Текст книги "Цивилизация птиц (Безымянная трилогия - 3)"

Автор книги: Анджей Заневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Розовая стайка фламинго бродит в редких зарослях тростника. Разноцветные попугаи, щурки, птицы-носороги кричат скрипучими голосами.

Я сажусь на выступающий над поверхностью воды камень и пью. Наедаюсь мелких улиток, зерен, семян и засыпаю между сладко пахнущими ветвями инжира.

Они похожи на коней – развевающиеся гривы, копыта, длинные хвосты, поблескивающие, раздувающиеся ноздри.

Они ржут, бьют копытами, катаются по земле.

Посреди лба каждого из животных торчит длинный, острый, витой рог. Под гладкой белой кожей играют мышцы, пульсируют вены, в которых течет горячая кровь. Они мотают головами, топают, встают на задние ноги, грызутся, скачут галопом, наполняя пальмовую рощу ржанием и топотом копыт.

Единороги... Кобылы, жеребцы, жеребята щиплют сочную, зеленую траву, потрясая пышными гривами. Теплый ветерок, шевеля волосы, вздымает вокруг их голов мерцающие, светящиеся облачка.

Помнишь? Высохший голубь, запутавшийся в острых, крепких конских волосах и так и не сумевший выбраться. Это было так давно... И так далеко отсюда...

Единороги не вымерли, они выжили здесь, в этом окруженном пустыней оазисе.

Может остаться, забыть о возвращении?

Стоит ли возвращаться в далекий разрушенный город, к той нише в каменной стене, где в полдень трудно выдержать от жары и пыли?

Стоит ли подвергать себя опасности ради того, чтобы вернуться?

Не лучше ли остаться и жить там, где всегда вдоволь еды и пищи? Разве мне не нравятся переваренная в желудках единорогов трава, листья, кора и водоросли? Я нервно вытираю клюв о кору дерева.

Жду, когда мои силы восстановятся.

Я возвращаюсь.

Мчусь низко над пустыней. Цвет моих перьев сливается с цветом песка и камней, и потому я чувствую себя в безопасности.

Кружащие высоко в небе хищные птицы не замечают меня, будто меня вовсе и нет на свете.

Может, они принимают меня за привидение, мираж, неясную тень на песке, обрывок паутины, сухую ветку, унесенную с места потоком разогретого воздуха. Я лечу от оазиса к оазису, от камня к камню, от холма к холму.

Я не уверена, что лечу туда, куда хотела лететь, и все же лечу дальше, веря, что поступила правильно, выбрав именно эту дорогу, надеясь, что именно она приведет меня к цели.

Я останавливаюсь лишь тогда, когда меня вынуждают это сделать усталость, жажда, голод.

Но часто бывает так, что в высмотренном издалека месте воды уже нет и нужно продолжать поиски.

Я ошиблась? Поверила в мираж? Заблудилась?

Меня охватывает страх смерти. Я снова замечаю везде под тонким слоем песка засохшие трупы зверей, рассыпающиеся кости.

Преодолей свой страх, Голубка, иначе не долетишь.

Оазисы высыхают, умирают.

Растрескавшееся дно бывшего озера, высохшие рыбы, лягушки, черепахи, головастики, тритоны.

Вокруг мертвого, почерневшего ствола яблони застыл высохший змей с серой сморщенной кожей.

Я испугалась и улетела прочь.

По ночам я тоже лечу вперед. Взмываю повыше в небо и, ритмично взмахивая крыльями, засыпаю под лунным светом.

Я сплю на лету и лишь на рассвете снижаюсь, чтобы выбрать место для короткого отдыха на земле.

Я просыпаюсь, лежа среди растрескавшихся плоских камней и плит, покрытых углублениями в виде точек и линий. Похожие следы оставляют в безветренные дни птицы на мокром морском берегу и на песчаных барханах.

Я приподнимаюсь, встряхиваюсь, выщипываю из-под хвоста несколько едва державшихся на своих местах перышек.

Они завертелись, закрутились и, отлетев в сторону, застыли на стелющихся по земле колючках.

Я внимательно осматриваю все щели в каменных плитах в надежде найти принесенные ветром зерна и вдруг вздрагиваю. Меня охватывает глубокое предчувствие скорого возвращения.

Возвращения?

Но куда?

Разве я уже бывала здесь?

Когда?

Да! Я была здесь! Несомненно! Но была ли я тогда самой собой? И как вообще может быть такое?

Я сжимаюсь в комочек, втягиваю голову в крылья... И вдруг расправляю их, словно для полета, и снова опускаю вниз, так что кончики касаются камней.

Я была здесь. Я знаю, что уже была здесь.

Я уже видела эти плоские, гладкие камни, исчерченные, изборожденные мелкими канавками, отверстиями, знаками.

Кто оставил эти следы? Кто вытесал, просверлил, прочертил, процарапал их?

Именно поэтому я вернулась. Меня вели вперед свет, звезды, ветер, тучи, движущиеся по пустыне тени. Да. Я уже была здесь. Но были ли у меня тогда крылья? Я бегаю среди камней, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

Вон там, под скалой, горел куст. Я стояла перед ним. Он полыхал чистым ясным пламенем. Совсем как оливковое дерево.

Да возможно ли такое? Ведь голуби боятся огня, потому что их перья мгновенно вспыхивают от малейшей искорки.

Зачем же мне понадобилось так близко подойти к этому пламени?

Я боюсь? Но почему?

Я боюсь смутных воспоминаний, боюсь теней, которые убивают, переходя от ворот к воротам, от двери к двери.

Чего же я боюсь? Воспоминаний или снов?

А может, даже и не снов, не воспоминаний, а чего-то более далекого, таинственного, неизвестного?

У подножия скал до сих пор растут кусты – сухие, посеревшие, колючие растения пустыни. Мелкие птички вьют свои гнезда среди колючек, потому что только там они чувствуют себя в безопасности.

Я утоляю жажду водой, что сочится из-под камня, и улетаю.

С чердака я вылетаю только раз в день. На берегах узенького ручейка отыскиваю набухшие в воде семена и мелких улиток. Когда жара становится совсем невыносимой и ручей высыхает, я высасываю влагу из песка на дне русла или осторожно слизываю утреннюю росу с серо-зеленых кактусов, которые с каждым годом все гуще разрастаются на городских улицах.

Мои перья меняются – теряют цвет, становятся светлее. На рассвете, в утреннем тумане, крылья отливают прозрачным розоватым светом.

Мой клюв тоже совсем побелел, полинял и кажется прозрачным, как стекло. Лапы, когда-то кроваво-красные, с розовыми коготками на концах, стали серебристыми, с легким розовым оттенком. Чешуйки крошатся, опадают, превращаясь в белую пыль.

Солнце пустыни лишило пигмента даже мои глаза. Когда-то золотистые радужные оболочки стали белыми.

На них резко выделяются черные точки зрачков – совсем как у пустынных ящериц. Я сильно похудела. Я уже давно не несу яиц, и мне больше не надо заботиться о безопасности своего потомства.

Мое последнее яйцо было не крупнее зернышка фасоли. Из него не мог бы вылупиться птенец. Я разбила его и съела. Карликовое яйцо означает старость.

Иногда я подкармливаю птенцов молодых голубок, которым всегда не хватает корма. Воркованием и взмахами крыльев предупреждаю их об опасности, если вблизи появляется змея, лиса или ястреб.

Каждое утро я кружу над городом, наблюдая, как на него наступает пустыня. Принесенный ветрами песок засыпает улицы, вползает в дома и гробницы, оседает на крышах, которые гнутся и оседают под его тяжестью.

По утрам я стряхиваю с перьев пыль, навеянную ночным ветром из пустыни. Я кашляю, фыркаю, чихаю. Невидимые пылинки забивают ноздри и горло. Я редко купаюсь – в основном, весной, когда выпадают редкие теплые дожди и ручей превращается в реку. Скоро пустыня окончательно поглотит город, похоронит под песчаными барханами и башни, и стену из тесаного камня, под которой любят отдыхать козероги.

Когда-то я летала к морю, проносилась над долинами, где росли фиговые деревья, зеленели апельсиновые и оливковые рощи. Теперь долины посерели, выжженные лучами солнца, а в каналах совсем не осталось воды.

Я много раз пыталась пуститься этим знакомым мне путем, хотела слетать на берег, но уже над городом горячий, пульсирующий ветер отнимал у меня последние силы. Я облетала вокруг каменной стены и садилась на берегу ручья. Чистила перышки и коготки, расчесывала густой пух на грудке, выцарапывала слущивающиеся кусочки кожи вокруг клюва, глаз, ушей.

Каменные колонны. Я лежу, удобно устроившись на отшлифованной ветром и солнцем капители, наблюдая за небом и окрестностями. Переворачиваюсь с боку на бок, пошире разводя в стороны крылышки. Распрямляю ноги.

Воспоминания, какие-то крохи и обрывки памяти, как в тумане всплывающие образы и события... Я тоскую.

Ом с коричневыми, почти красными крыльями падает вниз, кружась в воздухе. Вот он уже совсем рядом со мной. Гладит клювом мою шею и грудку, страстно сжимает мой клюв своим клювом, целует.

Я закрываю глаза от восторга. Открываю и снова вижу вокруг серо-белые камни и пустоту. Ом мертв, его уже нет...

Я поднимаю голову, трогаю клювом перья крыльев, смотрю в небо. Там всегда кружат стервятники.

Муки одиночества... Или сила одиночества?

Голуби улетали и больше не возвращались.

Я ждала их возвращения...

Куда они летели? В бескрайнюю даль пустыни? На берег моря? Заметив сверху четко вырисовывающуюся на горизонте полосу соленой морской воды, неслись туда в надежде утолить жажду? Долетали до цели и потом уже не могли вернуться обратно, потому что сил не оставалось? А может, просто теряли дорогу в раскаленном пустынном воздухе?

Каждая смерть сначала казалась мне предостережением, помогала не погибнуть в такой же ситуации.

Врагом был огонь, охватывающий перья огненным кольцом, откуда невозможно вырваться. Врагом была вода, от которой крылья становились тяжелыми, липкими и непослушными. Врагом была доверчивость, позволявшая садиться на невысоких камнях, под которыми в кустах или в песке часто прятались змеи, лисы, ласки. Врагом была забивающаяся в глаза, ноздри, уши, горло пыль пустыни. Она мешала дышать, вызывала кашель, чиханье, удушье. Врагом был глубокий сон, когда не слышишь, как совы тащат из гнезд спящих птиц. Врагом был пронзительный холод, убивающий молодых, еще не оперившихся птенцов... Врагом был голод...

Я выжила. Я живу. Я существую. Я знаю, что я есть. Я существую в этом белом, залитом солнцем пейзаже, так не похожем на тот, который запомнился мне в первые годы жизни там, в городе на холмах. Деревья, кусты, травы, которые буйной порослью заполоняют улицы, вгрызаются корнями в каменные, бетонные плиты, рассевают вокруг свои семена.

Я дремлю. Огненное солнце пустыни скрывается за острыми горными вершинами.

Помнишь те прохладные переулки, площади и улицы? Помнишь тихие стены и башни? Помнишь просторные чердаки, где гнездились чайки, крачки, галки, грачи, сороки?

Я засыпаю счастливой. Как будто снова побывала там, где вылупилась из яйца с хрупкой белой скорлупкой.

Туда невозможно вернуться, невозможно вырваться из этих гор, из пустыни, умчаться от соленого морского побережья. Теперь я понимаю, что такое старость. Это из-за нее столько птиц вопреки собственной воле остаются в каком-то определенном месте, даже не пытаясь улететь.

Они не улетают, хотя дрожат от страха. У них просто больше нет сил всего на то, чтобы взлететь.

Скорпион ползет по колонне вверх. Острым, поднятым кверху шипом он целится в движущуюся тень, которую отбрасывает соседняя колонна. Скорпион приближается, цепляясь конечностями за шероховатую поверхность камня.

Он подползет поближе, и я сброшу его вниз быстрым взмахом крыла. Сброшу, даже не дотронувшись до него, зная, что сама воздушная волна столкнет вниз и до полусмерти напугает трусливого, хотя и очень опасного паука.

Город, который я покинула, редко является мне во сне, а ведь я видела его гибель, видела, как он рушился, рассыпаясь на куски. Неоперившиеся птенцы смотрят на меня водянистыми глазами и пищат, требуя еды, от которой мой зоб чуть не лопается. И как раз в тот момент, когда я раскрываю клюв, зная, что сейчас они по очереди начнут засовывать свои клювики в мое горло, стены вздрагивают, гнездо падает вниз, в пропасть, а я взмываю ввысь среди падающих вокруг камней и осколков стекла. Сквозь сон я хлопаю крыльями, как будто мне снова грозит смерть, как будто меня снова зовут раздавленные, засыпанные обломками птенцы, которые продолжают жить лишь в моих мимолетных снах...

Вокруг меня сгущаются вечерние сумерки. Из города, из пустыни доносятся голоса шакалов, слышится уханье вылетевших на охоту сов, пронзительный писк летучих мышей... Меня это не пугает, потому что я знаю -здесь, под крышей, сжавшаяся на стропилах в комочек, я в полной безопасности.

С некоторых пор меня одолевает желание взмыть высоко в небо. Я мечтаю о той бескрайней вышине, о которой мне известно лишь одно – она существует, ведь однажды я уже почти приблизилась к ней, когда заблудилась в пустыне и лишь на следующий день нашла дорогу обратно.

Тогда я всю ночь летела так высоко, как никогда раньше. А та Огромная Прозрачная Птица, что летела рядом со мной, была ли она лишь миражом, явившимся мне в забытьи, вызванном разреженным воздухом и страшной усталостью? Или я все же видела ее наяву, эту Таинственную и Прекрасную Птицу, для которой не существует ни пространства, ни времени?

Прозрачный Великан задел меня крылом, и у меня точно сразу прибавилось сил, и в блеске первых утренних лучей солнца мне вдруг открылся город с огромным черным камнем, город, окруженный засыпанными песком стенами, город, полный людских скелетов, среди которых шустро сновали живущие в пустыне звери и насекомые.

Оазис. Меня ослепил блеск воды, блеск жизни. Я утолила жажду и нашла в себе силы вернуться в свой пустынный город.

С колонны я смотрю в небо... Я снова тоскую по высоте, которая, я знаю, существует, по высоте, на которую я никогда не поднималась, до которой никогда не долетала.

Но разве хоть одна птица смогла туда подняться? Может, только тот Прозрачный Великан, о котором я даже не знаю, то ли он был реальным, настоящим, то ли существовал лишь во мне, в моем сознании...

Проходит ночь, и день, и снова ночь, и еще один день. Тоска, мечты, сны, страхи, воспоминания, голоса, тишина, эхо... Я уже не знаю, где сон, а где – явь, где жизнь, а где – предсмертный бред...

Каждое утро вылетая с чердака, я чувствую взгляд все той же старой, облезлой лисы, вижу ее разинутую пасть и подергивающийся язык. Она ждет, когда же наконец вместо того, чтобы взмыть вверх, я упаду вниз, на землю. Она ждет уже давно, веря в то, что переживет меня, что выиграет эту схватку со временем и со мной, что доберется до меня, как только я упаду, ослабевшая, больная, умирающая, – вот тогда она прижмет меня своей когтистой лапой, клыками разорвет грудь, утолит жажду моей кровью. Я и теперь вижу эти голодные желтые глаза с голубоватым блеском, взирающие на меня с надеждой и ожиданием.

Смерть меня больше не пугает. Мне только нужно теперь больше сна, чем раньше. Мне нравится погружаться в сон, потому что там, в снах, я становлюсь молодой, сильной, готовой к дальним перелетам. Там я становлюсь такой, какой была много лет назад. Иногда мне снится, что я – та темная голубка с матовыми перьями и перебитым крылом, которую во время землетрясения насиловали все самцы подряд. Они бросаются на меня, воркуют, бьют крыльями, прижимаются, вцепляются когтями в мою спину до полного свершения, до экстаза, до облегчения. По перьям стекает теплая сперма...

Я лежу под ними покорная, тихая. Смерть все ближе и ближе подбирается ко мне...

Я открываю глаза. Я все на том же месте – на колонне посреди города, который постепенно разрушают пустынные ветры и время. Вокруг нет ни голубей, ни галок, ни сорок – никаких птиц...

Та голубка осталась далеко – мертвая птица среди стальных тросов.

Я живу. Я существую.

Ты снова легкая и резвая, как в молодости, когда взмывала в небо с безграничной верой в то, что сегодня взлетишь еще выше, что наконец поднимешься туда, куда никто еще до тебя не поднимался.

Тебя не разбудит голод, который прежде в этом сухом каменном городе каждое утро буквально разрывал твои внутренности. Желудок притих, как будто его нет, как будто он наполнен влажным, свежим зерном, а ведь в последнее время ты очень мало ела – разве что клевала семена засыхающих трав и цветов.

– Что случилось? В чем дело? – заворкуешь ты и закружишься на своей балке между крышей и каменной стеной.

Может, ты умерла и потому не чувствуешь ни голода, ни сухости в горле, не ощущаешь ни пульсирования крови в культе отгрызенного когда-то куницей пальца, ни страшного зуда кожи в тех местах, где выпадают перья?

Ты затрепещешь крылышками, осмотришься по сторонам, заворкуешь...

И вдруг решишь взлететь, как делала это каждое утро – взмыть повыше, облететь город вокруг, погреться в лучах утреннего солнца... Выскользнешь сквозь прямоугольное окошко и полетишь к едва заметной на горизонте речушке, чьи воды просачиваются в песок. Наполнишь желудок и зоб водой, быстро, резко взмоешь ввысь над городом, будто соревнуясь в ловкости с другими птицами.

Выше, выше, выше, пока покрытые пылью дома и пальмы не станут едва заметными точками далеко внизу.

Небо ярко-голубое, чуть более светлое на востоке. Ты замечаешь мелкие серо-белые облачка, которые медленно движутся на северо-восток.

Ты чувствуешь себя легко и свободно. Не ощущаешь ни тяжести собственного тела, ни сопротивления воздуха. Разворачиваешься дугой и направляешь свой полет в пустыню.

Мерцание белого песка и отраженные кристаллами кварца солнечные лучи покажутся тебе следами, которые так легко запомнить, чтобы потом вернуться тем же самым путем. Ты оставишь позади невысокую горную цепь, откуда саранча смела недавно последние остатки зелени, и помчишься на запад, радуясь мягкому, нежному солнцу, прогревающему твои крылья и спинку.

Ты летишь, ошеломленная и счастливая тем, что покоряешь пространство без напряжения, без усилий, тем, что соревнуешься с собственной тенью, высматривая ее среди камней и барханов.

На самом краю пустыни, на фоне освещенного утренними лучами горизонта, ты заметишь серое облако, похожее на тучи саранчи, которые каждый год тянутся в этом направлении к морю. Это может быть и дым, но только что может гореть в этой лишенной всякой растительности пустыне?

Любопытство заставит тебя опуститься пониже, приблизиться к плотной туче пыли.

Возможно ли такое? Ведь это же те, лишенные крыльев существа, чье отсутствие на земле было для птиц очевидным и несомненным фактом. Они выжили, они существуют и возвращаются в свои дома... Откуда? Куда?

Ты подлетишь к первым рядам этих существ – белых, черных, серых, сине-зеленых. С ужасом увидишь, что из пустыни движутся темные, железные, массивные, тяжелые тела, которые катятся вперед на колесах и гусеницах. Волна разогретого этими телами воздуха ударит тебе в ноздри, и ты почувствуешь резкий, пронзительный запах пота и горючего.

Ты взмоешь повыше в небо. Поймешь, что люди возвращаются и что живущие рядом с ними птицы снова не будут чувствовать себя свободными, что та жизнь, которая существовала до сих пор, закончится и начнется новая – среди них, вместе с ними.

Они увидят тебя, заметят, как ты кружишь над ними, начнут задирать головы кверху, заслоняя глаза от палящего солнца.

Обеспокоенная этим, ты снова взмахнешь розовыми крыльями, чтобы подняться еще выше.

Самый старший из них поднимет руку вверх и покажет на тебя.

Ты увидишь у них в руках металлические палки, похожие на те, что ржавеют среди лежащих в городе скелетов.

Ты испугаешься, быстро развернешься и полетишь к солнцу.

Они бросают карабины, со злостью сплевывают на песок. Самый высокий, заслоняя от яркого света обгоревшее, усталое лицо, смотрит вслед улетающей птице. Его слепит сверкающее на горизонте солнце. Он щурит старческие глаза, в которых давно уже не было слез, жмурится, сжимая выцветшие веки.

Ты превращаешься в красную точку, в пульсирующую каплю на небосводе...

– Это всего лишь птица, – бормочет он потрескавшимися губами. – Всего лишь капля крови.

– Слишком далеко, – буркнет младший, стреляя в воздух.

Грохот придаст тебе сил, ты взмоешь еще выше, вверх, к солнцу, к пространствам, о которых ты знаешь, что они существуют, к которым ты всегда стремилась.

Эпилог

– Я вернулся из космического полета...

– Из полета или с войны? Разве к каждому путешествию ты не готовился, как к битве? Разве ты не учился убивать? Сколько раз вот так же отправлялись в путь и возвращались твои предки... Сколько еще раз будут так же отправляться твои потомки... Уверенные в себе, прислушивающиеся только к собственным доводам... К своей любви. К своей ненависти.

– Это была неизбежная война, война справедливая, война против войны, война, как всем казалось, последняя...

– Это ложь! Ты знаешь, что лжешь, и все же продолжаешь лгать... Ты улетел так далеко, что, вернувшись, больше не найдешь на Земле людей и она покажется тебе совсем чужой планетой. Ты отправлялся в путь, свято веря в собственную мудрость, в силу знаний и труда, в Провидение, в Судьбу, в благосклонность Всевышнего. И вдруг все это показалось тебе сомнительным, выдуманным для успокоения твоего собственного человеческого самосознания. И лишь немногие философы, бунтари, поэты, художники подозревали, что правда жизни столь ужасающа. Но даже они не могли предвидеть, сколь трагичен масштаб этой правды.

– Чем больше узнаешь, тем больше появляется в тебе сомнений, неуверенности...

– Но разве твоя работа не напоминает труд Сизифа? И разве опека Всевышнего – не иллюзия? Ты хотел познать тайны времени, пространства, света... С помощью телескопов, радаров, зондов ты изучал космос, наблюдал за движением Солнца и планет, комет и звезд. Ты мечтал подчинить себе это пространство так же, как раньше подчинил себе Землю. Ведь ты же стремишься господствовать! Не потому ли тебя так манила перспектива расширить границы своего владычества до самых краев Галактики, а может быть, и еще дальше, еще глубже – в бесконечность? Ты верил, что у любой формы жизни, у любого существа – и самого большого, и самого маленького – есть свой смысл, своя цель, свое предназначение. Но если нет ни смысла, ни цели, а первопричины никогда и не было? Ты пугаешься собственных мыслей... Боишься вопросов, на которые нет ответов... Ты уже знаешь, что прогресс имел место лишь вокруг тебя – в сфере предметов, инструментов и форм. Ты уже понял, что он касался лишь чисто внешней стороны жизни. Но твоей сущности, твоих чувств и снов прогресс никак не коснулся. Прогресс как был, так и останется лишь надеждой.

– А совершенство? Разве человек не стремится усовершенствовать все вокруг? Не стремится усовершенствовать себя самого?

– Совершенство – это сама жизнь, которую ты с такой легкостью отбираешь у других, поддерживая их белком, их мясом и шкурой свое вечно жаждущее, ненасытное существование...

– Л моя жизнь, которую я разрушаю, теряю, перечеркиваю, обрекаю с исконно варварской жестокостью? Неужели и моя жизнь тоже – совершенство?

– Да, ты – совершенство... Совершенство столь недолговечное, мимолетное, что ты сам ему не доверяешь. Совершенство и в то же самое время – поражение, трагедия...

– Значит, я – враг собственной жизни... А Создатель?

– А ты уверен, что Создатель существует вне пределов твоего воображения?

– Но разве ты ищешь во всем руку Создателя не потому, что нуждаешься в спокойствии и в оправдании?

– А может, человек нуждается лишь в надежде? Ты приземлишься на Земле, даже не зная, кому она теперь принадлежит... Тебя мучают бесконечные вопросы, разочарования, недоверие... Ты не доверяешь никому...

Тебя встретит опустевшая, одичавшая планета без людей, устланная костями, проржавевшим железом и постепенно крошащимся бетоном... Планета, населенная змеями и охотящимися друг на друга хищниками...

"Выжил ли хоть кто-нибудь? Хоть какие-нибудь беженцы, отшельники? спросишь ты, не рассчитывая получить ответ на свой вопрос. Ты осматриваешься по сторонам с ужасом, почти больной от страха. – Как же это случилось?"

Мучительный голод прогонит все мысли. Пришельцы из Космоса вдруг почувствуют насущную потребность, жажду свежего мяса и станут оглядываться по сторонам -на что бы поохотиться? Что бы такое убить и съесть, чтобы успокоить боль в желудках?

Застреленный ими белый единорог первым прольет свою кровь в песок пустыни... Содрать шкуру, разделать, испечь на огне... Я ем, значит, я существую!

Да! Ты снова считаешь себя властелином Земли, хозяином, собственником и законодателем. Мнишь себя жрецом, который всегда прав. И вскоре снова начнешь назначать палачей, жандармов и шутов. А сверху, с высоты, за всем этим будут следить перепуганные птицы... И ты подумаешь, что надо бы поймать их и кинуть в кастрюлю – ведь они же такие вкусные, такие нежные...

Ястреб, скользнувший со скалы вниз на широко раскинутых в стороны крыльях, заметит внизу ползущий в гору блестящий прямоугольник и серую фигуру в шлеме за рулем.

Транспортер остановится, и из него посыплются преследователи с автоматами...

Вечная облава на тех, кто мыслит по-иному.

Ястреб отлетит подальше в сторону, пронзительным писком предупреждая тебя об их появлении. И тогда ты -Беглец на крутой и опасной тропе, ищущий безопасного убежища по ту сторону перевала, -взглянешь в небо.

Остановишься, залитый ярким дневным светом или окутанный серыми сумерками, и внимательно оглядишься по сторонам. Может, на глаза тебе попадется ласточка с комком мокрой глины в клюве, может, голуби, галки, может, заметишь сойку или сороку, или какую-нибудь другую птицу. Может, ты наконец услышишь в их криках приветствие, вызов, просьбу, предостережение, признание – те крылатые слова, на которые ты раньше не обращал внимания. И хоть на мгновение почувствуешь себя не столь безнадежно одиноким.

Утихнут крики ворон в кронах деревьев, смолкнут трескотня сорок, чириканье воробьев и синиц, затихнет воркование голубей.

Прозрачный Великан-Скиталец, Вечный Странник прибудет на Землю из глубин Галактики, промчится между нами, между жизнью и смертью. Коснется наших судеб, рождений и смертей.

Прилетит и улетит прочь.