейчас не бомбят?

– Потому что плохая погода, Керли!

– Но вчера же погода была хорошая, а они все равно не летали.

– Давай не будем говорить об этом.

– Но почему? Разве нельзя высказывать свое мнение!

– Нет!

– Почему нет?

– Мамочка, да помолчи же!

– Вот менеер Франк всегда отвечает своей жене!

Менеер ван П. явно борется с собой: она затронула его больное место, ему нечего возразить, и мефроу начинает опять:

– Эта высадка вообще никогда не начнется!

Менеер ван П. бледнеет. Мефроу замечает это, лицо у нее краснеет, но она уже не может остановиться:

– Англичане ничего не добьются!

Гром грянул!

– Да замолчи же, черт побери!

Мама еле сдерживается от смеха, я пристально смотрю в одну точку.

И такое повторяется почти каждый день, если только они уже раньше как следует не поссорились. Тогда ни тот, ни другая не раскрывают рта.

Мне нужно принести еще картошки. Иду на чердак, там Пит занят тем, что вычесывает блох у кота. Пит бросает взгляд на меня, кот замечает это, хоп!.. и прыгает сквозь открытое окно на водосток.

Пит чертыхается, а я смеюсь и исчезаю.

Свобода в Убежище

Пятница, 6 авг. 1943 г.

Полшестого:

Беп приходит, чтобы подарить нам вечер свободы. И тогда у нас сразу все приходит в движение. Сначала я ненадолго иду с Беп наверх, и мы обычно раньше всех угощаем ее нашим вечерним десертом.

Не успеет Беп сесть, как мефроу ван П. начинает перечислять свои просьбы, и то и дело слышишь: «Ах, Беп, мне хотелось бы…» Беп подмигивает мне: мефроу никогда не упустит никого, кто поднимается к нам, чтобы не поведать своих желаний. И это, конечно, одна из причин, почему навещают нас в общем-то без особой охоты.

Без четверти шесть:

Беп уходит. Я спускаюсь двумя этажами ниже. Сначала на кухню, потом в кабинет директора и, наконец, к угольной клети – открыть дверцу, чтобы дать Муши поохотиться на мышей.

После долгой инспекции я бросаю якорь в апартаментах Кюглера.

Ван П. заглядывает во все папки и ящики в поисках сегодняшней почты; Пит берет ключ от склада и уносит Моффи; Пим оттаскивает наверх пишущие машинки; Марго ищет спокойное местечко, чтобы заняться конторской работой; мефроу ван П. ставит на газовую плиту чайник с водой; мама спускается по лестнице с кастрюлей картошки; каждый знает, что ему делать.

Но вот Петер возвращается со склада. Его первый вопрос – а где же хлеб? Оказывается, о нем позабыли. Петер, стараясь занимать как можно меньше места, на четвереньках ползет в переднюю часть конторы к стальному шкафу, хватает хлеб и возвращается, вернее, хочет вернуться, но прежде, чем он осознает, что случилось, Муши прыгает через него и залезает под письменный стол.

Пит озирается. Ага, он увидел кота! Пит снова ползет в контору и хватает кота за хвост. Муши фыркает, Пит охает. И что же? Муши сидит на подоконнике и вылизывает себя, довольный, что ускользнул. Тогда Пит прибегает к последнему средству и приманивает кота кусочком хлеба. Тот подходит, и дверь сразу же закрывают.

А я себе стою и смотрю на них через щелку.

Менеер ван П. в ярости хлопает дверью. Мы с Марго переглядываемся с одной и той же мыслью: он опять-таки завелся из-за очередной глупости Кюглера, а о фирме «Кег», что рядом, вовсе не думает.

Снова слышатся шаги в коридоре. Появляется Пф., с видом хозяина подходит к окну, принюхивается… перхает, чихает, кашляет – перец, опять ему не везет. Он направляется в главную часть конторы. Но шторы затемнения подняты, значит, никакой почтовой бумаги на сей раз ему не будет. И он удаляется с сердитым лицом.

Мы с Марго опять переглядываемся. «Завтра любовное послание его супруге будет страничкой меньше», – шепчет она. Я согласно киваю.

Мы продолжаем свою работу. Доносится слоновый топот по лестнице; это Пф. ищет утешения в самом надежном месте.

Мы вновь за работой. Тук-тук-тук! Постучали три раза, время ужинать!

Каатье

Суббота, 7 авг. 1943 г.

Каатье – девочка по соседству, и когда я смотрю в окно, то в хорошую погоду вижу, как она играет в саду.

Каатье носит бархатное бордовое платье по воскресеньям и хлопчатобумажное всю остальную неделю, у нее льняные волосы с двумя мышиными хвостиками и светло-голубые глаза.

У Каатье симпатичная мама, а папы нет; мать ее уборщица, ее целыми днями не бывает дома, она наводит лоск в чужих квартирах, а вечером стирает белье для «своих» хозяек. В одиннадцать часов она все еще выбивает ковры и рядами развешивает на веревках белье.

У Каатье шесть братьев и сестер. И среди них одна маленькая плакса, которая цепляется за подол одиннадцатилетней сестры, когда мать кричит: «Пора спать!»

У Каатье есть котенок, похожий на мавра – такой он черный; она нежно заботится о своей киске: каждый вечер, перед сном, можно слышать ее «кис-кис-кис… к-а-тье [10]10
  Katje – киска (нидер.).


[Закрыть], к-а-тье!». Отсюда и имя Каатье; может, эта девочка вовсе и не Каатье, но это имя так к ней подходит!

У Каатье два кролика: один белый, другой коричневый. Хоп, хоп – прыгают они кругами по травке, под лестницей, к порогу ее квартиры.

Иногда Каатье ведет себя дерзко, как все дети, но обычно только когда ссорится со своими братишками. Ух, до чего же она тогда становится злющая: бьет их, пинает ногами, кусается, – но такое длится недолго. Братья побаиваются ее, знают, что она сильнее.

– Каатье, сходи в лавку! – кричит ей мать. Девочка быстро зажимает уши, потом она с чистой совестью скажет матери, что ничего не слыхала. Она терпеть не может ходить за покупками. Покупки не стоят того, чтобы из-за них врать, а она и не врет, это видно по ее голубым глазам.

Одному из ее братьев шестнадцать лет, он уже младший приказчик и поэтому ведет себя как хозяин. Своим братьям он – за отца, Каатье и слова Питу сказать не может, потому что парень он грубый, а Каатье знает на собственном опыте, что, если она его слушается, он время от времени дает ей конфетку. И Каатье, и другие сестры очень любят конфетки.

По воскресеньям, когда «бим-бом!», «бим-бом!» раздается из церкви, мама с ней и со всеми ее братьями и сестрами отправляется к мессе. Там Каатье молится о своем папочке, который уже на небесах, и о своей маме, чтобы она жила еще долго-долго. После церкви все они вместе с мамой идут на прогулку. Каатье так это любит! Через парк, а иной раз даже и к Артису [11]11
  Artis – зоологический сад в Амстердаме.


[Закрыть]. Но до того времени, когда они пойдут в Артис, пройдет еще несколько месяцев – ведь только в сентябре билет опять будет стоить четверть гульдена. Разве что Каатье попросит повести ее туда в подарок на день рождения. Другие подарки? На них у мамы нет денег.

Каатье часто жалеет маму, когда та сидит вечером, уставшая после тяжелой работы, а бывает, и плачет, и обещает ей все, чего та ни пожелает, когда сама она вырастет.

Вырасти Каатье ужасно хотелось бы, ведь тогда она сможет зарабатывать деньги, и покупать красивые платья, и, как Пит, дарить конфеты сестричкам.

Но сначала Каатье нужно много учиться и долго ходить в школу, пока ее желание сбудется. Мама хочет, чтобы она ходила еще и в школу домоводства, но такое Каатье совсем не по вкусу. Она вовсе не хочет прислуживать какой-нибудь госпоже, она лучше пойдет на фабрику, как те девушки, которые каждый день вереницей проходят мимо. На фабрике ты не одна, и там есть с кем поболтать, а Каатье так это любит!

В школе ей случается и в углу постоять, потому что она не умеет держать рот на замке, но вообще-то она прилежная ученица.

Каатье очень любит свою учительницу, она вообще такая милая и ужас какая умная. Как, наверно, нелегко стать такой умной! Но и не совсем такой тоже неплохо! Мама всегда говорит Каатье, что если она станет слишком умная, то не выйдет замуж, а для Каатье это просто ужасно. Ей так хочется иметь милых детишек, не таких, как ее братья и сестры, – нет, ее дети будут гораздо приятнее и гораздо красивее. У них будут красивые вьющиеся каштановые волосы, а не льняные, это совсем не изящно, и никаких веснушек – у самой Каатье их вон сколько! И она вовсе не хочет так много детей, как у ее мамы, – двух-трех будет вполне достаточно. Но этого придется еще так долго ждать, во всяком случае, столько, сколько она уже прожила на свете.

– Каатье! – зовет ее мама. – А ну ступай сюда, непослушная девчонка! Куда ты запропастилась? Быстро в постель, небось опять замечталась?

Каатье вздыхает: она как раз так сладко мечтала о будущем!

Семья портье

Суббота, 7 авг. 1943 г.

Ни зимой, ни летом семья портье не выполняет приказа о затемнении. Как будто сейчас мир, время, когда во всех квартирах так уютно горел свет и было видно, как люди собираются за обеденным столом или за чаем.

Семью портье, кажется, совсем не заботит, мирное сейчас время или военное. Во всяком случае, сквозь ярко освещенные окна можно видеть сидящих за столом отца, мать, их сына и дочь.

Мать вообще не желает очень уж обращать внимание на войну, она не готовит фальшивых подливок, лучше вообще не есть никаких, не заваривает суррогатный чай, но пьет мятный, а когда раздается стрельба и она не хочет ничего слышать, тогда под рукой есть верное средство: забраться в душевую и поставить на патефон самую громкую джазовую пластинку. Если соседи жалуются, она не обращает на это никакого внимания, а чтоб их задобрить, приносит им назавтра что-нибудь вкусненькое.

Женщине с третьего этажа, чья дочь обручена с сыном хозяина дома, она преподносит пухлую оладью, а мефроу Стеен, соседка справа, получает пол-унции сахару.

Зубной врач со второго этажа, у которого ее младшая дочь работает ассистенткой, тоже не остается обойденным и тем самым приводит в ярость отца, которому после каждой ночной стрельбы приходится жертвовать тремя сигаретами.

Отец и мать проводят целый день в одиночестве и любовно ухаживают за своими пятью кроликами, которые с каждым днем становятся все толще и толще. Они спят в колыбельке, прячутся от дождя в конуре, и обеденным столом им служит корыто. На зиму у этих зверушек есть домик с окошками и прекрасные просторные комнатки. Их ежедневное меню – ботва от морковки и прочие вкусности.

Отец много работает в саду, мать – в доме. Все там прямо сияет. Каждую неделю она моет и фасадные, и задние окна, каждую неделю берется за покрывала, каждую неделю – за мебель на кухне, всегда вместе с толстой уборщицей, которая из года в год делает эту работу.

У отца дел не слишком много. Сейчас он портье в большой торговой конторе, наверху, и ему нужно всего-навсего чутко спать, чтобы он мог вовремя услышать возможных воров. Раньше мать, вместе с уборщицей, убирала во всем доме. Но с тех пор как одна ее дочь вышла замуж, а другая родила десятого ребенка, она уже больше этим не занимается.

Самая большая радость для отца с матерью – это когда их навещают внуки. Тогда весь день напролет только и слышишь в саду: «Деда, баба, смотрите, кролики такие смешные!» И дедушка с бабушкой тут же бегут к ним, потому что внучат надо баловать, – это уж непременно. Внуки ведь не то что собственные дети, которых нужно воспитывать в строгости. Для своей старшей внучки дедушка особенно постарался: ко дню рождения соорудил ей байдарку. Хотелось бы мне, чтобы и у меня был такой дедушка!

Мой первый день в Лицее

Среда, 11 авг. 1943 г.

После бесконечных туда-сюда, раздумий и обсуждений остановились на том, что я должна поступить в Еврейский лицей, а после ряда телефонных звонков, что даже и без вступительных экзаменов. Правда, я отставала по всем предметам, особенно по арифметике, а от одной мысли о геометрии прямо дрожала.

В конце сентября пришло долгожданное письмо, сообщавшее, что в октябре, в такой-то и такой-то день, мне следует явиться в Еврейский лицей на Стадстиммертёйнен. В означенный день лил такой дождь, что ехать туда на велосипеде и думать было нечего.

Стало быть, на трамвае; ясно, что в многолюдной компании. Перед школой так все и кипело, стайки девочек и мальчиков были заняты разговорами, многие то и дело перебегали с места на место, и повсюду слышалось: «А ты не в моем классе? О, а я тебя знаю! А в каком ты классе?»

Примерно так выглядело и со мной. Кроме Лис Хослар, никого из знакомых я в своем классе не встретила и, конечно, расстроилась.

Подошло время, и нас повела в класс седая учительница, на низких каблуках, в длинном платье и с личиком, как у мышки.

Она стояла, потирая руки и глядя на непрекращавшуюся суматоху, и давала нам всякие разъяснения. Нам сделали перекличку, сказали, какие нужно будет заказывать учебники; поговорили о том о сем, а потом нам разрешили разойтись по домам.

Честно говоря, это было сплошное разочарование. Я ожидала, по крайней мере, что нам сообщат расписание, и… думала увидеть директора. Правда, я заметила в коридоре маленького, толстенького, довольно приятного розовощекого человека, который, приветливо кивая всем, кто проходил мимо, беседовал с господином такого же роста, худым и в очках, с жидкими волосами и важным лицом, но я и знать не знала, что первый – так называемый «ключарь», а второй – директор.

Придя домой, я с волнением рассказывала о своих впечатлениях, но, строго говоря, обо всем, что касается школы, учителей, учеников и уроков, я знала так же мало, как раньше.

Ровно через неделю после явочного дня начинались занятия. Опять шел ужасный дождь, но я все равно решила ехать на велосипеде. Мама снабдила меня тренировочными штанами, чтобы я, чего доброго, не промокла, и я отправилась.

Марго вообще-то ездит на велосипеде гораздо быстрее меня. Не прошло и двух минут, а я уже так задыхалась, что должна была попросить ее ехать помедленнее. А еще через две минуты хлынул такой дождь, что я, помня о теплых тренировочных штанах, слезла с велосипеда и натянула их, причем повыше, чтобы они не волочились по лужам. Я бодро помчалась дальше, но вскоре увидела, что для меня это опять слишком быстро, и мне снова пришлось просить Марго ехать потише.

Она так нервничала! И прямо заявила, что лучше будет ездить одна; она ужасно боялась, что опоздает.

Но мы приехали как раз вовремя и, поставив велосипеды, могли вволю поболтать, укрывшись в воротах, что обращены в сторону Амстела.

Ровно в полдевятого можно было заходить внутрь. Прямо у входа стояла доска, на которой было написано, что примерно двадцать учеников должны перейти в другие классы.

Как нарочно, и я была в их числе. Указывалось, что я должна перейти в класс IL _II. Я пришла в класс, где увидела некоторых знакомых мне мальчиков и девочек, но Лис осталась в классе IL _I, и я почувствовала себя совершенно заброшенной, когда меня посадили в самом последнем ряду. Впереди сидели девочки выше меня, и я была там одна как перст.

Уже на втором уроке я подняла палец и спросила, нельзя ли мне пересесть, потому что из-за широких спин тех, кто сидит впереди, я почти ничего не вижу, даже если наклонюсь в сторону.

Просьбу тут же удовлетворили, я собрала свое добро и пересела поближе. Третьим уроком была гимнастика. Учительница мне очень понравилась, и я насела на нее с вопросом, не может ли она устроить так, чтобы Лис оказалась в моем классе. Как ей это удалось, я не знаю, но, во всяком случае, Лис пришла, и на следующем уроке мы обе уже сидели вместе. Вот теперь я примирилась со школой. И школа, которая еще принесет мне много пользы и радости, тоже мне улыбнулась, и я начала внимательно слушать то, что рассказывал нам географ.