Текст книги "Стильная жизнь"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Анна Берсенева
Стильная жизнь
Часть первая
Глава 1
«В тот же день 26 января туманная завеса, дотоле застилавшая от меня будущее, спала, и я почувствовала, что рождена для славы».
Аля вздохнула и захлопнула книгу. Фотография на обложке не оставляла надежды даже на внешнее сходство. Разве что худоба – это уж точно совпадает. Ключицы, как у Сары Бернар! Есть чему порадоваться…
Не вставая, она поводила ногой по ковру у кровати, но тапки не нашла: наверное, забыла у себя в комнате, перебираясь утром с книгой в родительскую спальню. Але нравилось именно здесь читать по утрам, ощущая босыми пятками прохладу шелкового покрывала. Можно было представлять себя кем угодно – хоть великой Сарой Бернар, хоть принцессой Турандот. Особенно если надеть мамин кремовый пеньюар с гипюровым кружевом и не обращать внимания на то, что кое-где кружево аккуратно подштопано прозрачными нитками, выдернутыми из колготок.
Пеньюар этот был почти семейной реликвией – настоящий, югославский. Настоящий – в том смысле, что куплен он был в самой Югославии, которая десять лет назад считалась почти западной и почти капиталистической. Во всяком случае, Инну Геннадьевну категорически отказались выпустить в турпоездку вместе с мужем.
Это было предметом долгих и возмущенных домашних воспоминаний.
– Вот в этом и был весь бред, вся бессмыслица нашей жизни! – восклицала мама даже теперь, спустя столько лет. – Мало им было этих характеристик бесчисленных, этих собраний! Одних протоколов сколько я им принесла… Нет: с мужем нельзя, только поодиночке. Я ей объясняю, этой идиотке: мы не собираемся эмигрировать и даже оставляем вам дочь в качестве заложницы! А она смотрит на меня, как будто я не детский врач, а агент ЦРУ, и без зазрения совести заявляет: малолетнюю дочь вам обязаны будут выдать через Красный Крест, и вы это прекрасно знаете. Бред, больше ничего, даже вспоминать противно!
Так что пеньюар, пожалуй, не должен был навевать приятных воспоминаний. Но он был до того красивый, до того изысканный и смотрелся так необычно – и раньше, на фоне общего дефицита, и теперь, на фоне турецкого ширпотреба. И Аля совсем не думала о том, что прежняя жизнь ее родителей была бессмыслицей и бредом, – а просто любила облачаться в это одеяние и чувствовать себя необыкновенной, загадочной дамой.
В мамино отсутствие, конечно. Аля давно уже поняла, что с мамой лучше не спорить, особенно по таким фундаментальным вопросам, как разделение одежды на праздничную и повседневную. То есть можно было, конечно, с пеной у рта доказывать, что пеньюар – это просто халат, в котором утром пьют кофе, и нечего его лелеять и холить, надевая только по воскресеньям. Но зачем? Все равно по утрам мама уходит на работу, а Аля остается дома, и можно просто-напросто надеть кремовый пеньюар, забраться на застеленную лиловым шелковым покрывалом родительскую кровать и пить кофе из парадной фарфоровой чашечки, представляя, что читаешь не книжку, а письмо от тайного любовника.
Покрывало, кстати, тоже было югославское и выглядело спустя десять лет почти как новое – конечно, тоже благодаря маминой аккуратности. Если бы Инна Геннадьевна увидела, что Аля валяется на застеленной кровати, да еще с чашкой кофе в руках, возмущению ее уж точно не было бы предела.
– Вот это и свидетельствует о том, что у вашего поколения не осталось никаких жизненных ценностей! – сказала бы она.
– Да ну, мама, при чем здесь ценности, – улыбнулась бы в ответ Аля. – Ну хочешь, в Мавзолей схожу на экскурсию?
– По-моему, я не давала никому оснований подозревать меня в такой глупости, – обиделась бы мама. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! В жизни должен быть порядок, иначе все разрушится. «Есть ценностей незыблемая скала»! Да ведь вы поэзией не интересуетесь… Вот я уверена, ты даже не знаешь, чьи это слова!
– Халат, что ли, – незыблемая ценность? – рассмеялась бы Аля. – Ерунда все это, мамуля! И стихи я читаю, зря ты говоришь.
Аля улыбнулась, представив себе незлобный мамин гнев, поставила на пол чашку с застывшей кофейной гущей и встала наконец с кровати. Рядом стояло трюмо. Аля мельком глянула сначала на свое отражение, потом на смятое покрывало. И конечно, не удержалась от привычного, с детства любимого занятия: выдумывать невероятные костюмы из всего, что попадалось под руку!
В одно мгновение она сбросила пеньюар и, стянув с кровати покрывало, завернулась в него, как в тогу, – точнее, как в то одеяние, в котором была сфотографирована Сара Бернар на книжной обложке.
В югославские шелка можно было завернуть трех таких, как Аля; она тут же утонула в лиловых волнах. Хотя покрывало давным-давно уже служило материалом для ее театральных фантазий, Аля снова восхитилась тем, как мгновенно преобразился ее облик. Даже острые плечи словно приобрели какой-то новый, почти величественный разворот, выступая из драпирующейся, ткани, даже рука указывала вдаль каким-то особенным, томительным жестом.
Было уже два часа, и нормальные люди об эту пору не валялись с книжкой на кровати и не вертелись перед зеркалом, а стояли у токарного станка, или сидели за компьютером в офисе, или выходили в открытый космос, или производили еще какие-нибудь общеполезные действия. Или хотя бы просили милостыню в подземном переходе, что тоже не очень-то легко, учитывая ноябрьскую слякость и пронизывающий мокрый ветер.
Впрочем, Алю меньше всего интересовало, что делают нормальные люди. Она с детства привыкла делать то, что хотела сама, и за свои неполные девятнадцать лет не раз успела убедиться: не всегда это так уж плохо, даже в глазах окружающих.
К тому же ее рабочий день все-таки должен был начаться, но только через два часа. А до этого надо было перекусить, привести себя в порядок и выяснить, как все-таки строится мудреное сечение пирамиды. Сечения Аля вчера так и не одолела, хотя именно его предстояло сегодня объяснять Наташе Смирновой.
Но насчет задачки она как раз меньше всего беспокоилась: Максим обещал прийти к трем и можно было не сомневаться, что получаса ему хватит на любую геометрическую головоломку.
Меньше всего Аля Девятаева могла предполагать, что когда-нибудь будет давать частные уроки математики. Да она ее терпеть не могла, эту математику, особенно в старших классах! Правду сказать, если бы родителям не дали новую квартиру так скоро и она не перешла бы в одиннадцатом классе в новую школу, выше тройки Аля на выпускном экзамене не получила бы. Но здесь, в Тушино, школа только что открылась, классы были большие, а учителей не хватало, поэтому требования оказались невысокие, не сравнить с теми, что были в старой школе.
Вообще-то родители удивились, когда однажды вечером накануне переезда Аля спокойно заявила, что вовсе не собирается доучиваться в своей прежней школе.
– Почему? – спросил отец, старательно не отрываясь от газеты, что всегда было у него признаком волнения и внимания. – Ездить далеко не хочется? По-моему, это не причина, чтобы так легко бросать класс, в котором проучилась десять лет.
– Не причина, – согласилась Аля. – Только кто тебе сказал, что я так уж этот класс люблю? Да я его, пап, забуду, как только дверь закрою, ни одной минуты о нем не пожалею!
Аля ничуть не кривила душой, признаваясь в полном равнодушии к классу, в котором действительно проучилась десять лет. Мало того, она была уверена, что точно то же самое мог сказать любой ее одноклассник, если бы решился не притворяться.
Может, в каких-нибудь школах и была какая-нибудь неповторимая атмосфера – всякие турклубы, драмкружки, дискотеки и прочие мелкие радости, – но только не у них. У них все было то же самое, что и в любой другой школе: немного скучно, немного стебно, немного завистливо и до оскомины привычно.
Разве что вид на Пятницкую улицу из окна химкабинета… Да и то: вырыли прямо под окнами какой-то котлован с торчащими сваями – вот и вида не стало.
– Все-таки центральная школа… – с сомнением в голосе произнесла мама во время того вечернего разговора.
– Ну и что? – пожала плечами Аля. – Ты же сама говорила, что жизнь должна обновляться.
– Но школьная дружба?.. – привела последний аргумент Инна Геннадьевна. – Неужели тебе не жаль оставлять друзей?
Нет, честное слово, Але часто казалось, что она гораздо старше своих родителей! Во всяком случае, себя она чувствовала совершенно свободной от таких вот книжных представлений о жизни.
– Какая еще дружба, мама? – улыбнулась она. – Где ты последний раз про эту школьную дружбу слышала, в Артеке? Раз есть школа – в ней должна быть школьная дружба! А у нас ее нет и не было никогда, даже в первом классе. Каждый сам по себе и сам за себя. Зачем я буду притворяться? Ты же вот перейдешь себе спокойно в новую поликлинику, почему же мне в новую школу не перейти?
– Куда это я перейду? – возмутилась Инна Геннадьевна. – Никуда я не собираюсь переходить. Я всю жизнь там проработала, да у меня уже второе поколение детей лечится! И коллеги… Нет, милая, не все могут – а главное, не все хотят! – существовать без единой жизненной опоры.
Что на это ответишь? Иногда Аля ловила себя на том, что ей просто жаль своих родителей. Хотя, казалось бы, за что их жалеть? Любящие друг друга люди, ни в чем не обиженные судьбой, при любимой работе, квартиру вот получили новую. Но эта их трогательная уверенность в том, что мир устроен правильно и разумно, что весь он укладывается в ясные очертания…
Но, с другой стороны, Аля просто не могла себе представить, как она жила бы, если бы не было на свете вот этого мира ее родителей – со встречами маминых одноклассников через тридцать лет, и крепким вечерним чаем в папином стакане, и светом лампы над его чертежами…
Аля любила перемены и не боялась расставаться с привычным. Одинаково невозможно было себе представить, чтобы она стала переживать из-за переезда в Тушино, или из-за разбитой вазы, или, как ее родители, из-за того, что развалился Советский Союз. Разбилась – купим новую! Кто сказал, что причудливый осколок хуже целой вазы, которая, правду сказать, успела поднадоесть? И будем считать, что отдыхали за границей – в Крыму!
Мама, когда сердилась, называла ее за это бесчувственной и напоминала про «незыблемую скалу». А Аля просто считала, что иначе теперь не проживешь: надорвешь душу.
Пожалуй, мир ее дома – это было единственное, чем она действительно дорожила. И не потому, что боялась потерять, а просто так – потому что любила.
Звонок в дверь прервал Алины элегические размышления. Часы на кухне показывали ровно три, и Аля улыбнулась, услышав звонок точно после щелчка большой минутной стрелки. Наверное, Максим специально прогуливался у подъезда, несмотря на мокрый снег, чтобы прийти вовремя.
– Привет, Кляксич! – сказала Аля, распахнув дверь. – Мог бы и на пятнадцать минут раньше войти, раз уж пришел. Вон, голова вся от снега мокрая.
– Могла бы прекратить меня собачьей кличкой называть, – заметил в ответ Максим. – Сколько прошу…
Эти слова Аля пропустила мимо ушей. Она знала, что Максим все равно на нее не обидится. А если и обидится – тоже ничего страшного: такая уж у него планида, у влюбленного.
– Обедать будешь? – поинтересовалась она вместо ответа. – Давно лекции закончились?
– Буду, – кивнул Максим. – Да они еще не закончились, я последнюю пару прогулял.
Он посмотрел на Алю, словно ожидая какой-нибудь реакции на то, что пропустил последнюю пару, потому что она просила его приехать к трем часам. Убедившись, что реакции не последует, Максим отвел глаза.
А глаза у него были красивые! Вернее, даже не глаза, а ресницы, длинные и пушистые, как у девочки. Вообще, внешность у Максима была ничего, вполне: фигура складная, лицо открытое, и ресницы эти… Разве что уши подкачали: до сих пор торчат в стороны широкими лопушками.
– Ты бы их на ночь сеточкой прижимал, – поддразнила его однажды Аля, и он обиделся так, что кончики ушей покраснели.
Впрочем, Максимова внешность ее мало волновала. Хороший парень, они неплохо смотрятся вместе, даже Нелька заметила. Ну и что? По правде говоря, если бы Аля не видела Максима так часто, то вскоре вообще забыла бы, как он выглядит. Бывают же такие люди: вроде и все при них, а не запоминаются.
«А в самом деле, – подумала Аля. – Вот попросили бы меня его описать – что бы я сказала? Нос прямой, губы… Какие губы? Ровные. Что еще? Да ничего! Ни о чем толком не скажешь. Уши да ресницы».
Но долго размышлять о Максиме было некогда и незачем. Пока он мыл руки, Аля налила в тарелку только что разогретый суп и включила конфорку под сковородкой с котлетами.
– Вкусный суп, – похвалил Максим после первой же ложки.
– Это мама готовит, – усмехнулась Аля. – Фирменный рассольник. А я – кулинарная бездарность, так что можешь обойтись без комплиментов. Сметану почему не положил?
– Давай свою задачку, – вздохнул Максим, разбалтывая в тарелке сметану. – Посмотрю, пока ем, а то потом не успею.
– Успеешь, – покачала головой Аля. – Задачка-то простенькая, за восьмой класс. Поешь спокойно. Тоже мне, Юлий Цезарь нашелся! Поперхнешься и умрешь, кто будет отвечать?
Максим учился на первом курсе автодорожного института, и задачка на сечение не должна была вызвать у него затруднений.
– Слушай, Алька, а почему ты математику взялась преподавать? – поинтересовался он. – Ну, хотя бы литературу, что ли, или историю. Ты ж чуть не перед каждым уроком ко мне за разъяснениями обращаешься!
– А ты что, утомился разъяснять? – спросила Аля.
– Да нет, конечно. А все-таки – почему?
– Просто так, – пожала плечами Аля. – Что первое подвернулось. И потом, где это ты видел, чтобы по истории репетитора к детям приглашали? Разве что ко вступительным готовиться. Так это уже серьезно заниматься надо, я бы не взялась.
Она говорила чистую правду. Надо же было чем-то заниматься, раз уж год пропал.
А урок у Наташи Смирновой действительно «подвернулся». Просто Аля обнаружила дома не сданный в библиотеку учебник по алгебре, пошла сдавать и увидела на школьной двери объявление о том, что требуется репетитор по математике к ученице восьмого класса.
– Поражаюсь твоей самонадеянности, – сказал тогда отец. – После всего, что ты утворила с поступлением, спокойно браться за репетиторство! Ты считаешь, у тебя достаточно знаний, для того чтобы передавать их другим?
– Может, и недостаточно, – заявила Аля. – Ну и что? Не на завод же идти. Разберусь как-нибудь. Если что, у Максима буду консультироваться.
«И вставать не надо чуть свет», – добавила она про себя.
– Но ведь тебя никто не принуждает устраиваться на работу, – тут же начал оправдываться Андрей Михайлович. – Я вообще считаю: раз уж так получилось, самое лучшее – спокойно подумать о будущем и начать готовиться к следующему году.
– Буду, – немедленно пообещала Аля, чмокнув отца в щеку. – Буду, папа, готовиться в поте лица.
– Несерьезная ты девушка, Александра, – попытался обидеться отец. – Мы с мамой, между прочим, еще не простили твоей дурацкой выходки!
Эти слова Аля пропустила тогда мимо ушей; так же, как теперь – Максимовы обиды на прозвище Кляксич.
– По-моему, что-то горит, – заметил Максим. – Что-то мясное.
– Котлеты! – ахнула Аля. – Все из-за электроплиты, никак не могу привыкнуть, что огня не видно!
– Надо было хоть маргарин положить, – сказал Максим, наблюдая, как Аля щелкает выключателем и поднимает крышку со сковородки. – Это же не микроволновка. И зачем ты их все разогреваешь, я столько все равно не съем.
– Ох и нудный ты человек, Кляксич, – рассердилась Аля. – Разогревал бы сам! Может, я увлеклась беседой с тобой и забыла обо всем на свете?
– Да уж! – усмехнулся тот. – Ты сковородку переставь, конфорка же не сразу остывает.
К счастью, пригорели только те котлеты, что лежали внизу. И конечно, надо было разогревать не все и положить масло. Но ведь об этом надо было подумать специально, а не просто щелкнуть выключателем под сковородкой. А Аля не привыкла задумываться над подобными вещами и вообще считала, что незачем забивать себе голову ерундой. Разогревать же котлеты толково, но без размышлений, у нее просто не получилось бы: она терпеть не могла заниматься хозяйством, так что неоткуда было взяться автоматизму.
– Ты мне нижние положи, – великодушно предложил Максим. – Я съем горелые, и никто ничего не заметит.
– Не болтай глупости, – махнула рукой Аля.
Еще не хватало кормить человека горелыми котлетами, чтобы скрыть свою оплошность!
– Я поел, – сообщил наконец Максим. – Спасибо. Давай задачку, буду отрабатывать обед. Ну, Алька, ты даешь! – поразился он, прочитав условие. – Это ж проще простого! Куда, интересно, смотрят родители твоих учеников?
– За доллар в час? Никуда они не смотрят. Я же не на мехмат их чад готовлю. У меня одни девочки неуспевающие, математику они забудут в тот самый день, как школу закончат, – объяснила Аля. – Как и я, впрочем. Просто надо, чтобы кто-нибудь по дешевке помогал им делать уроки, а нормальный учитель за такие деньги даже по телефону разговаривать не станет. Вот их родители на меня и клюют.
Кроме Наташи Смирновой, у Али почти сразу появилось еще две ученицы – такие же двоечницы из благополучных семей, как Наташа. По два раза в неделю, по доллару в час… Конечно, не бог весть какие деньги набегают в месяц, но все-таки не меньше, чем стипендия в МАДИ. Папа сколько угодно может говорить, что Аля должна не зарабатывать деньги черт знает чем, а готовиться к следующему году, но не хватало еще просить у них деньги на мороженое.
Нет, занятия с бестолковыми девочками вполне ее устраивали!
– Поняла? – спросил Максим, отмечая искомые точки на пирамиде. – Так, а теперь вот так, и во-от такое получается сечение…
– Поняла, – кивнула Аля. – Погоди, не соединяй, дай-ка я сама.
Стоя рядом с Максимом у стола, она взяла у него карандаш и принялась соединять точки, чтобы получилась плоскость. Максимовы пальцы дрогнули, он прикоснулся к карандашу в Алиной руке, как будто хотел поправить чертеж, – и вдруг задержал ее руку в своей.
– Алька… – произнес он почти шепотом. – Я по тебе так скучал…
Не отпуская Алиной руки, он обнял ее за талию, встал, отодвигая табуретку.
Вот это уж точно лишнее! И снова надо будет втолковывать ему, что это лишнее, и чувствовать себя занудой, с умным видом изрекающей, что Волга впадает в Каспийское море…
– Кляксич, миленький, когда это ты успел по мне соскучиться? – как можно беззаботнее спросила Аля. – Мы же с тобой всего три дня не виделись.
– Это очень много…
Максим обнял ее довольно крепко, но Аля сделала одно легкое, ускользающее движение – и его рука повисла в пустоте.
– Как это ты! – невольно восхитился Максим. – Тебя как будто ветром выдуло!
– Это я на бальных танцах научилась, – улыбнулась Аля, обрадовавшись, что он отвлекся.
Максим уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут раздался звонок в дверь.
– Кто это? – удивленно спросил он.
– Нелька. Я тебя забыла предупредить, что она придет, – добавила Аля, заметив разочарованное выражение на его лице.
Конечно, она не предупредила его специально! И специально попросила Нельку прийти ровно в половине четвертого.
– Ну выйди ты раз в жизни из дому без опозданий, – сказала она. – Что тебе стоит, в соседний подъезд же только перейти!
– Что, Макс пристает? – хихикнула Нелька в телефонную трубку. – Странная ты, Алька! Неужели все еще поцелуйчиками отделываешься?
– Ты, главное, не опаздывай, – не стала вдаваться в подробности Аля.
Если бы ее разбитная подружка знала, что Алька отделывается даже не поцелуйчиками, а такими вот пластичными вывертами! Какой, в самом деле, смысл встречаться с парнем, если так упорно ускользаешь из его объятий? Но второй вариант был – просто сказать Максиму, чтобы больше не звонил и не появлялся. А этого ей, пожалуй, не хотелось.
Правда, однажды Аля попыталась это сделать.
Это было в самом начале их знакомства. Они с Максимом возвращались с экзамена по алгебре. Вернее, это Максим возвращался с экзамена, а Аля просто просидела полдня в вестибюле МАДИ, в который она, как были уверены родители, поступала.
Максим вышел из аудитории почти спокойный и тут же направился к Але, сидевшей в углу вестибюля на подоконнике.
– Легче было, чем я ожидал, – сказал он, хотя Аля не спрашивала о его впечатлениях. – Зря ты не пошла.
– Ну, это уж мое дело, зря или не зря, – усмехнулась она. – Все уже закончили или ты в первых рядах?
– Почти все. Я – в средних рядах, – ответил он.
– Тогда я пойду, – решила Аля, соскакивая с подоконника. – Примите мои поздравления!
– Да ведь еще неизвестно, может, я неправильно решил, – резонно заметил Максим.
– Известно, известно, – махнула рукой Аля. – Ты разве что-нибудь делаешь неправильно?
Они вышли на Ленинградский проспект и остановились неподалеку от массивной двери автодорожного института. Аля размышляла, отправиться домой прямо сейчас или погулять еще часок для достоверности родительских впечатлений. А Максим ждал, что решит Аля.
– Ждешь кого-то? – спросила наконец она, отвлекшись на минуту от своих раздумий.
– Тебя, – кивнул Максим. – Куда пойдем?
– Ты – куда хочешь, а я еще подумаю.
Слова ее прозвучали резковато, но Максим не обиделся. За время их недолгого знакомства Аля догадалась, что он не обижается на нее потому, что просто не хочет обижаться. И она с удовольствием поигрывала вот так, мимоходом: говорила что-нибудь резкое, а голос при этом звучал дразняще, даже как-то загадочно.
– Ладно, – решила Аля. – Пройдемся, скоротаем часок, успокоим родственников.
Они прошли мимо памятника Тельману у метро «Аэропорт», мимо лотков и киосков, мимо писательского дома с мемориальными досками и свернули к Ленинградскому рынку. Рядом с кинотеатром «Баку» был пруд, обсаженный пыльными деревьями. Наверное, здесь хотели сделать сквер, но он почему-то не получился – хотя и деревья росли, и лавочки стояли, и утки плавали по тусклой воде.
Они сели на лавочку у самой воды. Аля смотрела, как солнечные блики гаснут под тополиным пухом на поверхности пруда, а Максим смотрел на Алю.
– Слушай, – спросил он наконец, не выдержав молчания, – а почему ты все-таки не стала поступать? Все равно ведь уже не успела в свой театральный… Училась бы пока в МАДИ.
Аля тряхнула головой, и замершая было картинка снова ожила в ее глазах.
– Зачем? – пожала она плечами. – Зачем это я буду в МАДИ учиться?
– Ну-у… На всякий случай!
Аля рассмеялась.
– Ох, Кляксич! Да не бывает никакого «всякого случая», понимаешь? Думаешь, мне легко было понять, чего я на самом деле хочу? Да я, может, из-за этого год и пропустила. А теперь буду в твоем дурацком институте всякого случая ждать?
– Я же не настаиваю, – смутился Максим. – Как хочешь, Алька…
– Конечно, как хочу, – согласилась она.
По дороге к пруду Максим купил мороженое, но Аля не ела его, а держала в руке, и белые капли просочились наконец сквозь блестящую обертку.
– Смотри, у тебя все туфли в мороженом, – заметил он. – Погоди, дай-ка я вытру.
Максим достал носовой платок и присел на корточки перед Алей. Она бросила полурастаявшее мороженое под лавочку и рассеянно смотрела, как он вытирает липкие капли с ее бронзового цвета босоножек. Вдруг рука его замерла, потом коснулась Алиной лодыжки в перекрестье узких ремешков… Потом Максим обнял ее ноги и быстро поцеловал куда-то в колено.
Это произошло совершенно неожиданно, но Аля даже не удивилась.
– Ну вот, Кляксич, – сказала она. – Это еще зачем?
Она легонько щелкнула его по лбу, чтобы он отпустил ее ноги, но рука ее при этом задержалась, на мгновение запуталась в его волосах, и жест получился ласковый – как будто она не оттолкнуть его хотела, а удержать. Наверное, Максим почувствовал это: прижался лбом к ее руке.
И Аля тут же отвела руку.
– Почему, Алька? – Максим поднял на нее глаза, и Аля увидела, что они подернуты поволокой. – Я же… Я тебя люблю! – выпалил он.
Конечно, этого он мог и не говорить – и так было понятно. А все-таки приятно было услышать признание в любви!
И вдруг ей стало стыдно… Так стыдно ей было только однажды, в шесть лет, когда они с Нелькой удрали на целый день в парк Горького на аттракционы, и, вернувшись домой уже в темноте, Аля увидела мамины глаза: светло-серые, они стали совершенно черными из-за расширенных от тоски и ужаса зрачков…
Аля даже не поняла сначала, при чем здесь Максим с его признанием. И в глазах его совсем не было ужаса, и вообще – с чего вдруг такой детский стыд?
«Да ведь я сама этого добилась, – вдруг подумала она. – В одну секунду добилась и взгляда этого, и слов – только пальцем шевельнула… Ведь я совсем в него не влюблена, да я о нем даже не думала сейчас, мне вообще не до него было!»
Конечно, это было именно так. Она думала не о Максиме, а о тех бесконечных месяцах, которые отделяли ее от следующего лета, и о том, как же выдержать эту зиму в одиночестве своих фантазий, и мечтаний, и сомнений. И вдруг возникла красивая картинка: застывшая гладь пруда, юноша на коленях перед девушкой – и ей безотчетно захотелось продолжить: признание, влюбленный взгляд…
И так легко оказалось – она ни на секунду не задумалась, чтобы сыграть этот ласкающий жест! Оттого и стыд.
Эта догадка промелькнула в Алиной голове мгновенно.
– Макс, – сказала она, вставая со скамейки, – лучше ты мне больше не звони. Зачем мне тебя обманывать?
– Я не могу… – ответил он, вставая с нею рядом и снова опуская глаза; Аля видела только загнутые концы длинных ресниц. – Я все равно не смогу тебя не видеть…
И стыд постепенно прошел.
«В самом деле, – подумала Аля. – Я ему все сказала, а дальше – дело его. Отчего переживать? Оттого, что мальчик влюбился?»
Тем более что Максим был далеко не первый влюбленный в нее мальчик. Были и одноклассники, и парни постарше, и партнер из танцевальной студии. Если Аля и сомневалась в театральности своей внешности, то уж в своей привлекательности для сверстников ей сомневаться не приходилось. И кокетничать она умела не хуже, чем любая симпатичная девчонка ее возраста.
Даже удивительно, почему это она вдруг так устыдилась какого-то едва заметного движения, которое, в конце концов, вполне можно было считать обыкновенным кокетством!
– Как хочешь, – пожала плечами Аля. – Звони, если нет других радостей.
Во всяком случае, Максим ей не мешал и его общество никогда ее не тяготило. Что ж, если человеку в девятнадцать лет достаточно смотреть на девушку влюбленными глазами… Максима можно было кормить котлетами, просить решить задачку, с ним можно было даже оставаться наедине в пустой квартире, не опасаясь, что он станет слишком докучать своей любовью.
В крайнем случае, можно было сказать Нельке, чтобы не опаздывала.
Нелька и стояла сейчас перед дверью, отряхивая прозрачный японский зонтик, разрисованный золотыми рыбками. Плащ на ней тоже был прозрачно-желтый, «пластмассовый», с ярко-зеленой окантовкой.
Вообще-то внешность у Алиной подружки была самая обыкновенная: волосы какого-то неопределенного, тускловатого цвета, лицо круглое, губки маленькие и пухлые, светло-голубые глаза тоже невелики – в общем, весь набор прелестной невыразительности.
Нелька об этом прекрасно знала и ничуть не комплексовала.
– Подумаешь! – Она мило подергивала плечиком – излюбленный ее жест! – Была бы фигура, а лицо и нарисовать можно.
Зато фигурка у Нельки была что надо. Еще в седьмом классе, когда все девчонки, включая Алю, были какие-то нескладные, длинные и несуразные, Нелька выглядела так, что даже взрослые мужчины на улице оборачивались. Где надо – кругло, где надо – тонко, а все вместе – соблазнительно, хоть джинсы надень, хоть кожаную мини-юбку.
К тому же Нелька действительно научилась «рисовать лицо» и делала это так лихо, что всего пятнадцать минут перед зеркалом превращали ее едва ли не в кинозвезду. Она была в курсе всех косметических новинок, первой пробовала какую-нибудь особенную тушь для ресниц с удлиняющим эффектом и, ни секунды не задумываясь, могла потратить сэкономленные на завтраках деньги на дорогущую диоровскую помаду.
– Привет! – сказала Нелька, входя. – О, Макс у тебя. Знала, не пришла бы!
Удивление она разыграла более чем натурально; как будто не было вчерашнего разговора по телефону.
– Сейчас пойдем, я уже одеваюсь, – подхватила Аля. – Кофе выпьешь пока?
– Если только с Максимчиком, – стрельнула глазками подружка. – Если он мне компанию составит.
Едва ли Максим ей нравился. Но у Нельки было железное правило: кокетничать со всеми особами мужского пола старше пятнадцати и моложе шестидесяти лет – на всякий случай. Так что глазками она стрельнула вполне безотчетно.
– Составлю, если сваришь, – сказал вышедший из кухни Максим. – Учти, я растворимый не пью.
Аля удивилась его словам. Максим всегда как миленький пил растворимый кофе, она и знать не знала, что он его, оказывается, не любит.
– Куда деваться бедной девушке! – с притворной покорностью согласилась Нелька. – Пойдем уж, сварю.
Пока они варили и пили кофе на кухне, Аля отправилась к себе в комнату одеваться.
Квартира у них была самая обыкновенная – небольшая, двухкомнатная – и выглядела, как все квартиры в панельных новостройках. Аля даже удивлялась, как это родители так легко согласились переехать сюда из самого центра, из Климентовского переулка. Правда, и она ведь не слишком сожалела о комнате в коммуналке, где прошла вся ее жизнь.
Да что там – «не слишком»! Ей даже снился иногда этот длинный унылый коридор с десятью дверями, и вечно промозглая ванная с растрескавшейся эмалью раковины, и туалет, в котором всегда было холодно по утрам…
А Нелька жила точно в такой же квартире, только двумя этажами ниже.
И вот теперь Аля облегченно вздыхала, просыпаясь в своем новом, теплом доме. Как хорошо, как тихо, и не гремят чужие кастрюли на кухне, и не надо ругаться со старой дурой Ширшовой, которая с утра пораньше начинает вопить, что это именно Аля с вечера разлила «что-то жирное» на кафельном кухонном полу.
Конечно, немного жалко: все-таки жили возле самой Третьяковки, и все улочки-переулочки там знакомы. Но в конце концов, Тушино не так уж далеко от центра. Ровно двадцать пять минут до Пушкинской на метро, мама специально время засекала, когда ездила смотреть новую квартиру. К тому же без пересадки, так что для Москвы – вообще не расстояние. И люди здесь, на этой ветке и в этом направлении, живут какие-то приличные. Во всяком случае, в метро мало встречается убогих, тупых лиц. Даже пьяных сравнительно немного. Едут вполне нормальные люди – такие же, как Алины родители. Читают «Московский комсомолец», детективы и любовные романы, разговаривают о своей обычной жизни, не слишком ругаются из-за тесноты, и ни одной старушке не приходится стоять: всегда найдется кто-нибудь, кто уступит место.
