Текст книги "Возвращение: Стихотворения"

Автор книги: Анна Баркова

Украденная улыбка

 
Украду я улыбку чужую,
Он пошлет ее при мне кому-нибудь,
И дорогой её перехвачу я
И спрячу в молчаливую грудь.
А ночью она осветит
Мое скорбное лицо звездой.
Хорошо себя приветить
Украденной улыбкой чужой.
И буду сердцем и смехом звенеть я
В часы скромного торжества,
А потом должна смолкнуть, побледнеть я
До минуты нового воровства.
 

(1922)

Старая песенка

 
Говоришь ты: путь вечерний темный
Неожиданным грозит.
А у окон старый дуб нескромный
Заворчит и заскрипит.
 
 
О, не бойся, милый мой, пролью я
Свет волос своих во мглу.
Ворчуна цветами обовью я
До вершины по стволу.
 
 
Приходи же смело, бестревожно:
Озарен вечерний путь.
Старый дуб тебя поднимет осторожно,
Передаст ко мне на грудь.
 

(1921)

Нежность

 
Над нежностью своей я молоток поднимаю;
А она целует меня без страха,
И кудрями с улыбкой меня обнимает —
Руке не удался взмах.
 
 
Нежность мое сердце точит и точит,
И прячется от всех стремительно.
Неведомо мне, чего она хочет.
Ах, всё это так мучительно!
 
 
Я в гнев прихожу. Молоток поднимаю.
В уголке сердца она прижалась.
Вместе с ней и сердце раздавишь, вижу сама я,
Ах, эти нежность и жалость!
 

(1922)

«Не смотрите на меня: я смешная…»

 
Не смотрите на меня: я смешная,
На мне смешной и убогий наряд.
Слишком многое, верно, знает
Ваш насмешливо-хмурый взгляд.
 
 
Обручилась с мечтаньем покорно я,
И краснеет смешное лицо.
Но часто хочется в заводь черную
С дерзким смехом забросить кольцо.
 
 
Потаенным кольцом не хочу я
Приковаться незримо к нему.
Кольцо, смеясь, в песок затопчу я,
С гневом голову я подниму.
 

(1922)

Черный платок

 
Я надену черный платок,
Его до бровей надвину,
И встану на тот уголок,
И потешу мою кручину.
 
 
Еще издали я замечу
Брови строгие, яркий румянец.
И знакомые шаг и плечи.
Сердце бросится в трепетный танец.
 
 
Он пройдет, меня не заметит,
А я его взглядом окину,
И что-то на миг осветит,
Приголубит мою кручину.
 
 
Побреду я за ним украдкой,
Снег не выдаст меня, пожалеет…
О, с какой пугливостью сладкой
Я буду взглядом его лелеять.
 
 
Он захлопнет калитку. Я вздрогну
И, прижавшись к воротам, застыну.
Он не слышит, как в светлые окна
Зазвенела моя кручина.
 

(1922)

«Я холодную свободу люблю…»

 
Я холодную свободу люблю,
Холодный свет ослепительный.
Зачем же теперь ловлю
Этот взгляд с жутью томительной?
 
 
С прозрачно-холодным покоем
Прощается дух безрадостный.
Куда я смятенье скрою
И страх истощающе-сладостный?
 
 
Перед этой верой клонюсь,
Перед этим взглядом суровым,
И руками духа тянусь:
А где веры моей оковы?
 
 
Говорю двойными словами
Я, мятежница-амазонка,
А сердце плачет тайными слезами
Пугливой женщины-ребенка.
 

(1921)

Фарфоровая чашечка

 
Много глаз на меня смотрело приветливо.
Но твердого взора я не нашла.
В них или ложь змеилась увертливо,
Или дрожала пустая мгла.
 
 
И все мне руку жали с опаскою:
Оцарапать боялись тело,
А я ждала сокрушительной ласки,
Крепкую душу выковать хотела.
 
 
И встретился мне один с лицом обычным,
В его глазах я прочитала милость.
Я вслед за ним пошла с смиреньем безграничным,
И что с душою моей случилось!
 
 
Она фарфоровой чашечкой была,
Раздробил ее молот грубый…
Зачем душистого чая я в чашечку не влила,
Чтобы его пили милые губы.
 
 
Мне нужно было душистого чая искать,
А не идти суровыми путями.
Не для фарфоровых чашечек борьба и тоска.
Разбитой чашечке – на сутки память.
 

(1922)

Старое

 
Что это такое? Старое слово,
Чувство старое щемящее.
Только мука в этом вечно новая
И старит сердце скорбящее.
 
 
Живем мы в старом, становимся старыми
И старую смерть встречаем,
Но тешимся новых мечтаний чарами,
Опьяненно-наивными речами.
 
 
А если скажут: какой ты убитый!
Ответь: мне в старом тесно,
Ведь старое чувство бережно скрыто,
О нем никому не известно.
 
 
Я сердце душý одной рукою,
Другой поглаживаю с лаской;
А лицо настоящее грустно прикрою
Уверенной лживой маской.
 

(1922)

Плен

 
Наверху вы что-то говорили,
А я стояла внизу у двери.
Траурные ткани душу покрыли,
Словно после тяжкой потери.
 
 
Окно широкое… свет равнодушный…
На рукаве слеза засияла.
Таясь, чьей-то пленницей послушной
Я внизу у двери стояла.
 
 
Издалека спокойными глазами
Меня вы держите в длительном плене,
И никогда не встать мне с вами,
Не встать на одной ступени.
 

Апрель 1921

«Мой заочный властный учитель…»

 
Мой заочный властный учитель,
Моих младенческих лет свет,
Теперь вы стали невольно мучителем
Моих беззвездных двадцати лет.
 
 
Чего мне хочется – я не ведаю,
И за любовь прощения жду,
И на колени к шептуньям – бедам
Усталую голову я кладу.
 
 
Ответа нет. Не будет ответа,
Да и услышать ответ я боюсь.
Утони же, сердце мое, не сетуя,
Влечет ко дну тебя тяжкий груз.
 
 
Если б заранее о гибели грозящей
Судьба мне весть подала,
В подземелья, в лесные чащи
От этой встречи я бы ушла.
 

7 мая 1921

Дом

 
Синевато-серый дом
Мне давно знаком.
Но теперь я его боюсь,
Иду, тороплюсь.
Эти окна, широкий свет…
Дом глядит мне вслед.
Как лукавый чей-то рот,
Смеется оскал ворот.
Я иду… темнеет в глазах,
Нагоняет меня страх.
Серый дом, я иду, тороплюсь.
Отчего я тебя боюсь,
Отчего ты мне страшен стал?
Серый дом ничего не сказал.
В окна светит нежно тишина…
А я чем-то больна.
 

(1922)

Умная собачка

 
На веревочке я сердце водила.
Оно было умной собачкой:
Исправно, послушно служило,
Довольное скромной подачкой.
 
 
Я с ним небрежно играла,
Я над ним смеялась звонко.
Оно меня забавляло,
Как игривая юркая болонка.
 
 
А теперь… Как больно, как больно!
Потоки крови из раны.
Удивляюсь, смущаюсь невольно: —
Как всё это странно, как странно.
 
 
Послушная собачка взбесилась,
Перегрызла веревочку злобно,
Глубоко мне в тело вцепилась…
Вот тебе и сердце удобное!
 

(1922)

Губительный цветок

 
Я женщина – твердый воин.
А в сердце вырос цветок.
Он душист, нежен и строен,
Но, право, очень жесток.
 
 
Испортил он мне полжизни,
Его бы выдернуть прочь,
Да ведь кровь из сердца брызнет,
И никто не сможет помочь.
 
 
В сердце средь битвы мучительной
Я слышу острый толчок.
Это цветок губительный
Глубже пророс на вершок.
 
 
Что делать с цветком, я не знаю.
Как хочешь решать изволь.
Растет он – сердце терзает,
А вырвать – ведь та же боль.
 
 
Я – женщина, твердый воин,
А попала цветку во власть.
Кем всё это подстроено,
Откуда эта напасть?
 

(1921)

Последняя жертва

 
Я боюсь неожиданных встреч,
Я насмешливых взглядов боюсь.
Помолюсь я тому, помолюсь,
Кто сумел мое сердце рассечь.
 
 
Где смиренный цветок стыда?
Облетели его лепестки.
Равнодушным движеньем руки
Отвергнут сердечный мой дар.
 
 
И мой взор, улетавший ввысь,
Затемнил, отуманил страх.
И вещаний слова на устах
Догорели, едва зажглись.
 
 
Грядущая, ты не суди
Рабской нежности жертву последнюю.
Величавей, бесстрашней, победнее
Ты на царство своё приходи.
 

(1922)

Две нежности

 
В моем сердце мятеж и споры;
Ведут две нежности бой.
Я вырву сердце скоро
И зарою в земле сырой.
Одна стремится гордо
Меня с тобой сравнять,
Непрестанно шепчет: будь твердой,
Посылает в битву меня.
– Зачем перед взорами милыми
Опускаешь ты взор любви?
Непрестанно всеми силами
Ты в ответ любовь зови.
Стань другом его неуступчивым,
Верным в свете и тьме.
Ты слишком тиха и влюбчива;
Попытайся хоть раз посметь.
Не устает другая песенку
В венок стыдливый вить,
Отдавая его кудеснику,
Властелину моей любви.
– Как уверен, спокоен и властен он.
Целуй следы его ног.
Его ты любишь за то, что бесстрастен
И невольно с тобою жесток.
Приготовится враг лукавый, —
Удар за него прими.
А потом умри, пожалуй,
Оставь земной мир.
Ни одна уступить не хочет,
Друг с другом борьбу ведут.
Разорвут они сердце на клочья
И последние силы возьмут.
Не скрыться от неизбежности,
Не спрятаться мне от бед,
Ведь обе эти нежности, —
Единая любовь к тебе.
 

7 мая 1921

Добрый день

 
Я услышала утром одним
«Добрый день» из твоих уст.
И на многие добрые дни
Успокоилась моя грусть.
 
 
Мне для радости нужно немного
/Не ведаю прихотей я/, —
Освеженная дождями дорога
И краткая речь твоя.
 
 
И даже не речь, – два слова,
Два слова: «Добрый день».
Я знаю, счастья такого
Не найдет никто, нигде.
 

(1921)

Путь радостный

 
Не сменить ли мне путь страдания
На червонный радостный путь?
Дай мне, счастье, лобзание,
Моим верным спутником будь.
 
 
Войдут одни в грядущее
Дети блаженной игры.
Выжги, солнце цветущее,
Темноту моих траурных крыл.
 
 
Путь радостный светел и труден;
Трепетно ступаю ногой.
Прощайте, мутноглазые будни!
Здравствуй, день дорогой!
 
 
Осмею незлобно, свободно
Трусливых лет суету,
И к радостям в круг хороводный
Страданья свои вплету.
 

(1921)

Радость

 
Ты, радость, дала мне оружие,
Твоим путем я иду.
И думаю только, кому же
Отдать мой радостный дух.
 
 
Над чьими лугами пролиться
Мне песенным мудрым дождем, —
И стала я вдруг яснолицей.
Неожиданно вспомнив о нем.
 
 
Не карайте, люди, молю я,
Меня мстящей рукой.
Ведь в его лице люблю я
Весь род свободный людской.
 
 
В моей любви нетленной —
Радость, звезда цветов.
В страданье была я растленной,
А в радости стану святой.
 

9 мая 1921

«Ожидание… Жуть бесконечная…»

 
Ожидание… Жуть бесконечная…
Боязливо-медленный шаг.
Удивленно смотрят встречные,
Что со мной, – не поймут никак.
 
 
А в лицо мне солнце смеется
Неумолимо, словно страсть:
«Ничего тебе не удается:
Ни нежности, ни веры украсть».
 
 
Вот он, серый знакомый дом…
Вот сейчас назад повернусь…
Вот иду обратным путем
И хоть раз один оглянусь.
 
 
Это кто? Это что промчалось?
На солнце горит велосипед.
И солнце пуще засмеялось:
«Никогда не оглянется. Нет.
 
 
И каждый день будет то же:
Ничего тебе не украсть».
Зачем ты, солнце, меня тревожишь
Неумолимо, словно страсть?
 

Июнь 1921

«Отчего эта улица так пуста…»

 
Отчего эта улица так пуста,
Хоть много людей кругом?
И хочется мне у липы стать
И смотреть на знакомый дом.
 
 
Окно занавешено. Оком слепым
Встречает мой жадный взор.
И о том, что скрыто в доме за ним
Отгадать не могу до сих пор.
 
 
Только вижу я: улица эта пуста,
Только сердце мое болит,
И я знаю: могу я смертельно устать
И склониться до самой земли.
 
 
И у пыльной липы надолго застыть
И смотреть на слепое окно,
И только одно, одно не забыть,
Что мне ничего не дано.
 

Август 1921

Суд

 
В глазах осужденье прочесть
При свете электрических глаз…
Что мне сдержанность, честь
И самая жизнь сейчас!
 
 
А свет электрических ламп
Беспощадно ярок и желт.
Покорно твой суд приняла
И ты глаза отвел,
 
 
Невольно страсть дразня
Темнеющей впалостью щек.
Ну что ж! Презирай меня
Еще, и еще, и еще.
 

(1922)

Черный мотор

I.

 
Угрожающе-страстным дыханьем
– Берегись! – напомнил мотор.
И рубашки белой сиянье
Ослепило, как солнце, мой взор.
 
 
Почему я не бросилась смело
Под блестящую черную грудь?
Он сошел бы рубашкой белой
Мне в предсмертный взгляд блеснуть.
 
 
Этим, в белой рубашке, я сгублена,
Лишена всех гордых сил,
А другой, черный возлюбленный.
До конца бы меня раздавил.
 
 
Черный блеск… белый блеск…
   Всё за пылью…
В отдаленье грозит мне мотор.
О, какие помогут усилья
Прояснить ослепленный взор!
 

II.

 
Сидишь на подушках, качаясь:
Насмешливая складка губ.
Не думаешь ты, не чаешь,
Как я тебя обожгу.
 
 
О милый, сухой, – бесстрастный,
К тебе я в мотор вскочу,
Головой горящей красной
Прильну к твоему плечу.
 
 
Бесстыдное, злое, бесчестное,
Бросаю сердце в простор.
Умчи же нас в неизвестное,
Безумный черный мотор.
 

13 сентября 1921

«Человека этого с хмурой бровью…»

 
Человека этого с хмурой бровью
Разве можно легко любить?
Я живу с величавой скалой-любовью,
Вознесенной в моей глуби.
 
 
И со всеми я смеюсь, лицемеря,
Смехом неверья злым,
И никто, никто не сможет измерить
Крепость моей скалы.
 
 
Я посылаю ему навстречу
За песней торжественной песнь,
И, схожее с ним, взором отмечу
Каждое лицо в толпе.
 
 
Во мне он старую душу выжег
И сдунул, как горсть золы.
Поведайте, песни, о том, что я вижу
С вознесенной высоко скалы.
 

(1921)

Русская азиатка

I.

 
Размахнись-ка вечерком
Пламенеющим платком
И пройдись-ка ты лужком,
Русская азиатка.
 
 
Желтым личиком дерзка,
И раскоса и легка,
Пропляши-ка трепака,
Русская азиатка.
 
 
Ты задорна и смела,
И жестоко весела,
Ты с ума меня свела,
Русская азиатка.
 
 
Кровь одна в тебе и мне,
Нам в одном гореть огне,
В плясовом хмелеть вине,
Русская азиатка.
 
 
В круге рук своих замкни,
В сердце полымем дохни,
Душу настежь распахни,
Русская азиатка.
 
 
Этим красным вечерком
Размахнемся мы платком
И упляшем далеко,
Русская азиатка.
 

II.

 
Я с чертом торгуюсь упорно;
Я душу ему продаю.
Да ну, раскошеливайсь, черный!
Смеюсь, дразню и пою.
 
 
От желтой страсти пьяной
Не двинуться, словно в цепях.
Взлечу же хоть раз и кану
В монгольских глубоких степях.
 
 
Еще мне заплатишь… Да знаешь
Об этой уплате ты сам.
Эй, черт! Не скупись, заскучаешь
По красным моим волосам.
 
 
Эх, желтая страсть иссушила!
Ну, дьявол, купи, не скупись!
Посею последнюю силу
В сожженной монгольской степи.
 

III.

 
Полюбила лицо твое желтое
И разрез твоих узких глаз.
Как курок, мою душу взвел ты,
Перед взлетом страсть напряглась.
 
 
Твоему поклоняюсь идолу
И казнящему хрустко ножу,
А о том, что за ними увидела,
Никому ничего не скажу.
 
 
Я – в монгольской неистовой лихости.
Моя песнь – раздражающий стон,
Преисполненный зноя и дикости
Незапамятных страшных времен.
 
 
Узким глазом смеясь и скучая,
Мой возлюбленный желтый молчит.
Почему же он мне не вручает
От монгольского царства ключи?
 
 
Бледный мир, испугавшись, отринет
Сумасшедшей монголки любовь.
Харакири на помощь! Да хлынет
Монгольская дикая кровь!
 

(1921)

Чужие сады

I.

 
Я люблю чужие сады,
Но мне своего не иметь.
Я брожу. И мои следы
Незаметны во тьме.
 
 
Сторожа-ограды стоят,
Нельзя умолить ни одной,
И каменных впадин взгляд
Следит неотступно за мной.
 
 
Тяжелую поступь мою
От врагов, тьма, схорони.
А в саду птицы поют
И каждый листочек звенит.
 
 
Владелец ревнивый, скупой,
Несказанно ты богат.
На минуту сжалься, открой
Ворота в возлюбленный сад.
 

II.

 
За звездою медлит звезда,
Остановились и не дрожат.
И готовы упасть сюда,
В земной златоцветный сад.
 
 
И вам, небесным, и мне
Желанны эти плоды,
Но нам от них не пьянеть,
Не отомкнуть чужие сады!
 
 
Носилась на паре крыл
Я в космосе без преград,
А здесь в рабу превратил
Меня недоступный сад.
 

III.

 
Приникла к ограде глухой,
Услышит ли сад мой крик?
Листочек ломкий, сухой,
Один листочек мне подари.
 
 
Я его прижму к губам,
Как твой созревший гранат…
Но неподвижно внемлет мольбам
Неумолимый сторож-стена.
 

Октябрь 1921

Единый

 
Это звезды мои любимые
Призывают в твоей глубине,
Чего ищу я, тайной томимая,
На твоем сокровенном дне.
 
 
Всё так же мглиста стезя междузведная,
Все так же сердце – в кругу планет,
Но из палящей, из огненной бездны
Поднимаешься ты ко мне.
 
 
К великой скорби новых служений,
Моя мудрость, себя приготовь.
В круговороте смертей и рождений
Мы воздвигнем нашу любовь.
 
 
Ты слышишь в хаосе, милый, дыхание
Нерожденных детей-светил,
Эти буйственные взывания
Величавых бесформенных сил.
 
 
Приняла головой преклоненной
Материнский страстный венец.
– Дитя мое, мир нерожденный,
Приблизился твой отец.
 

Октябрь 1921

Пляс

I.

 
В этот вечер нерадостный стала
Я веселой и жуткой на час.
Я пушусь под напев разудалый,
Под безумное гиканье в пляс.
 
 
Взбунтовалась тревожно гармоника,
Подойдите поближе к окну.
К вам на улицу я с подоконника
В исступленной пляске спрыгну.
 
 
Жутко-весел напев разудалый,
Он угрозой свистит в темноту,
Что ж, гармоника? Я не устала,
Побунтуй ещё час, побунтуй.
 
 
Надоели мне тихие песни,
Мне не надо торжественных чувств.
Утонуть, без остатка исчезнуть
Я в мучительном плясе хочу.
 
 
Беззащитною гибкой лозиной
В пляске-ветре жестоком кручусь.
Я смешала с великой кручиной
Безнадежную дерзость и грусть.
 
 
Ты, взглянув на меня в отдаленье,
Отступил бы поспешно на шаг.
Ну, так что же! Ведь не быть перемене —
Так присвистни и гикни, душа!
 

II.

 
Я больна. Не люблю я танца.
Перестаньте на танцы звать.
Я горю предсмертным багрянцем,
Неудобна моя кровать.
 
 
Ну, я встану. Только уйдите.
Я последний танец спляшу.
На ногах железные нити,
В голове неотвязный шум.
 
 
Я танцую. Легко, как в сказке,
Не касаясь пола, лечу.
Кто там смотрит сурово, без ласки
И немножко хмурясь, чуть-чуть?
 
 
Счастлив, кто ослушаться может,
А я должна танцевать.
И упасть на смертное ложе,
На больничную мою кровать.
 
 
Вот капли предсмертного пота
Едко ползут по лицу.
Я кончу… О, что ты, что ты!
Потанцуй, ещё потанцуй.
 

III.

 
Я горюю совсем по-особому:
Я с горем рыдать не люблю.
Закружимся с горем мы оба
В веселом и злобном хмелю.
 
 
Я горюю – мучителю с вызовом
В бесцветные очи смотрю.
«Я рада. Съедай же, догрызывай
Немирную душу мою».
 
 
Обо мне затевают споры:
Притворщицей звать иль больной.
И никто рокового танцора
Не видит рядом со мной.
 
 
Ну, горе! Постой, я устала,
Сейчас упаду… Поддержи!
И тихо оно прошептало:
«Ну, кто же кого закружил?»
 

IV.

 
Нарушен ход планет.
Пляшут, как я, миры.
Нигде теперь центра нет,
Всюду хаос игры.
 
 
Нет центра в душе моей,
Найти не могу границ.
Пляшу всё задорней, бойчей
На поле белых страниц.
 
 
Космический гимн не спет, —
Визги, свисты и вой…
Проверчусь ещё сколько лет
Во вселенской я плясовой?
 

(1921–1922)

Дурочка

 
Я сижу одна на крылечке, на крылечке,
И стараюсь песенку тинькать.
В голове бегает, кружится человечек
И какой-то поворачивает винтик.
 
 
Я слежу вот за этой серенькой птичкой…
Здесь меня не увидит никто.
Человечек в голове перебирает вещички,
В голове непрестанное: ток, ток.
 
 
«Это дурочка», – вчера про меня шепнули,
И никто не может подумать о нем.
А, чудесная птичка! Гуленьки, гули!
Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом».
 
 
Голова болит из-за тебя, человечек.
Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок!
Вытащу тебя, подожгу на свечке,
Запищишь ты, проклятый, как мышонок.
 

1921

Лесенка

 
Коротенькую скучную песенку
Не спою я вам – расскажу.
Вы видите эту лесенку
К четвертому этажу?
 
 
Я видела в этом окошке
Часто юных двоих.
Лица – детские немножко,
И взор у каждого ясен и тих.
 
 
Однажды появился не прежний,
Кто-то с цепью золотой.
Он с ней стоял и небрежно
Играл косою густой.
 
 
А вечером – кончаю песенку —
Тело понесли сторожа.
Она спрыгнула с этой лесенки,
С четвертого этажа.
 

(1921)

«Вот целует бесплодно и жадно…»

 
Вот целует бесплодно и жадно,
Я проклятому солнцу люба,
Целовало и травы прохладные,
И цветы, и мои хлеба.
 
 
Протекают тяжко-медлительно
Расплавленным золотом дни,
И нет покровов спасительных:
Я и солнце – одни.
 
 
Истощило ты, солнце, силу
Моих материнских недр.
Зачем ты меня полюбило
И, пылая, льешься ко мне?
 
 
Роковым вселенским законом
Бесплодная страсть проклята,
Не целуйте же меня исступленно,
Ненавистные злые уста!
 
 
Помедли, ночь холодноокая,
Неслышный шаг задержи,
Влей в меня животворного сока,
Поцелуем-росой освежи.
 
 
Упадайте, дожди и росы!
Я бесплодную страсть прокляну
И к груди моей млеконосной
Людские уста притяну.
 

(1922)

Казнь

 
Все грехи мои бережно взвесили
И велели мне встать у стены.
Глаза мои были веселы,
А губы сухие бледны.
 
 
Спущена рукой осторожной,
Мне в лоб впилась стрела.
Это за то, что ложно
Ты предтечей себя назвала.
 
 
Отравленные, две, концами
Рассекли сомкнутость губ.
Это месть за смех над глупцами,
Ибо блажен, кто глуп.
 
 
…От взрыва кругом потемнело,
Не сыщешь сердца крохи.
Это за то, что посмела
Переплавить любовь в стихи.
 

Октябрь 1921

Прокаженная

 
Одинока я, прокаженная,
У безмолвных ворот городских,
И молитвенно славит нетленное
Тяжкозвучный каменный стих.
Дуновенье заразы ужасной
Отвращает людей от меня.
Я должна песнопения страстные
Песнопеньями вечно сменять.
Темноцветные горькие песни
В эти язвы пустили ростки,
Я священные славлю болезни
И лежу у ворот городских.
Это тело проказа источит,
Растерзают сердце ножи;
Не смотрите в кровавые очи,
Я вам издали буду служить.
Моя песнь всё страстней и печальней
Провожает последний закат.
И приветствует кто-то дальний
Мой торжественно-грустный взгляд.
 

(1922)

Стихотворения 1920—1976

Деревенская коммунистка

 
Меня, девушку, грызут милые сродники:
– Ты беспутная, с нас голову сняла,
Замутили тебя сельские негодники,
В большевицкие запутали дела.
Всё ораторшей, как порыв, выступаешь ты,
Видно, нет в тебе уж девичья стыда.
По собраньям ночки темны коротаешь ты,
В божью церковь не заглянешь никогда.
Насупротив божьей матери Казанской
Ты повесила антихристов патрет,
Скоро жить ты будешь вовсе по-цыгански.
Нажитого и святого у них нет.
Приезжали из Пестрихина намедни
За богатого посватать жениха,
Да наслушалися россказней соседних
И убрались потихоньку до греха.
Говорят, что ты смахнулася с Игнашкой.
Он тебя и в коммунистки-то сманил.
Ну, и примешь себе мужа без рубашки,
 
 
Разговорами он, чай, тебя прельстил.
Вы венчаться в храм господень не пойдете,
Ты ведь стала и бесстыжа, и смела,
Вы заместо аналоя обойдете
Вкруг советского зеленого стола.
– Не поймать меня вам, девку, вольну птичку,
Не боюся укоряющих речей!
Знайте, буду я, девчонка, большевичкой
С каждым часом, с каждым днем всё горячей.
 

(1920)

Дочь города

 
Дочь великого города я.
Мне неведом простор полевой;
Колыбельная песня моя —
Опьяняющий шум городской.
 
 
Я тревожно люблю города,
Их победную власть и позор,
Пустота деревень мне чужда
И небесный не радует взор.
 
 
Я – горячей дитя мостовой,
Знойным летом она меня ждет,
Обнаженной лишь ступишь ногой,
Жаркой лаской тотчас обожжет.
 
 
Ветер города – скованный раб,
Укрощенный и злобный орел,
Он с тех пор присмирел и ослаб,
Как из вольных просторов ушел.
 
 
Но порою он вспомнит, что был
Беспощадным и грозным царем,
И из всех исчезающих сил
Ударяет о стены крылом.
 
 
Я – великого города дочь,
Но безжалостен мрачный отец,
Городская мучительна ночь,
Стережет меня страшный конец.
 
 
Дети города! Нам суждено
Чашу ужаса разом испить.
Ну так что ж! Всё равно, всё равно!
Будем город великий любить.
 

(1920)