Текст книги "Лоза Шерена. Братья. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Боитесь? Кого?

– Ты знаешь, – быстро ответил колдун. – Мы все боимся.

Рэми знал. И не хотел верить, хотя и сам недавно боялся Аши, боролся с ним, отказываясь делить тело с проклятым полубогом. Но теперь стало до боли обидно и горько. Аши не заслужил. Он никому не причинил вреда, чтобы его так опасались.

Они не меня, они себя боятся… своей слабости и ошибок, Рэми. Они боятся, что за все придется платить… я заставляю платить. Я, целитель судеб. Они думают, что я караю, а я…

А Аши спасает… Потому что наказание его куда милостивее, чем наказание богов.

– Тогда зачем я здесь? – спросил Рэми, глядя на стекшую с пальцев металлическую лужу. И показалось на миг, что в этой луже свернулся клубком, посмотрел недобро пушистый зверь… но в запале чего только не покажется.

– Хорошие вопросы задаешь, – усмехнулся учитель. – Правильные. Все вы, виссавийцы, это умеете – задавать правильные вопросы.

Виссавийцы? Уже не в первый раз Урий почему-то называл его виссавийцем. А что у него общего с этими самими виссавийцами – странными жителями соседней страны, всегда неприветливыми, неотзывчивыми, скрывающими лица до самых глаз. Рэми их толком никогда не видел, но почему-то терпеть не мог! Чувствовал, надо держаться подальше, а своему чутью он всегда доверял больше, чем чему-то другому.

– Я не виссавиец! – прошипел он. – Не хочу быть одним из них, слышишь! А ты уходишь от ответа. Почему? Почему я здесь? Если вы меня боитесь, к чему было связываться? А?

Урий вздрогнул, но ничего не ответил. Лишь поймал ученика за запястье, отвел его руку в сторону и посмотрел на лужу.

– Знак барса. Его знак. Ох, Рэми, как бы ты не хотел, встречи тебе с ним не избежать.

– Отвечай на вопрос! – не выдержал Рэми, и Аши склонился над ним да так близко, что Рэми почувствовал на щеке прикосновение его волос... тень, которая Урию не видна. Сегодня Аши не хотел быть замеченным.

– Что? – оторвался Урий от созерцания лужи. – Зачем ты здесь? Чтобы делать амулеты...

Скрипнула едва слышно ставня, Рэми через силу выдохнул, чувствуя, как поднимается к горлу волна гнева.

– Врешь! – выкрикнул он.

– А что ты ожидал услышать?

– Правду!

– Тогда слушай… правду, – усмехнулся Урий. – Ты – маг. Сильный, да неопытный, аж смотреть страшно. Как лавина – в любой миг можешь обрушиться и снести всех. Да тьма со всеми! Ты можешь снести себя самого, а это гораздо страшнее! И нашего главу темного цеха попросили за тобой присмотреть.

А ведь он прав...

– Кто попросил? Ну снесу, вам-то что?

Урий недолго молчал, а потом вдруг начал говорить, да с таким неожиданным жаром, что Рэми поначалу опешил, а потом и дышать забыл, слушая:

– Ты слишком молод, мальчик, потому и не помнишь! Виссавийцы тебе не нравятся? Вскакиваешь от одного сравнения с ними, а не знаешь. Совсем недавно, два десятка лет назад, все было иначе. Люди умирали от глупости, от царапины. Потому что помочь было некому. И даже моя мать умерла, а я как дурак – стоял и смотрел, как она мучается. А знаешь почему? Потому что молод был и глуп. И сила моя, которой теперь я горжусь, дремала. Была спрятана, чтобы не дайте боги, кто-то не учуял, не отправил меня на костер. Только я ведь о силе знал... и когда целитель выжрал все деньги, да махнул рукой, попытался помочь матери сам. Знаний не хватило... я ее изжарил. Заживо!

Рэми прикусил губу, не пытаясь вмешаться. И уже не тянулся за другими амулетами, лишь плавился в волнах горечи. Он понимал. Он тоже совсем недавно давил в себе проблески силы, гнал из души Аши и так боялся, боги, как же боялся, кому-то навредить своей магией! А теперь? Теперь все изменилось. И Аши стал лучшим другом, тем, кто отозвался на горечь, укрыл черными крыльями. И шептал едва слышно…

Слушай… слушай же…

– Что ты на меня смотришь? Почему ты так на меня смотришь? – горько смеялся Урий. – Она умирала, я помог. До сих пор в ушах стоит ее протяжный крик. Не дает спать ночами, а тогда... я и вовсе с ума сошел. Бежал из дома, проклял все на свете, а в особенности – цех целителей. И того «целителя», которому я сам, этими вот руками, отдал последние деньги.

– Урий, – прошептал Рэми, впервые назвал учителя по имени, подкрепил слова магией, утишая чужую боль. – Видят боги, мне так жаль…

– Я ходил по лесам, прятался в болотах, как зверь, выл, медленно сходя с ума. Каждый миг ожидая зова. Даже жаждал его, потому что сам умереть не мог, так хоть бы другие помогли...

Он замолчал на миг, и на этот раз меж его пальцев потек металл. А Рэми, ошеломленный и взволнованный, сидел неподвижно, боясь прервать столь неожиданный поток слов. Скрипнула за стеной колодезная цепь, тяфкнул отрывисто пес, и учитель вдруг показался другим… таким живым. И близким. И захотелось, до боли захотелось помочь, успокоить. Но Рэми не знал как. И даже сила целителя судеб не помогала, молчала, будто уговаривала не вмешиваться. Дослушать.

А перед глазами кутался в вязь тумана предрассветный сосняк. И замер в сером мареве несуразный косоногий мальчишка, упал вдруг коленями в лесной мох. Рэми будто был там. Будто стоял рядом, видел, как дрожат хрупкие плечи, как рвется из горла мальчишки то ли плач, то ли вой… и сам хотел выть от беспомощности. Он ничем не мог помочь… Опять. Ничем. Не мог. Помочь! Боги…

– Меня нашел братишка, – продрался через власть видения бесцветный голос Урия, – ему тогда всего семь зим было. И просветил – жрец смерти на мать мою посмотрел, головой покачал и никому ничего не сказал... Сам тело омыл, сам завернул в саван, так и зарыли. Никто и не узнал. А жрец братишку в сенях отловил и шепнул – чтоб я вернулся. Сам. И к нему пришел. Только как я мог-то?

Не мог. Рэми тоже, наверное, бы не смог… И вновь перед глазами плывет, а в горле першит… проклятый дар сочится сквозь кожу и несет новое видение…

И вновь лес, родной и ласковый к чужому заклинателю, наполненный светом, с золотящимися паутинами и начинающими ронять листья березами. А в лесу, такой неправильный, такой чужой – тот же худой, кривенький мальчишка. Взгляд затравленного зверя, размазанные по грязным щекам дорожки слез и душившая, бьющая из взгляда боль с ненавистью. И вновь хлопнули за спиной крылья Аши, а сила целителя судеб, ласковая, теперь такая близкая, окутала душу теплым коконом. Аши успокаивал. Аши душил бьющее изнутри сочувствие…

Рэми знал, что это прошлое. И что там ничего не исправишь, зато можно исправить другое… и что надо всего лишь слушать, слушать… и глушить горечь видений.

«Хорошо, молодец», – прошелестел внутри голос Аши.

– Только как я мог вернуться, а? – продолжил Урий, и Рэми на этот раз полностью выскользнул из видения, слил свою душу с душой Аши, привычно почувствовал, как потекла по венам сила, увидел, как вспыхнули и потухли в одно мгновение нити судьбы. И вдруг начал видеть иначе: ясно и спокойно.

– Нет, я, вернулся, но к жрецу не пошел. Я к целителишке тому пошел. И спалил. Заживо. На этот раз – нарочно, а он даже сопротивляться не мог – не было в нем силы. Одна только дурь была, слышишь! И папочка – старейшина. Все! Что, Рэми, теперь и тебе тошно стало?

Ночь. Темная, беззвездная. А в ночи, алым одеялом – стена огня. Плавятся стекла огромного дома, обугливаются на глазах стены, суетливыми муравьями выбегают из дома люди. Челядь. Челядь-то что ему сделала? И застыл на пригорке все тот же мальчишка, темная, уродливая тень на фоне проклятого дома. А там, внутри, корчится, связанная магией по рукам и ногам, чужая душа. И на уродливом лице мальчика столько восторга и радости, что оно стало даже как-то прекрасным… той самой демонической красотой, от которой по коже дрожь, а по позвоночнику – холод…

Рэми отшатнулся, чуть не упав со стула. Но ответить то, что от него ждали, все же сумел:

– Нет. Продолжай…

– А потом я решил, что все кончено. И жизнь моя – кончена. И сопротивляться тому не думал. Сел на пол у кровати и ждал. Жреца смерти. Тот явился быстро, солнце взойти не успело. И, знаешь, что он сделал? Сдал меня дозору? Как же! Денег дал и в столицу отправил. С письмом…

Рэми, стремясь чем-то занять руки, взялся за новые амулеты. Вздрогнул, вложил в глупую игрушку, пожалуй, слишком много магии, бросил ее на стол, и, не выдержав, встал и подошел к окну. А там, за прозрачной, отражающий тени света, преградой, подглядывали звезды сквозь ветви яблонь. Белел в полумраке снег… глубокий и почти нетронутый, с пятнами собачьих следов да точками от сорвавшихся с яблонь капель. Покой… покой дарованный богами там, за окном, и огонь чужой горечи внутри. Тошно как…

– Здесь все оказалось иначе, – говорил за спиной Урий. – И мой дар никому не мешал, и учителя нашлись, даже слово «убийца» их не остановило. Понемногу я и семью сюда перевез, как человек зажил, да и страх забыл... только вот цех целителей ненавидел все так же сильно. Потому что не лечили они, только золото брали. И нам бы, темным, радоваться – да магия исцеления, она же больно хитрая. Даже нам неподвластная.

Неподвластная? А вот у Рэми получалось… как и у виссавийцев, почему? До боли прикусив губу, он смотрел в окно, на тени собак у забора, на скатывающуюся к крышам домов полную луну, на глубокое, как вода в лесном озере, густо-синее небо. И слушал, слушал, впитывал каждое слово.

– Люди умирали, один за другим, богатые ли, бедные ли, а цех целителей жировал. Жить-то всем хочется. И что б любимые жили – тоже хочется. Вот люди и платили... а куда ж денешься?

Неправильно это… запах трав в их лесном доме. Мягкий голос матери, когда она склонялась над больным, терпкий аромат зелий… у мамы ведь тоже получалось, может хуже, чем у виссавийцев, но все же... И никогда она не брала больше, чем люди хотели давать. Давали же… и молоко приносили под дверь, и только снесенные яйца, и еще мягкие и белые внутри орехи: если захочешь отблагодарить, найдешь же чем, даже если дома не всегда богато.

Некоторое время Урий молчал, а потом продолжил.

– И я успокоился, пока не заболел братишка. Метался в кровати, исходил кровавым потом. Все простыни алыми были... а в доме воняло гнилью. И кричал он так страшно... а целители... только руками разводили. Серебро брали, а помочь, сволочи, опять не могли. И магия моя, сила моя – не могла... Знаешь, что это такое – смотреть на любимого человека, видеть, как он страдает, и быть бессильным?

Рэми знал, но опять промолчал, скользя взглядом по темным крышам. Этот мир недобрый, вкус отчаянной беспомощности знаком тут каждому.

– Ничего ты не знаешь... Желая спасти брата, я сделал нечто… о чем жалею до сих пор, и, что самое страшное, сделал это зря. Не помогло.

Сказанное удивило. И Рэми даже обернулся, чтобы уточнить, что именно сделал Урий, но учитель уже продолжил:

– А чуть позднее прибыли послы ларийцев. А вместе с ними – столь редкий тут тогда виссавиец. Странный такой. Тонкий, как тростиночка, лицо все время какой-то тряпкой закрывал, будто солнца боялся. Поговаривали, что урод он, безумный. Может, и безумный, но брат мой умирал. А по городу ходили дивные слухи, мол, умеет виссавиец исцелять, да так, как нашим «целителям» и не снилось, вот я и не выдержал. Братишку в одеяло завернул, взял пару верных слуг и понес к тому целителю.

Урий промолчал немного, улыбнулся, как-то странно улыбнулся, тепло, отчего лицо его засветилось внутренней красотой, а сердце Рэми вдруг сжалось, и продолжил:

– Знаешь, а он меня принял. Без виссавийского намордника, без вопросов. А сам... не уроды они, Рэми, такие, как мы. А тот мальчик был совсем. Худой, маленький... А глазищи – как у тебя, огромные, черные. Ручки тоненькие, счас переломятся. И сам он какой-то хлюпкий…

И Рэми вдруг увидел того мальчика. Молодой совсем еще, тонкий, как тростиночка, а взгляд… сколько недетской мудрости в том взгляде! И хочется коснуться щеки виссавийца, стереть магией взрослую серьезность из удивительных глаз, и просыпается вдруг в груди невесть откуда взявшаяся тоска… будто Рэми все это видел, знал, чувствовал... И забыл.

– Но, хлюпкий телом, он духом посильнее нас с тобой был. Как брата увидел, как и собрался весь. И глаза, до этого улыбчивые, серьезными стали. И голос, мягкий, спокойный, вдруг жестким сделался. Не как у этих целителешек, совсем не так. Те болтали – этот делал. Приказывал. Брата моего быстро наверх унесли. Раздели, на кровать уложили. И меня никто не гнал, так я вслед за мальчишкой в комнату и закрался, в уголке притаился.

Рэми опять все видел… Будто сам там был… Плыл на волнах видения и все боялся в нем утонуть…

Богато обставленная, но такая маленькая спальня. Обитые буком стены, громоздкий стол у окна с витиеватой резьбой. Тяжелый бархат темного балдахина над кроватью, шелк простыней, вышивка серебром по краю наволочки. И сожаление в глазах служанки, когда на такую красоту опустили мечущегося в бреду светловолосого мальчишку. Рожанина.

По приказу целителя плотно задернули шторы, слуги вышли из спальни и зашуршала ткань, когда виссавиец открыл лицо. А потом полился над кроватью, с ладони мага зеленый свет, отражаясь в широко распахнутых глазах целителя, и мальчик на кровати закричал, тонко, безумно, но замер, стоило тонкой руке лечь ему на плечо. И все равно напрягал жилы, будто старался вырваться из невидимых сетей, и все силился, силился, что-то выдавить сквозь плотно сжатые зубы.

– Все закончилось так быстро. Стало вдруг темно, и я услышал, как что-то упало. А когда слуги раздвинули занавески, виссавиец лежал на полу. Без сознания. А мой брат... он спал. Вечером проснулся и на поправку пошел.

Рэми вздохнул глубоко, задохнувшись от чужого воспоминания. Сколько света, кристальной честности было в том виссавийце! И душа Аши внутри усмехнулась, горько, безжалостно… может, в Виссавии все такие? Но Рэми вдруг вспомнил другой блеск в глазах другого целителя – блеск презрения. Виссавийцы не умели прощать. И оступившихся не исцеляли никогда.

– Я собрал серебра, все, сколько имел, к виссавийцу начал проситься, не пускали. Говорили, спит он. Три дня спал. А на четвертый меня принял, бледный такой, уставший, серебра не взял, лишь улыбнулся слабо и попросил своей богине, Виссавии, помолиться. Я и помолился: три дня постился, три дня стоял на коленях перед ее алтарем, благодарил, даже плакал. В последний раз в жизни тогда я плакал. И все вспоминал бледную улыбку своего брата, что очнулся после болезни. А на четвертый дал себе клятву помогать виссавийцам. И помог. Благодаря нашему цеху они получили патент на целительство в Кассии. И пусть они исцеляют не всегда, пусть иногда отказывают – но они умеют исцелять. А цех целителей, который теперь дохнет от голода – не умел.

– Все это хорошо, – прошептал Рэми, отходя от окна и вновь возвращаясь на свое место. – А причем здесь я?

Учитель опять замолчал, собираясь со словами, а потом ответил:

– Если ты не знаешь, почему, то должен ли я...

– Раз уж начал... – криво усмехнулся Рэми.

– Тебе необходимо понять – союз с Виссавией это лучшее, что есть у Кассии, и мы не можем его потерять.

– Так я как бы и повлиять на него не могу...

– Можешь! – выдохнул Урий. – Если ты умрешь, Виссавия заставит Кассию умыться кровавыми слезами. Так что будь добр, поверь мне. И прекрати глупо собой рисковать!

– А разве я рискую? – пожал плечами Рэми.

Урий лишь глянул на него внимательно и пробормотал:

– Ну-ну, видимо, иначе ты не умеешь... Что ж, сыграем на твоей виссавийской брезгливости...

– Я не виссавиец, – прохрипел Рэми.

– Но оно же не столь и важно, правда? – сказал Урий. – Не веришь мне? Ну так отдай Гаарсу это.

Он достал из-за пазухи маленький мешочек, улыбнулся как-то странно и протянул мешочек Рэми. И Рэми взял. Положил на стол и неловко провел по нему кончиками пальцев. Мягкая, вышитая серебром замша еще хранила тепло человеческого тела, что-то кольнуло знакомой силой и перед глазами на миг поплыло. Там внутри жила магия... Знакомая и ласковая, сдерживаемая вышитыми по замше рунами… и чем-то странно испорченная. Решительно взяв мешочек, Рэми вопросительно посмотрел на учителя.

– Загляни внутрь, – мягко улыбнулся тот.

Прогрохотала за окном карета. Ухнул где-то рядом филин, почуяв волнение заклинателя, а Рэми осторожно развязал завязки и вытряхнул на стол белоснежную, гладкую до блеска ветвь на кожаном ремешке.

И сразу же стало тяжело дышать от искрившейся вокруг ветви силы, а сердце заныло от дурного предчувствия. Он уже видел эту вещичку, держал ее в руках, помнил пальцами каждую ее трещинку, как и намертво впечатанную в нее силу... Более того – знал, кому она принадлежит.

Но теперь он знал об амулете гораздо больше, то, чего и знать не мог. Что ветвь эта когда-то была не белоснежной, а бурой с алыми прожилками. И что срезать ее было тяжело и утомительно. И что являлось древо эррэминуэля лишь избранным и приходить к нему надо было босым и после долгого поста, непременно на закате в преддверии полнолуния. Когда прилетает шальной, неведомо откуда взявшийся ветерок, и ветви, с упругими темно-зелеными листьями, начинают сталкиваться друг с другом и чуть слышно звенеть, складывая звон в песню.

Где-то слышал Рэми эту песню. И даже отчаянно резал ветвь подаренным кем-то кинжалом и оплакивал слабость еще детских рук.

– Хорошая работа, правда? – с ноткой гордости в голосе сказал колдун, разгоняя то ли сон, то ли воспоминание.

Рэми не ответил. Осторожно потер между пальцами кусочек дерева, даря ему часть своего тепла. И вдруг потеплело на сердце. Закружилась голова, обострились запахи и вспомнилось...

Он был маленьким и счастливым. Заливало солнце луг, покачивались ромашки, и Рэми бежал, бежал по траве, разгонял кузнечиков и так боялся опоздать... Не догнать идущей по тропинке мальчишеской фигуры. И вдруг что-то подвернулось под ногу, и Рэми упал, пропахав ладонями по чертополоху. Стало больно и обидно. Кто-то крикнул что-то за спиной, но тот мальчик, что шел впереди, был быстрее. И родные руки прижали к себе крепко, и окутал их обоих аромат жасмина...

– Не ушибся? – в знакомом с детства голосе дрожало беспокойство. И, несмотря на то, что ладони жгло от боли, Рэми впился в тунику Ара и шепнул:

– Нет.

– Ар? – прошептал Рэми, сжимая амулет и задыхаясь от льющейся от магической вещички силы.

– Отдай! – вмешался Урий. – Вижу, что жива твоя память, просто глубоко запрятаны те воспоминания, которых выпускать ты упрямо не желаешь...

– О чем ты? – непонимающе спросил Рэми, отдавая амулет Урию. Но колдун, хоть амулет и взял, но на вопрос опять не ответил. А Рэми на этот раз и не настаивал.

– Этот амулет сделан для важного человека, Рэми. Есть у нас в городе один дозорный... зовут его Арманом. И вы ведь уже встречались, не так ли?

Рэми вздрогнул, и морозный холод с улицы продрал до костей. Еще как встречались. Значит, Рэми не ошибся, и амулет его...

– Глава северного рода, гордый до жути, – продолжал Урий. – Но мужик справедливый, понятливый, судьям зазря не отдает, и на том спасибо.

– Почему ты о нем вспомнил? – задумчиво спросил Рэми, отказываясь отдавать магическую вещицу.

– Заказали Армана.

Слова дошли до разума не сразу. А когда дошли, воздух вдруг сгустился, и Рэми на миг покачнулся. Армана вновь хотят убить? Ну и что? Только дышать легче не становилось, а Аши почему-то молчал и не спешил вмешиваться. А где-то внутри приоткрылась вдруг укутанная рунами дверь и оттуда поманило таким холодом, что Рэми вмиг пришел в себя и смутился, когда понял: все это время учитель молчал, смотрел внимательно и будто ждал чего-то...

– За что? – выдохнул Рэми раньше, чем понял, насколько глуп этот вопрос. И сразу же пожалел, отворачиваясь. Он сам выбрал держаться от Армана подальше, вычеркнуть и его, и Мира из своей жизни, так что достаточно! Всем не поможешь... Всех не спасешь! А Арман взрослый сильный мужчина, воин, сам справится.

– Откуда я знаю, – пожал плечами Урий. – Но я знаю другое.... Раз в году, в праздник первого снега, Арман напивается до отключки. Все об этом знают. Как и о том, что отряд в этот день со старшого глаз не спускает, чтобы тот куда не влип... Хоть Арман о слежке даже не знает.

– И... – выдохнул Рэми, на миг задумавшись.

Что за боль жрет сильного и гордого дозорного в этот день? Да еще настолько сильная, что надо утолять ее вином...

– В такие дни он идет в дом веселья, заказывает целый зал и пьет до умопомрачения. Только мужик он сильный, и пьяный умеет быть опасным. И разума никогда не теряет. А в этот раз потерял. Вспылил на девчонку-рабыню, да и не заметил, как свой драгоценный амулет потерял... Слышал я, что вещичка эта была последним подарком его погибшего брата и что, проспавшись, Арман за амулетом сам пришел. Все углы в доме веселья облазил, слуг опросил, да амулета не отыскал... Что и понятно. В тот день в доме веселья был один наш друг. Как он там оказался, дело десятое, но вещичку он подобрал. Хотел было Арману вернуть, да вот только забывал как-то. А как пришел заказ на дозорного... вещичка та перепала мне.

Почему слушать это так больно? И стыдно? И в то же время сладко... Будто знал Рэми, кого и что оплакивает Арман в тот день, будто это знание грело душу… но греть не могло. Не могло быть хорошо, когда кому-то плохо, а было. И вновь приоткрылась закрытая намертво дверь, а Рэми сжал зубы, отдаваясь под власть нового видения:

Льется через окна лунный свет, бьет по глазам. Обжигает белоснежный свет из родных глаз:

– Пойдешь со мной, Нериан, – голос родной и чужой, вновь неверие... Этого не может быть...

– Нет, не могу... Не хочу! А-а-а-ар!!!

Удар. Неверие... Разве так может быть? Кровь на губах, тихий стон, и вновь удар об стену... Больно... Почему ты мне делаешь больно, дядя!

– Продолжай... – выдохнул Рэми. А потом вдруг спохватился, схватил Урия за руку и спросил:

– Почему ты мне это рассказываешь? Зачем амулет Гаарсу? Он пойдёт убивать Армана? – и замер, уже зная ответ и не желая его слышать. Но и Урий ученика щадить не намеревался. И стало опять горько и стыдно. И за себя, и за главу своего рода, и за свою глупость…

Рэми отпустил руку Урия, отвернувшись. Винить некого. Он сам, собственными руками, отдал свою свободу Гаарсу. Поверил… Идиот! Поверил!

– Гаарс попросил меня слегка изменить эту вещицу. И именно он понесет ее в замок.

– И?

– Заладил со своим «и»! Умрет Арман завтра, не чуешь? Магия это, сильная, древняя, и заряжен амулет мною... а с меня клятвы неубийста никто не брал. В твоих руках – безобидная игрушка, в руках Армана... А теперь отнеси это Гаарсу и посмотри, что он сделает.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Глава темного цеха решил, что тебе полезно это знать. А еще просил передать, что, если ты не вмешаешься, мы не будем виноваты в смерти Армана.

– С чего вы взяли, что я захочу вмешиваться? – прошипел Рэми, выхватывая у Урия мешочек.

– Ну-ну, посмотрим. Ты можешь идти, на сегодня мы закончили, ученик.

Рэми посмотрел в последний раз на учителя, схватил плащ и выбежал из дома. Ему нельзя встречаться с Арманом... Но и бросить его нельзя, не так.

Выбор, опять выбор!

А вернувшись домой, замерзший и уставший, Рэми сполз по стенке на пол и взмолился: «Ради богов, Арман, будь сегодня осторожен!» И сам удивился, когда показалось, что кто-то ответил: «Буду, Эрр». И, странно, стало вдруг намного легче, а где-то рядом вновь усмехнулся, взмахнул крыльями довольный чем-то Аши.

Чем? Снисходительностью полубог не отличался никогда. А Армана спасал не раз.

***

Это было вчера, а, казалось, было так давно. А сегодня так раздражающе весело скрипела за окном лопата соседского мальчишки, нетерпеливо поскуливала Дина, ожидая, пока друг закончит работу, а Рэми все стоял неподвижно, опираясь ладонями в стол и уставившись в полную яблок вазу, и слушал, слушал, почти бесшумный плач Варины.

Каркнул за окном ворон, и Рэми спохватился, глубоко вздохнул, потирая виски. Голова болела немилосердно. И почему именно сегодня Гаарсу надо было вляпаться во все это? Почему именно Армана он пытался убить? И почему Рэми это так волнует?

И этот выбор… Вчера был выбор – отдавать Гаарсу тот проклятый амулет или нет, прислушиваться к своей интуиции, или нет, а сегодня вновь выбор – спасать Гаарса или нет. Хотя какой там выбор, что он может сделать?

– Рэми, родненький, помоги! – плакала где-то рядом Варина.

Рэми шумно выдохнул. Что же он – не о себе теперь думать надо, о Варине. Об Алисне, о Бранше, о Рисе, которые теряют главу рода. О семье...

– Хотел бы, – беспомощно ответил он, – но чем?

И сам ответил на свой вопрос – надо идти к Арману. Броситься в ноги, просить о милости, и Арман да, скорее всего смилостивится... Но Рэми знал какой ценой и не был готов заплатить эту цену.

Он уже хотел сказать вслух, что поможет, что Варина может не волноваться, как вдруг гостья заговорила сама:

– Знаю, родненький! Знаю, что для тебя этот день значит, – взмолилась она, цепляясь за рукав Рэми, – но к кому мне было пойти? К Бранше? Он дурак, а ты, Рэми, ты умный! Все сделаешь, как надо. Только поспеши, его еще можно спасти...

– Что я могу? – устало спросил Рэми, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. Проклятье! Ведь уже всё наладилось… Всё. Закончилось. И Рэми успокоился… и вот опять, почему боги так жестоки? – Чего ты от меня хочешь?

– Можешь! Отнеси это в замок повелителя, миленький! – Варена вскочила со скамьи, откуда только силы взялись, порылась в корзине и сунула в руки Рэми небольшой сверток.

– Гаарс важному человеку помог, – быстро шептала она, будто боялась, что Рэми передумает. – Я не знаю, что там было. Миленький, ничего не знаю. Но архан у нас долго дома пролежал, и если бы не мы, кровью бы истек, таким, сомневаюсь, что виссавийцы помогли бы. Рэми, хороший мой, ласковый, напомни ему о долге, может, он сможет что-то сделать... Родненький мой, отнеси это в замок! Сама бы сделала, но сил у меня нет, смелости... И с арханами я разговаривать не умею, а ты все же мужчина... Сильный!

Рэми до крови прикусил губу, посмотрел в расширенные, полные страха глаза Варины, и вдруг понял, что хорошей жизни у него больше не будет. Ловушка захлопнулась, назад пути нет.

Он развязал шнур на свертке, развернул на столе кусок ткани и устало посмотрел на небольшой округлый амулетик на кожаном шнурке. Удивляться сил не осталось: на амулете свернулся клубком какой-то зверь… и Рэми не сомневался, что это за зверь. Барс, значит… от судьбы не уйдешь.

«Не ходи, – пытался урезонить Аши. – Гаарс всего лишь убийца, которому нужен лишь твой дар. Ничего более…»

И Рэми, увы, знал, что он прав…

Но как не пойти, если совесть замучает. Хоть Гаарс и убийца, наемник, а Рэми-то он недавно помог...

– Встретишь моих? – устало спросил он, крепко, до рези в ладони, сжимая проклятый амулет.

– Спасибо, Рэми, спасибо, родненький, – Варина спрятала бледное лицо на плече Рэми. – Кому еще мне довериться?

И под издевательскую трескотню сороки Рэми обнял ее за плечи, почувствовав вкус горечи. Будто расставались они надолго. Будто та самая мирная жизнь, к которой Рэми уже успел привыкнуть, вот тут и закончилась.

– Мне надо идти, – ласково ответил он, сажая Варину на скамью. – Позаботься о Лие и матери.

Вот и все... Так смешно. В морозный день под стрекот сороки. И опять дорога Рэми в тот замок, откуда он совсем недавно так постыдно бежал…

***

Холодно… и как-то жутко. Жрет изнутри совесть, едва не катятся по щекам слезы. Арханы, высокорожденные, они безжалостны. Что им жизнь какого-то рожанина? Им убить, что червяка растоптать. Не стоило отправлять Рэми в замок… ведь если с мальчиком что-то случиться, Варина этого себе не простит. Никогда…

Тихо поскрипывал под поводьями снег. Поругивались, топотали и приплясывали, пытаясь согреться, у ворот стражники, ожидали за углом путешественников повозки. Пытаясь унять тоску, Варина судорожно вглядывалась в лица прибывающих. И все боялась пропустить, хотя и глуп был этот страх. Куда денутся две женщины в незнакомом городе?

Холодно-то как… Хорошо хоть Рис остался дома, с Бранше. Не удумали бы чего… а то что один, что другой, как два ребенка.

Бранше появился у них всего пару лун назад. Толстый и шумный, веселый и такой милый… мягкий как булочка. И забавный… только вот довериться ему никак… Шальной он какой-то, ребячится слишком.

А совсем недавно, луну назад, в первый раз пришел к ним Рэми… совсем иной. Тонкий, бледный, волосы-то темные, а глазищи… темный омут, вот все девки в округе в этом омуте и утонули. Тогда Рэми едва на ногах стоял, а все равно внутренней силы в нем столько было, что Варина сразу поняла – еще один мужчина в доме появился. Взрослый и дельный, хоть и мальчишка совсем: Гаарс говорил, ему всего семнадцать стукнуло. И что с одиннадцати Рэми на себе семью тащил. В одиночку.

А какую луну назад случилось что-то. Может, поссорился Рэми с местным арханом, может, натворил что-то, почему Рэми из родной деревни бежать пришлось, Варине не говорили. И явился к ним Рэми едва живой, с трудом оклемался, а потом часто шушукался о чем-то с братом, Гаарсом, и ходил какой-то странный, задумчивый. Будто носил на плечах огромную ношу. А позднее Гаарс сказал, что Рэми в их род вошел… вот так просто они стали кровниками… просто ли?

Рэми казался гордым лебедем среди простых гусей, ему бы арханом родиться, гордым своей кровью, наверное, такой бы правил иначе, чем некоторые, с умом и достоинством… но боги жестоки и родился этот лебедь посреди обычного гусятника.

Не выдерживая ожидания, Варина взобралась на стену. Слепила белизной, переливалась серыми тенями под стенами равнина. Медленно продвигалась по змее тракта очередь из саней. Быстро спрыгивали с козел возничие, бежали к будке дозорных, подавали какие-то там бумаги, платили за въезд в город, за томившийся в санях товар. Что-то кричали ожидавшие товар купцы, ссорились, грозились, орали на возниц, с подозрением осматривая обледеневшие мешки. И вновь двигались к воротам новые сани, и вновь шуршали в замерзших пальцах бумаги, и вновь сыпались в шкатулку монеты…

Подбегавшие прислужники отвозили сани в специально для этого поставленные возле ворот сараи, наскоро меняли их на повозки: на расчищенных городских улицах саням не проехать.

Ругались дозорные и купцы, споря о налогах. Кричали приветственно лавочники, встречая товар. Ожидали подношений богам сидевшие в стороне жрецы в разноцветных балахонах.

Много серебра и меди оставляли богу торговли Вархе и его смешливому брату, Ирае, покровителю путешественников. Быстро наполнялась монетами чаша у ног облаченного в золотистые одежды жреца бога удачи Хея. Доставалось неплохо и богине плодородия – матери Эйме. Но чаще всего люди подходили к жрецу черного Айде, бога смерти, потому что смерти подвластны все: и богатые, и бедные. И даже Варина, уставшая, одуревшая от страха, кинула в деревянную чашу пару монеток: «Смилуйся, о Айде! Не забирай Гаарса…»