Текст книги "Разлюбовь, или Злое золото неба"

Автор книги: Андрей Зотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Андрей Зотов
Разлюбовь, или Злое золото неба

Моей жене Татьяне Юрьевне Ситковой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
АНДРЕЙ

Глава 1

Тебя звали Аня. И я тебя полюбил.

Очень я тебя полюбил.

А уже, похоже, наступила зима. Снег выпал, да так и не растаял больше.

Старики обещали слякоть еще и дожди, но мы не хотели верить им, потому что оба любили сугробы под самые подоконники, метели, ранние быстрые сумерки и изморозь на оконном стекле, когда можно рисовать спичкой усатых котов и чертить непонятное с улицы «ЯНА – ЙЕРДНА» – твое изобретение.

В ту зиму ты жила на «Соколе», в маленькой угловой квартире, которую снимала вместе с однокурсницей Евой, разъединственной дочерью генерала каких-то там войск. У Евы было странное хобби: пингвины. Точилки для карандашей в форме пингвинов и мыльницы, пингвины-ларчики и тапки-пингвины, большие и маленькие, мягкие и увесистые, подаренные друзьями и купленные по случаю, они ненавязчиво, но последовательно заполоняли книжные полки, полочки, подоконники; надо ли говорить, что старая песенка про пингвинов, которые танцуют вальс на льдине, звучала в устах Евы гораздо чаще всех остальных.

Стройную, правильную, знающую ответы на все вопросы по программе и всегда чуть-чуть больше, с челкой до бровей и зелеными глазами, Еву можно было бы, наверное, назвать и красивой, если бы не занудство, наложившее неизгладимый отпечаток на выражение ее лица. Она была похожа на училку, какими их изображали в фильмах, снятых при советской власти. У нее было все расписано, рассчитано, учтено, и тут наверняка сказывались гены деда-химика с одной стороны и деда-физика с другой, служителей науки, а стало быть, людей, умеющих систематизировать информацию и приводить ее к общему знаменателю.

Жили вы недалеко от храма Всех Святых, и почти каждый вечер я срывался из общежития и ехал к вам. Троллейбус медленно катил по Ленинградскому проспекту, лязгая подмороженными дверцами и высекая искры из проводов; я стоял на задней площадке, смотрел, как сыплет за окошком снег, и думал о скорой сессии, о том, что хорошо бы сдать ее с ходу, без хвостов и авралов, чтобы со спокойной душой уйти на каникулы и на самом деле отдыхать, а не затыкать дыры. Потом шел через площадь к вашему дому, разбегался, скользил по ледяной дорожке, торопливо накуривался, и мысли мои блуждали уже около чашки горячего чая или даже кофе – от того и другого трудно было бы отказаться в такую погоду.

Мой самодельный ключ – ваш глубокий английский замок. Шумный, я раздевался, кашлял, стучал ногами и, войдя в комнату, бодро потирал с морозца руки – такой символический зимний жест.

Глядя в мониторнесгибаемым взглядом именной стипендиатки и старосты курса, Ева сухо отвечала: «Добрый вечер, Андрей», а ты блестела глазами с тахты – сидела там по своему обыкновению с книжкой на коленях, подобрав ноги и укрыв их пледом, и шевелила страницами. Сколько я помню, вечно ты читала-перечитывала рассказы Ги де Мопассана в оригинале, очень уж они тебе нравились. А французский ты знала не на пять баллов, а на все сто.

Ева не одобряла наших с тобой отношений. Сама она вела монашеский образ жизни, к тому же считала людей творческих профессий самой никчемной частью человечества, с чем, конечно, я не мог согласиться. Хотя, если говорить объективно, она, пожалуй, была права. Я и сам иной раз жалел, что учусь в литературном институте, а не в каком-нибудь строительном или пищевом и что имею дело с буковками, а не со швеллерами какими-нибудь или еще лучше, с говядиной, с которой не пропадешь.

С ноутбуком под мышкой Ева уходила на кухню, вечно пристойная и сердитая – классная дама, да и только. Ты сказала мне как-то, что у нее есть парень, служит в Приморье, и она верно ждет его возвращения. Что касается верности – тут и я дам руку на отсечение, пусть он только дембельнется поскорее и подальше Еву увезет.

Она устраивалась на кухне, гремела чайником и табуретом, а я бесшумно закладывал щеколду и гасил свет. Сразу проявлялся серый прямоугольник окна за шторами, а в углу раскаленно алело око рефлектора, который я притащил на той неделе. Я двигал его поближе к тахте, чтобы нам было еще теплее, и с большим волнением в крови ловил ртом твои губы. Шел третий месяц нашего знакомства, никто из нас еще не узнал другого до конца, и поэтому казалось, что впереди только хорошее, – ах, как казалось!

В один из таких вечеров это и началось. Вернее, началось-то оно, наверное, раньше, просто обратила на это внимание ты именно в тот вечер. Даже число помню – 28 декабря. В тот день мы с пацанами сдали наконец сессию и втроем поехали на Дмитровку в кафе «Два капитана». Там сдвинули стаканы с «Гжелкой», а потом распоясались – и, слышь, Рустам, давай еще по шашлыку, по рыбе твоей хваленой и по салату, а ты, Игорек, доставай еще одну бутылку. Сессии ведь кончаются не каждый день.

Ты была одна в доме – училась вязать крючком, слушая спектакль по радио. Я привычно переставил обогреватель и подсел к тебе на тахту – хотел обнять и похвастаться насчет каникул, но ты вдруг спросила:

– Ты утром, Андрюшечка, к нам случайно не заезжал?

Я ответил, что нет, что до обеда сдавал философию, будь она неладна. А что случилось?

– Кто-то у нас побывал, пока нас не было. Мы думали, ты.

– Побывал? – переспросил я. – Что значит побывал? Сперли что-нибудь?

– В том-то и дело, что нет. Искали что-то. Обои зачем-то отрывали. А закрыто было на оба замка. Мы думали, ты.

В тот вечер я как-то не придал этому особого значения и, как оказалось, совершенно напрасно.

Наступило тридцать первое декабря. В вашей квартирке собралось много народу, мы с Рашидом опоздали, а когда в прихожей разделись, поправили друг на друге галстуки и вошли в комнату, все уже сидели вокруг и около стола, накрытого простыней, заставленного вазами, тарелками, сосудами с огненною водой и соком, блюдами с соленьями, вареньями и украшенного тонкими цветными свечами. Длинноногая красавица в лайковых шортах, куда была заправлена нежнейшая маечка, держала речь – всю в лирических отступлениях о новом счастье.

– Как зовут, слушай? – шепнул мне Рашид, не отрывая взгляда от красавицы. – Замужем, нет?

На тебе было синее гладкое платье с острым кинжальным вырезом, ты коротко постриглась и вдела в мочки ушей золотые крохотные парашютики. Они покачивались, когда ты поворачивала голову, поблескивали, и казалось, вот-вот раскроются и капнут вниз. Елка стояла на тумбочке в переднем углу, нарядная, сухо пахнущая хвоей, и когда кто-то погасил люстру, а ты включила гирлянду, замерцала, осветила комнату волнующим и тихим светом. Потом одновременно во всем часовом поясе пробило полночь, и пробки полетели в потолок.

– С новым счастьем, – прошептала ты мне на ухо и поцеловала чуть влажными холодными губами.

– Спасибо. И тебя, – кивнул я и суеверно сказал себе: какое уж там новое счастье! Удержать бы что есть – и то хорошо.

В пятом часу утра, когда большинство гостей уснуло, и ты в их числе, закатившись в самый уголок тахты, в руках у меня очутился магнитофон, и я решил как следует послушать Умку. Она здорово пела про чернокрылого воробья, пела так, будто ей нечего больше терять. На кухне голоногая красавица фаловала Деда Мороза, Рашид остался третьим лишним, но надежды не терял. Впрочем, красавица сама еще была на распутье. В ванной тоже оказалось занято: там одна-одинешенька сидела Ева, плотно зажав руки в коленях, и беззвучно плакала.

– Ох, Ева, Ева, – сказал я и сел с ней рядом. – Плюнь на все, перестань слезы лить… Ну-ну, Ева, перестань! Он скоро отслужит и приедет к тебе, а я буду шофёром на вашей свадьбе… Ну не шофёром, а этим, как его…

И тут сквозь слезы она сказала, что боится, боится, боится, и впору бежать, куда глаза глядят, из этой Москвы.

– Боишься? Чего боишься? – не понял я.

И тогда она рассказала, что за вами следят, что, когда вы в институте, кто-то бывает у вас в доме и что-то ищет, что ты не подаешь виду, но шарахаешься от каждого скрипа, и все это длится уже вторую неделю.

Весь мой кайф, равно как и меломанский настрой, испарились в мгновение ока.

– Чего ж молчали? – только и сказал я.

Она пожала плечами и встала с бортика ванны, пряча красное набрякшее лицо:

– Дайте умоюсь.

Я пропустил Еву к воде и, глядя на ее длинную узкую спину с выступающими лопатками, спросил:

– Ключи не теряли?

– Как же не теряли! Вы же сами и заказывали.

Теперь я вспомнил. Как раз недели две назад ты потеряла всю связку, и я ездил в металлоремонт к Савеловскому вокзалу заказывать два хитрых английских ключа. Мастер еще, помню, гнал, что таких заготовок днем с огнем не сыщешь, мол, заказывает он их чуть ли не в Италии, так что пришлось заплатить ему вдвое.

– Чего у вас можно искать? – тупо спросил я, испытывая колоссальный соблазн сунуть голову под холодную воду.

– А я знаю?

Она умылась, взяла полотенце и ушла спать. И ведь уснет! А я оделся и двинул на улицу, в снегопад и спасительную прохладу. Что за дела? Что за таинственные движения? До рассвета я бродил по округе, трезвея и помаленьку проникаясь новостью, то и дело пил кофе у круглосуточных палаток и отбояривался от компаний, которые поздравляли меня с Новым годом, наливали выпить и звали с собой. К семи вечера мне надо было на тренировку, поэтому с выпивкой следовало притормозить. Я и притормаживал.

За вами следят. Если это не досужие домыслы Евы, то хотелось бы знать, кто следит и зачем? Да нет, Ева – девчонка адекватная, нервы у нее в большом порядке, и жизнь она воспринимает в масштабе 1:1. Если говорит, что следят, значит, следят. Кто? Зачем? Обыскивают хату, шарят под обоями, следят… Найду и урою, а если надо, своих пацанов подключу.

У меня была группа бойцов, которых я натаскивал по рукопашному бою в спортзале 206-й школы, что у платформы «Гражданская». Эту работу с рук на руки передал мне Мишка Хемлин перед своим отъездом на ПМЖ в Тель-Авив. Восемь тренировок в месяц по два с половиной часа составляли последнее время основу моего прожиточного минимума, и я частенько вспоминал Мишку добрым словом. Дважды в неделю я сидел в палатке на Митинском радиорынке: отдавал и принимал б/у «железо», комплектующие, мобильники, «цифру» и прочий сопутствующий товар. Честно говоря, и то и другое мне изрядно поднадоело, но никакой более козырной работы пока не подворачивалось. В разных журналах с большим трудом я опубликовал несколько рассказов, гонораров едва хватило на пиво, а триллеров я писать не умею, так что надежды на то, что с помощью литературного труда удастся что-то заработать, даже не брезжило. Правда, Генка Лунберг, с которым мы на первом курсе состряпали десяток сценариев, говорил, что все равно пристроит не один, так другой, а это, мол, хорошие бабки, но пока ничего не пристраивалось. Ладно, поживем – увидим.

Глава 2

До тренировки было еще далеко, и думать о ней не хотелось. Когда я вернулся, пацаны уже сбегали за выпивкой и гудели по новой. Выступая в роли частного детектива, глазами тверезыми и пристальными я осматривал рванину обоев и какие-то методичные вмятины на стенах, словно их простукивали тяжелым круглым предметом (пестик? гантель? гаечный ключ?). Обои взрезали, сдирали, а потом кое-как приклеивали обратно клеящим карандашом. Логики во всех этих действиях я не усмотрел ни на грош. Если уж ободрали, то зачем обратно приклеивать? Используя чьи-то очки вместо лупы, исследовал я и дверные замки. Но не было там никаких царапин, а стало быть, в квартиру несанкционированным образом не проникали. Или они были крутыми специалистами – те, кто простукивал стены, резал обои бритвой, а потом отрывал их от стен, – или у них был правильный ключ.

Какие-нибудь предыдущие жильцы?

Искали тайник?

Ты проснулась поздно и долго приводила себя в порядок. Была суббота, серенькое утро с ветром и снежной крупой, соседи сверху, пожилые, матерые рокеры, уже запустили на всю катушку что-то в высшей степени тяжелое, инфернальное. После такой музыки уже ничего не страшно. Люстра покачивалась в ритме рока, слабо звеня сосульками. Прямо под ней, сидя и стоя вокруг стола, который не то чтобы ломился от яств, но не пустовал, веселилась наша компания. Мы с тобой пили кофе на кухне, и я все допытывался про обои и все остальное. Было не совсем понятно, почему ты скрывала эти движения за вашей спиной.

– Сразу не сказала, а потом как-то… – Ты пожала плечами. – Боялась, что ты смеяться будешь.

– Смеяться? Почему смеяться?

– Потому.

– Почему потому?

– Потому что я думала, это барабашка.

– А-а… – Я поглядел на испорченные стены. – А вспомни-ка, Анечка, как ты ключи потеряла. Потеряла или их все-таки сперли?

– Может, и сперли. – Ты вспоминала, покусывая концы накрученных на палец волос. – Знаешь, вполне могли и спереть. Они были в сумке: ключи, телефон, косметичка, а я ехала в троллейбусе. А на Белорусском толпа вошла, а мне у «Ромэна» выходить… В общем, еле вылезла, вижу – сумка расстегнута… Домой приехала – ключей нет. Голова, Андрюшечка, не болит? А то я знаю, где припрятано шампанское. Или еще кофе?..

Судя по твоему рассказу, картина складывалась совершенно непонятная. Вот уже недели две какие-то парни, то один, то другой, ходят за вами от института до дома. Иногда вместе. В контакт не вступают, держатся на приличном расстоянии, один раз Ева видела, как они садились в зеленые «Жигули» десятой модели. Номер не запомнила. Что касается обоев, то я сам все вижу, добавить можно лишь то, что приклеивали их клеем с каким-то специфическим запахом («Они до сих пор как-то странно пахнут, чувствуешь, Андрюшечка, да? А если у них есть ключи от квартиры, то откуда? кто они? чего им нужно? поставь нам вторую цепочку, пожалуйста… Вроде бы ничего особенного, Андрюшечка, но на нервы это действует ужасно. Ночью так и кажется, что кто-то в окошко лезет. Бр-рр!»).

Тренировку я провел в хорошем темпе и полдесятого был уже свободен. Гуля Умаровна (которую я звал про себя Кумаровна), единственная дама в группе, принесла денежки за декабрь, и это был очень гуманный поступок с ее стороны.

– Андрей, – сказала она, полная смутного азиатского обаяния, – а ничего, если я приведу сестру?

У меня в группе было одиннадцать постоянных человек и двое спорадических, которых мы звали «пришельцами». Зал позволял принять еще столько же. Чем больше народу, тем больше денег – все предельно просто.

– Конечно, Гуля Умаровна, приводите.

– Ей тридцать шесть лет – это ничего?

– Прекрасный возраст, Гуля Умаровна.

Самой Гуле было около тридцати, и если до обеда она читала лекции по банковскому делу, то вторую половину дня посвящала себе: спорт, сауна, массаж. Для своего возраста выглядела Гуля здорово, и если бы не ее чересчур гренадерская комплекция ( 130 кг веса и 188 см роста), от поклонников не было бы отбоя. А так Гуля была все одна да одна.

Бойцы разошлись и разъехались по домам; последним отвалил ее белый вранглеровский джип, похожий на маленький крейсер. Гулин старший брат возглавлял сеть автомагазинов в Питере, поэтому она с завидным постоянством меняла машины. До джипа ездила на белой «Лянчии», еще раньше – на белой же «Тойоте» с правым рулем. Я помыл полы в раздевалке, сплясал что-то африканское под ледяным душем, оделся и выпил чаю из термоса. Большие круглые часы на вахте показывали 21.48. Вахтер смотрел по телевизору комедию с Депардье, попивая пивко и грея при этом ноги на мощном калорифере. Ему было лет шестьдесят, и он смеялся как ребенок.

– Будешь? – спросил он и показал глазами на упаковку «Балтики». – Или рукопашники пива не пьют?

– Видел бы ты меня вчера, Михалыч! – хмыкнул я, отпирая мощный засов. – Удачи!

До общежития было минут двадцать хорошего шага проходными дворами. Началось что-то вроде небольшой метели. Я в кроссовках ломил через гаражи и заборы, придерживая за спиной рюкзак с полотенцем, и думал, что утром надо будет потихоньку проводить вас до института, а потом вернуться на «Сокол» и поменять замки. А если успею, то встретить вас после четвертой пары. Я их отловлю, этих обойных дел мастеров.

Когда я вошел в общежитие, то сразу увидел Рашида. Он дремал в кресле у лифта, а у него на коленях урчала Мурка.

– Ку-ку, – сказал я у него над ухом. – Хватай мешки – вокзал уходит.

Рашид открыл глаза. Он все еще был в пиджаке, в котором встречал Новый год, при галстуке, но в чьих-то длинных, невероятно широких брюках с пятнами на коленях и мотней чуть выше колен. Зная его безупречный внутренний интерьер, можно было предположить что-то суперфорсмажорное типа цунами.

– Наконец-то, – сказал он, обдав меня слабым коньячным выхлопом, и столкнул кошку на пол. – Почему мобильный не отвечает?

– Деньги кончились. Случилось что?

– Тебя ждут. – Он показал глазами куда-то вбок. – Сначала тут сидели, потом в машину ушли. Черный джип на стоянке. Велели тебя туда отправить.

– Кто?

И только теперь я заметил, что Рашид сильно напуган. Нужно было прожить с ним в одной комнате два года и столько же проучиться в одном семинаре, чтобы распознать испуг за этим вечно невозмутимым выражением усатого лица.

– Какие-то серьезные мужики, – сказал он. – То ли менты, то ли, наоборот, не менты.

– Сколько их?

– Трое.

– И давно ждут?

– Давно… Ну, как давно – минут сорок. У одного ствол под мышкой внагляк висит. Ты нигде не напортачил, Андрюх?

Я подумал, побренчал медяками в карманах:

– Да вроде нет.

– Мы в четыреста пятой будем, если что, – сказал он. – Зайди потом, отметься.

Я взял рюкзак под мышку и вышел на улицу. Стоянка была с торца общежития, напротив входа в гостиницу; единственный джип стоял на переднем плане мордой наружу. Черная приземистая глыба на низких лапах выглядела внушительно и мрачновато. Багажный обтекатель на крыше, фароискатели, передний спойлер, пара антенн – машина для больших переходов. Они увидели меня и два раза мигнули подфарниками – мол, давай сюда прямиком.

Глава 3

Я мотался по детским домам с семи лет, а когда мне было уже одиннадцать, после очередного побега, из приемника-распределителя меня отвезли в детдом «Рассвет»: г. Приволжск, улица Юрия Гагарина, 22. Там я и прижился. Пацаны там подобрались нормальные, особенно скорешились мы с Мишкой Гашевым и Гансом, который, кстати, в 1998 году был участником знаменитого детдомовского налета на местный магазин «Изумруд». Об этом писали даже в московской прессе. Они перестреляли охрану, взяли деньги, золотишко и растворились в Палашиной роще. Там их и положили из автоматов, но положили не всех – Агдай и Вова Орский ушли с концами, а Ганс отделался легкой контузией. Он как-то сумел отмазаться, прошел по делу свидетелем и скоро вернулся в «Рассвет» – героем, ясное дело. Вообще что Ганс, что Мишка, что тот же Агдай – конкретные были пацаны, и дружили мы тоже конкретно, как у Дюма: один за всех и все за одного. Потом всех как-то раскидало в разные стороны: Агдай растворился в неизвестном направлении, Жора Баланчин сел, Рувим и Надыр Гайдаевы сделались фермерами, а Мишка Гашев остался прежним Мишкой, только постарел да отмотал три года за бандитизм, ладно амнистия подвернулась. Вернулся злой как собака и, со слов Ганса, тут же взялся за старое. Года три назад (я уже учился в Литинституте) мы случайно встретились с Гансом в Домодедово. Он рассказал, что успел повоевать на Кавказе, год жил в Турции, в семье местного мафиози, который ворочал там табачными делами, а когда шефа застрелили, смылся сначала в Белоруссию, потом в Москву. А год назад, перегоняя из Калининграда минивэн, он заехал ко мне в общежитие на Добролюбова. Ночь мы пропьянствовали, а утром поехали к нему домой, в Лебяжий, что на Волге, в полста верстах от Нижнего. Там он познакомил меня со своей сестрой и ее подругой, к которой дышал в то время очень неравнодушно. Отец подруги и был генералом каких-то там войск. А сестру Ганса звали Аней.

Это была ты.

Жить Ганс ухитрялся одновременно в Москве, в Приволжске, в Лебяжьем, и там, и сям держал несколько автомотомагазинов и одновременно занимался каким-то туманным горюче-смазочным бизнесом: то ли газ, то ли бензоколонки. По правде говоря, я особо и не интересовался. Я знал, что он аферюга, каких поискать, что пускаться с ним в любое мало-мальское мероприятие окажется себе дороже, и не потому, что он тебя подставит или кинет на гвозди, а единственно потому, что любая тема в конечном счете сводится у него к явному или скрытому криминалу. Такой уж он человек, второй Мишка Гашев. Но все равно старый друг лучше новых двух, как ни крути. Часа четыре мы с ним просидели тогда в аэропортовском ресторане, махнулись номерами телефонов, и теперь время от времени созванивались: привет-привет, как жизнь, надо бы пересечься – обычная московская форма общения.

В машине их было трое – сам Ганс и пара кренделей покрепче – похоже, братья-близнецы: белобрысые, рослые, в мощных белых джемперах с полосатыми рукавами. У одного под мышкой, поверх джемпера, открыто, внагляк , торчала косая кобура с пистолетом – стало быть, у него есть разрешение на ношение оружия, а значит, он охранник или же мент. Связываться с ментами Гансу всегда было вподляк, значит, крендели скорее всего из какого-нибудь ЧОПа.

– Заждались? – сказал я, пожимая им руки.

– А ты думал! – Ганс вылез из машины на снег. Он был в темном костюме, при галстуке, а очки в тонкой дорогущей оправе и запах хорошей туалетной воды ненавязчиво навевали мысли о каком-то шикарном Атлантическом драйве на всех парусах. По жизни он был старше меня лет на пять, стало быть, сейчас ему около 26, и эта небольшая разница в возрасте давала ему право относиться ко мне слегка покровительственно, особенно на людях.

Бодигардов мы оставили в машине, а сами поднялись ко мне в комнату. Ганс развалился в кресле, а мне пришлось довольствоваться стулом. От чая он отказался, достал портсигар с монограммой, скорее всего ворованный. Звонко щелкнула крышка.

– Ты на Алабяна бываешь, Андрюх?

– Конечно. – Я тоже взялся закуривать. Не в качестве ли свата он приехал? – Сегодня оттуда.

– Как сеструха? – спросил он.

– По-моему, хорошо.

– Хорошо, когда хорошо… Короче, Андрюх, вот какое дело… Прошел слух, что на нашу фамилию падает сильное наследство из-за границы, – начал он, закуривая тонкую коричневую сигарку, покачивая острым носком сапога. – Не исключено, что слух фуфловый. На днях должен всплыть один родственник с информацией на эту тему. Сеструха не хочет базарить со мной даже по телефону. Евка тем более. Обе в глухом отказе – мы, грит, с бандитами не хотим иметь ничего общего. Нашли, бля, бандита.

– Ну, – поддакнул я.

– Скорей всего родственник вынырнет у них на Алабяна, – продолжал Ганс, стряхивая пепел на пол. – И ты, Андрюх, сразу дай мне знать. О’кей?

– Без проблем.

– Как сам-то?

Он курил и глядел на меня своим цепким рысьим взглядом из-под припухших век. Внешне у нас с ним не было абсолютно ничего общего. Ну и внутренне, в общем, тоже.

– Нормально, Ганс. Жизнь продолжается.

– На Аньке денег. – Он достал толстый лопатник, отсчитал несколько стодолларовых купюр. – Не разговаривает со мной, а бабки берет. Ну, б-бабы! Держи.

Минут через десять они уехали. Я покурил на улице, глядя им вслед. Какое такое наследство? В общежитии было на удивление тихо – первое, называется, января! У нас в Приволжске небось сейчас идет такая гульба, что хоть святых выноси, и завтра будет продолжаться, и послезавтра, и еще пару-тройку дней… Ладно, надо заглянуть в четыреста пятую к Кольке Крыгину и дать Рашиду отбой. А то он там, наверное, уже волыну с предохранителя снял.