Текст книги "День после ночи"

Автор книги: Анита Диамант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Вот. Это тебе, – сказал мальчик, придвигая к ней тарелку.

Зора взяла булочку. Что за вкус! Что за аромат! Мягкий сыр, нежный и соленый, показался даром небес. Чай, в который Якоб намешал слишком много молока и сахара, пришелся в самый раз. Она впилась зубами в кусок помидора и тихонько застонала.

– Что случилось? – забеспокоилась Эсфирь.

– Ничего, – ответила Зора, изумившись странному ощущению у себя во рту. – Просто эта еда... То есть этот помидор... Сегодня все такое вкусное, правда?

– Попробуй красный перец. – Эсфирь передала ей другую тарелку. – Мы такого сроду не ели. Давай я тебе нарежу.

Но Зора уже мчалась к двери.

– Ты куда? – крикнула вдогонку Эсфирь.

«Что это со мной? – спросила себя Зора, оставшись одна. – Я с ума схожу? Почему теперь, когда все позади?»

Нельзя отрицать жизнь, – ответил мужской голос.

Зора расхохоталась и тут же хлопнула себя ладонью по губам. Не хватало еще стать припадочной кликушей, от которой все отворачиваются из жалости или отвращения. Она шла все быстрее и быстрее, споря на ходу с собой.

«Еще как можно. Жизнь непростительно слаба. Смерть во сто крат сильнее всего живого. Я хорошо изучила, что такое тлен и суета. Это смерть нельзя отрицать. Никто не докажет мне, что жизнь – Божий дар, прекрасная поэма, наполненная смыслом».

То-то ты чуть не разревелась, попробовав помидор.

Зора узнала этот голос. Это был Майер, знавший, как завоевать ее расположение при помощи сигарет, и остававшийся в ее мыслях, как она ни билась, стараясь не думать о нем.

«Просто я была голоднее, чем казалось. Вот и все».

Ты стала лучше спать. И даже поправилась.

«Потому что тут больше делать нечего», – возразила она, пытаясь понять, почему в воображаемые оппоненты выбрала именно Майера. Ведь она едва его знала. Он достойный противник, только когда я за него говорю, решила Зора.

Противник или поклонник?

Зора покраснела.

Твое тело возвращается к жизни, и твое сердце тоже.

Чья-то маленькая рука скользнула в ее ладонь, разом утихомирив голоса в Зориной голове.

– Тебе плохо? – спросил Якоб. – Хочешь, я схожу за мамой? Или медсестрой? Мама говорит, нам надо о тебе заботиться, потому что ты болеешь сердцем. Я сказал, пусть врачи дадут тебе лекарство для сердца, а она заплакала. Мама много плачет. А ты никогда не плачешь.

Зора попыталась улыбкой рассеять его беспокойство, из-за которого Якоб больше чем обычно казался сейчас похожим на крошечного старичка. Он был слишком мал для своего возраста, личико по-прежнему худое и изможденное, несмотря на здоровый аппетит. И все равно Зору поражали произошедшие с ним перемены. Куда подевался вялый, тихий ребенок, который приехал в Атлит всего несколько недель назад?

В столовую они возвращались вместе. Якоб бежал вприпрыжку. Идеи били из него фонтаном.

– А ты правда будешь меня учить? – тараторил он. – Так мама говорит. Она говорит, что ты умнее, чем пан Ростенбергер. А я ей сказал, что у тебя изо рта пахнет гораздо лучше, а еще что ты не будешь меня за руку щипать, когда я ошибку делаю. А когда мы начнем, пани Зора? А что мы будем читать? Ту страницу Талмуда, про то, когда утром читать Шма? Пан Ростенбергер с нее всегда начинал. А где твоя книга?

– Талмуда у меня нет, – ответила Зора. – Мы начнем с грамматики. Иврит – он очень насыщенный, понимаешь? Спресованный. Полный тайн.

– Что это значит?

Она попробовала еще раз:

– Он как... как твердый леденец.

Якоб с серьезным видом кивнул:

– Иврит тоже тает, когда жарко, да?

Зора не сразу поняла, что он шутит.

– Очень смешно, – сказала она, хотя больше всего ей хотелось заплакать. С завтрашнего дня кто-то другой станет его учителем, его опекуном.

Зора ласково погладила мальчика по щеке. Теперь она убедилась, что не сошла с ума. Ведь она скорбит о том, что скоро потеряет.

– Прости, что отвлекаю. – Это была Леони. – Зора, ты не могла бы сходить со мной в лазарет? – И старательно выговорила на иврите: – Им нужен переводчик.

– Сейчас подойду, – кивнула Зора.

– А сколько ты языков знаешь? – Якоб снова взял ее за руку, и они вместе зашагали к лазарету.

– Четыре, – подсчитала Зора, приплюсовав те три, которые понимала, но никогда не говорила на них вслух. – Не так уж и много.

– А по-моему, это очень много, – возразил он, тряхнув головой с таким решительным видом, что Зора не удержалась, притянула мальчика к себе и прижала худенькое плечико к своему бедру.

– Ладно, Якоб. А теперь пойди разыщи маму.

На пороге лазарета ее встретил тощий молодой человек в белой куртке. Волонтеры постоянно наведывались в Атлит, поэтому Зору не удивило, что она никогда прежде не видела этого доктора. Но когда он протянул ей руку, всю в мозолях и не очень чистую, она заглянула в его светло-зеленые глаза с подозрением.

– Ты Зора, да? – спросил он. – Меня зовут Ави Шехтер. У нас тут два типа сидят. Лопочут какую«то древнюю тарабарщину й делают вид, что никого не понимают. Мне сказали, что ты спец по польским диалектам. Так вот, мне надо, чтобы ты пошла к ним и выяснила о них все, что только возможно. Они приплыли на прошлой неделе. Мы уже знаем, что они не евреи, но надо еще выяснить, как они сюда попали, что у них на уме, чем занимались во время войны.

Ави Шехтер говорил, как человек, привыкший отдавать приказы, и не дал ей времени ни подумать, ни отказаться. Открыв дверь, он показал на двух коренастых мужиков, по всей видимости братьев, примостившихся на одной койке.

– Я тебя тут подожду.

Зора услышала, как один велел другому держать язык за зубами.

– Принести вам воды? – спросила она, лишь немного споткнувшись на подводных камнях мазурского говора.

На лицах мужиков проступило удивление, а затем подозрение. Старший осведомился:

– Вы из Данцига?

– Нет, но у меня там родственники жили. На улице Мирхера.

– За синагогой, – уточнил он. – Я этот район знаю.

– Вы оттуда?

Он провел ладонью по темной щетине на своем круглом лице и спросил, без тени надежды или злобы:

– Так что, нас теперь обратно или за решетку упрячут?

– Понятия не имею, – пожала плечами Зора.

– Говорил я тебе, что дурацкая затея. – Второй задержанный был еще больше похож на медведя, чем его брат. Он повернулся к Зоре и произнес умоляющим тоном: – Скажите им, мы никому зла не сделали. Даже в полицию никого не сдали. И воевать не пошли. Испугались мы. Мы в Данию сбежали. Там войну и пересидели.

– Зачем же вы сюда приехали? – спросила она.

– В Данциге работы нет. Когда война кончилась, я потолковал с парнями из Моссад. Они сказали, им тут позарез монтажники нужны. В порту. А мы ж монтажники. Документы есть. Ну я и подумал...

– А откуда у вас еврейские документы?

Прозвучало это немного резко, и старший тут же сказал младшему:

– Чего зря языком молоть. Все равно никто не верит.

– Я не смогу помочь вам, если вы не будете со мной разговаривать, – предупредила Зора, но оба только покачали головой и отвернулись.

Поджидавший ее на улице человек уже успел сменить белую куртку на потертый кожаный пиджак.

– Ну, что выяснила?

– Не так уж и много. Они из Данцига. Говорят, что были монтажниками, во время войны сбежали в Данию. Больше ничего сообщить не могут. Не гиганты мысли, прямо скажем. По-моему, они сами не знают, что они здесь делают. Куда их теперь?

– Будь моя воля, я бы отвез их к границе, показал, где север, и скатертью дорога, – сказал он. – Может, ишув захочет их на корабль посадить. Ну а вообще-то, не мое это дело.

– А каким образом эти парни очутились в клинике? Они ведь здоровы. Если уж вы собираете там всех христиан, почему не отвели туда русскую девицу из барака А, которая радостно сообщает каждому встречному-поперечному, что она не еврейка?

– И еще одну из твоего барака, – добавил он.

– Ты это о ком?

– Об этой немецкой твари, разумеется. Просто уму непостижимо. Военная преступница на земле Эрец-Исраэль. И ты что же, ничего не знала?

Зора попыталась разыграть изумление вместо облегчения, – похоже, ему ничего не известно об Эсфири.

– Что ж, не такая ты, значит, умная, как Хаим тебя расписывал.

– Какой Хаим?

– Хаим Майер. Ты что, не видишь, как мы похожи? Глянь-ка, – предложил он, поворачиваясь к ней в профиль. – Все думают, что мы родные братья, а не двоюродные. – Достав из кармана полупустую пачку сигарет, Ави помахал ею у Зоры перед носом: – Вот. Это он тебе послал. Ничего, что я взял немножко? Что передать-то, если его увижу?

– Передай... – запнулась Зора, пытаясь придумать что-нибудь остроумное, – передай ему... спасибо за сигареты.

– Очень романтично. Скажу-ка я, что ты его любишь и мечтаешь снова увидеть.

Глядя в его удаляющуюся спину, Зора топнула ногой:

– Хаим! Прямо как по заказу!

– Что ты сказала? – спросила поджидавшая ее Леони. – Хаим означает «жизнь», да?

Зора протянула ей пачку:

– Курить будешь?

– «Честерфилд»? Ух ты, спасибо. – Когда Леони вытаскивала сигарету, из пачки выпала сложенная бумажка. – А это что?

Зора подняла листок, развернула.

– Там одна только буква «М», – заметила Леони. – Тебе это о чем-то говорит?

– Ну... вроде.

– Майер! – Леони улыбнулась. – Non?

– Майер, oui, – кивнула Зора с таким откровенно несчастным видом, что Леони не решилась дразнить ее.

– А я как раз на гимнастику иду, – сказала она. – Этот Ури такой забавный. Пойдем вместе?

И, прежде чем Зора успела отказаться, Леони добавила:

– Почему бы и нет?

Зора пожала плечами:

– Я уж и сама теперь не знаю.

Шендл резала огурцы в такт с внутренним метрономом, разбудившим ее поутру ни свет ни заря. Сначала она подумала, что где-то в лагере и в самом деле бьют барабаны, нсъв конце концов поняла, что это стучит ее собственное сердце: бе-жим! бе-жим!

Она пыталась не обращать на него внимания, но стук становился все громче и настойчивей, вытесняя все, включая ее обычно хорошее настроение. Она что-то буркнула в ответ на вопрос Теди и огрызнулась, когда двое охранников-арабов, обычно встречавших ее улыбками, подняли кверху большие пальцы. «Ну вылитая Тирца, которая за все время ни разу никому доброго утра не пожелала».

– Та-дам, та-дам, та-дам, – бормотала она, опуская в такт лезвие ножа. Руки так сильно потели, что приходилось поминутно вытирать их полотенцем.

Задняя дверь ударилась в стену с резким стуком, объявляя о прибытии Натана, который ввалился на кухню в сопровождении Боба и Ури.

– Глядите, кого я привел!

– А это хорошо? – спросила Тирца. – Вам двоим сегодня лучше не влипать в неприятности.

– Сегодня у них работы по горло, – объявил Натан, запихивая в рот ломоть хлеба.

– После того как Натан придумал, что делать с винтовками, все здорово приободрились, – заговорил Ури.

Тирца и Шендл переглянулись и уставились на Натана.

– Ну ты и свинья, – процедила Тирца. – Небось, ни словечком не обмолвился, что это идея Шендл.

Натан даже бровью не повел.

– Пошли отсюда, – сказал он и, захватив пригоршню маслин, устремился в обеденный зал. – Сейчас покажу, кого мы выбрали старшими по баракам.

– Ну и шмок! – пробормотала Шендл.

– А ты чего ждала? – усмехнулась Тирца. – Зато всегда добивается, чего хочет.

Шендл стянула фартук, тихонько ругаясь на идише. Она не раз встречала хвастунов, среди ее партизанских товарищей самомнение было условием выживания, столь же важным, как умение спать на голой земле. Тем не менее, даже в ее отряде ребята знали, что не стоит считать себя выносливее или умнее девушек.

От Натанова зазнайства ей хотелось кричать во все горло. Она была так возмущена, что даже не пыталась сесть за стол и осталась на кухне, меряя ее шагами и потягивая из чашки остывший чай. Рука поминутно тянулась к левому плечу, на котором Шендл почти два года проносила свой автомат. Чертова железка имела обыкновение соскальзывать по сто раз на дню. Приходилось все время поправлять.

– Обычно барышни так со своими шарфиками носятся, – подтрунивала Малка. – А у Шендл вместо шарфика любимый автоматик.

Шендл пришла к выводу, что Пальмах ей оружия не выдаст. «Просто погонят нас, как стадо на ярмарку. Проход через колючку, скорее всего, сделают с северной стороны. Там нет построек, темно и меньше охраны. Оттуда – бегом через поля к грузовикам или автобусам, а оттуда...»

Размышления о том, что ждало их впереди, снова заставили сердце Шендл нестись вскачь, будто она уже проползала через дыру в заборе, бежала вслед за незнакомыми людьми в безлунную ночь. Она кое-что умыслила в побегах.

Их отряд помогал евреям пробираться через темный лес, причем всегда в самую отвратительную погоду. Ей запомнилось одно семейство с семилетними мальчишками-близнецами. Они пришли во время жуткого снегопада, перепуганные, буквально обезумевшие от страха. Чтобы добраться до лагеря, нужно было перейти замерзшую реку, и партизанам пришлось тащить их на своих шинелях.

Шендл вспомнила, как тогда разговаривала с ними – свысока, словно они были глупее ее, словно ей был неведом страх, исходивший от них, подобно пару от кипящего чайника.

Шендл принялась чистить плиту, двигая рукой вперед-назад – раз-два, бе-жим, та-дам, та-дам, – и так погрузилась в это занятие, что не заметила, как вошел Гольдберг.

– Эта кухонька не заслуживает такого самоотверженного труда, честное слово, – сказал он.

– Это я чтобы хоть чем-то заняться. А то так можно с ума сойти. Ждать уже сил нет.

Он отобрал у нее щетку и распорядился:

– Иди на улицу. Подыши воздухом. Сегодня такой чудесный день.

На улице выяснилось, что Шендл не знает, куда себя девать. Она вернулась в барак, чтобы сменить рубашку, насквозь пропитанную потом.

У нее была единственная блузка на смену, поношенное бежевое уродство с пятном на рукаве» «Зато у меня хорошие ботйнки», – подумала она, с нежностью глядя на крепкие грубые башмаки, которые получила от Красного Креста. Шендл решила, что в ночь побега наденет бриджи. Из всей своей одежды она больше всего любила их, потому что там были глубокие карманы спереди и сзади, а еще потому, что они когда-то принадлежали мальчику, которого звали Марвин Орниш. На поясе была метка с именем. Мама Марвина крепко– накрепко пришила ее крошечными аккуратными стежками.

Шендл окинула взглядом чемоданы, торчащие из-под кроватей, висящие на стропилах мешки. Раньше она завидовала тем, кому удалось сберечь семейные реликвии, но не теперь. По крайней мере, не надо волноваться и решать, что взять с собой и тащить на своем горбу, а что оставить.

У Шендл было кое-что из одежды и кожаный рюкзачок, однако имущество, представлявшее для нее истинную ценность, хранилось в конверте под матрацем. Она медленно, одну за другой, принялась вытаскивать фотографии.

Вот Малка улыбается прямо в объектив, отлично зная, как она хороша. Хотя, надо признать, снимок вышел не ахти. В жизни ее волосы были намного светлее, а карие глаза в зеленую крапинку. Под мешковатой курткой и шерстяными брюками скрывались аппетитные формы.

Вольф никогда не смотрел в объектив. Нарочно отворачивался, устремляя взгляд в пространство, чтобы продемонстрировать свой выразительный профиль.

Необъяснимое тщеславие в человеке, который так мало заботился о своей внешности и прекрасно знал, что он самый заурядный еврей, даже немного странноватый: левый глаз чуть выше правого. Но в профиль Вольф, с его темно-каштановыми волосами, прямыми и тяжелыми, нависавшими над орлиным носом, выглядел эффектно.

Вот фотография, где они втроем стоят на булыжной мостовой возле церкви. Вольф посередине, разумеется. «А я, – подумала Шендл, – похожа на их  младшую сестренку. Потому-то все и были уверены, что у них роман, а я – третья лишняя». Она дотронулась до губ Вольфа.

«Почему я так улыбаюсь? Он сказал что-то смешное? Или это снимавший нас Шмули рассмешил?»

Шмули был в их компании шутом, а в тот день пребывал в особенно благодушном настроении. Он только что оправился от жестокого приступа диареи. Неделю они не могли двинуться с места, отрезанные от внешнего мира обледенелыми дорогами и отчаявшимися, обезумевшими от голода дезертирами. Шмули был так плох, что Малка потребовала найти врача. Она даже поругалась с Вольфом, но тот сказал, что это слишком опасно, и уломать его не удалось.

Шмули выздоровел без врача. Но погиб всего через месяц после того, как был сделан снимок. Снайпер. Как гром среди ясного неба. И ни одной сохранившейся фотографии.

Как была его фамилия?

– Господи, – прошептала Шендл, ужаснувшись, что не может вспомнить.

Она аккуратно убрала снимки в потертый рюкзачок. Когда отец подарил его ей, мама была недовольна.

– Он же совсем не женский, – выговаривала она. – Отдай его Ноаху.

– Зато в нем она сможет держать порох сухим, – отвечал отец, любивший донимать их сложными каламбурами.

В бараке было тихо. Ритмичная барабанная дробь превратилась в глухое пульсирование чуть пониже пупка. Бежим. Бежим. Бежим.

Шендл отправилась посмотреть, как на площадке перед столовой Ури проводит урок. День выдался ясный, теплый и сухой, но Теди была вся мокрая, лицо ее раскраснелось. Она стояла перед Ури, сжав кулаки.

– Это не для девушек! – кричал он сердито. – Это жесткий вид борьбы. Рукопашный бой, понимаешь? В кибуце тебя научат обращаться с оружием, и достаточно.

– Почему я не должна знать, как защитить себя? – возмущалась Теди. – Покажи мне то, что ему сейчас показывал.

Шендл проскользнула за спину Леони и спросила:

– Что тут у вас происходит?

– Он учил их, как обороняться, если кто-то нападет сзади.

– Не нужно тебе это. Любой из наших мужчин тебя всегда защитит, – пообещал Ури.

– А если я одна буду?

– Такая красавица – и одна?

– Покажи ей, – велела Шендл, приближаясь к Теди.

– У нас времени нету, – запротестовал Ури.

– Слышишь, ты, мешок дерьма. – Шендл подошла к нему вплотную. – Попробуй-ка на мне свой приемчик, а я им покажу, как легко мужика вырубить.

– Шла бы ты на кухню, – огрызнулся он.

– Я свою работу уже сделала. А если ты не хочешь выполнять свою, я сама Теди научу. Леони, подойди сюда, пожалуйста. Встань вот тут и схвати меня за руки как можно крепче. А теперь, Теди, самое главное – не раздумывать и не сомневаться. Следи за мной.

Шендл выпустила из груди весь воздух и как-то внезапно обмякла, будто собралась упасть в обморок. От неожиданности Леони ослабила хватку настолько, что Шендл не составило труда быстро повернуться и вонзить локоть ей между ног.

– Не надо быть большой и сильной, чтобы сделать по-настоящему больно, – ухмыльнулась Шендл. – Рухнет как подкошенный, это я обещаю. И тогда беги. Быстро. Изо всех сил.

Никто не проронил ни слова.

– Сама попробуешь? – спросила Шендл у побледневшей вдруг Теди.

– Нет, – едва слышно пролепетала та. – Я поняла.

Все смотрели на Шендл. Или пытались не смотреть.

– Еще кто-нибудь хочет? – спросила она. – Нет? Ну и ладно.

И с этими словами она удалилась. Раз-два, раз-два, раз-два.

Леони догнала ее:

– Ты была великолепна.

– Не стоило, наверное, так Ури унижать, но он сам напросился. – Шендл поморщилась и схватилась за живот.

– Что-то не так?

– С утра болит, а сейчас здорово прихватило.

– Может, месячные? – прошептала Леони.

– Нет, нет! Только не сегодня.

Тогда в лесу Шендл испытала колоссальное облегчение, когда у нее все прекратилось. Сущая морока – следить за гигиеной, когда переползаешь от укрытия к укрытию, где ни помыться толком, ни постирать. Кроме того, теперь можно было спать с Вольфом, не боясь забеременеть.

Малка однажды призналась, что боится никогда не забеременеть.

– Я сыновей хочу, – сказала она. – С девчонками столько возни.

Шендл хихикнула в ответ:

– Кто же тебе гарантирует, что родятся именно мальчишки? Зато теперь можно любиться в свое удовольствие. Выходит, это даже к лучшему, если у тебя больше месячных не будет.

Малка вздрогнула и остаток дня упрямо молчала. Однако она была не из тех, кто долго дуется, и на следующее утро вела себя так, будто ни о чем таком ^>ни вообще никогда не говорили.

Шендл бросилась в уборную и, опустившись на сиденье, уронила голову на руки.

– Chérie? – Леони осторожно заглянула в кабинку и протянула Шендл ватную прокладку: – Держи. Это из лазарета. Я еще взяла про запас.

– Спасибо, – прошептала Шендл.

– Болит? – спросила Леони, когда они возвращались к бараку.

– Нет, не очень. Я просто забыла, как это бывает. И крови не так уж много, слава Богу.

– Но ты, похоже, сильно расстроилась.

– Да мешает это, – сказала Шендл.

– А я все жду, – сказала Леони. – У меня еще не было месячных.

– Ни разу?

– Нет.

– Сколько же тебе лет? – спросила Шендл.

– Семнадцать. Нет, сейчас октябрь, значит, восемнадцать. Может, они теперь вообще не придут?

– Не волнуйся. У меня в шестнадцать начались. Говорят, они пропадают, если плохо питаться. Будешь нормально есть – и все наладится. И детей мы с тобой нарожаем. Я знаю, ты говорила, что не хочешь, и все-таки...

Леони пожала плечами и улыбнулась, словно ей было все равно. Она никогда не сможет рассказать Шендл про аборт, из-за которого, скорее всего, осталась бесплодной; и о презрении, с которым врач в ней копался; и о том, как ощущала его стальные инструменты почти на вкус; и о луже крови на полу под кухонным столом.

Если она проболтается, если поделится хоть частичкой своего позора, равновесие будет потеряно и груз, который она так долго несла, раздавит ее. И, что еще хуже, Шендл ее возненавидит.

– Мне надо тебя кое о чем спросить, – тихо, но твердо сказала Шендл.

– О чем угодно, – ответила Леони, смахивая прядь волос со лба. Она снова обрела контроль над собой и своими тайнами.

– Теди говорит, будто ты думаешь, что Лотта – эсэсовка. Почему ты мне сама об этом не сказала?

– Прости. Я ведь не знала наверняка. Вдруг бы ты решила, что я свихнулась. Мне показалось, что у нее на руке татуировка СС, а ведь это мог быть синяк или родимое пятно. В такое просто поверить невозможно. Вот я и подумала: может, я правда с ума схожу?

– Ты абсолютно нормальная, в отличие от этой бабы. – Шендл понимала, что, кем бы Лотта ни была, она ставила под удар успех их предприятия. – Надо ее убрать из нашего барака.

– Думаю, плакать никто не станет, – заметила Леони. – Знаешь, я тобой просто восхищаюсь. Ты так здорово Ури срезала, а я ведь и не знала, что ты себя плохо чувствуешь. Такая сила, такая уверенность! Ты, наверное, этому во время войны научилась. – Она смущенно взглянула на подругу: – Ужас, через что ты прошла.

– День на день не приходился...

Шендл невольно припомнила, самый черный день. Они недооценили группу немецких дезертиров, которые нашли убежище в том же лесу. Вольф и Малка оказались отрезаны от остальной части отряда. Их обошли с тыла, окружили и подстрелили, как оленей во время охоты.

Леони с беспокойством глядела на лицо подруги, по которому пробегали тени боли и потерь.

– Когда с тобой такое происходит, про ужас не думаешь, – продолжала Шендл. – Ты вообще особенно не думаешь. Мы пытались убивать нацистов и их прихвостней. Взорвали несколько мостов. Кому-то помогли бежать. Да просто старались выжить.

– Выжить – это не пустяк, если учесть, сколько народу погибло.

– Выходит, остаться в живых – значит победить? – спросила Шендл. – Просто остаться в живых?

– Я не знаю, – пробормотала Леони, и глаза ее наполнились слезами.

– Прости.

– Это ты меня прости. – Леони вытерла щеки тыльной стороной ладони. – Может, и правда лучше поменьше об этом думать.

– Может, – согласилась Шендл. И внезапно вспомнила фамилию Шмули. Будто своего рода искупительная жертва из прошлого. Фамилия была Бессер. Шмули Бессер. Теперь она никогда ее не забудет.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРОРЫВ

Через колючую проволоку

Прошел уже почти час после ужина, но люди не торопились, будто они сидели не в лагерной столовой, а в кафе, попивая кофе и дымя сигаретами. К мерному гулу беседы добавились новые тихие звуки – кто-то зашлепал картами. «Наверное, они здесь из-за кофе, – подумала Шендл. – Нас редко балуют кофе по вечерам».

Один только Натан пребывал в постоянном движении, переходя от стола к столу. Вот он, подобно лихому ковбою из американского вестерна, оседлал стул, лихо перемахнув через спинку. Он проделал это как бы между прочим, но Шендл знала, что он очень сосредоточен и сейчас у него совещание с помощниками. Ребята неловко замерли, когда он склонился к ним, чтобы раздать последние инструкции. Она заметила также, что двух других девушек, назначенных старшими по бараку, не было в зале, и закусила губу. Уж очень Шендл хотелось отдать приказ всем покинуть столовую и начать готовиться ко сну.

Сидеть она была уже не в силах и начала собирать последние чашки. Обернувшись на пороге кухни, она застыла на миг,  до того красивыми показались ей лица в зале. Все девушки похорошели, даже Зора ни в чем не уступала Леони. Францек и тот преобразился. Мама как-то сказала ей, что все невесты прекрасны, а Шендл, чтобы доказать обратное, напомнила о Любе Финкельштейн – девчонке с крысиным подбородком. Но мама ответила: «Нет, даже Люба прекрасна». И сегодня Шендл это поняла.

Натан проследовал за ней на кухню и сказал без предисловий:

– В начале второго ночи ждите нашего человека. Каждая из твоих помощниц отвечает за пять девушек. Надо всех разбудить, помочь быстро одеться, чтобы были готовы. Вещей не брать. Вообще никаких. Идти придется быстро. К тому времени в лагере будут наши люди, они вас выведут. Да, и еще вот что. – Он открыл шкафчик под раковиной и достал старую наволочку, до отказа набитую чем-то мягким и перевязанную бечевкой. – Тут бутылка хлороформа и вата – сделать кляп. Двум бабам за глаза хватит.

– И ты только сейчас мне об этом говоришь? – взорвалась Шендл, хотя ей и льстило такое доверие. Отключить Лотту – дело не сложное, но ответственное. – Мои девчонки и без того перепугаются до смерти. – Она произнесла это со всей возможной строгостью, чтобы скрыть радость: теперь в ее руках судьба Эсфири.

– Это не обсуждается, – отрезал Натан. – Операция начнется через несколько часов. Инструкции ты получила. В этом же мешке найдешь часы. Будешь следить за временем. Проблемкой нашей займешься сразу после полуночи. Главное проследить, чтобы никто не шумел и вывели всех без проволочек. Все, до скорой встречи, Шендл. – И, прежде чем она успела его остановить, поцеловал ей руку. – Держись.

Во время вечерней поверки Шендл отметила, что никто из парней не шутил и не кривлялся. Натановы помощники четко выходили вперед, и все остальные следовали их примеру.

– Выучили наконец, сено-солома? – ухмыльнулся Уилсон.

Однако, после того как их отпустили, мужчины не сразу разошлись по баракам. Кто-то остановился поболтать с товарищем, кто-то нагнулся завязать шнурки, и все делали вид, будто не слышат, как охранники велят поторапливаться. Даже девушки продефилировали к баракам нарочито медленно, с вызывающе независимым видом.

Шендл нашла Леони и схватила ее за руку.

– Сегодня ночью будет побег, – шепотом сообщила она.

Леони так и ахнула:

– Сегодня ночью? И ты уходишь?

Шендл придвинулась ближе:

– Уходят все.

Леони остановилась.

– Все? Кроме немки, разумеется?

– Разумеется, – кивнула Шендл и объяснила, как они ее утихомирят.

– А я? – спросила Леони, помня Лоттины угрозы открыть ее прошлое.

– И ты, конечно. Не бойся. Я и не по таким местам людей водила, да еще зимой. А Пальмах знает округу как свои пять пальцев. Твоя задача – помочь мне собрать остальных девушек из нашего барака, Теди и Зора тоже будут помогать.

– Я постараюсь не подвести.

– Подвести? Ты себя недооцениваешь, Леони. Ты спокойная. Ты выдержанная. Ты мужественная. В такой стране, как эта, мямлей быть нельзя. Надо уметь постоять за себя... – Шендл осеклась, но Леони уже поняла, что это было прощальное напутствие.

Когда они вошли в барак, Шендл. поманила Теди и Зору и рассказала им про план.

– Я знала, знала: что-то будет! – Глаза Теди сверкали. – Вот здорово! Еще одна неделя в этой дыре, и я начала бы выть на луну. Скажи, что от нас требуется? Что надо делать?

– Сразу после часа ночи в дверь постучат. Мы должны разбудить всех, помочь одеться. С собой ничего не брать. Все делаем тихо, быстро и аккуратно. Пальмах нас выведет. Я думаю, они вделают проход в заборе. А потом отведут нас... Я не знаю куда.

Дверь открылась, и два разъяренных охранника-британца втолкнули в барак Лотту.

– В следующий раз церемониться не будем, – предупредил один из них.

Лотта плюнула им вслед и заорала:

– Жополизы, тряпки, кретины! – Она резко повернулась на каблуках: – Вы все жополизы, все!

Когда она залезла в свою койку и натянула одеяло на голову, Зора наклонилась к Шендл и прошептала ей на ухо:

– Уходят все?

– Кроме одной, – тоже шепотом ответила Шендл. – У меня для нее хлороформ и веревка.

– А Эсфирь?

Шендл пожала плечами:

– Ты можешь не знать, насколько я хорошо говорю на иврите, но одно ты знаешь не хуже меня: я не хочу с тобой ссориться.

Зора улыбнулась:

– Еще бы.

С приближением отбоя через барак словно прокатилась гроза. То тут, то там вспыхивало и гремело: накопившиеся раздражение и напряженность искали выхода. Две девушки затеяли громкую перепалку, не поделив какую-то ерунду. Кто-то нечаянно уронил книгу, и все подпрыгнули. Якоб носился между кроватями, будто дикий котенок.

– Кто-нибудь уймет наконец этого звереныша? – спросила одна из женщин.

– Попридержи язык, а то укорочу, – пригрозила Зора.

Громкий стук в дверь поверг всех в испуганное молчание.

– Все на месте?

Через минуту в дверном проеме появилась голова Гольдберга.

– Все вернулись, все пересчитаны, да? Ну, тогда сладких вам снов, дорогие мои.

Погас свет, и темнота ощетинилась звуками. Кто покашливал, кто сморкался, кто взбивал подушку, кто разглаживал одеяло, кто вздыхал. Это бывало за час до того, как суета сменялась мерным сопением и легким похрапыванием. Однако сегодня уснуть удалось не всем.

Теди уткнулась носом в подушку, чтобы не чувствовать невыносимой вони, исходившей от Лотты. Теди свесила руки с койки и прижала ладони к прохладному бетонному полу. Голова ее гудела от вопросов. Где они будут спать завтра ночью? Что, если их поймают? Ей было лестно, что Шендл выбрала ее в помощницы, но справиться с волнением Теди не могла. Придется ли ей драться? Поймет ли она все, что ей скажут на иврите?

Это должно будет сильно отличаться от ее побега из поезда. Начать с того, что на дворе не холодно и от голода она не умирает. И не боится. Она верит в здравый смысл Шендд, в доброту Гольдберга, в энтузиазм членов Пальмаха, в саму землю.

Теди повернулась на бок, закрыла глаза и сразу увидела загроможденный стол, а на столе поднос с письмом. Через открытое окно слышен плеск воды в каналах и голоса проплывающих мимо. Господин Лодерман изучает адрес на конверте и улыбается. Теперь он знает, что она жива и с ней все в порядке.

Теди вздрогнула и открыла глаза, смущенная и раздосадованная. Почему ее мысли должны крутиться вокруг делового партнера ее отца? Почему такая банальная деталь всплывает из прошлого, когда сейчас она стоит на пороге будущего?