Текст книги "День после ночи"

Автор книги: Анита Диамант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Что с тобой?

Теди обернулась и увидела обеспокоенное лицо Шендл.

– Ты чего там ищешь?

– Да ничего, – ответила Теди. – Просто голова закружилась.

– Сейчас не самое подходящее время болеть. Может, попросишь медсестру, чтобы она тебя осмотрела?

– Нет, все хорошо, правда, – отказалась Теди.

Откуда-то издалека до них долетел голос Натана:

– Еще прыжков двадцать – и я выпрыгну из штанов.

– Пойду посмотрю, над чем они там смеются, – сказала Теди. – Пойдешь со мной?

Шендл покачала головой и вернулась в барак. Там она уселась на кровать и стала стричь ногти, одновременно ругая себя.

Просидев десять недель в Атлите, она размякла и, что еще хуже, начала гордиться своим высоким положением среди других заключенных. Она стала услужливой и покорной. Малка и Вольф подняли бы ее на смех. Они-то всегда ожидали от нее большего. Неужели эти двое до конца жизни будут заглядывать ей через плечо?

«Нет, конечно, – прозвучал в ее голове Малкин голос. – Ты выйдешь замуж, нарожаешь ребятишек, жизнь возьмет свое. А нас с Вольфом ты будешь просто иногда вспоминать. И не надо рожи корчить. Ты же знаешь, что я права».

Пытаясь привести в порядок разрозненные мысли и по возможности успокоиться, Шендл мерила шагами барак, пока не пришло время возвращаться на кухню. Тирца курила на ступенях заднего крыльца.

– Не спрашивай меня ни о чем, – сказала она прежде, чем Шендл успела вымолвить хоть слово. – Пока ничего не знаю.

Шендл опустилась на нижнюю ступеньку и уставилась на далекие горы. Наверное, там хорошо, подумала она. Впрочем, так ли это важно, куда пошлют? Горы или пустыня, город или кибуц, палатка или бункер – лишь бы подальше от Атлита, от этих бесконечных пустых дней и от этой непрошибаемой Тирцы.

Расстроенная Шендл принялась задумчиво почесывать плечо, и Тирца шлепнула ее по руке. Так они сидели рядом, дуясь друг на друга, пока из-за угла, волоча ноги и покусывая нижнюю губу, не появился Натан.

– Что такое? – поинтересовалась Тирца. – Никто больше не смеется над твоими дурацкими шутками?

– Чуткости у тебя как у кактуса, – огрызнулся он.

– Надо же, какие мы нежные!

Натан ожесточенно месил ногами грязь.

– На сегодня все отменяется.

Шендл вскочила.

– Почему? – спросила Тирца.

– Они не сказали. Может, им еще день нужен, чтобы собрать людей.

– Нет, нет, нет! – закричала Шендл.

– Возьми себя в руки, – приказал Натан.

– Не указывай мне, что делать! Мне позарез надо отсюда выбраться! – Шендл сознавала, что следует говорить тише, но ничего не могла с собой поделать. – Нельзя ждать! Сегодня! Сейчас!

Тирца схватила ее за руку:

– Какая муха тебя укусила?

– Какая муха? Спать на нарах за колючей проволокой и смотреть, как другие выходят, – это ничего? Почему я вообще до сих пор здесь? Отвечай! Почему я до сих пор сижу в жопе?

Тирца понизила голос и процедила:

– Если ты сию же минуту не перестанешь орать, я тебе зубы выбью. Ты меня поняла?

– Не будь такой мегерой, – остановил ее Натан и положил руку на плечо Шенцл. – Это просто отсрочка на – сутки. Мы бежим завтра. Луны все равно еще не будет.

И, если вдуматься, лишний день – это подарок судьбы. Больше времени на подготовку.

– А если этих иракцев уже завтра отсюда увезут? – спросила Шендл. – Ты же сам говорил, что их хотят куда-то отправить?

– Что ж ты такая недоверчивая. Мое начальство знает, что делает. В том-то и загвоздка, что освободить хотят всех. Причем без жертв. Ты прекрасно знаешь, как это трудно. Кто-то больной, кто-то просто слабый. И еще охранников надо как-то обезоружить.

– Это не проблема, – сказала Шендл.

Натан засмеялся:

– Что, возьмешь их на себя?

– У них винтовки итальянские. Бойки еле держатся, можно голыми руками оторвать.

– Ты уверена?

– Она не стала бы говорить, если б не была уверена, – заметила Тирца. – Пошлешь Гольдберга и Эппельбаума – пусть займутся.

Натан взял лицо Шендл в свои ладони.

– Когда все это закончится, мы с тобой отправимся ужинать в чудесный маленький ресторанчик у моря в Тель-Авиве.

– А что на это скажет твоя женушка? – съязвила Тирца.

Шендл расхохоталась.

В столовой было оживленней, чем обычно: мужчины задирали друг друга и хвастались своими достижениями в утренней гимнастике, но за бравадой чувствовалась тревога. Просочились слухи, что в лагере – шпионы и что иракцев отпустят раньше всех.

Поляки, сидевшие за столом позади Зоры, сердито обсуждали новости:

– Мы тут неделями торчим, а этих только привезли – и до свиданья? Что за безобразие! А за нас кто заступится? Где все эти героические евреи, которые нас якобы спасают?

– А кто вообще сказал, что эти иракцы – евреи? Видали, какие они черные? Они больше похожи на Хассана и Абдуллу, чем на Моисея и Самуила.

– Нет, вы только послушайте этого поца. Может, ты им в штаны заглянешь? У самого-то все в порядке? Говорят, физруки тут шпионов ищут. Не тебя, часом?

– Идиот! На кого мне тут шпионить? Пошевели мозгами!

– Как вы не понимаете? Если бы эти умники знали, что делают, мы бы не застряли в этой дыре. Какие могут быть тюрьмы для евреев в Эрец-Исраэль?!

– То есть как это «какие»? Может, евреи воровать не умеют?

– К словам не цепляйся!

– А я говорю, ишув знает, что делает.

Зора мысленно придумывала блестящие ответы на их глупости и втайне потешалась над их манерой разговаривать, не слыша друг друга. «Это мой народ, – думала она. – Скандальные и надутые, как торговцы рыбой. Или как ученые-талмудисты».

Ее поразило, что, пока мужчины безостановочно болтали, женщины, сбившись в небольшие группки, молча ели, словно домашние животные. «Даже такая героиня, как Шендл, редко открывает рот в смешанной компании. Да и я не лучше».

Внезапно все споры прекратились. Вошли четверо заключенных из запертого барака, сопровождаемые четырьмя вооруженными охранниками.

Арестанты казались оживленными и с любопытством изучали лица сидящих за столами. А вот конвоиры явно нервничали.

– Побыстрее, – проворчал один из солдат, указывая на накрытый для них отдельный стол. Появилась Тирца с подносом, накрытым салфеткой, которую солдат немедленно сорвал.

– Бисквиты, – презрительно сказала она по-английски и тихонько добавила на иврите: – Мудак.

Комната взорвалась хохотом и эхом «мудака». Поляки позади Зоры начали состязаться в знании еврейских ругательств.

После того как арестантов увели, все сели и в помещении воцарилась тишина – совсем как в театре, когда публика застывает в ожидании подъема занавеса перед началом второго акта. Спустя несколько минут люди вернулись к еде и разговорам, а затем, закончив есть, начали не спеша выходить на улицу.

Зора хотела переговорить с Шендл, но та так ни разу не присела за все время обеда, поэтому Зоре пришлось проскользнуть к ней на кухню.

– Объясни мне, что происходит, – сказала Зора. – Я чувствую, что над моей головой скоро гром грянет.

– Просто у тебя воображение разыгралось, – ответила Шендл. – Все нервничают из-за того, что так много вооруженных охранников.

– Врать ты не умеешь, – заметила Зора.

– Мне больше нечего сказать.

– Даже в глаза посмотреть не можешь.

– Давай потом, – отрезала Шендл.

Снаружи донеслись сердитые крики, и девушки бросились на улицу. Человек двадцать окружили плотным кольцом Ури, Боба и Францека. После каждого слова Францек тыкал Ури пальцем в грудь:

– Мы требуем, чтобы вы освободили нас раньше всех.

– Слушайте, братцы, потерпите еще чуть-чуть. Я обещаю, вы все будете свободными гражданами Эрец-Исраэль. – Ури попытался отодвинуться от Францекова пальца, но сзади напирала толпа.

– Мы тебе не дети, – запальчиво выкрикнул Францек, – и ты нам не начальник. Понял, козел?

Ури перестал улыбаться. Молниеносным движением он заломил Францеку руку, швырнул его на землю и наступил ботинком на горло. А еще через мгновение на него накинулись арестанты. Боб хотел было броситься за помощью, но был схвачен и полетел на землю лицом вниз.

Все произошло так быстро и так тихо, словно в немом кино.

Шендл, орудуя локтями, пробилась в самый центр кучи-малы, где человек десять с трудом удерживали двух представителей Пальмаха.

– Вы что, обалдели?

– Пришлось взять дело в свои руки, – ответил Францек, утирая окровавленный нос. – Заприте их.

Не так-то просто оказалось тащить двух сопротивляющихся мужчин, не привлекая внимания охранников. По пути к бараку Ури и Боб умудрились отвесить своим похитителям пару тяжелых пинков.

А дальше все было так, будто в лагере тишь да гладь. Несколько человек встали у двери, закурив одну на всех папиросу, и принялись заигрывать с девушками, которые рука об руку прогуливались неподалеку.

К Шендл и Зоре подбежали Натан с Тирцей.

– Что случилось? Где Ури? – спросил Натан. – Где Боб? Где они?

Шендл подобрала ботинок Боба и ткнула в сторону барака.

Натан забарабанил в дверь.

– А ну быстро впустите меня! – закричал он. – Прекратите немедленно!

На шум подошли Эсфирь и Якоб. Зора объяснила им ситуацию. Несколько минут спустя появился британский сержант, известный как Уилсон-антисемит.

– Это что тут происходит?  – рявкнул он. – В чем дело?

Уилсон отпихнул Натана и попробовал замок:

– Открывайте!

Но дверь, как и все окна, была наглухо закрыта.

– Открыть сию минуту! – завопил сержант и заколотил в дверь прикладом ружья. – Это приказ!

– Писюн у тебя не дорос нам тут приказывать, – раздался ответ на иврите, вызвавший взрыв гомерического хохота.

– Что он сказал? – спросил Якоб.

– Тсс, – шикнула Зора.

Гольдберг подбежал к двери и закричал на идише запершимся изнутри людям:

– Эй, что там у вас происходит?

– Это ты, Гольдберг?

– Я, кто же еще.

– Мы требуем справедливости, – объявил Францек. – Мы требуем, чтобы нас освободили. Мы не отпустим этих двух стукачей из ишува, пока все до одного в Атлите не будут свободны. Пойди и передай этим мудакам англичанам, понял?

На морщинистом лице Гольдберга проступили одновременно удивление, беспокойство и досада. Он возвратился десять минут спустя в сопровождении полковника Брайса, его помощника и четырех солдат со штыками. К тому времени у барака собрался почти весь Атлит.

Сержант Гордон постучал в дверь и объявил:

– С вами будет говорить полковник Брайс.

– Господа, – сказал Брайс. – Я только что созвонился с главой Еврейского комитета в Тель-Авиве. Оттуда уже выехали. Хотят пообщаться с вами напрямую. Они приедут, и вы с ними уладите все вопросы.

Приказав двоим вооруженным солдатам остаться, он ушел, прихватив с собой ненавистного Уилсона.

Толпа молча ждала. Настроение было тревожным, но не мрачным. Все, что нарушало обычную скуку Атлита, считалось подарком судьбы. Через некоторое время мальчишки притащили потрепанный футбольный мяч. Эсфирь попыталась подтолкнуть Якоба: присоединяйся, мол, к ребятам, но тот не двинулся с места. Зора сказала:

– Да оставь ты его в покое.

– Ему надо окрепнуть, – возразила Эсфирь. – Он должен учиться ладить с окружающими.

– Это не в его характере, – заметила Зора.

– Я знаю. Тут все мальчики такие крепкие. И разговоры у них о войне да о фермерстве. Якобу с ними трудно будет.

– Ничего, не пропадет. Тем, кто умеет думать, среди евреев всегда место найдется. – Но, сказав это, Зора нахмурилась: она не знала, действует ли это правило в Палестине. Что, если вся эта пропаганда окажется пророческой и Эрец-Исраэль превратится в нацию, состоящую из евреев новой формации – солдат, фермеров и спортсменов, живущих в коммунах, бодро выполняющих правила, спорящих только о военной тактике, урожае да футболе?

Что станется с мечтательным ребенком в таком мире? Что станется с одиночками – интравертами? Что ждет Якоба? И что ждет ее саму?

– Тебе нехорошо? – забеспокоилась Эсфирь. – Может, лучше не стоять на солнце?

– Все в порядке, – успокоила ее Зора. – Просто жарко сегодня.

– Какая красота, – с запинкой выговорила Эсфирь на иврите. Она приставила руку козырьком ко лбу и посмотрела на небо. – Похоже, это самый прекрасный день за то время, что мы здесь.

Зора проследила за ее взглядом.

– В такой день хорошо гулять у моря, – задумчиво проговорила Эсфирь.

– Или по холмам, – подхватила Зора.

– «Иди, выйдем в поле^[13]...» – процитировала Эсфирь. – «Среди кустов хны...» Как дальше? «К виноградникам»?

– Где ты этого нахваталась?

– Якоб брал уроки вон у того мужчины из Гродно. У него очень много книг.

– Ты доверила ребенка этому фанатику?!

– Он должен встать на путь Торы, – сказала Эсфирь.

Зора улыбнулась:

– Ты теперь даже больше похожа на еврейку, чем я.

– А почему бы тебе самой не взяться учить Якоба? – спросила Эсфирь. – Ты все знаешь. Не спорь. И ты не фанатичка. А самое главное, ты его любишь. И он тебя.

Зора хотела было возразить, но Эсфирь снова остановила ее:

–  И совсем неважно, по какой книге вы будете учиться.

Мяч подкатился к ногам Якоба. Мальчик улыбнулся Эсфири и, размахнувшись, послал его прямо между двух кирпичей, обозначавших ворота.

– Кто это сделал? – закричали другие мальчишки. – Якоб? Да ну! А пацан умеет бить!

Эсфирь нежно подтолкнула его, и Якоб присоединился к игре, продолжавшейся, пока жар дневного солнца не начал потихоньку ослабевать и старенький «мерседес», покрытый слоем пыли, не заревел на дороге.

Из машины выскочили двое коренастых мужчин в белых рубашках и пиджаках, но без галстуков и, низко надвинув на лоб шляпы, устремились к передним воротам. Их встретил Гольдберг и проводил в барак, где томились Боб и Ури.

– Товарищи, – прокричал Гольдберг, – со мной два представителя ишува. Они приехали поговорить с вами.

Дверь приоткрылась, и все трое исчезли внутри. Несколько мальчишек пытались подслушивать у окон, а все остальные обосновались неподалеку, не сомневаясь, что ожидание будет долгим.

Но не прошло и десяти минут, как приезжие появились вновь. Ури и Боб, бросая гневные взгляды в сторону толпы, шагали до самого автомобиля позади своих спасителей, неуклюже прижав руки к бокам и не разжимая кулаков. Автомобиль закашлялся, задрожал и умчался с глаз долой.

К тому времени в дверях барака появились Францек и его друзья. Из карманов у них выпирали пачки американских сигарет.

– Гляди-ка, наши герои продались за пачку курева, – сказала Зора и, протолкавшись через толпу, протянула руку.

– А вот и нет, – возразил Францек, открывая пачку.

Мятежники только ухмылялись, когда их спрашивали, что они получили взамен заложников. Но Францек не мог не похвастаться:

–  Те два парня – большие шишки в Еврейском комитете. Они с нами заодно. Похоже, я произвел на них неплохое впечатление. Они говорят, мне еще звание армейское присвоят. Адекватное моим способностям – как они это называют.

Зора едва не прыснула, услыхав это двусмысленное обещание.

– Молодчина, Фрэнки, – сказала она, потихоньку засовывая лишнюю сигарету в карман. – Лишь бы только остальным за твои фокусы отдуваться не пришлось.

Тирце предстояло сообщить Брайсу, что побег откладывается на сутки. От мысли о том, что беседовать придется в его кабинете, где все, что было между ними, казалось лживым и даже гнусным, у нее мигом разболелась голова.

Она прошла через ворота, пересекла дорогу, миновала Уилсона-антисемита и вошла в кабинет, жалея, что не прихватила анальгин.

Рядовой Гордон вскочил на ноги.

– В настоящий время полковник Брайс телефонизирует. Позвольте предлагать вам вода. – Он наполнил стакан прежде, чем Тирца успела отказаться.

– Спасибо. – Она села, осушила стакан, посмотрела на часы. Потом спросила: – Откуда вы родом?

– Из Шотландия.

– Это на севере Англии, да?

– В Британии думовать, что шотландцы – деревня при акценте.

– Вы очень быстро учите иврит, – заметила Тирца.

– Вы такова добра. А какова здоров ваш сын?

– Здоров, благодарю вас.

– Полковник его много похвалит. Мне кажется, его к нему привязали.

– Да, он очень добр к моему Дэнни.

– У меня есть брат, его зовут Дэниел тоже, – сказал Гордон, и в эту минуту зазвонил телефон. – Сейчас можно входить, – кивнул он, кладя трубку. – И спасибо вам, госпожа Фридман, что позволили беседовать вас.

– Мне это было приятно, – улыбнулась Тирца и добавила: – Только правильно говорить не «вас», а «с вами».

– У меня с это беда. Огромное спасибо.

Брайс не встретил Тирцу у дверей, как он это обычно делал. Он сидел за столом, спрятав лицо в ладонях.

– Что случилось? – прошептала она.

Полковник глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула, глядя на нее так, будто она стояла где-то далеко-далеко.

– Я только что получил новости из дома, – сказал он, опуская взгляд на пустой стол.

– Полковник Брайс! – тихонько окликнула она.

Он резко выпрямился, словно по команде «смирно», и спросил:

– С Дэнни все хорошо?

– Да. Хотя пришла я к вам потому, что мне необходимо сделать один звонок. Прием придется отменить. Доктор будет только завтра.

– Завтра, – медленно повторил Брайс. – Понятно.

– Завтра в то же время и в том же самом месте, – сказала она. – Надеюсь, что это не вызовет затруднений.

– Никаких затруднений. Я уверен, что все пройдет, как планировалось.

Тирца понизила голос:

– Ради бога, скажи, что случилось?

По дороге проехал грузовик, наполнив комнату ревом двигателя. Брайс закрыл глаза.

– У меня умер сын. Мой второй мальчик, младший.

–  Нет!

– Испанка. Три года в ВВС без единой царапины.

Глаза Тирцы наполнились слезами.

– В пятницу я уезжаю.

– Как жалко, – прошептала она, думая, что даже не знает, по кому из молодых людей на фотографии он горюет. Хотя, конечно, теперь он горевал о них обоих.

– Я позабочусь о консультации для Дэнни. Не волнуйтесь об этом. Брайс протянул руку к телефону. Было видно, что он сдерживается из последних сил.

– Шалом, – сказала она.

Он не встал.

– Спасибо, госпожа Фридман. И вам того же.

Тирца неслышно закрыла за собой дверь.

В приемной рядовой Гордон поднялся на ноги.

– Ваш командир получил дурные вести из дома, – сказала Тирца, подходя к нему вплотную. – Вы должны... Вы ведь присмотрите за ним, я знаю. – Она крепко пожала ему руку. – Спасибо.

Шендл вихрем носилась по кухне – помешивала, плюхала еду по тарелкам и на все лады костерила Тирцу, которая так и не появилась, чтобы помочь ей с ужином. Шендл ждала до последнего, пока не пришлось все делать самой. Но, приступив к работе, она обнаружила, что ей это нравится. Дома, девочкой, она ненавидела возню на кухне, бесконечная готовка и мытье посуды нагоняли на нее. тоску. Иное дело взять на себя ответственность за кормежку двух сотен товарищей. Она чувствовала себя полководцем, разработавшим план сражения и возглавившим его. И, что лучше всего, работа не давала ей скучать.

Поэтому, когда незадолго до ужина на кухню забрел Натан, Шендл кивнула ему, но не стала спрашивать, знает ли он, куда подевалась Тирца.

Несколько минут он наблюдал за ее суетой, а затем сказал:

–  Эппельбаум и Гольдберг обещали за ночь разобраться с бойками. В общем, хорошо, что у нас есть лишний день.

– Вряд ли Боб и Ури так думают.

– Эти двое подставились, как дети.

– Ну и как же мы теперь без них? – спросила Шендл.

– А кто сказал, что без них? Всем придется попотеть. И тебе, и твоим товарищам.

– Особенно Францеку!

Натан пожал плечами.

– Только его не хватало. Вот же дуболом, – скривилась Шендл.

– Возможно. Но если что, люди за ним пойдут, как мы убедились.

– Он мог таких дров наломать!

– Но не наломал ведь, – примирительно сказал Натан. – И конечно, ты окажешь нам большую услугу, начав завтра сразу после ужина.

Шендл отложила ложку и повернулась к нему лицом:

–  Да?

– В принципе, я больше ничего не должен говорить до завтра, но ты такая славная девушка, и твои военные подвиги так всех нас вдохновляют. – Он взял ее за руку, провел пальцем по линиям на ее ладони. – Я вижу длинную жизнь, полную любви.

Шендл вырвалась и скрестила руки на груди.

Натан пожал плечами:

– Не надо осуждать мужчину за то, что он попытал счастья. Теперь насчет завтра. Ты должна будешь выбрать себе в помощники трех девушек из твоего барака. Спорим, ты возьмешь ту хорошенькую француженку и ту высокую блондиночку? В твоем бараке самые симпатичные на свете девушки, Шендл.

– Все твоей жене расскажу, если ее увижу. Не сомневайся.

Шендл знала, что не умеет врать, и очень волновалась, как бы не проболтаться Леони и Зоре, ведь обе видели ее насквозь. Поэтому, подавая ужин, она под любым предлогом сбегала на кухню. А когда, наконец, уселась, сразу набросилась на еду и быстренько набила себе рот, подумав, что ее соседки по столу вообще не смогли бы есть в таких обстоятельствах.

– Теди, – попросила Леони, – расскажи Шендл про своего поклонника.

Теди покраснела и замотала головой. Тогда Леони начала рассказывать сама:

– Сегодня в лазарете один из ребят-иракцев взглянул на нашу общую подругу и буквально с первого взгляда влюбился по уши! Он ей даже песню спел. Алица сказала, его зовут Ниссим, что значит «чудеса». Прелесть, правда?

– Глупости, вот что это значит, – фыркнула Теди и схватила кувшин. – Пойду еще воды принесу.

– Такой хорошенький, такой смугленький, – сообщила Леони, когда Теди ушла. – Только ниже ее сантиметров на пять. Вот будет парочка!

Шендл кивнула. Внезапно ей представилась картина: Теди в постели с таким вот парнем. Его ноги обвиты вокруг ее бедер. Контраст кожи, контраст волос. Золото и смоль, серебро и слоновая кость. А еще она представила их детей. Это будет совершенно новое поколение еврейского племени – голубоглазое и темнолицее или черноглазое и белокурое. Не европейцы, но и не арабы; сильные и изящные, выносливые и нежные, красивые во всем.

Когда Теди вернулась, Леони сказала:

– Извини, если я тебя обидела. Я всегда терпеть не могла, когда старые кумушки чешут языками, сводя парней с девушками и судача, до чего чудесные у них получатся детки. Вот теперь и сама туда же. А мне ведь еще и двадцати не исполнилось.

– Двадцати... – повторила Теди. – Странно. Почему двадцать лет мне кажутся почти старостью?

– Потому что мы слишком много смертей видели, – сказала Шендл. – Обычно это бывает гораздо позже, хотя бы лет в шестьдесят, когда среди знакомых оказывается больше мертвых, чем живых. Чтобы снова стать молодыми, нам надо завести детей.

– Какая из меня мать, – отмахнулась Теди.

– И из меня, – подхватила Леони. – Я даже в куклы никогда не играла, сколько себя помню.

– Это неважно, – возразила Шендл. – Мы выйдем замуж, у нас появятся малыши, и они нас изменят. Я такое уже видела. Даже женщины с татуировками на руках, даже те, которые разучились улыбаться, даже они – стоит им в первый раз взять ребенку на руки, как у них глаза светиться начинают.

– Но детям-то зачем такое бремя? – заметила Теди.

– Дети этого еще не понимают.

– Не обманывай себя, – возразила Леони. – Они все чувствуют, даже если не могут выразить это словами. И несправедливо превращать ребенка в источник собственного счастья. Теди права. Это непосильное бремя. И люди делают только хуже, когда называют своих детей в честь мертвецов.

Шендл подумала о своем брате Ноахе.

Теди подумала о своей сестре Рахиль.

– Мне вот, например, нравятся новые имена, – сказала Леони. – Ора, Йехуд, Идит. Как будто чистая страница. Хотя я все равно не собираюсь заводить детей. Не для меня это.

– Ерунда, – усмехнулась Теди. – Выйдешь отсюда, а через пять минут уже глядь – замужем и с пузом.

– Все мы и замуж выйдем, и детей нарожаем. Такова жизнь, – рассудительно заметила Шендл. – Но сначала нам надо помыть посуду. Тирцы до сих пор нет, так что можете мне помочь ликвидировать бедлам, который я на кухне учинила.

Вечером, когда потушили огни, Шендл лежала в постели, пытаясь заставить себя поверить в то, что это ее последняя ночь в Атлите. Завтра все переменится. Снова. Навсегда.

Слушая мерное дыхание спящей подруги, Шендл жалела, что не может ничего рассказать Леони, и вдруг поняла, что они могут больше никогда не увидеться. В Палестине людей без семей – таких, как они, – рассылали по кибуцам для «абсорбции». Слово это одновременно смешило и пугало. Забавно думать, что тебя впитают, как капельку воды полотенцем. Но уж очень это похоже на безвозвратное исчезновение.

«Ну-ка, быстро прекрати! – приказала она себе. – Здесь не такие уж большие расстояния. Может статься, мы еще будем друг к другу в гости ездить. И дети наши дружить будут. И состаримся рядом. А может, и нет. В любом случае, мы отправимся туда, куда нас пошлют».

Шендл повернулась на другой бок и закрыла глаза, но, прежде чем успела заснуть, кто-то положил руку ей на плечо.

На краю ее постели сидела Зора.

– Ты обещала рассказать, что происходит.

– Только не сейчас, – взмолилась Шендл.

– Сейчас, – твердо сказала Зора, ясно давая понять, что не сдвинется с места.

Шендл приподнялась и зашептала ей на ухо:

– Завтра ночью мы все убежим отсюда. Пальмах организует массовый побег. Уходят все.

Зора недоверчиво прищурилась:

– И Эсфирь тоже?

– Вроде да. Вообще-то... я не знаю.

– Она пойдет с нами. Знаешь ты это или нет.

– Она ведь даже не мать этому малышу, верно?

– И что? Она жизнью рисковала, чтобы его сюда привезти. А все остальное ерунда, – сказала Зора, сглатывая непрошеные слезы.

Шендл была потрясена. Почти все – и она в том числе – не хотели иметь с Зорой дела, считая ее озлобленной, неприятной и не умеющей сочувствовать. Но теперь Шендл вдруг поняла, что сочувствие к Эсфири и ее сыну превратило неукротимую Зорину энергию в нечто совсем другое – по-прежнему яростное, но более не свирепое.

– Так она идет с нами? – прошептала Зора – требовательно, но в то же время умоляюще. – И Якоб тоже?

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала Шендл.

– Поклянись.

– Ой, перестань. Ты сама будешь смотреть за ними всю дорогу. А теперь дай поспать.

Вторник, 9 октября

Теди хотелось еще побыть среди сосен. Во сне они были такие зеленые и так терпко пахли! Она натянула одеяло на голову, но тут на соседней койке пошевелилась Лотта, и все другие запахи перестали существовать.

Теди села и увидела, что Шендл уже оделась и манит ее на улицу.

Они молчали, пока не дошли до уборной и Шендл не включила воду.

– Что тебе удалось узнать о немке? – спросила она, умываясь холодной водой.

– Леони думает, что она нацистка, – сказала Теди.

– А при чем тут Леони?

– У нее с немецким гораздо лучше моего. Лотта, или кто она там на самом деле, желает говорить только с Леони. Называет ее Клодетт Кольбер.

– А почему Леони думает, что она нацистка?

– Она видела татуировку СС. Вот здесь, подмышкой, – показала Теди.

Шендл нахмурилась:

– И ты видела?

– Нет. Леони попробует еще разок взглянуть. Хочет убедиться. Что же будет, если это правда?

– Не знаю.

– Ее нельзя здесь оставлять с теми, кого...

– Конечно, нельзя, – согласилась Шендл. – Я все выясню.

Оставшись одна, Теди подошла к мутному зеркалу у двери и распустила шнурок, стягивавший ее длинные волосы, которые теперь почти совсем выгорели на солнце. Разбирая посеченные, спутанные кончики, она вспомнила щеточку из кабаньей щетины с серебряной ручкой, вязаную салфетку на ночном столике, бокал для воды с выгравированной на нем буквой «П», мамины руки и благоухающую розовым маслом помаду, которую ей мама втирала в макушку.

Она вернулась к раковине и принялась немилосердно драить лицо едким серым мылом до тех пор, пока не запылали щеки, а в голове не сделалось пусто, а затем заторопилась обратно в барак, чтобы успеть переговорить с Леони.

Та еще спала. Теди подумала, что теперь, когда необыкновенные глаза Леони закрыты, она ничем не отличается от остальных девушек. Она лежала на боку, вытянув руки, совсем как дитя. Да и сами руки у нее были как у ребенка, такие же гладенькие и мягкие. Изящные пальчики, ровные белые ноготки. Теди понадобилось не больше минуты, чтобы понять, что означают тонкие шрамы на ее запястьях. Прямые и четкие, словно нарисованные на листе бумаги.

Теди когда-то думала, что всякий, кто решается на самоубийство, ненормальный. Но теперь она знала, как это просто: сдаться и поплыть по течению. Закрыть глаза и уснуть на мерзлой земле. Луна светит в лицо, резкий запах дизеля и дыма бьет в ноздри. Зачем подниматься, если все, кто когда-то тебя любил, мертвы?

Леони открыла глаза и улыбнулась:

– Ты чего?

– Я рассказала Шендл о том, что ты говорила... О той немке.

Улыбка исчезла с лица Леони.

– И что она?

– Ничего. Побежала на кухню. Наверное, передаст Тирце.

Леони села, обхватила руками колени и переменила тему:

– Чем же сегодня, по-твоему, пахнет? От меня до сих пор разит гнилыми фруктами?

Теди вспыхнула.

– Ты надо мной издеваешься. Зря я тебе рассказала.

– Я не издеваюсь. Мне честное слово интересно.

– Сегодня я проснулась от аромата сосен. Целого соснового леса.

Леони фыркнула и скорчила гримасу:

– Это что же, немка благоухала?

– Нет, – смутилась Теди. Ей не хотелось говорить об этом. – Как думаешь, что будут делать с иракцами? Да еще этот скандал из-за физкультурников. Кстати, вчера Тирца так и не пришла.

– И Шендл какая-то дерганая, – добавила Леони. – Что-то будет! Но пока суд да дело, давай сходим на кухню. Поглядим, не объявилась ли наша Тирца. Заодно Шендл поможем.

В нескольких шагах от двери они едва не столкнулись с Зорой, которая стояла как вкопанная, уставившись немигающим взглядом куда-то вдаль.

– С тобой все нормально? – спросила Теди.

Зора дико посмотрела на них и, выпалив: «Я... я пошла», бросилась за угол барака. Там она прижалась спиной к стене, перепуганная и сердитая на себя.

Она не раз видела, как другие «бывшие» вдруг застывали в столовой или на плацу, внезапно парализованные воспоминаниями. Но Зора, считавшая себя хозяйкой собственного прошлого, думала, что ей такое не грозит. Наоборот, чтобы сохранить свои воспоминания четкими и ясными, она даже начала записывать имена тех, кто был с ней в концлагере, тех, кто умер в бараке у нее на глазах, рецепты «супов», которыми они спасались от голодной смерти, отупляющие работы, которые приходилось выполнять. Перечень ее страданий, унижений и потерь занимал пять листов бумаги, исписанных с обеих сторон. Это помогало и не забывать прошлое, и держать его в узде. Она хранила аккуратно сложенные листки между страницами еврейской грамматики, пробегая глазами по строчкам каждый раз, когда приступала к занятиям.

Но она никак не могла ни объяснить, ни отогнать сегодняшнее странное чувство, когда собственные волосы, щекочущие шею, неожиданно вызвали воспоминание о матери. Мама называла волосы главным Зориным богатством, говоря это с таким неприкрытым сочувствием, что Зора неизменно морщилась.

Зора встряхнулась и направилась в столовую. После завтрака надо будет попросить Леони поработать ножницами. Без этой идиотской гривы и прохладнее, и удобнее. Сегодня ночью ничто не должно отвлекать.

Когда Зора вошла в шумную столовую, Эсфирь и Якоб замахали, приглашая присоединиться к ним.