Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Анна Лабзина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я заплакала: «Не беспокойтесь, милая матушка, я никогда на вас не сетую. Вы, конечно, любя меня, хотели составить мое счастие, но Богу было угодно, чтобы я не была таковой – я повинуюсь Его определениям и буду терпеть. Он не вовсе меня оставил, давши вас мне. Будто это мало, что я в вас имею друга и мать, и наставницу!»

В самое это время приезжает племянник моих благодетелей и узнает обо всем, – от кого, не знаю; спрашивает у меня, но я отговариваюсь незнанием; и так как он всякий день у нас бывал, то и утвердился в слухах, не видя мужа моего никогда дома. И это его чрезвычайно огорчило. Он стал ему говорить и, наконец, сказал: «Я все расскажу князю Григорию Александровичу Потемкину и ничего не утаю. Вы б старались больше быть у него и у вашего доброго начальника! И вы их обманываете, скрывая, что вы всегда у вашей должности! Я ведь вижу несчастное положение ваше, которое все расстроено и нет надежды поправить! Что вы думаете о бедной жене вашей и матери, которых вы заставляете страдать и все ваши дурные поведения вытерпливать? Думаете ли вы, что терпенье жены вашей наконец кончится? Тут что будет? А кроме вас никто причиною не будет. И вы ее можете потерять невозвратно, да и мы все, ее любящие, потеряем. Вы имеете все случаи ей доставить невинные удовольствия: она может с вами, особливо летом, везде бывать; князь вас любит, и вы можете везде там быть, где он, и жена ваша тоже. Не осердитесь на меня, ежели я все это выведу: это для вашего блага и спокойствия!»

И с этого время муж стал получше: начали ездить всюду, и нам всегда были даваны комнаты, куда мы приезжали. Меня очень и князь полюбил, и вся его свита старалась мне угождать. И я очень была весела: молодость все веселит.

Один раз были мы в Царском Селе, где я гуляла с мужем поутру в саду, и встретили Императрицу, которая остановилась и спросила. «Это, князь, твои гости? Потчевай же их и вели, чтоб стол и фрукты им были!» Он дал мне знать, чтоб я подошла, и она пожаловала руку. И ей было сказано, кто я. С тех пор я очень часто ее видала. И как все сие питало мою гордость и самолюбие, видя, что все мне служат и смотрят в глаза, – что надо. Но во всех я видела самое благородное обхождение и почтительное против меня. Тогда я ни в чем не стала терпеть нужды: мне всего присылали от князя.

У него в доме я познакомилась с одним откупщиком, которого муж же мой князю рекомендовал, и он уж имел чин капитана и записан был в полк. Он, узная меня короче, стал к нам ездить и, увидя и узная наше состояние, стал мужу моему говорить, чтоб купил он дом. И нашли. И он дал денег, но в тот же вечер деньги были проиграны… Я, узнала об этом, – но делать было нечего. Приехал наш благодетель и спросил, куплен ли дом. Мать моя сказала. «Не только что не куплен, но и деньги проиграны. Я надеюсь на вашу дружбу, что это далее не пойдет». Он, не говоря ни слова, поехал и дом купил на мое имя и начал отделывать. И нам он ни копейки не стоил. Мебели, столярная работа и все, что надо было для дома, получили от столяров, которых дети были в корпусе; и вся мебель красного дерева и штофом обита, зеркала, люстры и прочие уборы – все получены от заводчиков в подарок. И так мы перешли в свой дом, где даже и запас весь нашли и погреб, наполнен винами и всем. И так наш благодетель нас в доме принял и все показал и сдал нашему человеку. Даже не забыл и корову, и птиц домашних купить. И знавши, что я охотница до певчих птиц и цветов, и того нашли в доме довольно. И так мы начали жить в своем доме, и мы с матушкой очень веселились и успокоились, и муж мой был очень весел. Поживши с неделю, я, сидя под окошком, сказала мужу: «Одного только недостает – саду, желала бы я иметь». Он сказал: «Будет и сад». Итак, не прошло еще месяца, как в одно утро меня разбудил мой муж, и сели под окошко пить чай. Я взглянула нечаянно, и увидя, что под окошком сад большой, с деревьями и цветами и дорожки поделаны, – я не знала, что подумать. И каким волшебством в одну ночь явился сад и в таком порядке? Люди, которые шли мимо, все останавливались и с удивлением смотрели. Я стала благодарить моего мужа и так была обрадована сей нечаянностью, что сама себе не верила: не сплю ли еще я? Муж мой очень веселился моим изумлением, наконец рассказал мне, что давно было все заготовлено, и так как садовники были все ему приятели, то все деревья, цветы и работники были привезены из Петергофа, и сам садовник с ними был, которого сын был в команде у моего мужа. И так сад нам ничего не стоил.

Устроившись в своем новом жилище, начали жить спокойнее. Я говорила моему мужу: «Теперь главное мое желание, чтоб ты был почаще дома и мы б вместе веселились, а то как ни весело, но одной неприятно. Все одна, не с кем делить мне моих радостей. Я не прошу тебя, чтоб ты делил со мной скорби мои: я одна их перенесу. Ты знаешь, что у меня теперь и брата нет (который был уже отдан в полк или записан и оставался пока еще в корпусе)!» Он обнял меня и сказал: «Ты увидишь, что я буду с тобой чаще. Я все знаю, сколько ты терпишь, за то я тебе доставлю все удовольствия, какие могу. Веселись и утешайся: ты всеми любима, и кто только тебя узнает – всякий полюбит». – «Но могу ли я иметь совершенное удовольствие? Без тебя же не называются удовольствия радостями, когда разделять не могу с милым человеком. Ты давно от меня отнят злодеем твоим Нартовым, и не знаю, будешь ли когда мне возвращен!» Слезы мои мешали мне говорить. «Я бы охотно променяла теперешние радости на возвращение тебя. Я не знаю, любишь ли ты меня?» – «А как ты думаешь?» – «Я думаю, что нет: ежели бы ты меня любил, мог ли бы ты не видать меня по три и по четыре дня? Стало, ты нимало не печешься о моем спокойствии. Что ж я должна думать? Ежели б не мать твоя и данные мне правила моим благодетелем, что я не знаю, что б из меня вышло». – «А что ж бы из тебя вышло? Только то, что б ты себе нашла по сердцу друга, с которым бы ты могла делить время. Я сам тебе позволяю, а ежели хочешь, то и сам тебе выберу. Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все будешь – моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие!»

Я, слушая, окаменела и даже перебить его предложения не могла. И долго я не могла говорить; наконец сказала: «Только этого и недоставало к моим горестям, чтоб выслушать предложения самые мерзкие и постыдные от того, который бы должен меня утверждать в тех правилах, которые мне даны! А ты сам хочешь, чтоб я потеряла все то почтение, которое теперь ко мне имеют! И с какими я глазами покажусь тем людям, которые меня и любят за мое поведение? Ах, как ты бессовестен: хочешь последнее у меня отнять! Но знай, что я твоим советам не последую и добродетели моей ни за что в мире не потеряю! Ты ошибаешься, говоря, что, выбравши себе друга, я все тебе буду любезна и ты мне также. Я для тебя буду так же любезна, как теперь, – это правда, я очень этому верю, потому что ты ко мне истинной любви никогда не имел, – но я ежели бы решилась на твое безбожное предложение, то знай, что б я тебя перестала навсегда любить! Я не знаю скотской любви, и Боже меня спаси и знать ее! – а я хочу любить чистой и непостыдной любовью. Вот одно благо для меня! Или ты хочешь для того меня видеть беспутной, чтоб я тебя не укоряла, – то и без этого я ни слова тебе не говорю и обещаюсь тебе никогда не говорить. Ежели бы я и захотела говорить, – то пользы не будет, пока знакомство твое не прервется с начальником зла. Об одной милости тебя прошу, – чтоб не учащала эта постыдная компания моего дому, от которой, кроме наглости и буянства, ожидать нечего, и предупреди предводителя вашего во всех распутствах, чтоб он не осмеливался мне виду какого-нибудь неблагопристойного сделать. Я наперед вам сказываю, что я не вытерплю от него ничего и не посмотрю, что он твой командир! Я знаю, что есть у тебя начальник добрый и честный, к которому ты не ходишь иначе как по должности, а меня они любят, – то не заставьте меня все ему высказать, сами себя сохраняйте от стыда, а обо мне не пекитесь: у меня есть Попечитель, которому я от рождения моего препоручена и который меня до сих пор хранит. Мне и это прискорбно – видеть тебя безо всякого закону и без правил. Я за тобой девятый год и не видала, когда бы ты хоть перекрестился; в церковь не ходишь, не исповедываешься и не приобщаешься. Что ж я могу ожидать лучшего? Нет мне, несчастной, никакой надежды к возвращению моего потерянного спокойствия! Не сердись на меня: ты сам меня заставил вести с тобой такой неприятный для тебя разговор!» Кончилось тем же, что он, отобедавши, ушел и два дни я его не видала. Да я и не грустила, потому что спокойнее и приятнее время проводила без него с моей милой и почтенной матерью, которой любовь ко мне была беспредельна.

В один день он сказал, что не пойдет со двора, а хочет со мной провести время, и велел всем отказывать И он отменно был спокоен и весел. После обеда мы сели в спальню, и я занялась работой, а он сел читать. Приходят от Нартова за ним, и сказано, что нет дома. Наконец и он сам пришел с Дмитревским и прямо к спальной, отодвинул задвижки и растворил спальню. Я так рассердилась, что забыла всю благопристойность, и, сидя на моем месте, спросила: «Не забыли ль вы, куды пришли, по вашей привычке, хода по спальным, где вам не запрещают. И как вы смели это сделать – войти туда, куда, кроме меня и мужа моего, никто не ходит! Я чрезвычайно жалею, что у мужа моего приятели так дерзки и наглы! Я ни от кого в свете ни малейшей наглости не перенесу, и я буду жаловаться там, где должно; и не думайте, чтоб за меня не вступились! Вы довольно сделали, что отняли у меня мужа и ввели его во всякие распутства! А со мной вы не можете без уважения обходиться!» Он так был сражен, что не помешал мне все высказать. После сказал мужу моему: «Что вы ее не уймете? И как она может с начальником мужа своего так говорить!» Я отвечала: «Муж мой не может мне запретить говорить. Я сама знаю, с кем я говорю. У нас есть еще главный начальник, к которому я могу отнестись, который и вам начальник! У меня дом – не трактир, ко мне лучше вас ездят с почтением и в гостиную не смеют войти, ежели она затворена. Я прошу вас меня избавить таких дерзких посещений; я к ним не привыкла и ни от кого еще в жизни моей не видала такой обиды, как от вас!» Он так озлился, что сказал: «Я брата вашего теперь не выпущу и не аттестую в офицеры! Вы не знаете – с кем говорите, – который может сделать добро и худо вам!» – «Ошибаетесь вы, ежели думаете, что я угроз ваших испугаюсь Брат мой будет и без вас офицером. Добра от вас ожидать нельзя, а худа вы мне уж успели много сделать Пожалуйте, не беспокойте себя, а меня ничто не устрашит. Я знаю себя, кто я, и знаю вас, кто вы, и более с вами и говорить не стану, а только скажу: ежели вы осмелитесь еще сделать эдакую наглость и, как разбойник, вломиться в спальню, то, будьте уверены, я далее буду просить, нежели у своего начальства, и уверена, что получу полную сатисфакцию. Я с собой не дам никому шутить!» Свекровь моя весь этот разговор слышала. Я пришла к ней и молча села. Муж мой пришел ко мне и сказал: «Что ты сделала! Пойди помирись и извинись!» – «Стыдись мне сие говорить, чтоб я была так подла и пошла у этого подлого человека просить прощения? Он должен у меня просить! Я вам сказываю, что я буду искать защищения и жаловаться буду за эти наглости князю Григорию Александровичу Потемкину и скажу, что это сделано в присутствии мужа моего, который за меня не вступился, то не стыдно ли тебе будет? И что ты его трусишь, эдакого подлеца и безбожника!» И так они ушли, и муж мой пришел рано вечером домой. Я удивилась, и он очень ласкался ко мне. На другой день он стал мне говорить, что я очень обидела Нартова. «Опять за то же! Да он-то что ж, разве не обидел меня? И с какой он гордостью со мной говорил, думая, что я так же струшу, как и ты! Он очень ошибся!» – «Он теперь не хочет брата твоего аттестовать – вот что ты сделала!» – «Я и не прошу его». – «Он может по должности моей много мне худа сделать!» – «И это вздор, ничего не может; зная нашу связь с Потемкиным, он, трус, не осмелится. Да, пожалуй, не беспокойся о брате: я без него и без тебя сделаю». Муж мой сказал: «Надо позвать его отобедать и ласковее его принять!» – «Делай обед, ежели тебе угодно, но я дома не буду. Что тебе угодно со мной делать? Через неделю ты можешь его позвать, а не ранее. Тогда и я своих приятелей попрошу».

На другой день я послала за двумя приятелями, которые были близки к князю Григорию Александровичу, и просила их, чтоб они сделали мне милость и довели князю, чтоб он потребовал моего брата и дал бы ему офицерский чин. И причину сказала ту, что я не хочу просить Нартова, он по гордости своей может быть не так скоро сделает. Они меня уверили, что это будет на сей же неделе сделано. И точно, так и было: на третий день его потребовали в канцелярию и велели выключить из корпуса, не спрашивая и аттестату. И сам князь поздравил его поручиком и определил в пикинерный полк. Брат мой пришел с радостью. Муж мой, знав, очень был рад и на другой день поехал благодарить князя; и как приехал домой, я ему сказала, теперь, ежели он хочет звать своего приятеля, то пусть зовет, да и тех непременно позвать, которые старались о брате. И так через несколько дней все у нас обедали, и я благодарила друзей моих за старание их. Нартов так был учтив и тих, что я его никогда таковым не видала. Через неделю отправился брат мой в Полтаву, с которым я прощалась с великою горестью. И он, зная мою жизнь, больше грустил обо мне.

Вскоре после его отъезда приехали два племянника моего благодетеля, которые меня любили, как сестру, и были у меня всякий день, видя, что я всегда одна. И часто заставали меня в слезах, брали великое участие в моей горестной жизни. Один из них больше был к нам привязан, который всегда меня уговаривал, чтоб я терпела и не сетовала на свою участь. «Есть еще тебя несчастнее. У тебя есть мать, в которой ты друга имеешь и которая с тобой делит все и утешает тебя. Есть и другие друзья, которые тебя не меньше любят и желают тебе всякого добра. Уверена ли ты, мой друг, во мне, что я тебя искренно люблю и почитаю и не мог бы больше любить, как сестру милую, – то прими совет от твоего друга, не принимай много к себе мужчин, не наведи на себя нарекания, хотя с твоей стороны и невинного. Бога ради не потеряй своего доброго имени! Езди чаще к нашим родным, которые тебя много любят. Помни наставление дяди моего: люби всегда добродетель. Ты нонче часто бываешь у князя, то берегись ласкательства и не доверяй многим; будь всегда осторожна. Я слышал о тебе великие похвалы от самого князя и ото всех окружающих его. Сердце мое радовалось, слыша, как выхваляли твое поведение, осторожность и добродетельную скромность. Даже князь любопытствовал у меня, зная нашу дружескую связь, как ты с мужем живешь и любит ли он тебя. Я отвечал, что жизнь твоя очень хороша и ты счастлива, – то и ты берегись открывать участь твою для многих причин: главная причина – узная ваше расстройство и видя тебя в такой цветущей молодости, будут многие расставлять сети для твоей добродетели. Послушайся друга твоего, который тебя привык любить и который, кроме добра, ничего тебе не желает. Все наши родные гордятся твоим поведением и скромностью, то не потеряй и поддержи их мысли о тебе. Не переменяя своего поведения, ты будешь всеми уважаема. Жизнь твоя несчастная всем нашим родным известна, и они тебя уважают за то, что ты не жалуешься; и я тебя уверяю, что твое терпение и добродетель все наконец превозможет – и нельзя иначе. Долго или коротко это продолжится, но ты наконец будешь счастлива и восторжествуешь над мужем, который ничем тебя корить не может. Вот в чем ты должна полагать все свое счастье и славу! А нам какую ты принесешь радость, всем любящим тебя, а более всего дяде моему, который и до сих пор о тебе сокрушается и молится за тебя, чтоб спас тебя Господь ото всех преткновений. Ежели ты так себя всегда будешь вести, то самый дерзкий мужчина не будет сметь без уважения смотреть на тебя! Добродетель далеко отгоняет порок!»

Как живо я чувствовала цену его дружеских советов и видела великую его любовь к себе и с чувством сердца наполненным благодарила его и обещала следовать его советам. Вы молитесь, мои милые друзья, за меня, чтоб Бог утвердил сердце мое в добродетелях! После сего разговора я стала гораздо осторожнее и с неизвестными мужчинами остерегалась короткого обхождения. В это лето я жила в Царском Селе три недели, где и друг мой был по своим делам. И он всякий день был с нами вместе и радовался, смотря на почтительное обхождение со мной всех и даже самого князя. Бывала там часто и княгиня Вяземская, которая всякий день меня видела, даже в мою квартиру хаживала ко мне. И, видя все ее со мной обхождение и любовь ко мне, более стали еще меня уважать, и я гордилась сим преимуществом против прочих. И один раз она сказала мужу моему: «Чувствуешь ли свое счастие, имея такую жену, и знаешь ли ты ей цену?» Он очень смешался и не знал, что отвечать, и она тотчас сама прервала разговор сей, для него неприятный. Он очень скучал жизнью в Царском Селе, и ему очень хотелось в город, но я просила окружающих князя, чтоб они сделали мне милость, – ежели можно, чтоб князь удержал его подоле. Я просила под видом тем, что мне здесь очень весело, и для воздуху, а в самом-то деле чтоб отвести его от ненавистной мне и вредной для него компании.

Наконец должно было ехать в город, и тотчас, как скоро приехали, то он и ушел к Нартову и побывал в корпусе. И опять началась точно такая же жизнь, какова и прежде была… И к себе стал водить, и очень часто игра карточная продолжалась сутки по трое, и я уж решилась ничего не говорить. Он же уж и сердиться на меня начинал.

И я иной раз с игроками принуждена была сидеть целую ночь, видела и драки, слышала и всякую мерзость от пьяных, но выйти не смела, – разве кто из игроков сжалится и упросит мужа, чтоб меня отпустил. Вышедши, бросалась в постелю и слезами обмывала подушку: вот вся моя отрада была!

В один день я узнала, что они с девками поехали на Каменный в бани, где и президента племянник был. Я поехала к ним обедать и решилась сказать президенту, который, отобедавши, поехал гулять и нам предложил. Только что мы переехали через мост по берегу, – и увидели всю компанию, после бани прогуливавшихся, и с девками. Он велел тотчас остановиться и подозвал своего племянника и моего мужа и велел им к нам сесть в карету. И поехали назад. Он первое спросил, что за дамы с ними были? Они ничего не отвечали, но, приехавши домой, племянника посадил под караул и не велел со двора больше ходить, а мужа моего в корпус на две недели – делать разные пробы, куда сам ездил всякий день, но не в назначенное время – иногда поутру, иногда вечером, – то муж мой и не смел отлучиться. И после этого немного сделался получше и больше стал опасаться, а на меня очень долго сердился: две недели не говорил со мной и поставлял причиной езды президента на речку к баням.

Пришел Петров день, и в Петергофе был обыкновенный праздник. Я сколько с ним ни просилась, но он меня не взял и уехал один, поутру рано. Я осталась вся в слезах и в горести большой. После обеда приезжает к нам старик шамбелян Голынской и удивляется, что я до сих пор не одета. Я ему сказала, что мне с мужем ехать было нельзя: он очень рано поехал к князю Потемкину, а мне велел кого-нибудь искать знакомых, с кем бы я могла ехать, но все мои знакомые разъехались прежде, нежели я успела к ним послать. Он предложил мне с ним ехать. Я очень обрадовалась, побежала к матушке и сказала ей. Она, прежде посмотря на меня, сказала: «Что ты хочешь делать? Ведь ты его рассердишь, – он и так на тебя сердит!» Я стала у ней целовать руки. Она сказала: «Поезжай и скажи, что я тебя прислала!» Я тотчас оделась и поехала, и всю дорогу была весела и спокойна, но как скоро стала подъезжать к Петергофу, то сердце замерло: как я покажусь, – а не показаться нельзя. Наконец я сказала: «Я очень боюсь, господин Голынской!» – «А чего вы боитесь? Неужто меня, старика, будут подозревать?» – «Нет, я не того боюсь!» – «Дак чего ж?» – «Меня муж оставил дома и не хотел, чтоб я ехала; я ведь вас обманула». – «А на что же вы ехали? Муж ваш будет иметь все право еще больше сердиться за непослушание ваше к нему, и меня, старика, вы ввели в хлопоты. Ежели бы я узнал сие хоть на половине дороги, то б вернулся и отвез вас домой. Что теперь делать?» – «Вы скажите, что я не хотела ехать с вами, но меня сильно прислала свекровь!» – «Ну, добре, я на старости и лгать стану по вашей милости, панья! Быть так! Не пугайся; не делать бы того, от чего совесть бывает нечиста и беспокойна!» Приехали и пошли в сад, но я упрашивала, чтоб скорее идти во дворец и показаться моему мужу, а то чтоб кто не сказал прежде, нежели он сам увидит. Итак, мы пошли и нашли мужа моего, играющего в карты. Он, увидя меня, чрезвычайно удивился и только сказал: «А, и вы здесь? С кем изволили приехать?» Я отвечала, что с паном Голынским. Он и с ним поклонился очень сухо и сказал: «Извольте идти гулять! Чего здесь душиться?» Но лицо его было так сердито, что у меня сердце замерло, и я не рада была, что и поехала. Пошли мы в сад, и кто со мной из знакомых ни повстречается, всякий спросит: «Здоровы ли? Лицо ваше доказывает, что вы очень нездоровы». И сам мой сопутник сказал: «Вы так бледны, что иначе и счесть нельзя, как что вы очень больны. Вот ваш обман и самое неприятное гулянье! Вы сами себя наказали, но надо думать, как дело поправить». Я ему сказала: «Сделайте милость – как отсюда поедем, упросите его, чтоб он сел в вашу карету, и вы поедемте к нам ночевать и упросите его, чтоб он не сердился. Он вас любит и послушает!» В третьем часу мы увидели его идущего и пошли к нему навстречу. Он, не смотря на меня, сказал, что «Я сейчас еду. Ежели вам угодно остаться, то можете». Я сказала, что я не хочу оставаться и еду с ним. Итак, пошли из саду, а людям велели искать экипажи. Голынской стал просить его сесть лучше в его карету, чтоб веселее ехать. Муж мой посмотрел на него и сказал: «Я знаю, что это значит: она тебя просила». И он насилу мог его упросить; так мы сели в его карету, и тут-то муж мой дал волю сердцу своему. И мы оба молчали; наконец Голынской сказал: «Уж довольно вы наговорили колкого и жесткого вашей жене, позвольте же и мне, старику, теперь сказать. Конечно, она не права, что поехала сверх воли вашей, но уверяю вас, что она с воли вашей матери ехала, и она, подъезжая сюда, была уж очень беспокойна. И как можно молодую женщину наказывать тем, что ее лишаешь удовольствия такого, которое бывает только в году раз! Прошу вас, как друг, сказать мне: как велика ее вина, чтоб я мог знать – можно ли за нее ходатайствовать или нет и всегда ли она вам не повинуется?» Муж мой долго молчал, наконец сказал: «Вины ее нет, а я хотел только попробовать, будет ли она послушна и в этом мне, как во всем; и это непослушание еще первый раз ею сделано, тем-то мне и больнее!» – «А вы ее слушаетесь ли? Ведь это должно быть взаимно? Но я по дружбе вашей у вас бываю очень часто, то я еще не видал, чтоб вы ее в чем-нибудь послушались. А она во всем вам покорна и послушна. За что ж вы ее без вины хотели наказать? Теперь вам самим отдаю на суд: правы ли вы? Конечно, ей бы надо выдержать и этот опыт, но молодость ее не устояла и живой ее характер, – то я вас прошу ее простить. Уважьте лета мои!» И стал на колени. Муж мой его поднял, старик заплакал. «Ежели бы я к ней не приехал, то она, конечно бы, не была виновата, а с другим, я уверен, она б не поехала. Но она поверила себя моим летам и дружеству, которое я к вам имею!» Итак, мой муж простил меня и обнял. И я, видя, что он перестал сердиться и спросил у меня: «Ты впредь этого не сделаешь?» – я отвечала: «Нет, потому что ты меня впредь не станешь оставлять и уезжать один на праздник?» Он засмеялся и сказал: «Видишь ли, Голынской? Давно ли плакала и боялась моего гнева, а теперь что говорит?» Однако сие было сказано безо всякого сердца. «Ты знаешь, что я искренна и не даю тебе в том слова, чего сдержать не могу, а ты меня можешь предостеречь сам от того, что тебе неприятно». Итак, мы приехали домой, и Голынской у нас ночевал. Матушка вышла нас встретить и выговорила Александру Матвеевичу за то, что он не взял меня. «А я ее послала, чтоб она ехала, – и знай, что и впредь сие будет: я и сама с ней поеду; она и так довольно видит неприятностей, а еще и это невинное удовольствие отнять от нее хочешь!»

Наконец он, по делам, препорученным от начальника, принужден был чаще быть дома, но всегда был скучен. Сколько я ему ни говорила, что неужто я не могу усладить его жизни и разве ему приятнее быть с чужими, – он отвечал: «Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь? Ты всегда моя жена и друг, а это – только для препровождения времени и для удовольствия». – «Да что ж это такое? Я не могу понять, как без любви можно иметь любовниц? Ежели бы со мной сие случилось, то я бы перестала тебя любить, но это выходит – скотство и грех перед Богом и нарушение тех клятв, которые ты давал мне перед Евангелием! Остерегайся, мой друг, чтоб правосудие Божие не постигло тебя!» Он засмеялся и сказал: «Как ты мила тогда, когда начинаешь философствовать! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что только есть наслаждение натуральное, и я не подвержен никакому ответу». Я заплакала и замолчала, внутренно прося у Бога ему прощения. И он несколько раз меня уговаривал, чтоб я согласилась иметь любовника и выкинула бы из головы глупые предрассудки. Я просила его, чтоб он оставил меня в глупых моих мнениях и не говорил мне больше о так постыдном деле для меня. «Ты властен был отнять у меня имение и спокойствие, но совести моей и доброго имени отнять не можешь. Меня сохранит тот Бог, который сохраняет от чрева матери моей до сих пор. Тебе как угодно, так и мысли, а меня оставь в моих правилах. И я тебя уверяю, пока хранит меня рука Божия, то я не сойду с пути добродетели и не приму твоих советов: они вредны душе моей и телу! Боже милосердный! Тот, в котором я думала найти путеводителя и наставника, – тот хочет меня свести с истинного пути и поставить на распутье! Но Ты меня не оставишь и будешь моим хранителем! На Тебя единого моя надежда и упование, и я уверена твердо, что, пока не отступлю от тебя, – не буду Тобой оставлена!» Я весь разговор сказала матушке, которая горько заплакала и просила меня не говорить с ним больше на этот счет и как можно избегать сего разговора.

Итак, жизнь моя все текла в горести, но молодость и веселый характер делали то, что я забывала часто о своем горестном положении. Меня всякая безделица утешала. Два моих друга, один – племянник моих благодетелей, а другой – который дом купил нам, любили меня оба, и зная, что я люблю цветы и всякие безделицы, то и утешали меня, и сделали мне маленькую оранжерею, чтоб и зимой я пользовалась зеленью и цветами, – словом, они старались мысли мои узнавать, только чтоб я была утешена. Я же по простоте моей не иначе их считала как братьями, – то, когда они приезжали ко мне, я с радостью бросалась к ним, обнимала их, целовала, называла самыми приятными именами, друзьями и утешителями. Они сами меня ласкали и часто, смотря на невинное мое обхождение с ними, плакали. Я же свои ласки не остерегалась им делать при свекрови и муже, когда он бывал дома, потому что они были самые чистые. Я тогда не знала другой любви и была с этой стороны счастлива и спокойна, и, – признаться, – что я была гораздо спокойнее, когда не было моего мужа дома, даже и веселее, и я не скрывала этих чувств от матери моей.

И так мы жили до самого того время, пока не поехали в Сибирь. И на это было собственное его желание. Он просил у князя Потемкина как милости какой-нибудь, чтоб его определить в иркутский банк директором: он больше ничего не хочет; а причина главная была та, что его не сделали членом Берг-коллегии, а посадили на это место другого. Сколько я его ни упрашивала, чтоб он не ехал в такое отдаленное место, где я не буду иметь ни друзей, ни благодетелей, и ежели он не переменится, то что я буду делать и некому будет открыть сердца моего и сложить тягости? Я буду иметь одного друга – мать мою, которую надо мне беречь и даже скрывать от нее многое, то, которое меня огорчает. Она и так мало видит радостей, и здоровье ее становится слабо. «Недоставало только этого несчастья, которое ты не упустил сделать, лишивши меня последнего удовольствия и блага!» И я с горестью расставалась с домом, с друзьями и благодетелями. Брат же мой был уж в полку, с которым и уехал в Полтаву, и я была лишена удовольствия и проститься с ним! Друзья мои его уговаривали, чтоб он оставил свое предприятие, но ничто не помогло. Сам князь Потемкин предлагал другое ему место у себя и хотел сделать счастливым, обещал все то, что только он потребует, но он просил его сделать ту милость, о которой он просит. Итак, князь доложил императрице, и в тот же день сделано было, и не в пример другим определено двойное жалованье, как ему, так и всем подчиненным, по его просьбе. И мы все продали, что имели, и торопились, как будто нас кто гнал; и все продали за бесценок.

В это время с грустью в сердце и рано поутру я вышла в сад и увидела любимую мою вишню, которая была вся в цвету, увявшую и сронившую все цветы, и листочки все пожелтели. Я долго стояла и смотрела, наконец сказала: «Неужто ты, милое деревцо, обо мне грустишь до того, что потеряло всю свою красоту и жизнь твоя исчезает? Я бы хотела, чтоб ты и без меня цвело, тебя так же будет любить новый твой хозяин и будет ходить за тобой. Нельзя тебя не любить: ты прекрасна и плоды твои вкусны!» И слезы мои полились… Я, пришедши комнату, сказала тому молодому человеку, который из дружбы смотрел за садом. Он, не поверя мне, сам пошел, сказавши, что «я вчерась сам его поливал и любовался им». Вошедши в сад и увидя сам то, чему не верил, чрезвычайно удивился и с горестью сказал: «Не знаю, будете ли вы счастливы и спокойны там, куды вы едете. Я боюсь за вас, добрая моя и почтенная Анна Евдокимовна; я слыхал от батюшки, который с лишком сорок лет садовником при дворе, что и у деревцов есть чувства, когда оно лишается доброго хозяина, и ежели еще и несчастие в жизни какое-нибудь будет, – то оно засыхает и умирает. Он утверждал, что им замечено это несколько раз в жизни его, – то и я за вас боюсь; однако посмотрю, нет ли в корне червя, который портит дерево?» И тотчас открыл его и осмотрел весь корень. Ничего не нашел, – и корень довольно здоров. Мы еще после сего месяц жили, и деревцо совсем умерло, сколько он ни прилагал к нему трудов и знаний, хотя его иметь у себя; но не мог спасти…