355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Зотов » Разлюбовь, или Злое золото неба » Текст книги (страница 6)
Разлюбовь, или Злое золото неба
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:50

Текст книги "Разлюбовь, или Злое золото неба"


Автор книги: Андрей Зотов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 13

Ночью мне на мобильный пришло сообщение:

«Я в Лианозово Мебельная 78—181 с утра без охраны жду срочно Хольский».

Часы показывали 3.20. Слегка подвывала вьюга за окнами и раскачивала на балконе околевшие плоскости постельного белья. Они скрипели и стукались о перила.

Люблю действовать быстро и радикально, особенно когда дело касается каких-нибудь кинетических движений. Мне сказали «жду» – и я принял это как руководство к действиям.

Было 8.20, когда я сошел с электрички на станции Лианозово, купил пару чебуреков на рынке и потопал в сторону высоток, видневшихся неподалеку. Погодка была на любителя: легкая метель, предельно свежо.

С полчаса я искал Мебельную улицу, следуя разноречивым подсказкам местных бабушек, и наконец нашел ее в далекой дали, на самой окраине района. Улица была совсем новая, еще без бордюрных камней, под сугробами угадывались горы строительного мусора. Дом № 78 представлял собой длинную серую шестнадцатиэтажку, свернувшуюся на целый квартал буквой П. 181 квартира была на девятом этаже; стоя на десятом, я набрал номер, с которого пришло сообщение.

– Да! – отозвался энергичный мужской голос; я послушал его и дал отбой. На заднем плане этого «да» явно различалось гудение мотора. Скорее всего, это один из охраников Хольского, и сейчас он едет в машине. Наверное, Валерий Ильич ночью втихаря ухитрился воспользоваться его телефоном.

Я спустился на площадку и внимательно оглядел дверь квартиры. Типичная железяка, обитая кожезаменителем; пара несложных замков, дешевая ручка, кнопка звонка. Я позвонил. Почти сразу же за дверью угадалось какое-то движение. Да, там кто-то был.

– Кто там? – Голос Хольского.

– Это Андрей, Валерий Ильич. Вы один?

– Андрей? Привет из застенков! Один я.

– Вы под замком, что ли?

– Ну да, они меня заперли.

– Сейчас откроемся, Валерий Ильич, – сказал я и пошел в соседний подъезд, на котором висела табличка ДЭЗ № 3.

В дежурке, как я и предполагал, сидели слесари и играли в домино. Попахивало пивом. Я отозвал покурить старшого и объяснил, что нужна на полчаса «болгарка», вот залог, – и показал четыре бумажки по пятьсот, через полчаса принесу «болгарку» и одну из бумажек оставлю за амортизацию.

– Не вопрос, – кивнул старшой, слазил в один из шкафчиков и выложил на стол «болгарку», ключ к ней и новый диск. – Помочь, может? – предложил он. Я подумал и взял его с собой. В робе и рабочем шлемаке, небритый, громогласный, с папироской в зубах, он, пожалуй, как никто другой, придаст ситуации нужную легитимность.

– Максимыч, – представился он, сунув мне здоровенную ладонь, отполированную рукоятками инструментов, и вскинул на плечо сумку. – Пошли?

– Борисыч, – представился я ему в тон.

Через пару минут мы были у квартиры № 181. Ничтоже сумняшеся, Максимыч вскрыл электрощит, покопался там чуток и высвободил два провода.

– Щас подсядем к тебе на фазу, – подмигнул он, «крокодильчиками» пристегивая провода к штепселю «болгарки». – Давай, поехали.

«Болгарка» взвыла на весь подъезд, да так громко, что мне самому стало не по себе.

– Подъем, сучара! – непонятно в чей адрес высказался Максимыч. – Ну-к дай сюда. Который херачить?

– Оба давай.

– Как скажешь. – Он взял у меня машинку и начал вырезать замки. Задымил кожезаменитель. Искры железным горячим веером сыпались на бетон. Захлопали двери, на площадку начали выглядывать жильцы. Надвинув на глаза шлемак, Максимыч жевал закусник потухшей папиросы и ровно, как по ниточке, резал металл. Кончик диска горел рубиновым огнем, оставляя за собой полосу пустоты. Здоровенная отечественная «болгарка» выла покруче, чем бензопила на лесосеке. Высунулась и тут же спряталась соседка слева. Щелкали замки некоторых дверей – там запирались покрепче.

Сунув руки в карманы, я молча стоял рядом, и мне было немного не по себе. Если сейчас появятся охранники Хольского, будет нехило.

Но они, к счастью, не появились.

Через четверть часа Максимыч выключил «болгарку», достал из сумки короткую гнутую монтажку, просунул ее в верхнюю часть разреза и хорошенько рванул. Оба замка вместе с куском металла вылетели на площадку.

– Дерни на хер дверь, – велел он, и я ее дернул. Дверь открылась.

– То, что доктор прописал, – констатировал взмокший Максимыч. Скручивая шнур «болгарки» в кольцо, он покосился на пятихату, которую я вложил ему в карман робы.

– Спасибо, Максимыч.

Он молча переложил деньги в штаны, пожал мне руку и, с сумкой через плечо, затопал по ступенькам вниз, не дожидаясь лифта. И крикнул оттуда:

– Заходи – бухнем!

Я вошел в квартиру. Хольский сидел на кухне и нервно курил. В больничной пижаме, рука на перевязи, голова обмотана грязным бинтом. Он сразу же встал:

– Ну ты даешь, Андрей! Ты на машине?

Я вкратце оглядел квартиру: одна комната, диван, телевизор, грязная штора, сервант с фальшивым хрусталем у дальней стены. Глазу не на чем остановиться.

– Делаем ноги! – Я на ходу отдал ему свою куртку, мы выскочили на улицу и там, в двух шагах от дома, у магазина канцтоваров поймали белую «девятку». Хольского я погрузил на заднее сиденье, сам сел впереди.

– Про хату в Бирюлево они знают? – спросил я первым делом.

– Откуда! – Он засмеялся. – Похоже, смылись, Андрюх. На «Сокол», – велел он водиле.

– Угу, – ответил тот и дал газ. Разогнавшись до ста, он закурил и стал накручивать верньер приемника в поисках подходящей станции. Остановился на «Шансоне». Митяев пел про холодные, вмерзшие в снег машины, которые вдоль дороги ночуют, и эта песенка была как нельзя кстати. Я тоже закурил за компанию. А тут и Валерий Ильич стрельнул у меня сигарету. Так мы покуривали молча и думали каждый о своем. Я, например, думал о том, что неужели ж Хольский едет на вашу бывшую хату? Ведь там всякое может быть. Впрочем, на камикадзе он не похож.

– Отдал Гансу конверт? – негромко спросил Хольский.

– Ну да. – Я повернулся к нему. – А куда было деваться? Конверт и пистолет тоже.

– Правильно сделал. – Хольский затушил бычок в пепельнице, захлопнул ее. – В конверт-то небось заглянул? Пришел в больницу, меня нет, ты понял, что из-за конверта весь сыр-бор, ну и вскрыл его. Тем более там липкий клапан: открыл-закрыл, никто ничего не заметит.

– Все так и было, – сознался я.

– Я на твоем месте тоже бы заглянул, – хмыкнул он. – У тебя какие деньги с собой? В аптеку надо рульнуть. На «Соколе» у меня есть бабосы, рассчитаемся.

– Едем на Алабяна? – спросил я, доставая бумажник.

– Зачем на Алабяна? Мы едем на почту. Там у меня абонентский ящик. В ящике все, что нужно для жизни.

Водила насторожился, прислушиваясь к нашему разговору. Понять его было можно.

Я пересчитал наличку. В переводе на валюту было около трехсот долларов. Я занял пятьсот у Кости, чтобы раздать основные долги; часть успел раздать, часть еще нет. В самом начале Ленинградского проспекта мы остановились у аптеки «36.6», и я сходил за мазями, бинтами и таблетками, название которых под диктовку Хольского записал на сигаретной пачке. А на углу Ленинградского и улицы Щорса, в почтовом отделении № 35, я попросил у кассирши ключ от 59-го ящика. Она молча выставила передо мной пластиковый стакан с ключами, и через полминуты я уже выходил на улицу – с черной увесистой папкой под мышкой, которую выудил из ящика.

Потом мы рванули в сторону Пресни, и там, недалеко от зоопарка, у первого подъезда неприметной пятиэтажки на улице Красина, Хольский велел остановиться. Я рассчитался с водилой, машина уехала, а мы с Валерием Ильичом медленно, в обнимку, пошли на пятый этаж, отдыхая на каждой площадке.

– Квартира одной моей знакомой, – сказал он, доставая из папки брелок с ключами. – Она сейчас в Кельне… Открывай.

Это оказалась маленькая однокомнатная халабуда, чистенькая и светлая; окнами во двор. По всему было видно, что здесь живет одинокая женщина, большая аккуратистка и сторонница здорового образа жизни. В углу стоял маленький кеттлеровский тренажер, с антресолей торчали концы лыж.

Битый час я снимал старые бинты, отмачивая их кое-где теплой водой, смазывал места переломов мазью и бинтовал заново. Хольский кряхтел, но молчал. Потом я сбегал в магазин за продуктами и новым мобильным телефоном; Валерий Ильич заказал «Нокию» 6060, пришлось топать за ней в «Связной» к Киноцентру.

Вскоре мы пили чай с бубликами, и Валерий Ильич все не мог дозвониться до какого-то Жана: абонент был временно недоступен. Меня так и подмывало задать ему десяток вопросов насчет всей этой истории, но я задал один-единственный, который просто не мог не задать.

Я спросил:

– Насколько я понимаю, Валерий Ильич, речь в письме идет о кладе. Вы расшифровали его?

Хольский, перевязанный новенькими бинтами, умытый, причесанный, одетый в спортивный костюм, выглядел нарядно и был похож на тренера, попавшего в небольшой переплет. Морщась от боли в ключице, он пил чай и глядел на меня поверх чашки глазами хитрыми и веселыми. Его оптимизму можно было только позавидовать. Хотел бы я иметь такого родственника, честно говоря.

– Нет, дорогой, еще не расшифровали. Криптолог работает, но пока – увы. А речь там, скорее всего, о кладе, тут ты прав.

– Простите, что вскрыл конверт, – пробормотал я.

– А, ерунда. – Хольский засмеялся. – Как говорил Карлсон, пустяки, дело житейское. Письмишко-то надеюсь отксерил?

– Так точно, – вздохнул я. – И схему тоже.

– Молодец! – Хольский развеселился пуще прежнего. – Узнаю себя в молодости. Ты вот что, Андрей, ты тоже попробуй его дешифровать. Может, что и получится.

– Да вряд ли.

– А чего? – Он закурил. – Мозги у тебя молодые, пронырливые – посиди, помозгуй. Тут вот какое дело. – И он в двух словах рассказал мне про Елисея, про его ракетостроение, про «Валдай» – почти все то же самое, что рассказала мне ты. Я пил чаек, помалкивал, сращивал его рассказ с твоим. Правда, подробностей в его рассказе было больше, да и кое-какие дополнительные сведения всплыли.

– Честно говоря, я уже был в Муханово, – рассказывал он. – Нашел в архиве точный план местности, привязал к нему нашу схемку – да, вроде все сходится. Там вот какой расклад. Еще при советской власти усадьбу Елисея отдали под музей краеведения. Там, конечно, все перестроили сто раз, сам понимаешь, а лет пять назад в музее случился пожар и много чего погорело. В частности, флигель, где была основная лаборатория Елисея Павловича, сгорел дотла, одна печка осталась. Короче говоря, после пожара пол-усадьбы продали под отель и на вырученные деньги отремонтировали оставшуюся половину. Официально там по-прежнему краеведческий музей, ну а неофициально – музей Бурко. Большую часть экспонатов составляют его изобретения, спасенные от огня. Многое пропало. Отель отстроили, раскрутили, он называется «Лукоморье», там ресторан, стоянка, мангалы, то-сё. Правда, кладбище через дорогу, ну да это даже интересно. Я вышел на архитектора, коньячку с ним попил – нет, говорит, никаких находок при пожаре и строительстве не было, он бы знал. Короче, если Елисей там что-то прикопал, то оно там и лежит. Теперь о письме. Я нашел криптолога здесь, в Москве, – очень толковый мужик, бывший, кстати, военный. Текст я ему закинул, а заодно и хороший аванс.

Я только руками развел – мол, кто же от аванса откажется. Я бы тоже не отказался.

– Но тут же возникли проблемы, – продолжал Хольский, – у меня появился конкурент. То ли через криптолога произошла утечка, то ли еще где – не знаю. Может, слыхал такую фамилию – Маркель? Специалист по кладам, очень серьезный человек. Компания «Анкерман».

Нет, эту фамилию я слышал впервые и название компании тоже.

– У него какая-то своя метода поиска кладов, он их уже штук сто выкопал, даже учебник составил по кладоискательству, представляешь? Девять изданий выдержал, – вот что надо писать, Андрюха. Не про кровь да про любовь, а про денежки. Самоучитель по кладоискательству сочини – и будешь миллионером.

– И что? – спросил я. – Что Маркель?

– А что Маркель? Сам он сейчас то ли на Мадагаскаре, то ли в Африке, разыскал меня через Интернет и посоветовал держаться подальше от этого дела. Деликатно так посоветовал, но вполне вразумительно. И как он только меня нашел?

Мы еще около часа проболтали с Хольским, я еще раз сбегал за продуктами, загрузил холодильник и с более-менее чистой совестью поехал в Медведково договариваться насчет спортзала, переваривая полученную информацию. У Хольского был друг Жан, врач, его-то мобильный и был постоянно временно недоступен. Валерий Ильич рассчитывал с его помощью грамотно зализать раны, не выходя из дому, а уж с понедельника «начать действовать». Честно говоря, я плохо себе представлял, как это будет выглядеть.

А события тем временем потихонечку разгонялись.

Глава 14

Недавно ты сказала, что записалась в бассейн.

– Нужно входить в форму к лету, Андрюша. А то буду выглядеть коровой на пляже – ты же первый меня и разлюбишь… Господи, опять надулся! Ну не буду больше, не буду!.. Не злись, пожалуйста, я же на самом деле хочу, чтобы ты меня никогда-никогда… Вот и собираюсь немного подтянуться. Или ты меня больше не любишь? Отвечай, любишь или нет?.. Ага, молчишь!..

Меня начинало трясти. Я знал за собой эти вспышки ничем вроде бы особо не спровоцированного бешенства, когда темнеет в глазах и надо срочно взяться за прочное, чтобы не разнести интерьерчик. Психопат. Твои неумные, бестактные слова о любви, наверное, вычитанные в каком-нибудь дамском романе, раздавались и прежде, и каждый раз я ненавидел тебя и подозревал, что ты специально подчеркиваешь всю банальность наших отношений и зыбкость их и что мы не в Вероне.

Теперь, два раза в неделю, прямиком из института ты ехала плавать. Бассейн находился недалеко от «Нагатинской», десять минут ходьбы. Самым паршивым было то, что вместе с тобой в бассейн записалась и Ева, причем на тот же самый сеанс, что еще более усугубило мою к ней неприязнь. Нет, лично к Еве я ничего не имел, я понимал, что подруг особо не выбирают и что могло быть гораздо хуже, просто меня раздражал ее статус подруги семьи, к которой идут за советом, которой плачутся в жилетку, которую привлекают третейским судьей, на кого, наконец, просто ссылаются: а Ева считает так… Между нами шла как бы незримая битва за тебя, Анечка, все трое понимали это и как бы не принимали всерьез. А с твоим подсознательным поиском того, кому нужно подчиняться, с твоими сомнениями на свой счет, скрытыми за маской уверенности и покоя, ты очень легко подпадала под то или другое превосходящее влияние и быстро принимала форму сосуда – будь то завкафедрой или вон Ева, натура цельная, собранная в пучок. А я слишком тебе служил, я сам принял форму сосуда, думая, что так лучше. А когда спохватился – поезд уже ушел.

Так и жили. Меня уже не пугала двусмысленность и странность моего статуса, заложенные в автобиографию виражи и стоптанные каблуки единственных башмаков – я был в той степени невменяемой привязанности, когда мало думаешь о перспективах, собственном достоинстве и о том, как выглядишь со стороны. Все только тебе – вот как было устроено мое глупое сердце.

Я чертил твой курсовой проект. До двух сидел за самодельным кульманом, обложившись сорок четвертыми форматами, спецификациями и рейсшинами, вникал в изометрию, диметрию и фронтальный разрез, по несколько раз на дню брался за расшифровку письма, а после обеда ехал в Митино. Точку нашу на рынке все-таки закрыли, но я устроился там неподалеку охранять вечерами частный продовольственный магазинчик и с 15.30 до 23.00 ходил по залу, сцепив руки за спиной и надувая щеки, олицетворяя самое бдительность и отвагу. Арендовать зал за приемлемые денежки так и не удалось, так что мои финансы тихо пели романсы. Приятель Бахадыр разговаривал со своим родственником-мебельщиком, и тот обещал взять меня к себе в фирму, но через пару недель, не раньше. Родственник хорошо и ежедневно платил, сам Бахадыр уже у него работал и регулярно капал насчет меня ему на мозги. Так что процесс худо-бедно, но шел. Дважды звонил Хольский: новостей у него не было, зато сам он вроде тоже шел – на поправку.

А в пятницу я подался в институтскую библиотеку сдать учебники и у кабинета проректора случайно встретил Генку Лунберга. Вот уж воистину никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Мог ли я предположить, что с Генкиной помощью уже через несколько часов утрачу очередную и весьма изрядную толику иллюзий на твой счет. Вернее, не иллюзий – веры, которую некоторое время назад слегка поколебал во мне мастер сыска из ЧОПа «Кедр», сказав про красную «Мазду», которую затем изрядно подкосили засосы, но которая во мне еще тлела, несмотря ни на что. Надежда умирает последней – не хотел бы я дожить до тех времен, когда она все-таки умрет.

– О, Генка, привет!

Генку я знал еще с абитуры: мы жили в одной комнате, он поступал на драматургию, я – на прозу. Под псевдонимом Вадим Парнов Генка уже тогда писал остросюжетные фантастически-эротические пакости, которые с удовольствием печатали крупнейшие издательства, и был человеком неглупым, хитрым и удивительно предприимчивым. Самую фиговую ситуацию он умел разворачивать в свою пользу, а уж о его способности договориться с кем угодно ходили легенды. Когда кого-нибудь с курса собирались выгонять, обычно Генка в качестве парламентера шел к ректору отмазывать фигуранта. У него это хорошо получалось. Одновременно с Литинститутом Генка ухитрился поступить еще и в бывший ВГИК, на высшие режиссерские курсы, – стихия кино манила его двумя руками. И еще на абитуре, прочитав какой-то мой рассказ, он усмотрел во мне сценариста. «У тебя же чувство сюжета, старый, – сказал он между двумя стаканами „Гжелки“, – это же видно невооруженным глазом. Замормудим сценарий на пару?» В общем, за один только первый курс мы состряпали с ним штук пять сценариев, которые он куда только не предлагал. Но – увы. Зато один из его романов, написанный от лица раскаявшегося киллера, попал на глаза режиссеру Евгению Хавтану, тот его мигом экранизировал, начав тем самым раскрутку бренда «Вадим Парнов». Сериал «Время огня» два раза показали по НТВ, Генке начали поступать интересные предложения, и он перекинулся на заочку. Я слышал, что он прочно завязался с ТВ, купил где-то под Москвой дачу, хорошую машину и все такое. Когда у тебя под ногами сплошной гололед, особенно приятно встретить старого другана, который в порядке. Его покой передается тебе. Да и деньжат есть у кого перехватить.

– Опа! – подбоченился он. – А вот и Андрюха Мартов тут как тут! Здоро-ово! А я тебя сначала не узнал. Смотрю, идет какой-то хрен с усами во весь бубен, только по куртке и идентифицировал. Чего худой такой стал, Андрюх? Девочки покоя не дают, да? Ты всегда, старый, девочкам нравился, помню, помню, да! И Верку помню, и Светку помню, и Женю помню…

– Не Женю, Ген, Жанну, наверное, – вздохнул я.

– Жанну? – Он призадумался. – А по-моему, Женю. Рыженькая такая, симпатичная, откуда-то из Сибири. «Поэзия, – говорит, – это езда, вы сами знаете куда…»

– Это Жанна. Она теперь в Бордо. За французского ажана вышла замуж наша Жанна.

Да, по всему было видно, что Генка в порядке: спокойный, как саратовский холодильник, в дорогой легкой дубленке, слегка поддатый, хорошо загоревший, бородка аккуратно пострижена, курит дорогие сигареты, никуда не спешит. Он приезжал на кафедру зарубежной литературы по каким-то своим заочным делам, кого надо не застал и собирался было отваливать. И тут – я.

– Поехали ко мне? – предложил он.

– К тебе? – Я призадумался. – Ты, говорят, дачу купил?

– На какие, интересно, бабки? Кто-то, Андрюх, понт пустил, что я при больших гонорарах. То один, то другой звонит – дай, мол, взаймы штук десять баксов. Да нету у меня. Были – кончились. Иди сдавай свои книжки, я тебя жду. А хочешь, с ректором перетру твою тему? Бля буду – договорюсь. Упадешь на заочку, годик отдохнешь – вернешься на очное. А?

– На фиг, Гена, – сказал я. – В гробу я видал этот институт. Вместе с литературой.

– Опа! – удивился он. – Как и всякая противоречивая натура, Андрей Мартов время от времени переживал период глубокого разочарования в кириллице…

– Жди в «стекляшке», – сказал я и пошел в библиотеку.

Он сторожил здоровенную дачу композитора Михайлова в Переделкино, недалеко от кладбища. Сейчас на даче были хозяева, Борис Михайлов с компанией: приехали на уикэнд. Во дворе стояли машины, с веранды раздавалась музыка, за домом жарили шашлыки, поэтому, чтобы никому не мозолить глаза, мы нырнули в Генкину «летнюю резиденцию». Прежде здесь был капитальный гараж, остались кое-какие запчасти, двигатель, аккумуляторы, старомоднейшее зарядное устройство, похожее на радиоприемник времен Великой Отечественной войны; была тут и смотровая яма, откуда тянуло холодком и далеким, почти потусторонним духаном бензина.

– Я от этого запаха с детства тащусь, Андрюх, – признался Гена. – Видно, чего-то не хватает организму. И мел уважаю. А ты мел уважаешь?

– Я, Гена, все больше ударяю по вермишели «Ролтон», которую варить не надо. Тоже, знаешь, вещь. А организму твоему не хватает кальция.

– Вермишель, Андрюша, это не еда! – строго сказал Гена. – Это совершенно беспонтовый продукт. Мясо надо жрать, понял? С чего начнем? У меня есть три бутылки «Парламента» и семнадцать бутылок бренди.

– Сколько? – ужаснулся я.

– Семнадцать. Одна, правда, начата. Думаю, нам хватит на первое время. Бренди хороший, это мой гонорар.

– Это где же такие гонорары? – удивился я, рассматривая бутылку «Жан де Шевиль. Наполеон».

– А места надо знать, Андрюх. Хотите, говорят, ящик коньяку за статью о вашем отношении к ненормативной лексике в современной литературе, Геннадий Яковлевич? Тысяча слов плюс пара цитат из Уэлша, Лимонова и тэ дэ. Я говорю: хочу.

Над ямой низко висел гамак, а в нем братски дремали два кота – черный и серый.

– Вон тот, Андрюх, светленький, это Эскиз. Очень хитрый, осторожный и любопытный. Ты думаешь, он спит? Он сейчас совсем не спит, а все видит, слышит и запоминает. Такой, знаешь, Рихард Зорге! А вот этот, черный, называется Джордж. Кофе со сливками любит, да и вообще удивительный кот. Во-первых, фиксатый. Рандолевая, понял, фикса стоит слева сверху, и ты пойми, что я, Андрюх, не шучу. Этим не шутят. Во-вторых, каждый час, минута в минуту, начинает мяукать. Я проверял по будильнику – все точно. Да и вообще тут полон дом чудес. Взять хотя бы вот эту лампу дневного света. Пошли во двор, я тебе покажу, как она включается. Видишь, столб стоит? Бери кирпич. Попадешь отсюда?.. А ну еще разок попробуй… Последняя попытка Андрея Мартова включить верхний свет в гараже!

Я хорошенько прицелился, взвесил кирпич и угодил точно в столб. Силикатные осколки брызнули в разные стороны.

Мы вернулись в гараж и стали наблюдать за лампой, которая замигала, замигала, начала медленно наполняться молочного цвета потрохами и засияла ровно, обеими трубками.

В углу, на лысой легковой резине, лежал длинный лист многослойной фанеры и ортопедический матрац сверху, покрытый красивым пледом.

– Понял, какой станок! – похвастался Гена. – Эффект поразительный!

– Вижу, что вещь, – похвалил я. – То, что надо.

– Знаешь, какая отдача! Вот сядь. Ну! Да садись смелее, не бойся… Чувствуешь, как пружинит? В общем, тут я и живу, когда хозяева приезжают. А когда уезжают, перебираюсь в дом. Там круто, там все дела.

Вот тебе и преуспевающий сценарист Вадим Парнов!

Он раздвинул доски в стене. Там оказалась довольно глубокая ниша, выложенная белой кафельной плиткой, заставленная бутылками, банками-склянками и блоками «Кента».

– Это, Андрюха, мой бар, – пояснил Гена и извлек оттуда коробку из-под торта, из коробки – пару старых граненых стаканов, авторство дизайна которых, говорят, принадлежит скульптору Мухиной, два лимона, шоколадку «Альпен гольд» и складной ножик, памятный мне еще с абитуры. – Малый коньячный набор сторожа Лунберга.

– Ответный удар, Гена. – Я, в свою очередь, достал из сумки батон сервелата, полбуханки «Бородинского» и банку маринованных огурцов Волоколамского производства.

– Сразу видно, что ты патриот, Андрей, – похвалил меня Гена. – А вот я космополит. Махровый космополит из города Львова… Бренди под огурцы покатит? Или начнем с «Парламента»?

– Еще чего! – возразил я, шинкуя лимончик. – «Водки „Парламент“, Гена, я выпил много. А „Жана де Шевиля“ – мало. Очень мало. А человек должен развиваться гармонично, сам знаешь. Иначе возникают внутренние конфликты, дискомфорт, то-сё.

– А мне, Андрюха, как-то по барабану – водка, коньяк, текила или там самогон. Я вот наливаю стакан, – Гена налил полный стакан и стал наливать второй, – и думаю, что в бухле, каким бы оно ни было, кроется глубокий философский смысл. Что бы мне там ни говорили о вреде пьянства, я-то знаю, что истина в вине. Просто я не могу выразить ее словами, но она там есть. И мы с тобой сейчас начнем ее искать. Предлагаю первый классический тост – за баб. Ты как насчет баб?

– Все так же, Гена. Честно говоря, странный вопрос.

– Я потому его задал, Андрюха, что сейчас многие меняют ориентацию, – объяснил он. – Модно стало. И я рад, что мы с тобой в этом плане остались консерваторами.

Я его поддержал:

– Были консерваторами, есть консерваторы, консерваторами и останемся! Пьем за здоровый консерватизм!

– Другими словами, за баб! – негромко провозгласил он, держа стакан над столом и глазами выбирая подходящую дольку лимона. – Вернее, за женщин. Кстати, два раза в неделю вижу твою бывшую девушку… Аню, кажется. Красивая девушка.

«Бывшую? – Я уже тоже держал стакан, налитый всклень. – Бывшую девушку?..»

– У нее френд сейчас на красной «Мазде», знаешь, да?.. Здоровый гоблин…

Все последнее время у меня в башке непрерывно крутилась эта красная «Мазда», сука, падла железная, тварь, – день и ночь, день и ночь, и думки о ней мало-помалу набирали критическую массу. И вдруг – набрали. Я боялся этого мига, я предчувствовал его и боялся, что не смогу с собой совладать. Сука, падла, тварь на колесах! Точно лифт обрушился в моем сердце с самой верхотуры, и наверное, в этот момент что-то случилось с моим лицом, потому что Генка вдруг смолк и потрогал меня за руку:

– Ты чего?..

– Френд? – Мой голос мне и самому не понравился – сиплый какой-то, будто из глубины души. – На «Мазде»?

Генка прикусил язык. Он глядел на меня, держа в левой руке стакан, и тот заметно подрагивал.

– Я думал, Андрюх, что вы с ней уже это… – Он поставил стакан подальше от моего локтя. – У тебя глаза такие…

Я глядел в глубину стакана. Кровь бросилась мне в лицо, а больше ничего не произошло, а в глубине стакана действительно что-то такое крылось, Генка был прав, а больше ничего не произошло. Да и что еще могло произойти, если все самое страшное уже произошло. Что – произошло? что – самое страшное? – да просто раньше она любила меня, а теперь разлюбила – вот что произошло, я же не слепой.

– Где ты ее видишь? – спросил я, тоже убирая стакан. – Ну-ка давай колись.

– В бассейне, на «Нагатинской». Я там вес сгоняю два раза в неделю. Когда у нее сеанс заканчивается, у меня начинается. И у этого… на «Мазде», тоже заканчивается. Они и уезжают, – добавил он упавшим голосом. Я глядел на Генку, но вместо его лица видел размытое радужное пятно, как это бывает, когда смотришь сквозь слезы на лампочку. – Я думал, – повторил он, словно желая меня успокоить, – что у вас уже все…

Тут я не выдержал, засмеялся – нездоровым таким смехом, который при желании можно принять за громкий неразборчивый шепот.

– Да, – выговорил я, – у нас уже…

Светлый кот проснулся и мягко спрыгнул на пол.

Кис-кис, Эскиз!

Издалека доносилась музыка каких-то высших сфер.

По невидимой паутине ловко карабкался паучок.

Два раза в неделю…

Ганс, Хольский, доктор Жан…

За французского ажана…

Я замахнул стакан и вышел на улицу.

Было холодно, и мело, мело по всей земле, во все ее пределы и закоулки.

Я зачем-то пошел поперек участка, проваливаясь по колено в снег. Красная, красная, красная «Мазда»…

Где-то примерно на широте сарая я сел в сугроб и снял башмаки.

Ведь по сугробам лучше всего гулять в дырявых носках – это же ясно. «Вот, вот тебе два раза в неделю», – приговаривал я, шагая по снегу, норовя провалиться как можно глубже, до самой земли, до мантии, до магмы, до ядра. Действительно, в носках идти гораздо удобнее да и привольнее как-то идти, и как я раньше не догадался?

Минут двадцать, а может, и двести двадцать ходил я по участку; пытался взломать баню, тряс яблоню, чтобы с нее попадали яблоки (какие яблоки?), наткнулся еще на один сарай и долго глядел в его окно, и мне все казалось, будто сзади, в сугробах, прячется японец и хочет напасть на меня, выбирая для этого удобный момент. Давай, прыгай мне на спину, япошка, посмотрим, кто кого, пообщаемся в рукопашке, кобо-абэ-мураками-кэндзабуро-оэ!

Когда я вернулся в гараж, Генка лежал на боку на своем станке, зажав руки в коленях и храня на лице хмурое и немножко скорбное выражение. На скрип двери он тут же открыл глаза.

– Скока время?

Я сел к столу и сказал:

– Короче, мужик сам себе звонит по телефону. И кто-то берет трубку. Тоже мужик, голос знакомый. Наш спрашивает: ты кто? А тот отвечает: а ты?

Генка подсел к столу и потянулся за бутылкой; уши торчком. Стакан он замахнул без меня.

– Ну, – нетерпеливо сказал он.

– Чего ну?

– А дальше?

– Давай наливай, не отвлекайся.

Мы выпили. Второй стакан бренди обрушился в меня, как скоростной батискаф, обрушился и там вспыхнул слабым пламенем алкогольного оптимизма.

– А дальше? – Генка жевал лимон и тянулся за сигаретой.

– А дальше оказывается, что это он сам с собой говорит… – И я в двух словах пересказал ему сюжет своего недописанного «Интервала».

– Слушай, задари идею, – вдруг загорелся Генка. – Я из него такой триллер сделаю… Или давай вместе сделаем?

– Забирай, – разрешил я. – Я, Ген, с писаниной завязываю. На фиг!

– Напрасно, старый, напрасно… Да не пара она тебе, Андрюх, – вдруг мягко сказал он о тебе.

– Это почему же? – спросил я.

– Понимаешь, старый… – Он в упор глядел на меня своими грустными семитскими глазами, где сосредоточилась вся скорбь этого бренного мира. – Она совсем не та, за кого себя выдает. Я же ее помню, когда она к тебе приходила. Пока ты водку пил, мы с ней несколько раз разговаривали… Она же очень себе на уме, там такой бортовой компьютер – кого хочешь просчитает. Хотя по виду и не скажешь. А ты, Андрюх, извини, конечно, слишком наивный, простой, доверчивый, а никому, к сожалению, верить нельзя. Ты весь на просвет, и ей с тобой все было ясно с самого начала. Я тебя люблю, поэтому и говорю. Она гораздо сложнее тебя – ну и пусть возится со своей сложностью, зачем тебе это надо? Ты с ней не справишься. Не знаю, что у вас там за отношения, но точно тебе говорю: ты с ней не справишься. Нормальных девок, что ли, тебе мало? – Он показал глазами вокруг. – Хочешь, я тебя познакомлю с классными девочками – сестры, заканчивают библиотечный, любую выбирай.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю