Текст книги "Лоза Шерена. Братья. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Береза подняла Армана в колыбель своих ветвей, спрятала где-то в вышине, передала аккуратно, как спящее дитя, своим подругам, и Тисмен кивнул Кадму, теперь можно. И пустил волну в сторону Алкадия.

А да! Несомненно, вампир. Поглотил все до остатка, довольно улыбнулся, спросил:

– А еще будет?

– Несомненно, – холодно ответил Тисмен.

Ему даже приказывать не пришлось: береза уловила его желание сама. И упругая ветвь с палец толщиной вдруг согнулась дугой и выпрямилась, хлестнула Алкадия по плечам. Вампир упал на колени, удивление в его глазах быстро сменялось страхом, пронзил морозный воздух еще один свист, еще одна ветвь ударила по его плечам, вышибая остатки уверенности и желание бахвалиться.

– Думаешь, я должен тратить на тебя свои силы, Алкадий? – почти мягко спросил Тисмен. – Думаешь, я могу тебя бить только магией? Думаешь, ты против меня выстоишь? В моем царстве? Глупец!

Он поднял над головой руки, призывая. Не упуская ошеломленного Алкадия взглядом, развел ладони, и небо над ними стало черным. Безжизненный лес? Так ли уж и безжизненный! Совы, дятлы, вороны, сороки, снегири: все вместе. Обычные враги, обычные жертвы, они черной тучей закрыли остатки света, зависли над лесом и ждали приказа. Тисмен вновь усмехнулся и резким движением свел ладони. Хлопок, столь громкий в этой тишине. Шум множества крыльев, резкие крики и темная птичья волна, устремленная к лежавшему на снегу вампиру.

Вновь хлопок. Вновь шум крыльев разлетающихся птиц. И тишина…

Кровь врага. Много крови на снегу. Ее пьянящий запах, будоражащий душу, ожидающие неподалеку голодные волки… Разорванная одежда и виднеющиеся сквозь прорехи кровавые раны… Но глаза, эти ненавистные глаза разного цвета, целы. Тисмен приказал их не трогать, он хотел смотреть в эти глаза, когда Алкадий будет умирать…

– Только это можете? – спросил Алкадий окровавленными губами. – Натравливать на меня своих зверюшек? Неужели?

– Ты даже понятия не имеешь, что я могу, мой друг, – тихо ответил Тисмен. – И не тебе жаловаться, твоя магия – ворованная. Тобой или лозами Шерена, не так ли? Мой дар только мой, и верь мне, тебе не достанется из него ни капли. И ты все равно умрешь.

– Поболтали и хватит! – сказал Кадм, и кинжал в его руках стал луком. Телохранитель силы выхватил из колчана стрелу, легко натянул тетиву и прицелился в Алкадия, усмехнулся, когда вампир поднял над собой щит:

– От моих стрел не спасет. Их магия разобьет любой щит раньше, чем ты ее сожрешь, солнышко.

И не спасло. Раздался свист, разбился с хрустальным звоном щит, и Алкадий откинулся в снег, а на его груди дрожала, успокаивалась испуганная полетом стрела.

Прямо в сердце. Кадм никогда не промахивается.

Забыв об Алкадии, Тисмен приказал березам принести Армана обратно. Деревья услышали, зашелестели ветви, будто пронесся по кронам ветерок, принесли на снег все еще безжизненное тело.

Без памяти, но живой… вроде не сильно и ранен, Алкадий его щадил, наверное, боялся, что умрет слишком быстро.

– Поторопись, – прошипел Кадм. – У нас нет времени. Надо успеть.

– Куда успеть?

– На закате будет казнь Гаарса. А у меня к нему есть пара вопросов… Так что поторопись. Арман мне нужен. Вменяемым.

Вменяемым так вменяемым. Тисмен позволил силе вытечь с его пальцев, окутал Армана в тугой кокон магии, сосредоточился на его ранах… они были не столь уж и легки, как казалось с первого взгляда: пришлось остановить внутреннее кровотечение и срастить пару сломанных бедер. Арман глубоко вздохнул, открыл глаза, удивленно сел на снегу, и Тисмен расправил плечи, легко выскальзывая из магического забытья.

С каждым мгновением в лесу темнело, сверкал над деревьями месяц, пока еще слабо заметный на светлом небе, обломилась где-то неподалеку, упала в снег ветка, и Тисмен помог Арману подняться, легким всплеском магии приводя одежду дозорного в порядок: наверняка хуже, чем это получилось бы у хариба, но рожане все равно разницы не заметят, тем более в полумраке улиц и под белоснежным, обшитым мехом плащом.

Затем он сотворил теплые плащи для себя и для Кадма: высшие тоже подвержены простуде. Кадм лишь раздраженно повел плечами, и в глазах его заблестело несвойственное ему беспокойство.

– Где Алкадий? – спросил Арман, потирая виски, и телохранители обернулись туда, где лежало тело мага.

Тела не было… лишь черные в полумраке пятна крови и примятый снег. Похолодев, Тисмен тихо спросил:

– Лоза ведь не исцеляет своего носителя, правда?

– Это ты у нас спец по тварям! – зло ответил Кадм.

Впрочем, ответ на этот вопрос они знали все трое. Теперь знали.

И Тисмен вмиг проклял свою глупость: очевидно же, что лоза не даст носителю умереть так легко, совсем же очевидно! Как же можно было так ошибиться!

– Нам пора, – напомнил Кадм и достал откуда-то из-под плаща нечто, свисающее на тонкой кожаной нити.

Тисмен скривился: все тот же амулет. А белоснежная ветвь вспыхнула в полумраке яркой вспышкой и исчезла, спряталась в складках плаща на груди Армана, тронула душу легкой тревогой: что-то в силе этого амулета было смутно знакомым… но Кадм уже толкал в переход, повторяя:

– Нам некогда, помнишь? Потом спать будешь! Давай!

Солдафон несчастный!

Сумерки крали последние лучи солнца. Небо за окном, слегка припорошенное облаками, залил кровавый румянец, все ярче горели в углах спальни магические светильники, освещали небольшую кровать под мягким, поднятым теперь балдахином, изрезанный рунами сундук у окна и уютный туалетный столик с поблескивающим, отражающим огонь в камине зеркалом. Теплые, медовые тона, уют мягких тканей, нарисованный магией лес на стенах… лес, исчерченный солнечным светом, пробивающимся сквозь кроны деревьев…

Рэми так любил свой лес, что заразил этой любовью и Аланну. Он вообще любил простоту, эту же простоту полюбила и Аланна. Она любила все, что любил он. Дышала им, жила им, звала во сне… и не могла дозваться.

Она получила бы спальню побольше, любую, замок выполнил бы каждый ее каприз, но в последнее время пустота огромных покоев казалась пугающей. Она все вспоминала небольшую каморку в лесном домике, мужской силуэт на фоне окна… тогда она в первый раз увидела взрослого Рэми. И в который раз поняла, что дышать без него не может…

Глупо… очень глупо… но… как от него отказаться?..

Она – принцесса? Почему она? Ее подруги в школе бредили двором, драгоценными камнями, родством с самим повелителем. У нее все это было… а счастье? Ее счастье осталось в лесах, в его объятиях. На его губах, пахнущих смородиной, в омуте темных глаз, в бархатистом голосе, когда он шептал ей на ухо ласковые слова… в том полном медовой неги вечере, когда они были вместе. Всего раз… так мало и так много. Слишком мало, чтобы жить этими воспоминаниями дальше, слишком много, чтобы и впредь наслаждаться этой роскошью.

Притворство! Сплошное притворство! Одежда, не открывающая ничего лишнего, синий рисунок рун на лице, золотые волосы, волосок к волоску уложенные под сетку. Недоступная и холодная… была ли она на самом деле такой? Кого этого волновало!

Она привычно погладила бусинки янтаря на запястье, вспомнив глаза того мальчика, что подарил этот браслет. Кто же знал, что они встретятся вновь? Кто же знал, что она вновь утонет в том взгляде?

Аланна резко моргнула раз, другой, пытаясь справиться со слезами, просившимися на глаза, и потянулась за стоявшим на столике отваром. Лили сказала, что он успокоит… надо ли сейчас успокаиваться? Впрочем, перед разговором с женихом очень даже пригодится. Идэлану не обязательно видеть ее слезы.

Аланна вдохнула аромат зелья, подивилась той легкости в голове, от одного лишь запаха. Сделала глоток и поплыла… тепло-то как. Хорошо… и жарко… еще глоток, и приятный жар стал почти невыносимым. Горела вся кожа. От прикосновения нежной ткани, от холода бусин ожерелья на шее. Янтарь на запястье горел, отражал огонь в камине, в голове мягко что-то говорил голос…

Очнись! Не это тебе сейчас нужно!

Не это? О нет! Аланна знала, что ей сейчас нужно! Она сняла этот дешевый браслетик, бросила на туалетный столик и быстрыми, точными движениями сняла с волос золотую сетку, вытянула из прядей шпильки… все до одной, позволила золотому шелку рассыпаться по плечам, приласкать шею, руки… о да, так, так! Так гораздо лучше!

Она посмотрела на себя в зеркало, едва слышно засмеялась. Попросила у замка тазик с водой и смысла со щек эту проклятую синюю сеть рун. Лили будет ругаться. Лили скажет, что это непристойно, пусть! Мягкие домашние сапожки полетели с ног, за ними в угол попали чулки, и Аланна, не вставая с кресла, заскользила обнаженными ступнями по такому приятному… мягкому ковру… как хорошо-то! Она даже не знала, что может быть так хорошо!

Напевая шутливую, подслушанную где-то на улицах города песенку, она лунным светом пробежалась по комнате. Смеясь и отдаваясь во власть мелодии, забыв обо всем кроме бегущей по венам огненной лавы, она прижалась пылающим лицом к холодному столбику балдахина и улыбнулась: на пороге стоял как громом пораженный и удивленно смотрел на нее Идэлан… ее навязанный опекуном жених. Так ли уж и навязанный…

Она провела пальчиками по изрезанному резьбой столбику, посмотрела на жениха, облизала внезапно пересохшие губы и увидела вдруг свое отражение в зеркале. Ну разве не хороша? Влажный взгляд, лихорадочный румянец на щеках, шелк блестящих, до самых бедер волос… так чего же ты ждешь?

Она подошла к жениху мягко, как кошка. Положила ему руку на плечо, прижалась к нему грудью, потерлась щекой о его скрытую тканью щеку…

– Ты что делаешь? – холодно спросил Идэлан. – Ты пьяна?

– Нет…

Это не вино, нет… вино Аланна пробовала раз, и после было очень плохо. А теперь хорошо-то так… как же хорошо… и пленительно… она щелкнула застежками, позволила упасть на ковер плату, укрывающему лицо жениха, провела ладонью по его щеке, обняла его за шею. Ну красив же! Разве кто-то отрицает, что красив! Мало кто в Кассии так красив, а вот ее персональный виссавиец… Глаза-то какие, почти как у…

Как у кого Аланна помнить сейчас не хотела. Коснулась губ Идэлана, мимолетно, чтобы не напугать. Если бы эти дуры при дворе знали, как на самом деле прекрасны виссавийцы! Никто не знает, только Аланна, и правильно! Ей больше достанется! И ему так идет этот синий цвет… ему все идет… но там, под одеждой, наверное, интереснее!

Она вновь засмеялась, проворными пальчиками пробежалась по тугому кольцу лент, освободила пелену блестящих волос Идэлана, полюбовалась на его лицо, обрамленное прямыми иссиня-черными волосами. О да, так лучше. Так несомненно лучше!

– Что с тобой? – спросил вдруг Идэлан, перехватывая ее шаловливую руку.

– Нельзя? – чуть обиженно прошептала ему в губы Аланна. – Почему? Ты же мой… мой, правда?

– Можно и так сказать, – ответил Идэлан, мягко высвободился из ее объятий, поймал ее за подбородок и заглянул в глаза. Какой же у него взгляд! Прожигает холодом! Но можно и распалить… – Можешь мне сказать, что…

Не так… совсем не так… Аланна взяла со стола чашу с остатками зелья, подала ее Идэлану, улыбнулась ласково:

– Выпьешь со мной?

Идэлан нахмурился, но Аланна уже не улыбалась, почти плакала, врала сама не зная зачем:

– Я сама его делала… честно… а ты, ты мне не веришь?

Идэлан не глядя опорожнил чашу и толкнул от себя Аланну:

– Что ты вытворяешь, ради Виссавии!

Попался! Как завороженная ловила она взгляд жениха, пыталась поймать момент, когда… не поймала. Идэлан таял медленно, будто масло на паровой бане. Поймал вдруг ее за талию, засмеялся в губы, одарил легким поцелуем.

Сладко. И пальцы сами тянутся к пелене его волос, путаются в ней, ласкают гладкие пряди, и Аланна уже требовательно давит ему на затылок, пытаясь поймать новый поцелуй…

А он смеется. Гортанно, дивно. Толкает ее мягко в грудь, на кровать, и вздымается вокруг них волной перина.

Никогда так не было, никогда! Аланна наслаждалась его тяжестью, его требовательными поцелуями, его прикосновениями, разжигающими огонь в жилах. Она провела ладонью по его спине, и Идэлан шумно выдохнул сквозь зубы.

Да! Да! Желай меня сильнее!

Горящий синим взгляд, легкий смех, на удивление – свой, когда вдруг что-то заставило ее поднять руки, свести запястья…

– Не мешай мне! – прошептал Идэлан, связывая ее магией.

– Ну я же помогаю, – прошептала ему на ухо Аланна, и счастливо улыбнулась: в глазах Идэлана огонь магии мешался с огнем страсти.

– Аэ шэр, илэана лидэ, Идэлан!

(Я же сказал, не трогай чужого, Идэлан (виссав.))

Пара спокойных слов, едва слышных, а Идэлан побледнел как снег, и показалось вдруг Аланне, что страсть в его глазах сменилась страхом и какой-то непонятной болью. Ее уверенный обычно жених соскользнул с кровати, бросился в ноги укутанной в плащ фигуре, взмолился едва слышно, склонив голову:

– Иреа, иреа, ма лендэ!

(Смилуйся, смилуйся, мой вождь! (виссав.))

Незнакомец слегка улыбнулся, мимолетным жестом коснулся волос Идэлана и тихо приказал:

– Шенэ рэ, Идэлан.

(Оставь нас, Идэлан (виссав.))

Хлопнула едва слышно дверь, вскрикнула за окном разбуженная птица, а Аланна так и не осмеливалась поднять взгляда на молча стоявшего у ее кровати незнакомца. Чего он хочет? Почему молчит? Почему молчание это так ранит?

– Что ты делаешь, душа моя? – тихий голос, режущий сердце грустью. – Могу я узнать, зачем?

Слезы по щекам, то ли стыда, то ли злости, не понять, гнев, от которого так сложно дышать, расплывающаяся перед глазами комната. И плавится в жилах огонь, она узнала, узнала наконец, не понимала, как раньше не могла узнать! И Аланна, сама не зная зачем, вскочила, заколотила ему кулаками о грудь, выкрикнула:

– Сволочь, какая же ты сволочь!

И затихла, не переставая плакать… Бросил, забыл, пропал! Она все понимала, умом все понимала, но жить без него как? Без его обнимающих, лишающих воли рук? Без стука его сердца под ладонями, без хрипловатого голоса, шепчущего на ухо:

– Я все понимаю… понимаю…

Понимает он! Ничего он не понимает! А ей бы раствориться в этом мгновении, остаться в этих руках, в этих объятиях вечно… и блекнет огонь в жилах, и не хочется вспоминать, совсем не хочется, то, что было совсем недавно. Она тает… тает в мягкой горечи на его губах… в его руках, в его дыхании на своей макушке… тихо как, спокойно…

Она дала поднять себя на руки, уложить в постель. Устроилась на кровати, прижимаясь к нему спиной, чувствуя его сильные руки на талии.

– Рэми… что тебе сказал Идэлан? – спросила она. – Что ты ему сказал…

– Ничего, моя хорошая…

– Ты какой-то другой…

– Я? – тихо засмеялся ей на ухо Рэми. – Нет, моя хорошая, сейчас я настоящий…

И Аланна, погружаясь в мягкий сон, поверила…

Пробираясь через толпу на площади, Тисмен на миг вздрогнул. Показалось ему или нет, что укрывающую тело Рэми сеть что-то потревожило. Не могло же потревожить… не столь сильную магию…

Угасало за окном солнце. Рэми задумчиво покрутил в ладонях чашу, провел пальцами по ее стенкам, стирая наложенное заклятие. Аланна завтра ничего не вспомнит, Идэлан не осмелится вспомнить, а Аши…

– Я присмотрю за ней, – пообещал полубог. И, прежде чем Рэми вернул свое тело на место: – Когда ты, наконец, станешь таким, как сейчас?

– Стану ли? – усмехнулся Рэми. – Ты сам все понимаешь, Аши…

– Не понимаю! Твоя душа совершенна, ты вполне мог бы стать младшим богом…

– … спасибо за комплимент…

– …а перерождаешься в этих глупых людях, раз за разом, раз за разом начинаешь все сначала, наступаешь на те же грабли, раз за разом!

– А тебе сильно помог твой опыт, Аши? Память о том, что тебе сделали? – Аши замолк вмиг, и Рэми понял, что попал. Впрочем, он с самого начала это понимал. – Каждый из нас платит свою цену, мой друг. Может, ты увидишь меня в этой жизни таким, какой я сейчас, может, я не успею достигнуть зрелости… это все мелочи. Мне нравится эта игра, нравятся эти правила. И я не хочу быть тобой. Мне хорошо на своем месте. Я верю Единому…

– А я уже не могу.

– А ты постарайся, – усмехнулся Рэми. – Мне надо возвращаться… пока Тисмен не спохватился, что я исчез. Скоро Рэми заставят проснуться, и тогда я не смогу больше так свободно разгуливать в его теле…

– И ты снова войдешь в рамки его эмоций и опыта…

– А разве это так плохо, друг мой? Или ты до сих пор ничего не понял?

Ярость. 12. Гаарс. Казнь

Должен же нож гильотины

затупиться на чьей-то голове!

Станислав Ежи Лец

Тьма все так же окутывала проклятую пещеру, делая ее похожей на могилу, но Варнас знал, что заточение его не будет длиться долго. Постепенно блекло отражение чужой комнаты в наполненной водой каменной чаше, и младший бог со вздохом отошел от магического источника. Заклинания требовали сил, много сил, а у младшего божества их почти не осталось. Потому и наблюдать за Рэми удавалось урывками.

Но то, что он увидел, его вполне устраивало. Рэми почувствовал вкус ревности. Еще немного и Аланна получит мальчишку, а вместе с этим будет вынуждена исполнить свое обещание.

Варнас станет свободным. И сильным, как когда-то.

– И все же ты настоял на своем, – Виссавия как всегда появилась неожиданно. – Рэми вернулся к Миру.

– Ты ожидала чего-то другого?

– Не видишь, он задыхается? И я не могу помочь? Зелье Тисмена действует метко, блокирует все внешние влияния... И мои, и, как я понимаю, – твои. В этой игре участвует слишком много высших магов… неподвластных воле богов.

– Солнышко, чего же ты меня винишь-то? – усмехнулся Варнас. – Не ты ли уговорила его принять в свою душу Аши? А теперь удивляешься, что им заинтересовались другие носители двенадцати? Но Аши принадлежит Кассии, так и должно быть.

Виссавия промолчала и исчезла. И Варнас, откинувшись на троне, был ей за это благодарен. Он устал. Он уставал все сильнее. Мгновения его жизни уходили, как песок сквозь пальцы, а мальчишка, этот мальчишка оказался слишком упрямым!

Эта паршивая Кассия слишком холодна. В Ларии не было таких морозов, потому здесь Бранше мерз даже в хорошо натопленном доме Гаарса. Даже наглотавшись приготовленной Вариной наливки. Даже укутавшись в теплый шерстяной плащ. Холодно же! И жутко как-то. Не понять из-за чего: из-за мерзкой погоды, из-за запаха смерти, отчего у зверя внутри кишки переворачивало и хотелось выть в голос, или из-за того, что Гаарс сегодня может умереть...

И погодка же… Низко, касаясь верхушек тополей, плыли над площадью свинцовые тучи. Отражалась в пустых окнах какая-то странная пустота, блестела, предрекала беду. Натужно выл пронзительный ветер, швырял в толпу колкими снежинками, будто пытался разогнать, да куда там. Все дружно терпели. Ждали зрелища. Показательной казни.

А Бранше проклинал и Кассию, и собственную тупость. И надо было ему кому-то помогать! Зачем пошел к Кадму? Зачем выдал этого идиота? Почему решил, что все будет хорошо?

Хорошо, оно и видно! Да и могло ли закончиться? Только ж не легче совсем от этих мыслей, изнывает, ноет душа, грызет, впивается острыми зубами совесть.

Бранше раньше и не знал, что она у него есть, а теперь вот вам пожалуйста… даже взгляда не поднять: стоит рядом, не замечает ветра, не чувствует холода бледная Варина. Дрожит под тонким плащом, даже не пытается спрятать слез, струящихся по бледным щекам… Сжимает в посиневших ладонях фигурку божества милосердия, Иилы, беззвучно шевелит губами в такт молитве. Бранше так, пожалуй, никто не любил, как она любит своего брата. И он тоже не любил… а теперь так хотел обнять, успокоить, да не решался.

Боги Кассии вовсе не милосердны. Небеса, к которым Варина то и дело поднимала взгляд, сегодня глухи. Сыплют снегом. И молчат.

Ветер рвет плащ, толпа расступается, будто боится горя Варины, словно она заразная. Людские радость и жажда крови разбиваются о нее, как морские волны о скалу. Тускнеют взгляды, замирают на губах улыбки и колкие слова, и эти уроды кассийцы стараются уйти подальше, не думать, не слышать. Лишь Рид, молчаливая и серьезная, стойко стоит рядом, обнимает Варину за талию, стирает платком бегущие слезы… Да Лия, хрупкая и нежная, как ночной цветок, не уходит, тихо плачет, явно не зная, что сказать и как помочь.

На Рид Бранше тоже смотреть не мог: слышал он, как плакала она ночью, как молила богов о своем пропавшем сыне… о Рэми… и чья это все вина? Любопытства!

В тот день тоже было холодно и вернулся Бранше поздно, засиделся за чашей вина с шальными друзьями. Стараясь никого не разбудить, прокрался в свою комнату, уже почти прошел мимо спальни Гаарса, как услышал:

– Не понимаешь! – шипел чужой голос. – Мастер волнуется. Рэми, твой подопечный – сильный маг. А мы не можем его использовать?

– Но используем же! – парировал Гаарс.

– Это используем? Не смеши меня! Урий нахвалиться на мальчишку не может. Только горд Рэми, независим, слышишь! Мастер начал опасаться. Если ты не надавишь на мальчишку, это сделает кто-то другой! Заставь его дать клятву мага. А потом... он уже не сможет противиться заказам цеха.

– Идиоты вы! Сейчас Рэми вам полезен, это правда, но клятва его погубит!

Бранше знал, что Гаарс прав. Рэми сильный, но и характер у него сильный. Такой так просто не подчинится. Но некоторым не объяснишь. Впрочем, незнакомец понял. Промолчал недолго, и молчание то казалось бесконечным, а потом сказал вдруг:

– Жаль. Если так, то лучше убить его сейчас, пока мы еще можем. Иначе твой Рэми может встать против нас и тогда нам придется туго.

Теперь молчал Гаарс, и Бранше молился богам-близнецам, чтобы те дали главе рода силы для отказа, а заодно и вложили в уста Гаарса правильные слова, чтобы убедить цех наемников.

– Не могу.

– Тогда я не прошу, я приказываю, – изменил тон незнакомец. – После того, как ты отнесешь Арману переданную Урием вещичку.

– Даете это задание мне?

– Кому еще? Лучшего у нас нет, а столько золота, сколько предложил заказчик, цех никогда не видел. Но заказчик хочет гарантии.

– Гарантии чего?

– Что мы можем добраться до Мираниса. Завтра ночью ты лично убьешь Армана во дворце, в покоях, которые граничат с покоями принца. И докажешь, что нам не страшны обереги. А потом Мастер возьмется за наследника, и помогать ему в этом будет Рэми! Либо Рэми умрет вместе с Арманом. Больше ждать мы не будем. Ты меня понял, Гаарс!

Бранше вжался в тень, и только чудом вышедший человек его не заметил. Когда стихли внизу шаги, Бранше пробрался в свою комнату и не раздеваясь бросился на кровать.

Спать, несмотря на усталость, не хотелось. Оставшийся кусок ночи он пролежал, уставившись в балку потолка. Смотрел на таинственно шевелившиеся тени ветвей яблонь и думал.

Гаарс попал в ловушку. Бранше знал, что глава рода любит Рэми, почему-то все этого мальчишку любили, даже он, оборотень и лариец, попался – что уже говорить о Гаарсе, у которого ни младшего брата нет, ни сына...

Племянник – глупый, наивный – не в счет. И теперь, припертый к стенке, Гаарс не хотел ни убивать Рэми, ни принуждать его к наемничеству, да только выбора не было. Ни у него, ни у Бранше.

Гаарс не убьет Рэми, жуку ясно. Заставит мальчика дать клятву, а потом – убить Мираниса. А у мальчишки получится... у Рэми всегда получалось. И голову потеряет заадно Бранше, лапы у короля, к сожалению, длинные…

Бранше должен вмешаться. Вопрос – как?

Надо пробраться в замок. Благодаря Рэми и его драгоценной Аланне это легче легкого: пару лун назад Бранше отнес письмо девчонки во дворец и неожиданно получил доверие, которого даже не ожидал. А вместе с доверием – маленький амулетик-пропуск в парк.

Стоило с амулетиком подойти к изгороди, как защищавшая замок магия пропускала внутрь. А там до дворца рукой подать... А что во дворце?

Бранше встал с кровати и подошел к окну, распахнул его настежь, пуская внутрь холодный зимний воздух. Думай, Бранше, думай! Если остановишь Гаарса, то глава рода умрет, а на его место придет другой. Бранше потеряет доступ к клану наемников. И, увы, к Рэми.

О боги, нужно время. Через несколько дней в город вернется Идэлан. Жених Аланны и тайный друг, человек, который может позвать Арама...

Арам напрямик использует власть, которую Бранше использовал лишь косвенно – именно по просьбе виссавийца цех покровительствует Бранше, по его просьбе ларийца встретили здесь как друга...

Но придется раскрыть карты... «Только в крайнем случае, – приказал король, – только если не будет другого выхода... ты скажешь виссавийцам, что их наследник жив».

Наследник жив, но Бранше, как ни старался, его не нашел. Даже следов не нашел, и что же он имеет? Крохотное пророчество, что судьба наследника связана с судьбой Мираниса? Бранше передал Миранису амулет удачи, но никого, похожего на наследника, рядом с принцем не появилось! Проклятие, почему?

Араму же вести о том, что наследник жив, хватит, чтобы вмешаться в судьбу Кассии, напомнить цеху наемников о старом долге и заставить отказаться от заказа. Большего пока и не надо: Бранше получит время, а время сейчас дорого.

С цехом решили, а что делать с Гаарсом? Как его остановить? Обезвредить на несколько дней?

Боги, опять этот Рэми! Рэми или Миранис... или приказ повелителя Ларии!

Если главу рода выдать? Бранше вздрогнул. Нельзя. В Кассии, как и в Ларии, решится все быстро: Гаарса казнят. На место его придет другой, заберет род вместе с Рэми и тогда мальчишке придется худо.

И тут Бранше осенило. Амулет, который украдкой показала ему Варина и о котором зачем-то напомнил недавно человек Зира. Амулет, от которого пахло оборотнем. Сколько оборотней в замке? Два. Это не Арман, нет... значит, принц. За которым всегда ходят телохранители.

Принц должен Гаарсу, и должен настолько, что казнь отменят, а если амулет отнесет Рэми... Бранше улыбнулся. Телохранители принца не наемники, мальчишку из рук не выпустят и из лап цеха наемников вырвут. Заодно и Гаарс вернется в дом... живой.

Но как правильно выдать наемника и при этом добиться, чтобы его не убили? Выдать кому-то, кто гораздо сильнее, например, телохранителю принца. Заодно дать немного «лишней» информации, предупредить о заказчике... и остаться самому живым...

Вроде получилось. Телохранитель Бранше выслушал, отпустил, Рэми взялся отнести амулет в замок, и... пропал.

Что-то пошло не так. Либо Рэми по дороге перехватил цех наемников, либо телохранители все же решили пожертвовать Гаарсом. И амулет удачи подвел! Хотя не должен был!

И что теперь? Все сильнее сыпет хлопьями серое небо, все сильнее дует ветер. Стремительно темнеет и, несмотря на факелы, горящие на помосте, уже почти ничего не видно. Ну и хорошо. Меньше увидит и без того едва живая от горя Варина, да и толпе любоваться на казнь незачем. Вот оно, варварство кассийцев: в Ларии узников убивали тихо, за толстыми стенами, а здесь на казнь ходят, как на праздник, целыми семьями. Орут, требуют зрелища и не думают о родственниках, что кусают до крови губы, бледнеют под тающим снегом и все смотрят и смотрят на помост, не в силах оторваться. На веревочные петли, покачивающиеся со стороны в сторону. Вправо, влево... как маятник в часах бога смерти. На тела уже повешенных, что украшают площадь, как гирлянда, разносят вокруг сладковатый запах смерти. Этот запах невозможно вытерпеть!

И после этого ларийских оборотней зовут тварями!

Ветер, будто смилостивившись, замолкает на миг. Доносятся откуда-то издалека крики дозорных, давит толпа, и Бранше вместе с женщинами вдруг оказывается у самой стены живого коридора… Проклятие! Скрипит снег под полускрытыми длинной шерстью копытами лошадей-тяжеловозов, ведет лошадей под уздцы крытый черным плащом жрец смерти, защищают его дозорные, а в телеге стоят одетые в легкие туники смертники.

И опускает Бранше надежда, давит на грудь тоска: меж осужденными, в красных в свете фонарей сполохах снега, видит он Гаарса. Опухшее от синяков лицо, разбитую губу, запекшуюся в светлых, растрепанных волосах кровь. И сжимает ладони в кулаки, постанывая. Где Рэми? Где? О боги, как же вы допустили...

Всхлип Варины, горький, безнадежный, бьет по плечам, заставляет согнуться пополам, как от боли. И отказывается что-то внутри смотреть на повозку, но Бранше смотрит, упрямо, через сжимающую грудь боль. Летит помидор, вздрагивает Гаарс от удара, растекается по серой рубахе красное пятно, и на миг чутье оборотня улавливает в морозном запахе вонь гнили.

А взгляд Гаарса, такой светлый, спокойный, шарит по толпе, находит родных и уже не отпускает, окунает в прощальное тепло... Даже Бранше… Бранше тоже для него свой, родной! Страшно от этой улыбки. Хочется превратиться в зверя, рвануть по головам к повозке, перегрызть веревки, что стянули запястья друга... и ластиться к ладоням, испрашивая прощения.

Где ты, Рэми!

Вздрагивает довольно людское море, исходит волнами. Останавливается повозка, скрипят засовы в полной шорохов тишине. Осужденных пинками выталкивают на помост, ставят на крашенные черной краской табуреты, надевают на шеи петли, и жрец смерти начинает свою песню.

Плачет толпа, вспоминает умерших. Почти жалеет тех, дрожащих на помосте. Вздрагивающих, когда песнь достигает хрустальных вершин, ожидающих пустоты под ногами...

Поддавшись отчаянию, Бранше не сразу заметил, как его снова толкнуло к Варине: недавно плотная толпа расступалась, давая дорогу какому-то человеку, укутанному в синий плащ.

Маг, екнуло сердце. Тоже пришел полюбоваться? Ну и хрен с ним! Сейчас Бранше не до мага, он смотрит, как падает на землю, усыпанную снегом, перчатка старшого, как послушно хватаются за табуреты дозорные, готовясь вырвать их из-под ног осужденных. И как гаснет медленно взгляд Гаарса, потерявшего надежду. А была ли она, эта надежда?

– Остановить!

Вспыхнул гневом взгляд дозорного, руководившего казнью. Упал на плечи мага капюшон. Вновь заволновалась толпа, опускаясь на колени, шепча слова благословения. И рука Рид потянула Бранше вниз, заставила упасть в талый снег, проявить неслыханное для оборотня-ларийца почтение.

– Склонитесь перед Алдекадмом, – дрожащим голосом начал перечислять дозорный. – Телохранителем силы наследного принца Кассии, Мираниса. Владельцем Араганда, высшим магом, высшим жрецом храма рода, любимцем богов и хранителем силы двенадцати…

И впервые в жизни Бранше ощутил, что такое выпущенная на волю мощь высшего мага: она давила к земле, делала воздух густым, как топленное масло, она наполняла легкие синим светом, и зверь внутри забился в тайники души, визжал едва слышно, и от этого визга стало на самом деле страшно… такая мощь… не имеет права существовать… высшие маги, они же почти как боги...

– Именем наследного принца Кассии, Мираниса, – тихо начал телохранитель, но его голос разносился над толпой, увеличенный магией, и каждому на площади казалось: Кадм говорит только для него. Только ему шепчет на ухо великую тайну. Только ему объясняет, – я дарую тебе жизнь, глава рода, Гаарс.