Текст книги "Цивилизация птиц (Безымянная трилогия - 3)"

Автор книги: Анджей Заневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Я знаю! Я знаю!

Громкий крик Сарториса разносится далеко вокруг.

Я понимаю, что ты хочешь сказать, Сарторис. Я все поняла, когда увидела эту чудную бронзовую волчицу и маленьких человечков под ее брюхом. Это волчицы рожают людей, кормят своим молоком, растят, воспитывают. Маленькие волчата под брюхом у матерей иногда превращаются в маленьких людей. Поэтому волков нужно избегать, их нужно бояться и обходить стороной.

А не случится ли так, что волчицы снова станут рожать людей? Не возродят ли они человеческий род?

Настороженные уши прислушиваются. Застывшие глаза замечают все вокруг. Из раскрытой металлической пасти торчат покрытые зеленым налетом клыки. Под кожей вырисовываются мышцы и ребра. Волчица готова защищать своих маленьких человеческих детенышей.

Сарторис удивленно вертит головой, думая о своем открытии. Если это волки произвели на свет людей, то, значит, люди, как и волки, тоже г1ожирали все живое, все, что попадалось у них на пути. Они жаждали мяса и крови, а когда не могли найти никакой другой пищи, начали загрызать друг друга и конце концов сожрали всех, так что никого больше не осталось.

Поэтому везде и валяется столько костей.

– Я знаю! Я понял! – Голос Сарториса звучит зловеще, мрачно. – Надо остерегаться волков! Бойтесь волчиц и волчат!

Сороки разбежались, разлетелись. Лишь мы с Сарторисом летаем, прыгаем, кружим рядом с бронзовой волчицей и ее выводком – никак не можем поверить, что все это правда.

Рея

Я хорошо помню торчащие из тощей спины кости, угловатую подвижную голову с синими ушными отверстиями, быстрые глаза и слишком большой клюв крупнее, чем у всех остальных птенцов. Она быстро подрастала... Раньше всех покрылась пухом и перышками. Непослушная, вредная, задиристая, она вылетала из гнезда, невзирая на все предостережения и удары. Смерть других сорок не пугала ее – наоборот, придавала ей еще больше наглости, упрямства, нахальства, драчливости.

Я помню, как она с криком набрасывалась на старого тощего канюка, который ощипывал пух с только что пойманной перепелки.

Рея подлетала к нему, дергала за выступавшие из хвоста длинные перья и удирала, прячась в молодой дубовой поросли. Вот это смелость – приставать к злейшему врагу сорок!

Разъяренный хищник схватил в когти уже почти мертвую перепелку и перебрался в более спокойное место.

Рея выросла, стала самостоятельной и улетела, но недалеко.

Она спала в расположенном неподалеку дупле, откуда ей удалось изгнать семейство рыжих белок.

Каждое утро она будила нас пискливыми, нахальными криками, от которых вздрагивали даже листья на деревьях. Заставить ее замолчать не могли ни отвращение и враждебность окружающих, ни злобно нацеленные в ее сторону клювы.

Ее поросший темной щетиной клюв стал твердым, искривленным, загнулся крючком. Теперь Рею боятся даже более крупные, более опытные сороки. Они завидуют той смелости, с какой она бросается на волчьи спины, вырывая из них на бреющем полете клочья шерсти -совсем рядом с яростно щелкающими от злости зубами.

Поначалу Рея не замечала Сарториса.

А может, она просто делала вид, что не обращает на него внимания?

Ведь не могла же она не заметить, что все остальные сороки давно признали его своим вожаком.

И все же Рея вела себя так, как будто не видела его. Даже когда он предупреждал об опасности и все остальные сороки срывались с места и улетали, она оставалась, осматривалась по сторонам и выбирала свой, иной путь к бегству.

Наверное, именно поэтому Сарторис – то ли восхищенный ее отвагой, то ли просто из чувства противоречия – заметил ее, выбрал среди других самок и захотел сделать своей подругой жизни.

Он упорно ухаживал за ней, бегал, угождал, отгонял других самцов, не позволял им даже приблизиться к своей избраннице.

Он начал ревновать худую, костлявую сороку, им пренебрегавшую!

Вскоре Рея поняла, что рядом с Сарторисом сможет занять особое место место, которое даст ей власть над остальными сороками.

Она видела, что все мы боимся Сарториса, слушаемся его, летим вслед за ним, делимся с ним своей добычей.

Рея искусно возбуждала его ревность нахохливанием перышек, встряхиванием хвостом, прыжками и кружением перед другими самцами.

Она садилась на противоположной стенке, потягивалась, зевала, вертела головкой.

Сарторис тоже садился, смотрел на нее, восхищался, любовался. Он злобно фыркал, если приближались другие сороки, и как-то раз даже на меня замахнулся клювом.

Рея притворялась равнодушной, делала вид, что не замечает этих знаков внимания, чувствуя, что своим невниманием к Сарторису она лишь все сильнее привлекает его. Она не останавливала, не задерживала его, когда он улетал. Не звала лететь вместе с ней.

В теплых лучах утреннего солнца Рея заметила крупную, с синеватым отливом сороку, которая уселась на ветке неподалеку от Сарториса и усиленно старалась привлечь к себе его внимание. Она искушала его, раскладывая крылышки в стороны, то приоткрывая, то снова закрывая клюв. Она строила глазки, моргала, распушала свои перышки, стачивала когти о твердую кору. Рея тотчас же поняла, что может упустить свой шанс.

Она рванулась со своего места и с криком столкнула с ветки не ожидавшую нападения соперницу, потом подошла поближе и потерлась крылом о Сарториса, который уже ничего больше не замечал вокруг, кроме нее.

Рея уселась на широком дубовом суку – покорная, дрожащая, – встряхнула крылышками, опустила клюв, выгнула спинку и застыла в ожидании.

Темно-карие глаза округлились, зрачки расширились, заискрились под лучами солнца.

Сарторис закричал от восторга.

Рея неподвижно лежала под ним, а он вдохновенно колотил крылышками, взобравшись ей на спину.

До самого вечера из раскидистой кроны дуба доносились шум крыльев и счастливые вскрикивания Сарториса.

Он прилетал на холм, садился на ветку кедра и смотрел на статую волчицы и ее детей. Я старалась всегда быть рядом с Сарторисом во время этих его вечерних путешествий.

Он преодолевал свой страх и прилетал сюда перед самым закатом, когда на площади начинали собираться волки. Они приходили сюда из разных районов города, садились вокруг статуи и глухо выли до тех пор, пока на небе не показывалась белая вечерняя луна, которая лишь к ночи приобретала золотисто-красный оттенок.

Особенно внимательно Сарторис разглядывал молодых волков. Чем младше были волчата, тем больший интерес они у него вызывали. Когда в течение дня он натыкался на беременную волчицу, то сразу забывал обо всех своих делах и летел вслед за ней в надежде на то, что так он сможет побольше узнать о ее волчье-человечьем потомстве. Полинявшие, исхудавшие волчицы оберегали своих детенышей, скрываясь с ними в глубоких подвалах, в руинах, гробницах, выкапывая в земле когтями ямы, норы, туннели.

Стоило Сарторису заметить беременную или кормящую волчицу, как он сразу нахохливался, все его перья вставали дыбом. Он садился на безопасном расстоянии и молча наблюдал, стараясь остаться незамеченным.

А иногда он взлетал повыше и, перепрыгивая с ветки на ветку, упрямо подбирался поближе к спрятанным в укромном уголке волчатам. Я никак не могла понять, зачем ему это надо.

В жаркое послеполуденное время Сарторис отдыхал среди издающих одуряющий запах веток магнолии. В пропитавшем все вокруг тяжелом запахе бело-розовых цветов он засыпал глубоко и спокойно. Здесь его не мучили ни сны, ни кошмары, ни видения, ни толпы бросающих камнями, пытающихся поймать его человеческих скелетов.

Я подозревала, что он устраивается отдыхать здесь для того, чтобы забыться, чтобы избавиться от этих проклятых призраков.

Он как раз дремал, прижавшись к гладкому белому стволу в тени сплетенных над ним ветвей, когда снизу донесся шорох, шелест быстро проскользнувшего зверя. Сарторис открыл глаза, выпрямился, вытянул голову вперед.

Под деревом пробиралась волчица. Худая, с запавшими боками и поджатым хвостом, она спешила в свою нору. Удлиненные, отвисшие соски указывали на то, что она кормит потомство. Людей или волков? Волко-людей или человеко-волков? Сарторис напряженно следил за каждым ее шагом, стремительно перепрыгивая с ветки на ветку в полном молчании. Волчица бежала, с трудом преодолевая пороги и ступени, все выше и выше – на холм. Она оглядывалась по сторонам голодными красными глазами в поисках мяса и крови. Сарторис ждал. Волчица застыла у кроличьей норы, спрятанной в густых зарослях вокруг наваленных друг на друга бетонных плит.

Писк, отзвуки борьбы... Кусок крольчатины исчезает в окровавленной пасти. Схватив зубами длинное ухо, волчица тащит голову с остатками туловища к себе в нору.

Сарторис летит между верхушками деревьев, бесшумно перескакивает с ветки на ветку, со стены на стену, с окна на окно.

Волчица с поджатым хвостом держит во рту окровавленную кроличью голову. Сворачивает в узкие тенистые Прибрежные улочки, петляет среди развалин.

Сарторис кружит над ней в волнообразном полете, то снижаясь, то снова поднимаясь ввысь. Тихий, решительный, хитрый, он старается не выдать своего любопытства.

Жадно сжимая в зубах остатки добычи, волчица бежит вперед по раскаленному солнцем асфальту.

Восходящий поток воздуха подталкивает Сарториса вверх. Он поднимает крылья, выпрямляет ноги, плавно опускается вниз.

Вперед, через большую площадь и дальше – вверх по широкой лестнице.

Волчица неожиданно скрывается в двустворчатой двери, от которой осталась цела лишь одна из створок. Сарторис садится на каменный козырек над темным провалом и пытается заглянуть внутрь.

Скулеж, повизгивание, подвывание...

Там детеныши... Волчьи? А может, человеческие?

Сарторис слетает вниз, на тротуар. Я -рядом с ним... Мы отколупываем от стен желтые крошки известки. Из дверей доносятся рычание, чавканье сосущих молоко щенков. Сарторис садится на стройную статую с отбитой головой. Я присаживаюсь чуть ниже, на постаменте.

Мы терпеливо ждем, ведь волчица в конце концов должна выйти хотя бы к ближайшей луже.

Сарторис в нетерпении кружит вокруг статуи, то и дело подлетая к двери. Когда я стараюсь дотронуться до него в полете, задеть клювом, привлечь внимание ярким блеском перьев, он отгоняет меня ударом клюва в спину.

И вдруг рядом с нами раздается разгневанная трескотня Реи:

– Вот где я нашла вас! Ты здесь! А она что еще тут делает?

Рея видит во мне соперницу. Она кидается на меня, пытается прогнать. Но все напрасно. Я давно уже почти все время рядом с ними, и ей никогда еще не удавалось заставить меня ретироваться.

Сарторис раздраженно подлетает к нам. Волчица тоже уже услышала злобную трескотню. Рея замолкает. Она понимает, что Сарторис ждет зверя, который должен выйти из этой двери. Мы летаем вокруг статуи, ловим мелких насекомых.

Неожиданно волчица быстро выбегает из дверей. Она осматривается по сторонам, не угрожают ли ее потомству другой волк, рысь, медведь или барсук. На прыгающих неподалеку крикливых сорок она не обращает никакого внимания. Бежит вниз по лестнице и сворачивает в узкую улочку, ведущую к реке.

Сарторис свысока наблюдает за ней.

Волчица бежит к воде. Сарторис возвращается и садится. Раскачивающейся походкой он приближается к двери. Вытягивает вперед голову. Проверяет, нет ли внутри еще одного взрослого волка.

Потом осторожно, вытянув клюв вперед, входит в дверь и скрывается в тени. Я вбегаю за ним. Рея остается сторожить снаружи, чтобы предупредить нас о возвращении волчицы.

Ветер шумит в трубах, сквозняки врываются сквозь распахнутые настежь двери. С неба доносятся голоса летящих к морю галок и чаек. Рея смотрит за угол улицы, в которой скрылась волчица.

Из-за дверей доносятся вой, скулеж, писк, возня.

Мы вылетаем с окровавленными клювами и взмываем вверх над крышами и деревьями.

Волчица застанет своих детей с пустыми ямами вместо глаз, которые еще не успели ничего увидеть, воющих от боли, стонущих, скулящих. Ляжет на них, вылижет пораненные глазницы, подтащит к соскам.

Стоны и скулеж долго еще разносятся по окрестностям. Но в конце концов волки все-таки засыпают. А когда ночью седая луна заливает дверной проем своим бледным светом, оттуда снова раздается протяжный ужасающий вой.

Нас всех обеспокоило вызывающее сверкание перьев белокрылой галки. Она летала над красно-коричневыми стенами, призывая к себе сестер и братьев.

Она порхала, кружилась над башней.

Из своего гнезда на самой верхушке купола ее заметил сокол.

Заметили ее и ястребы, высматривающие добычу в ущельях улиц. Даже бегающий взад и вперед по колоннаде старый стервятник нервно забил крыльями и вытянул шею к этой белой молнии.

– Хватит! – закричал Сарторис.

Мы все ринулись за ним. Он решил изгнать Белоперую, загнать ее обратно в гнездо. Пусть сидит в темной щели, чтобы не накликать беду на наши головы.

Обгрызавший старые кости ленивый волк, заметив кружащуюся в небе белую точку, подавился, отрыгнул пищу и злобно завыл.

– Хватит! – Сарторис бьет Белоперую крылом и клювом.

Нас со всех сторон окружают крикливые злые галки. Белоперая удрала она опустилась дугой и скрылась в продолговатом окошке. Взволнованные птицы долго еще летали над красными стенами.

Я хотела быть рядом с Сарторисом. Возбужденный, задыхающийся, дрожащий, он стремился оторваться от остальных сорок и спрятаться в апельсиновой роще – ему нравилось иногда подремать здесь в тишине.

На одном из деревьев, среди тонких верхних веточек, он соорудил себе небольшое гнездо, в котором только он один и мог поместиться. Скрывшись в гуще веток, он засыпал в нем, как в корзине, и сквозь листву была видна лишь темная тень черного клюва над белым пятнышком грудки.

Я сажусь на ветку рядом с гнездом, утоляю жажду соком спелого апельсина и, поглядывая время от времени на вход в гнездо, засыпаю. Просыпаюсь от приглушенного крика и шороха. Сарторис кричит во сне, трепещет крыльями.

– Хватит! – слышится глухой, сонный голос.

Неужели даже во сне он все еще преследует белую галку? А может, это за ним гонятся приснившиеся ему птицы?

Волки давно уже шли по их следам, крали жеребят и молодых кобыл. Путь табуна проходил по старым дорогам людей, по рассыпавшимся деревням, поселкам и городам. Лошади отдыхали на площадях, прятались в заброшенных, развалившихся сараях и дворах. Но хищники везде уже поджидали их, и кони чувствовали себя все более и более неуверенно. За углом, за стеной, за каждым поворотом раздавался вой волков, собак, рысей, рев медведей. Лошадей пугали рассевшиеся в ожидании стервятники, которые упрямо летели за ними следом в надежде на огромное количество падали.

В город табун пришел с востока... Лошади уже давно искали сочную траву, влажные зеленые пастбища... Но их со всех сторон окружали лишь бетонные, асфальтовые улицы, стеклянные стены, развалины, железные мачты, кучи ржавого металла.

Сквозь щели и дыры в асфальте пробивались вьюнки и острая сухая трава без сока и вкуса. Все, что можно было съесть, давно уже было съедено оленями, косулями, козами.

Через несколько дней голодные кони решили покинуть город -они неслись по улицам, пересекая площади, снося на своем пути проржавевшие сетки, барьеры, заборы... и в конце концов выбрались на дорогу, которая вела на запад.

Кони обгрызали кору с деревьев, вытягивали шеи за апельсинами и оливками, отдыхали в тени дубов и кипарисов, постоянно вскакивая и проверяя, не окружают ли их волки и рыси.

Когда табун наконец выбрался из города, лошади повернули к северу от реки. Холмистая местность была покрыта здесь зарослями кустарника и немногочисленными деревьями.

Коней испугал визг, внезапно раздавшийся из-под высоких кипарисов, росших ровными рядами вдоль широкой полосы растрескавшегося асфальта, и они галопом рванулись вперед.

Вдруг посреди дороги прямо у них на пути оказалась шумная стая злобно покрикивающих сорок, которые окружили большой шар сплетенных в клубок змей. Трескотня, крики, мелькание бело-черных суетливых птиц так напугали скакавшую во главе табуна беременную кобылу, что она свернула в сторону и понеслась к чахлой, полузасохшей роще. Все остальные последовали за ней. Слепящее солнце теперь светило им прямо в глаза.

Блестящий диск склонялся все ниже, слепил мчащихся напролом коней. Никто из них не заметил ни обрыва, ни темнеющего впереди оврага, ни серых скал, ни острых камней, ни ведущих вниз козьих троп.

Трескотня сорок, зов Сарториса, волчий вой и стук копыт эхом отражались от темных стен ущелья, усиливались и оглушали, вводя в заблуждение. Лошадям казалось, что за ними гонятся неизвестные кровожадные хищники, казалось, что эти хищники вот-вот вцепятся в них своими клыками и когтями.

Дорога представлялась такой прямой... И вдруг оборвалась, исчезла. Земля ушла из-под копыт. Лошади падали по крутому каменистому склону головами вниз, переворачиваясь, спотыкаясь, разбиваясь. Подталкиваемые вперед тяжестью собственных крупов и животов, они приближались к неглубокому карьеру с отвесными стенами, откуда раньше добывали гравий.

И снова раздались крики сорок, привлеченных запахом навоза и конского пота.

Бежавшая во главе табуна большая беременная кобыла лежала со сломанной ногой в белой мраморной крошке. Тяжело дыша, она непонимающим взглядом смотрела на прорвавшую кожу окровавленную кость.

Покалеченные, но еще способные держаться на ногах, кони окружили ее. Они наклонялись, сочувственно касались ее ноздрями. Она поняла, что это конец, заржала, приподнялась на задние ноги, пытаясь встать, но покачнулась и тяжело свалилась набок.

Сороки, галки, голуби внимательно обследовали путь панического бегства табуна. Влажный, быстро сохнущий на солнце конский навоз всегда привлекает птиц. Но разве мог оставить за собой много навоза табун изголодавшихся, отощавших лошадей?

Я мчалась рядом с Сарторисом и Реей, стараясь не влететь в тучу поднятой конскими копытами белой пыли.

Несколько светло-желтых, дымящихся шариков уже были облеплены вездесущими воробьями.

– Это мое! – кричит Сарторис.

Лошади плотной стеной окружили свою искалеченную предводительницу.

Отдаленный волчий вой вызвал новую волну ужаса. Спотыкаясь и падая, табун понесся к противоположной стене, но там было невозможно выбраться. Кони повернули и снова остановились рядом с раненой кобылой. Она ржала, стонала, хрипела.

Завыл волк – на сей раз уже значительно ближе. Табун бросился туда, где обрыв казался не таким отвесным, как в других местах. Сарторис уселся на камне и наблюдал за неуклюже взбирающимися вверх лошадьми. У самых слабых, больных и голодных не хватало сил взобраться по крутому склону. Копыта скользили по песку и гравию.

Кобыла со сломанной ногой отчаянно дергала здоровыми копытами, с ужасом во взгляде наблюдая за тем, как уходит ее табун. С ее морды стекала зеленоватая слизь, капала густая пена. Больные, изможденные кони, у которых не хватило сил подняться наверх, сгрудились вокруг нее.

– Летим отсюда! Здесь опасно! – крикнул Сарторис.

К карьеру уже слетались стервятники, соколы, коршуны, орлы, ястребы, совы, луни.

Птицы помельче разлетались прочь, в разные стороны, подальше отсюда. Хищники на скалах точили клювы и когти о камни. Лошади жались друг к другу, дрожали, вставали на задние ноги, били копытами.

Мы возвращались в город, к нашим кедрам и кипарисам.

Внизу, среди стен и деревьев, я заметила длинные серые тени: это волки, уверенные в том, что добыча от них никуда не уйдет, шли по следу табуна.

Стекающие по скалам потоки воды сделали меня пленником темной холодной пещеры. Все небо затянуло дождем, и из пещеры не было видно ничего, кроме серебристо-серой стены, пульсирующей ледяными каплями.

Холод. Грязь узкими ручейками подтекала мне под ноги. Я вскочил на скалистый уступ и закричал от отвращения.

– Вонючая! Мерзкая! Противная! – трещал я.

– Вонючая! Мерзкая! Противная! – повторяло гулкое эхо.

Я замолчал, открыв рот от удивления.

Эхо все еще продолжало звучать. Оно отвечало мне – все более далекое из густой темноты в глубине пещеры.

Я никогда еще не слышал такого эха. Но эхо не лжет, хотя постепенно стихает и замолкает... Эхо лучше измеряет пространство, чем зрение, которому для этого необходим свет.

Тишина позади меня кажется мне более опасной, чем холодные струи дождя и плеск стекающей грязи, не позволяющие мне покинуть пещеру. Я вцепляюсь когтями в скользкий красный камень, поднимаю голову и всматриваюсь во мрак. Сознание того, что позади меня в матовой черной глубине кроются ведущие вниз проходы и туннели, в которых могут прятаться хищники, вызывает дрожь во всем теле.

Я боялся, боялся вопреки собственным желаниям, боялся так, как не боялся уже давно, как будто я снова был молодым неопытным сорочонком, который только лишь начинает познавать мир, страх и смерть.

Я отряхнул перышки от оседающих на них мелких белых капелек воды и оглянулся. Мне показалось, что темнота движется, волнуется, качается.

Воздух волнами врывался в пещеру и проникал дальше, ниже, в глубь каменного туннеля, который я чувствовал во тьме позади себя.

Молния ударила в высохшую рощу неподалеку от пещеры, и спустя несколько мгновений гром прокатился над моим убежищем, ворвался внутрь, завыл, заскулил, загрохотал. Я еще шире раскрыл клюв и вытаращил глаза мне стало страшно, что я могу оглохнуть. Гром проникал все дальше, все глубже в землю, пробуждая все более тихое и далекое эхо, пульсирующее в отдаленных углах пещеры.

Я стиснул коготки на уступе скалы от страха, что возвращающаяся волна мощных звуков опрокинет, сметет, задавит меня. Под когтями чувствовалась влага. Теплая жидкость... Кровь?

– Кровь? Моя кровь? Кровь... Откуда? – тревожно вскрикнул я, а эхо тут же стало повторять мой крик.

Кровь текла из камней. Мои когти сжались на камне, как на спине живого существа. Теплые капли сочились из поцарапанной поверхности, и мне вдруг показалось, что я чувствую слабые движения – как будто я и впрямь терзаю нечто живое.

Я осторожно, с удивлением всматривался в то место, откуда сочилась эта странная кровь. Оно выглядело так, как будто я содрал с чего-то живого верхний слой кожи. Я отскочил в сторону, подпрыгнул, взлетел под самый свод пещеры. Свисавшая со стены сеть одеревеневших ветвей показалась мне вполне безопасным местом – сухим, спокойным. Я схватился коготками за серый сучок и клювом отломил кончик сморщенного побега.

Кровь потекла тонкой темно-красной струйкой. Я почувствовал языком холод и сладковатый вкус. Эта кровь, сочившаяся из скал и мертвых ветвей, была холодной. Может, это неживая кровь?

Я с удивлением всматривался в серую ветку под моими коготками и никак не мог понять, то ли это живое существо, то ли мне все это привиделось? Я внимательно осмотрел стены, своды, сталактиты, известковые натеки, свисающие по стенам ветки и паутину... И лишь теперь заметил, что под внешним слоем серого, коричневого, черного кроется пурпурный цвет – такой, какой обычно бывает у крови живых зверей. Это открытие так поразило меня, что перья на голове и крыльях сами собой взъерошились и распушились. Неужели меня окружают неизвестные мне хищники?

– Кто вы такие? Откуда вы взялись? Это что, ваши владения? Ваша территория? – тихонько шипел я, чтобы снова не вызвать раскатистого громового эха из глубин пещеры. Я расправил крылья, готовясь к нападению, раскрыл клюв. Глаза подернулись пленкой. Я выглядел устрашающе, злобно, яростно. Не зря же все птицы боялись меня, когда я вот так вставал, перебирая ногами, с вытянутой вперед шеей, с налитыми ненавистью глазами...

Но здесь птиц не было. Здесь были одни камни, скалы, погнутые прутья и жесть, бетонные глыбы, высохшие корни, пороги, ступени, туннели, темнота. Я вертелся на ветке, стараясь выглядеть пострашнее. Из-под содранной коготками коры все еще продолжала сочиться кровь, каплями падая в глинистую лужу на дне пещеры, постепенно разливавшуюся все шире и шире. От шумящей стены дождя веяло пронизывающим холодом. Я слизал языком немножко жидкости -это была звериная кровь, лишенная внутреннего тепла. По вкусу она была похожа на кровь мелких птиц, которыми я кормил своих птенцов.

Я почувствовал себя увереннее. Ну и что, что вокруг шумит дождь и я застрял в холодной, темной пещере?! Что с того, что вокруг меня камни, ветки и стены, из которых сочится кровь? Ведь до сих пор не произошло ничего такого, что могло представлять для меня опасность. Так почему же я боюсь неизвестного, даже не зная толком, действительно ли в этой темноте могут таиться хищники?

Холод проникает сквозь перья, вода стекает на ноги с шеи и крыльев. Перья стали тяжелыми и холодными. Если хочешь выжить, надо есть. Если в этих ветках и камнях течет кровь, я могу подкрепиться хотя бы этой живительной влагой. Я вбиваю клюв в окровавленное отверстие и рву пропитавшиеся кровью волокна. С трудом выдираю и глотаю их.

Буря усиливается. Беспрерывно сверкают молнии. Гром гремит не переставая. Темная пропасть отзывается непрекращающимся эхом. Под сильными порывами ветра косые струи дождя льются прямо в пещеру.

Я перепрыгиваю повыше – поближе к каменному своду – в попытке спрятаться от влажного, холодного сквозняка.

Снаружи становится все темнее, наступают сумерки. Приближается ночь. Я сажусь на самом высоком месте – на выступающем из стены каменном карнизе. Если в пещере живут хищники, то ночью они должны выбираться на поверхность земли. Они будут проходить или пролетать мимо меня, так что мне обязательно нужно получше спрятаться и замаскироваться. Стена растрескалась, как испещренная шишками и язвами шкура старого зверя. Некоторые повреждения напоминают шрамы, синяки, нарывы, опухоли.

Дождь стучит по закрывающим вход в пещеру камням, и хотя кажется, что он уже слегка поутих, я все же боюсь, что мне придется остаться здесь на ночь.

На неровном полу все шире и шире разливается лужа. Я дрожу от одной мысли о том, что мог бы упасть туда. Ведь, мокрый, грязный, со слипшимися перьями, я не смогу снова взлететь сюда, наверх, под самый свод. Мне пришлось бы карабкаться, подпрыгивая и крича от отчаяния, а доносящееся из глубины эхо лишь усугубляло бы охвативший меня ужас.

Глаза постепенно привыкают к царящему под сводами полумраку. Я замечаю свернувшегося клубком под стеной волка – он тоже спрятался здесь от дождя. Волк скалит зубы и рычит, кидая взгляды на матовую поверхность лужи. Змея равнодушно скользит из серых дождевых сумерек во тьму пещеры.

Завернувшись в свои кожистые крылья, размеренно дышат летучие мыши, вздрагивая время от времени от холодного сквозняка. Они похожи на засохшие, свернувшиеся в трубку листья лопухов.

В пещере живет множество разных существ, но самые опасные из них, видимо, все-таки змеи. Интересно, смогла бы вон та, которую я только что видел, взобраться сюда, на самый верх?

В щели рядом с веткой я замечаю слабый отблеск. Что-то шуршит, движется, вылезает... Паук. Темный, мохнатый, огромный, с четко очерченными челюстями. Он ползет наверх – к маленьким розовым детенышам летучих мышей, висящим на потолке рядом с родителями. Вслед за этим пауком уже потянулись и другие его сородичи.

Я вскрикиваю, пытаясь предупредить летучих мышей об опасности, бью крыльями и хвостом, не обращая внимания даже на вызванное моей трескотней эхо. Вытягиваю голову по направлению к ползущим паукам и кричу:

– Сарторис! Сарторис! Сарторис!

Самый крупный из пауков уже добрался до розового комочка мяса. Прижался к нему своим мохнатым брюхом. Писк, трепыхание. Паук тащит добычу в свою щель. Летучие мыши просыпаются и с писком кидаются на врага. Прилепившиеся к шероховатым камням детеныши тоже тревожно трепещут крылышками. Родители подлетают к ним, прикрывают, обнимают, кормят. – А не нападет ли ночью такой паук и на спящую птицу? Не впрыснет ли ей в крылья парализующий яд? Я оглядываюсь по сторонам. Может, здесь найдется какое-нибудь более безопасное местечко, чем торчащий под самым сводом выступ скалы?

Летучие мыши попискивают, летают вокруг меня, задевая кожистыми крыльями. Они хотят спугнуть меня, выгнать с принадлежащей им территории. Волк глухо рычит, скаля белые зубы. Мои пронзительные крики вызвали движение в черной глубине пещеры. Одна лишь змея замерла, прикинувшись спящей. Вой доносится из-за серой стены дождя. Это волчица. И вот она уже вместе с волчатами укладывается рядом со своим самцом. Пещера наполняется запахом мокрых звериных шкур.

Жадные, голодные взгляды. Волчата подбегают, встают на задние лапы, скалят зубы. Я поворачиваюсь и гневно кричу:

– Отстаньте от меня! Вы все равно ничего мне не сделаете! Сарторис! Сарторис!

Разозленные волчата неуклюже подпрыгивают, опрокидываются на спины, падают прямо в грязь. Отряхиваются и с поджатыми хвостами возвращаются к матери, втискиваются в выкопанное под стеной углубление. Сверху они похожи на серовато-бурые камни.

Из глубины пещеры, постепенно заполняя все большую и большую часть помещения, выползает темнота. Я сижу, сжавшись в комочек. Глаза постепенно слипаются – мне все труднее и труднее открывать их. Место на каменном уступе кажется мне вполне безопасным укрытием. Стена дождя совсем потемнела. Летучие мыши, попискивая, ловят ночных бабочек, комаров, жуков... Голова склоняется набок, клюв утыкается в пух над крылом. Из последних сил я раскрываю глаза, боясь уснуть. Темнота расползается из глубин пещеры, из разливающейся все шире лужи, из потоков льющегося на землю дождя.

Темнота заполняет и меня – изнутри, – и именно она заставляет заснуть, несмотря на окружающие меня кровоточащие стены, несмотря на волков, пауков и даже несмотря на доносящееся из неизмеримых глубин эхо.

Меня будят шум, шипение, хохот, стоны. Я выпрямляюсь, потягиваюсь, осматриваюсь по сторонам. Дождь кончился, пещера залита лунным светом. Чужие, незнакомые птицы садятся на камни и ветки, прижимаясь к стенам. Они рвут клювами пропитанные кровью ткани, раздирают, пожирают, отламывают, высасывают.

Рассмотрев повнимательнее их толстые крючковатые клювы и тонкие, острые когти, я тихо дрожу, крепко прижавшись к стене, Я никогда в жизни не встречал таких птиц. Их головы совсем не похожи на птичьи – они совсем голые, без перьев. Может, это человеческие головы?

Сон снова заставляет меня закрыть глаза, мною овладевает усталость, которая даже сильнее страха. До моих ушей, как будто из далекого далека, еще доносится вой волков и крик убиваемой серны. Но я даже не открываю глаз, лишь глубже засовываю клюв в перья между крыльями.

Резкий крик Реи врывается в освещенную лучами восходящего солнца пещеру. Темнота исчезла. От страшного мрака осталась лишь узкая полоска в глубине, за порогом – там начинается ведущий вниз туннель, пугающая отзвуками доносящегося из тьмы эха пропасть. Оттуда прилетали те птицы с неоперенными головами, с железными клювами и когтями. Я разминаю замерзшие косточки, потягиваюсь.