Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Анна Лабзина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Он так рассердился, что начал меня ругать и сказал:

– Я то с тобой сделаю, чего ты никогда не ожидала!

– Буду все терпеть, доколе будет угодно Господу повелеть, но тем буду утешаться, что я невинна!

Он сказал:

– Вот тебе срок на три дни решить, – или приготовляйся видеть то, чего еще ты не видала!

– Какой вам угодно положить срок, – велик или мал, – ответ будет один, и я готова на все, что вы мне обещаете, и меня ничто не устрашит: я буду знать, за что я терплю, и сие терпение будет еще мне доставлять некоторое удовольствие, – но я жалею об вас, будете ли вы спокойны, и не будет ли совесть вас укорять, что вы мучите ту, которая хочет вас одного любить, но вы стараетесь сами меня с собой разделить!

Разговор наш прерван был приходом его племянника, который приезжал закупать для полку сукна и долго у нас жил и с женою. Все его родные меня очень любили, и я им тем же платила, а особливо этот племянник старался всячески мне угодить. Я старалась быть всегда не одна, чтоб опять не возобновилась у меня с мужем неприятная материя. Прошло недели две, как племянник жену свою отправил наперед в крепость, в которой их полк стоял, а сам на несколько времени остался у нас. В один день мужа моего не было дома, и я сидела одна в своей комнате и в самых горьких размышлениях о моей скорбной жизни, молила Иисуса, Господа моего, чтоб он подал мне силы и крепость к перенесению всего того, что еще мне предстоит. Вдруг отворяются двери и входит его племянник и, увидя меня в слезах, сказал:

– Долго ли вам, милая тетушка, плакать? Будьте веселы; я знаю вашу жизнь и ваше терпение. Пусть он вас не любит, – есть такие люди, которые вас обожают и лучше умеют ценить, но вы не примечаете или не хотите примечать. Вам только стоит сказать слово, то все будет исполнено!

Я никак не могла понять, что он хочет сказать, и просила его, чтоб он яснее говорил. Он начал прямо изъясняться в своей страсти. Я горько заплакала и сказала:

– Господи мой и Боже! Все на меня восстали, – защити меня! Могла ли я ожидать такого бесчестного предложения – и от кого – от того, который видит мое поведение и знает, сколь мне дорога чистота души моей? Почему вы вздумали и осмелились мне сказать, что муж мой меня не любит? Кто вам это сказал? Ежели вы скажете, что из обхождения его со мной это приметили, то вы солжете: его со мной обхождение самое лучшее, которого по наружности больше я и требовать не могу, а во внутренности вы видеть не можете. Но ежели бы и справедлива была ваша догадка, то вам бы осталось только жалеть мня, а не делать мне мерзких предложениев, которые меня чрезвычайно огорчают, а вас делают в глазах моих самым подлым и презрительным человеком, и вы не заслуживаете, чтоб я с вами могла больше говорить. Для меня низко быть с таким человеком, каков ты! Прошу вас мой дом оставить навсегда и сегодня же, а ежели вы не сделаете сего, я объявлю мужу и буду жаловаться на вас губернатору, который как мне отец, то он за дочь свою вступится!

И я насилу могла говорить; рыдания меня задушали, и хотела выйти, но он упал к ногам моим, испрашивая прощения, и сказал:

– Я думать никогда не смел об том, в чем теперь сделался виновным! Меня к этому подвигнул муж твой, уверя меня, что вы сами этого желаете и он согласен на это. Потому-то я и сказал, что он вас не любит!

Я вся затрепетала и не могла даже произнести ни одного слова; наконец насилу собралась с силами и сказала:

– Не думаете ли, что я вам поверю? Это вы говорите в свое оправдание и хотите замарать другого в сем мерзком деле! Мне нечего с вами долго оставаться, я и так много для вас сделала, что могла слушать вас. Прошу вас непременно сегодняшний день отправиться в путь ваш; я теперь иду обедать к моему благодетелю и не войду в мой дом иначе, как узнаю, что вы уехали, но ежели не сделаете сего, – я все обнаружу!

Сказавши сие, я вышла вон и ту минуту пошла к моему отцу и благодетелю. При-шедши, нашла я мужа моего тут. Увидевши его, все члены мои затрепетали, и я насилу могла держаться на ногах. Губернатор, увидя меня бледную, вскочил, посадил, кликнул жену свою, которая мне дала нюхать что-то. Я сказала:

– Не беспокойтесь: я была очень далеко и устала, а больше от жару. Теперь прошло и мне лучше! – И пошла с губернаторшей в ее кабинет, где невольно полились слезы и облегчили сердце стесненное. И губернаторша сочла, что у меня истерика, и мужа моего уверяла, который догадался, что это значит. Немного погодя входит мой благодетель и с горестным лицом спрашивает:

– Какова ты, мой друг? Я вижу, что чему-нибудь надо быть чрезвычайному, но теперь спрашивать не хочу.

Я только просила, чтоб он удержал мужа моего целый день у себя. И так мы пробыли до двенадцати часов: племянник его приходил к губернатору прощаться, и муж мой очень удивился, что он так скоро вздумал ехать. Губернатор сказал на это ему:

– Уж давно бы пора было отправляться, и, кажется, здесь жить незачем! Пришедши мы домой, муж мой чрезвычайно был сердит и ни слова со мной не говорил. Я, помолившись Богу и препоручая себя в его покровительство, легла спать. Вставши поутру, пошла поздороваться с мужем моим. Только я вошла, то он спросил:

– Что это значит – скорый отъезд моего племянника, которого я столько много люблю, и он совершенный друг?

– Ты ошибаешься в его дружбе: он ничуть тебе не друг, а больше враг, и не стоит об нем и говорить!

Он посмотрел на меня очень сердито и спросил:

– Почему, сударыня, вы это изволите говорить и смеете обижать того, в котором я уверен, что он ничего того не сделает, что б служило к его стыду. Чем он тебе не угодил?

– Я от него никогда не требовала угождения, а старалась сама всей твоей родне угождать и делать все то, что только от меня зависело. Правда, есть еще у тебя племянник К. Ф. И., которого я не только люблю, но и почитаю и который входит в мое скорбное положение и советами своими много услаждает горести мои, но он не помыслит делать мне никаких предложений, которые бы меня могли оскорбить: хотя он молод и холост, но правила его честные не допустят ни до чего такого, которое бы могло укорять совесть его. Он не отымет у других спокойствия.

– Да кто ж у тебя отнимает спокойствие и кто тебе делает постыдные предложения?

И, говоря, пристально очень смотрел мне в глаза. Я замолчала, но он требовал самым сердитым голосом, чтоб я говорила, почему я возненавидела уехавшего племянника, которого он хочет звать сюда жить.

– Когда ты заставляешь меня говорить, то знайте же, что я его выгнала и запретила никогда не въезжать ко мне в дом! Он-то самый и делал мне бесчестные предложения и смел еще лгать на тебя, что будто ты его заставил говорить и уверил его в моей к нему непозволенной любви: только стыд будто меня удерживал самой ему это открыть, – то, после всего этого, я вас спрошу: честен ли он и друг ли вам?

Он сказал:

– Что ты так много о себе думаешь? И принцессам объявляют любовь, которые смеют; объявит кто любовь непозволенную, – и такого выслушает!

– То именем только принцесса, то я выше себя считаю таковой и не позволю никому себе говорить того, что касается до чести моей, а паче твоей!

– Не беспокойся, сударыня, о моей чести: я сам умею ее сохранить, а это пустые предрассудки, которые ты называешь честью. Не мешает любить другого тебе, только умным и скромным образом, и я тебе всегда позволял и позволяю, зная и уверен, что в этом нет греха. Тебе натолковано глупыми твоими наставницами, и всяким вздором голова твоя набита; и я ничем не могу сего из тебя истребить и заставить тебя жить, как я хочу. Знай, что племянник мой опять здесь будет и возобновит свои искания!

Я отвечала:

– Племянник твой не в твоей команде, и ты не можешь приказывать ему и назначать, где жить, а я буду просить моего благодетеля, чтоб он его далее удалил от нас, и буду принуждена ему все рассказать, для чего я сие делаю!

Он посмотрел на меня и сказал:

– Тем-то ты плотишь за любовь мою и за дружеское позволение наслаждаться жизнью и всеми утехами?

– Много вас благодарю за любовь и за позволение на самые лучшие дела, по-вашему, но я сама себе не позволяю, и ничто в свете меня принудить не может! Ты говоришь, что глупые мои наставницы меня сей глупости научили, – пусть так! Да поможет мне Господь все их наставления исполнить!

Он вскочил в превеликом сердце и бросился ко мне. Я думала, он хочет ударить меня, но я с места не тронулась, и он только сказал самым зверским голосом:

– Я теперь знаю, что с тобой делать! Будешь жалеть, но поздно! Я горько заплакала и сказала:

– Я вся во власти твоей, – что тебе угодно, то и делай; ты властен над телом моим, но не над душой Бог мой ее соблюдет от нечистоты!

Он ушел, хлопнувши дверью, и уехал в банк. Я пошла в свою комнату, упала перед распятым Иисусом, молила его о помиловании мужа моего, а меня чтоб сохранил от падения и дал мне силы и крепость к перенесению всего того, что против меня муж мой будет предпринимать. В самое это время приходит мой благодетель и находит меня в жестоком волнении и слезах.

– Что тебе, моя милая дочь, сделалось? Какая скорбь тебя угнетает? Открой сердце твое любящему тебя отцу! Ты сама меня назвала сим для меня приятным именем.

Я зарыдала.

– Что я тебе скажу, отец мой? Я гибну, научи меня, что мне делать в моих горестных и тесных обстоятельствах!

И все ему рассказала; он ужаснулся и долго молчал; наконец со слезами сказал:

– Принимай от Господа твоего все сие за опыты, на тебя посланные, будь тверда и постоянна. С помощью Божией все преодолеешь. Ты не согрешишь, ежели не будешь повиноваться воле мужа твоего в таковых случаях, а племянника его никогда здесь не будет, – в этом тебя уверяю. Вот тебе мой самый дружеский совет: молись и проси Отца Небесного! Он уж найдет способы, как тебя избавить, а я только могу сделать, чтоб муж твой чаще был у меня, и, может быть, что-нибудь успею из него сделать. А тебя прошу, моя любезная, быть против него как можно кротче и показывать ему, сколько ты его любишь и стараешься ему угодить. Но не наружностью, а внутренне старайся любить его. Немудрено любить доброго мужа, но ты старайся исполнить закон Христов – люби и твоего мужа и помни, что и он тебе дан от руки Создателя твоего. Судьбы Его неисповедимы, и не нам их испытывать, а наше дело – повиноваться Его велениям и не роптать на Него. Ежели ты скажешь, что жить с ним не можно, то подумай, будет ли твоя участь лучше и будет ж твоя душа спокойнее, ежели ты его оставишь? Одни будут винить его, а другие – тебя, да еще и более тебя обвинят, нежели его. Ты же так молода, да и будешь ли ты тогда спасена от преткновения? Может, самая жестокость мужа твоего делает тебя сильной и добродетельной. Терпи, мой друг, и ежели ты все это превозможешь, то какая тебе будет радость при воспоминании прошедших твоих бедствиев и какую любовь и благодарность ты будешь чувствовать к Спасителю твоему, который спасал тебя, подкреплял, услаждал, давал тебе друзей? Не дар ли драгоценный и теперь Он тебе дал – кротость и терпение и что ты всеми любима искренно? Нет человека, который бы о тебе не говорил доброго! Но ты не возгордись этим: это не твои достоинства, а посланные тебе от Господа, то ты и обращайся к нему беспрестанно с наполненным сердцем любви и благодарности к Нему единому. Не грусти же, моя неоцененная и добрая, не разрывай сердца, любящего тебя, как самую наилюбезнейшую дочь! Я бы был совершенно счастлив и спокоен, если бы твоя жизнь была спокойна. Твое счастие тесно связано с собственным моим счастием и спокойствием. Будь, мой милый друг, спокойна, сколько возможно, а я поговорю с твоим мужем; он не дурак, и как кажется, и сердце должно быть хорошо, но не дано ему направления к добру. Увидим, что будет, и не станем отчаиваться, а ты за него молись и проси ему милости Божией!

Я с горькими слезами сказала ему

– Все буду твои советы и приказания исполнять, неоцененный мой отец и благодетель! Молитесь за вашу несчастную дочь, чтоб она не ослабела в терпении!

Он обнял меня и горько заплакал и ушел, но я осталась гораздо спокойнее. Муж мой тотчас пришел после его и узнал, что был у нас губернатор. Вошедши, спросил:

– Зачем был у тебя губернатор? Или ты за ним посылала?

– Я за ним никогда не посылаю, а он сам, привыкши нас видеть часто, пришел посмотреть и узнать, здоровы ли мы.

– В каком положении он тебя застал? Сказывай и не лги!

– Я никогда тебе не лгала и не намерена лгать. Он меня застал в слезах и в жестокой горести!

– Спрашивал ли он у тебя, отчего ты в слезах?

– Спрашивал!

– Что ты ему на это отвечала?

– Что я несчастлива в моей жизни и желала бы, чтоб скорее прекратилась жизнь моя, нежели жить и мучиться, да и мужа моего мучить, которому бы я хотела доставлять одни радости, а не мученья!

– Что ж он тебе на это сказал?

– Велел терпеть и за тебя молиться!

– И ты правду говоришь?

– Я тебе уж сказала, что ни из чего в мире лгать не буду; остается в твоей воле – верить или не верить!

– Берегись, ежели ты мне не то сказала. Я узнаю от самого твоего благодетеля, на которого ты надеешься. Я сегодня же к нему пойду!

– Изволь идти и спрашивай обо всем!

Он посмотрел на меня и, помолчавши, сказал:

– Я еще тебе повторяю, что ты должна решиться на мои требования, а иначе твоя жизнь не будет спокойна!

Я отвечала, что я решилась: сказала – и не переменю своего слова, что «в этом случае не могу тебе повиноваться, хотя б ты меня всеми муками хотел принуждать, – но не принудишь». Он посмотрел на меня и сказал:

– Посмотрим! Я тебе запрещаю ходить к твоему благодетелю! Сказывайся больной и его к себе не принимай, ни жены его.

– Первому я повинуюсь, но последнее я не знаю, можно ли будет сделать, чтоб не принимать к себе тех, которые нам благодетельствуют. И он твой начальник!

– Это не твое дело мне давать наставления! – И ушел обедать к губернатору и там сказал, что я больна.

Что уж там было и что ему говорил губернатор – я не знаю, но я в самом деле занемогла очень, и женщина моя, испугавшись, послала тотчас за лекарем, который ту минуту пустил кровь мне, и я ничего не помнила, что со мной было. Лекарь поехал от меня к губернатору и сказал им, что я очень больна и жизнь моя была в опасности, ежели бы он не пустил мне крови, то были бы следствия очень дурные. Муж мой испугался, прибежал домой и нашел меня в великой слабости, и смертная бледность на лице. За ним вслед и благодетели мои оба пришли, сели возле меня. Отец мой взял руку мою и нашел, что пульс очень скор и внутренний жар велик, посмотрел на мужа моего и сказал:

– Что теперь вы думаете? Она может и умереть, и кто будет ее убийца? Он зарыдал и сказал:

– Я без нее сам жить не могу! Она – ангел кротости и терпения! – Упал на колени перед кроватью: – Живи для того, чтоб простить меня во всех моих несправедливостях против тебя!

Я сказала, что я прощаю его и никогда не помню его досад.

– Одно твое доброе поведение может навсегда истребить из памяти моей все те горести, которые ты мне причинял!

Он сказал:

– Я тебе обещаю при благодетеле твоем, что буду другом твоим и никогда не оскорблю тебя с намерением!

Благодетели мои оба плакали и, обнявши его, сказали:

– Исполни свое обещание и будь добрым мужем; услади ее жизнь скорбную и дай ей чувствовать то добро, которого ты лишил ее!

И так как я была очень слаба, то они не хотели много при мне говорить, а ушли с ним в другую комнату, а я, оставшись, благодарила Господа моего за болезнь посланную, чрез которую я примирилась с мужем моим и увидела, что он меня еще любит.

Но сия моя радость недолго продолжалась… С месяц я жила счастливо и спокойно, но опять муж мой начал жить по-прежнему, и занятия с девками составляли все его удовольствие, а я опять начала страдать, но ничего не говорила ему. Прибежище мое было одно – к Создателю моему, чтоб Он дал мне крепость и силы. В один день он опять возобновил свои предложения, чтоб я выбрала непременно себе любовника: «Я этого хочу».

Я ему отвечала:

– Где твои клятвы и обещания, которые ты давал, – сделать меня спокойной и счастливой? И что ты мне говоришь о том, на что я никогда не решусь и не сделаю? Я тебе уже сказала и прежде, и ныне подтверждаю: не допущу себя никогда до того, чтоб совесть моя меня укоряла, и не сделаю стыда тем, которые меня воспитывали и давали мне наставления, чтоб я была добродетельна, – чрез что я буду приятна Создателю моему и любезна людям. Более помню наставления последнего моего благодетеля и отца – Михаила Матвеевича! – И горько заплакала, сказавши: – Отец мой Чувствует ли твое сердце, что дочь твоя погибает? Ты обещал молиться обо мне, – да услышит Господь твою молитву о несчастной твоей сироте! – а более ничего не могла говорить…

Он чрезвычайно рассердился и сказал:

– Я дойду до моих намерений и укрочу твое жестокое и упрямое сердце! С сих пор ты увидишь, что с тобой будет!

– Я на все готова: мне нельзя ожидать от тебя лучшего, но Бог мой защитит меня от всякого зла, тобою мне приготовляемого!

Он затопал ногами и сказал:

– Молчи и не говори ни слова!

Я замолчала, и сердце мое окаменело так, что слезы остановились, и я как деревянная сидела, и никаких чувств не было. Он уехал со двора, а я насилу могла опомниться: что я и где я, и что со мной будет? Слезы облегчили мое страдание. Я пошла к обедне и с великим усердием молилась Спасителю моему, ежели возможно, чтоб Он отвратил от меня то зло, которым меня угрожает муж мой. «Но ежели угодно тебе, Боже мой, попустить сему злу, то подкрепи меня силою Твоею и буди моим хранителем!» И после сего пришла домой очень спокойна. Перед обедом он прислал сказать, что дома не обедает. Итак, я отобедала и села за работу. Пришел вечер, я напилась чаю; со двора не поехала для того, что сильный был мороз. И у меня тот день никого не было, что очень редко случалось. В ожидании мужа моего села я почитать Арнта, но вдруг сердце мое забилось, как бы испугалось чего, и страх столько овладел всеми моими чувствами, что я начала дрожать и дух мой стал заниматься, так что я водой отпивалась и наверно знала, что будет со мной что-нибудь очень неприятное. Наконец я начала со слезами молиться Спасителю моему, чтоб Он не оставил меня и послал помощь свою.

В первом часу приехал муж мой пьян и чрезвычайно сердит, разделся и лег; я уже была в постели. Первое – начал меня бранить и называть непокорною женою и не любящею мужа своего и что он несчастлив мной очень. Я молчала. Наконец он сказал: «Что ты молчишь?» – вскочил, согнал меня с постели, положил с собой, а мне не велел выходить из спальны, но я вышла. Он, увидя, что меня нет, встал, ругал, сколько ему было угодно, и вытолкнул меня на крыльцо в одной юбке и без чулок, и сени запер. Сколько от горести, а более от морозу дух у меня занимало. Вдруг вижу – идет кто-то к крыльцу на стон мой, и я узнала, что это Феклист, но я уж говорить не могла. Он взял меня на руки и снес в баню, которая накануне была топлена, надел на меня свою шубу, затопил печь, согрел воды с шалфеем и напоил меня, и горько плакал: «Ты, мать наша, всех нас несчастнее! Нам доставляешь покой, а сама не имеешь!»

Я сказала: «Помолись, мой друг, обо мне, чтоб Господь помиловал меня!» И у меня сделалась сильная лихорадка: слез не было и тягость в груди была несносная. В пятом часу прибежала девка, хватясь меня, где я; ранее не могла выйти: муж мой не спал и не выпускал из комнаты, и прибил ее. Она бросилась ко мне, зарыдала и закричала: «Жива ли она?» Упросила меня надеть капот теплый, обула меня, и, взяв меня добрый Феклист на руки, принес в комнаты, в антресоли, и опасались, чтоб не услышал муж мой. Тут я легла на канапе, и девка меня напоила чаем, который я насилу глотала, и, кроме сих двух людей, никто не знал моего изгнания, и я им запретила говорить.

Поутру, в девятом часу, я велела заложить карету. Муж мой, услыша, вошел ко мне и спросил: «Куда ты едешь так рано?» И, увидя страшную бледность и слабость, с робостью спросил: «Что тебе сделалось матушка?» Я залилась слезами и сказала: «Бессовестный ты человек! Еще можешь ты спрашивать у меня, что мне сделалось? Ты бы спросил: еще ты жива после того, что с тобой произошло? И за что? Зато, что я тебе не повинуюсь и мерзким твоим желаниям? Знай, что я еду к отцу моему и все расскажу, и ничто меня от сего удержать не может! Нет более моего терпения, и после этого я с тобой жить не могу: избавлю тебя такой жены, которая тебе ненавистна, и ничего от тебя не потребую, в одной рубашке останусь, но с спокойным сердцем и чистой совестью. Я бедна не буду: у меня есть руки и глаза, а Бог – мой помощник! Буду просить моего благодетеля, чтоб он отправил меня в Москву к отцу моему, где буду жить счастливо и спокойно. Они знают меня, знают и тебя, но не думай, чтоб они меня повинили: винить будут те, которые не знают, да мне до тех и дела нет, а ты меня ни в чем не можешь упрекнуть!»

Он стал упрашивать меня и уверять, что он ничего не помнит. «Я только это знаю, что сие не в первый и не в последний раз будет, и не верю, чтоб ты не помнил: ты не так был пьян, чтоб можно было сказать, что ты без памяти был! Да что говорить! Я еду и исполню то, что предприняла, и ты не можешь меня остановить. Ты же сам вечор сказал, что ты несчастлив мною, и хотел избавиться от меня смертию моею, но я и без этого избавлю тебя, – и ты не будешь никогда видеть ту, которая столько делала жизнь твою несчастной, и жаловаться на тебя не буду, а буду молиться за тебя: да простит тебя Господь и даст тебе мир и спокойствие и счастие сего мира и будущего! Пусть совершается надо мной его определение: я с покорностию все снесу!»

Приехала я к моему благодетелю рано. Бледность лица моего сказала ему о моем душевном положении. Я упала перед ним и с рыданием сказала: «Дочь твоя несчастная лежит у ног твоих: научи ее, что делать и что предпринять!» И рассказала ему все случившееся со мной. Он залился сам слезами, кликнул свою супругу и велел меня напоить горячим, потому что у меня сильная лихорадка сделалась. Между тем послал за моим мужем, который и приехал. Он ввел его в ту комнату, в которой я лежала, и заплакал. Благодетель мой спросил у него: «Правда ли то, что я слышал от жены твоей и как ты с ней поступил тирански и подло! Разве она заслужила от тебя? Вы можете мне прямо сказать, что она против вас сделала. Вам лучше с ней расстаться, ежели она не стоит вашей любви и уважения!»

Он зарыдал и сказал: «Благодетель мой! Она права, и я ее ни в чем винить не могу, но помоги мне испросить у ней прощения! Я не могу без нее быть счастлив! Ежели она меня оставит, то не будет в мире человека несчастнее меня!» Подошедши ко мне, говорил: «Неужто ты захочешь отнять от меня жизнь, честь и спокойствие? Кротость твоя и терпение не допустят тебя сие сделать! Прости меня, – у ног твоих лежу! Благодетель мой, будь поручителем, присоедини свои просьбы к моим и дай мне новую жизнь!»

Благодетель мой и отец подошел ко мне, взял меня за руку, а супруга его, сидя возле меня, заливалась слезами, – и оба начали говорить: «Муж твой раскаивается, кажется, чистосердечно и обещает не огорчать тебя: согласись, мой друг, моя неоцененная дочь, послушайся отца твоего!»

Я залилась слезами, прижала его руку к томному моему сердцу и сказала: «Ты – мой отец и благодетель, единая отрада скорбного моего сердца! Я все для тебя делаю: остаюсь с ним жить, хотя и не думаю, чтоб я была счастлива! Только одной у него прошу милости: не говорить мне никогда о любовнике и никого не предлагать; другое – чтоб избавил меня видеть то, что заставлял меня видеть: я сего снести не могу, и оставил бы меня жить спокойно. Я ему никогда не говорила и не упрекала его, а старалась делать ему угодное, думая, что моя кротость и терпение все превозможет, но очень обманулась: ничто несчастной моей жизни переменить не могло! Он сам здесь пусть скажет, – слышал ли он когда жалобы мои, видел ли когда скорбь мою? Я и это старалась запирать внутри. Вина моя главная в том, что я все переносила и, вышедши за него, не видала радостных и покойных дней, а которые и имела, то он всячески старался отнять их. И после всего говорить, что он меня любит! Для меня непонятна сия любовь, по крайней мере, – я не умею так любить! Скажи мне теперь при отце моем, что я тебе сделала? Ежели я тебе и говаривала когда, но не для себя: это Бог видит, а боялась, чтоб ты не потерял своего доброго имени. Вспомни почтенную мать твою, которая со слезами тебе говорила: «За что ты оскорбляешь жену твою и истинного твоего друга и делаешь жизнь ее несчастною? Да и на меня наложил страшную тягость и скорбь, которая скоро меня сведет во гроб! Я другу моему – ее матери – клятву дала пред Спасителем, чтоб сделать ее жизнь спокойной, и за тебя ручалась, что будешь ей добрый муж и друг, – но то ли я теперь вижу: ты сделался ее тираном! Пока еще я жива, то она во мне имеет мать и нежного друга, но ежели я умру, – что с ней, бедной и сирой, будет? Кому она откроет сердце свое и кто с ней разделит ее несчастие? Молю Господа моего, чтоб Он сохранил жизнь мою, хотя и скорбна она для меня, но я нужна ей для успокоения ее. Ежели ты не переменишься, то не будет тебе счастия и совести твоей спокойствия ни на минуту. Я вижу, что ты плачешь: дай Бог, чтоб эти слезы были слезы раскаяния и признания! Прошу тебя со слезами: пожалей хоть старость матери твоей, которая хочет только жить для вас, не сделай смерть мою горькою!» И ты вспомни, в который день сделался ей удар, каков ты был накануне? Не это ли ей и смерть причинило? Лета ее не могли уж перенести виденного ею несчастия моего! Вспомнить и теперь не могу о ее потере, я с ней все мое счастие потеряла невозвратно. Она одна была: мать, друг и наставница, – и ту Господь отнял от меня! Да будет Его воля! Судьбы Его неисповедимы. Она меня учила всему покоряться и терпеть, и еще – благодарить Спасителя моего за те страдания, которые Он на меня щедро посылает. Может ли быть что мучительнее в жизни, как иметь мужа такого, который, вместо дружеского успокоения, старается сделать мою жизнь самою несчастною. Я еще никогда не была от тебя успокоена, но Господь мне посылал таких благодетелей, которые любовию своею и дружескими соболезнованиями и советами услаждали сколько-нибудь мою горестную жизнь. Я часто завидовала…»

Впервые опубликовано: Лабзина А.Е. Воспоминания. СПб., 1903. (С небольшими сокращениями). (Прил. к журн. Русская старина. 1903. Т. 113. N 1–3.).

Анна Евдокимовна Лабзина (1758–1828) мемуаристка, жена А.Ф. Лабзина.