Текст книги "Зазеркальная Империя. Трилогия"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 65 страниц)

– Видали? – изрек Берестов, цветущий так, будто именно он, и никто иной, нашел, воспитал и обучил чудо-стрелка. – Что? Не было, скажете, сотни метров?

– Не было! – тут же заспорил Жорка, позабыв о ноющих с непривычки ягодицах. – Метров семьдесят, не больше!

Николай, настроенный еще более скептически, стоял за пятьдесят, справедливый ротмистр за девяносто, Бактай-ака, не понимая о чем речь, весело скалил зубы. В общем, пришлось возвращаться, спешиваться и перемеривать шагами. Оказалось, что дистанция удачного выстрела равняется девяноста двум метрам пятидесяти сантиметрам. Берестов цвел, словно майская роза, горестно сожалея, что не побился на щелбаны, а ротмистр с Александровым уже более уважительно разглядывали примитивное на первый взгляд оружие простодушного паренька, смущенно хлопавшего узкими глазками, поражаясь тщательности отделки, и с трудом натягивали тугую тетиву, свитую, как объяснил аксакал, из бараньих кишок...

До расчетной точки, оказавшейся настоящим оазисом посреди выжженной палящим солнцем степи, добрались всего за половину дня, против ожидавшихся двух-трех пешим строем. И то нужно учесть часовую незапланированную остановку у источника: Вале, укачавшейся с непривычки, потребовался привал.

На поросшем изумрудно-зеленой травой, только чуть-чуть присохшей на концах под жарким ветром, пятачке даже росло несколько деревьев, сулящих путешественникам прохладную тень, журчал прозрачный ручеек, пели птички.

– Неужели добрались? – Жорка кряхтя выбрался из седла и с помощью проворного Аксая тяжело спрыгнул на землю. – Проклятая верховая езда...

– Не проклинайте благородное искусство, получив лишь первый урок, Георгий, – менторским тоном поучал ротмистр, спешиваясь и ласково поглаживая морду доверчиво тянущегося к нему коня. – Верховая езда – это целая наука. Будь у нас достаточно времени, не сомневаюсь: вы бы полюбили этот спорт.

– Боже упаси... – пробормотал в ответ Конькевич, как подкошенный падая в траву.

Николай, обычно не соглашавшийся с другом, сегодня был целиком и полностью с ним солидарен, хотя и старался не ударить в грязь лицом перед Чебриковым, стоически перенося боль в натруженной спине и особенно ниже.

– Мы будем переходить прямо на глазах зрителей? – поинтересовался он у Берестова, прутиками отмечавшего вход на «тот свет», выявленный бросанием камешков, часть которых благополучно упала в траву, но другая – канула на середине траектории в никуда.

– Конечно. Они прекрасно знают эти ворота.

– Не может быть! И зная это, сидят здесь, в этой степи!

– Не скажите... Степь им дом родной, товарищ капитан. Здесь их родина, а окажись они в лесу, например, чувствовали бы себя очень неуютно.

– Значит, на той стороне лес?

– Почему только лес? Там хорошо... Сами увидите, что без толку рассказывать.

– Но все же...

– Увидите! – отрезал Сергей Владимирович, проверяя свой багаж.

Когда часа полтора спустя путешественники один за другим исчезали, растворяясь в невидимых воротах, вслед им махали руками степняки, искренне желавшие новым друзьям удачи.

– Возвращайся поскорей, Берест-ака! – крикнул аксакал «миропроходцу», обернувшемуся на мгновение, прежде чем нырнуть в переход. – Всегда тебя в гости жду однако!..

* * *

Верхушки мачтовых сосен и далекие горные вершины отражались в зеркальной глади озера, лежащего во впадине между холмами. Пейзаж был из числа тех, немногочисленных ныне, при одном виде которых остро сожалеешь, что не приучен с детства к рисованию. Да и нет красок и кисти под рукой. Да и не придумали таких красок, чтобы запечатлеть все оттенки меди на покрытых чешуйчатой корой стволах сосен, все переливы нетронутой травы, листьев и хвои – от салатного до темно-зеленого, почти черного, все нюансы лазурного небосвода, лишь кое-где подернутого взбитой нежной пеной кипенно-белых облаков.

– Красота-то какая!.. – ахнула Валя, когда Берестов, не дававший никому покидать небольшую полянку, окруженную со всех сторон кустами, до тех пор пока ворота не пройдут все до единого, с видом фокусника раздвинул широким жестом занавес ветвей, открывая вид на озеро.

«Миропроходец» просто лопался от гордости, будто это он, своими руками, создал великолепную панораму, расстилающуюся теперь перед путешественниками.

– Бывал я в Чебаркуле, там тоже красотища, но чтобы вот так... – протянул Николай, не в силах отвести глаз от настоящего чуда природы.

Ротмистр и Конькевич молчали, но их молчание было красноречивее любых восторгов...

– А как называется это место? – поинтересовалась Валя, нерешительно прикасаясь пальчиком к прекрасному желто-голубому цветку, похожему и одновременно непохожему на садовый ирис, растущему прямо у ее ног. – Это что – заповедник какой-то?

– Действительно, Владимирыч, куда мы попали? – Жорка наконец вышел из транса, присев возле выступающей из травы каменной глыбы, в серый ноздреватый бок которой, слегка подернутый налетом пепельно-голубого лишайника, были вкраплены крупные прозрачные кристаллы, темно-сиреневые, вспыхивающие на солнце полированными гранями.

Берестов по привычке слегка пожал плечами:

– Да безымянное это место, Гоша. Никто не знает, как оно называется. Да и людей тут никаких нет...

– Как нет?!

Эти слова почти хором выдохнули все путешественники, пожирая проводника взглядами.

– Нет конкретно здесь, или... – поспешил уточнить Чебриков, без устали колдующий над своими приборами.

– Или, – со вздохом подтвердил старик, вытаскивая из кармана портсигар, плотно набитый аккуратными самокрутками – фабричные сигареты давным-давно закончились, несмотря на режим жесткой экономии, применение мундштука, позволяющего использовать курево практически без остатка, и строжайший учет окурков. – Я тут все облазил: до самых гор добирался на западе и на востоке – чуть ли не до нашей Курганской области... Это не заповедник. Нет тут никого и, похоже, никогда не было.

– Неужели необитаемый мир?

– Выходит, так...

Берестов прикурил от своей допотопной зажигалки, называемой им «Катюша», и сокрушенно развел руками.

– Дышите, наслаждайтесь, воздух здесь отменный – никакой химии... Цветочки рвите, камешки собирайте... – Кивок в сторону Конькевича, пытающегося осторожно выколупнуть ножом из каменной глыбы крупный фиолетовый кристалл, бросающий на его лицо вишневые отсветы. – Все тут ничье... Ни лесник не придет, ни инспектор какой. Охота тут знатная, а рыбалка... – Старик сел на любимого конька. – Рыба чуть не голый крючок хватает, да такая здоровущая попадается – не всякую вытащишь! А грибы какие чуть позже пойдут, ягоды! Пойдемте к озеру, что на месте стоять. Ты рви цветы, дочка, рви, ничьи они тут, и прорва их великая... Некоторых у нас и в помине нет.

Оживленно переговариваясь, путешественники спускались к озеру, манящему своей искрящейся гладью. Каждый нашел себе занятие по душе: Валя плела венки из дивных цветов, словно просящихся в руки, ротмистр с Александровым по очереди озирали окрестности в бинокль, а Жорка не уставал любоваться на самоцветы, только что добытые им, то изучая на вытянутой руке, то разглядывая на просвет. Шаляпин по привычке уже куда-то сгинул, вероятно, на горе местным пернатым и хвостатым обитателям, в надежде взять реванш за прыткого тушканчика, оставившего его в степи с носом.

– А что это за камень, Сергей Владимирыч? – Жорка подкатился к старику с новым, только что подобранным им прямо на тропе бледно-зеленым кристаллом, напоминающим граненый стеклянный карандашик в палец длиной.

– Да, наверное, изумруд... – равнодушно бросил взгляд на зеленую сосульку Берестов, горячо объясняющий слушающему его вполуха Александрову, каким именно способом следует вываживать на мелководье крупную щуку, чтобы она своими острейшими зубами не перекусила леску.

– Изумруд?!!

– Ага... А синенькие эти, которые ты вначале ковырял, – аметисты...

– Да это же... Да это же драгоценные камни! Это же деньжищи какие!

– Точно. Я тут как-то набрал пригоршню разных камушков да принес в Бергланд, так там у меня их чуть с руками не оторвали... Триста талеров заработал за раз. Хотел к нам, в Челябинск, да побоялся что-то. Времена нынче неспокойные, еще прицепятся... Что, мол, да откуда... Себе дороже встанет.

– А?..

– Тут и золото есть, – упредил вопрос «миропроходец». – И жильное, в камнях, значит, и россыпное– в речках. Богатейший край, я же говорю...

– А чего здесь нет, Сергей Владимирович? – поинтересовался ротмистр, тоже подбирая на мелкой прибрежной гальке какой-то камушек и придирчиво его разглядывая.

– Да, пожалуй, все есть, что у нас встречается. – Берестов уже снял рюкзак и теперь, вооружившись небольшим топориком, приглядывал ровные рябинки для удилищ. – Или было когда-то. Бажов ведь сказы свои про эти вот места писал. «Серебряное копытце», «Малахитовая шкатулка», «Медной горы Хозяйка»...

– Тогда это Парадиз какой-то... – протянул граф, пряча камушек в нагрудный карман. – Рай земной...

– А давайте назовем этот мир Парадизом! – предложила раскрасневшаяся Валя, которая в пышном венке на голове была чудо как хороша. – Вы не против, Сергей Владимирович?

– С чего бы?.. – Берестов обстругивал стройное удилище карманным ножом, весь уже погруженный в предстоящую рыбалку. – Назови, как говорится, хоть горшком, только в печь не сади...

– Тогда голосуем! Кто за Парадиз, поднимите руки!

Противников нового названия не оказалось, лишь Жорка, как всегда рассеянный, поднял руку невпопад, увлекшись очередным самоцветом, выловленным уже на мелководье из кристально-чистой озерной воды.

– Значит, три «за» против одного воздержавшегося. Почти единогласно! – подвела итоги девушка, напяливая на непутевую Жоркину голову второй венок. – Нарекаем сей мир Парадизом.

– Браво, Валентина Павловна! – Чебриков шутливо поаплодировал. – Только воздержавшихся на самом деле не один, а два. Вы же совсем позабыли Шаляпина.

Кот, тут же высунувший свою довольную мордочку из густой травы, похоже, не возражал, старательно вылизываясь...

* * *

Поленья почти совсем прогорели, и алые сполохи только иногда оживляли подернутое белым летучим пеплом кострище. Если не считать далекого голоса какого-то местного пернатого жителя, сильно напоминающего тележный скрип, тишина стояла абсолютная, прямо-таки первозданная.

Лагерь давно угомонился, но Николаю, которому сегодня выпало дежурить до двух ночи, несмотря на дневную усталость, давно ставшую привычной, даже не хотелось прикрыть глаза.

Он молча лежал, закинув руки за голову и изредка попыхивая дымком самодельной сигареты в сторону какого-нибудь комара, излишне наглого или вообще «отмороженного», решившегося на самоубийственное пике, да следил за тусклой красноватой полоской, медленно перемещавшейся по горизонту, но так. похоже, и не собирающейся исчезать. Недаром в народе про пору, которая вскоре должна была наступить, метко говорят: «Зори целуются»...

Судя по багровой звездочке по другую сторону костра, то разгорающейся, то затухающей, бодрствовал не только капитан.

– Знаете, Петр Андреевич, – как-то непроизвольно, само по себе вырвалось у Александрова. – Давно хотел вас спросить... Можно?

– Спрашивайте, – после недолгого молчания так же негромко донеслось из темноты.

Николай поворочался, поудобнее устраиваясь на своей далеко не мягкой постели.

– А как вы вообще оказались здесь, господин ротмистр?

– Простите?.. А-а, вы про это... Я же рассказывал, помнится, еще в первую нашу встречу: погоня за Кавардовским...

– Да нет, я не об этом. Тут-то все понятно: служебный долг, самоотверженность... Я вообще... О том, как вы оказались на Урале. Вы же столичный житель, граф, за версту видно.

На этот раз Чебриков молчал дольше, даже огонек его сигареты погас, и Николай уже было решил, что ротмистра неожиданно сморил сон, как это бывает после длительных переходов, но тот все же откликнулся:

– Вы правы, Николай Ильич, – отозвался наконец граф. – Я родился и вырос в Санкт-Петербурге, там же закончил Кадетский корпус, далее пошел по военной линии... Там же продолжил службу после стажировки в Берлине, туда же вернулся после Заокеанских Владений... Женился...

– Вы женаты, ротмистр?

– Естественно. Жена, урожденная баронесса фон Альборн, родила мне двух детей: мальчика Сережу и девочку Лизу. Они так и живут сейчас в столице, с мамой. Сережа, ему сейчас двенадцать, состоит в Пажеском корпусе, Лиза, ей семь, должна этой осенью начать учебу.

– Так почему же вы...

– Почему я живу вдали от семьи? – перебил Чебриков.

– Да...

В кострище сначала засветилась красным, а потом вспыхнула трепещущим язычком пламени искра, описавшая крутую дугу и затеплившая вторую – огонек новой самокрутки: ротмистр, видимо экономя спички, прикурил по-мужицки, от прутика.

– Банальнейшая история, капитан...

Ротмистр поведал нехитрую и в самом деле банальную для персонажей романов из дореволюционной жизни (каковым, впрочем, он для Николая и являлся) историю.

Некий светский хлыщ, между прочим довольно прочно связанный родственными узами с августейшим семейством («Вы наверняка сами понимаете, капитан, что ничьи имена здесь названы не будут...»), проявил, так сказать, интерес к некой молодой особе, графу Чебрикову приходящейся в определенном смысле родней («Вдаваться в подробности не стоит, право...»), затем, поступив не по-джентльменски, проще говоря, подло поступив... Далее все понятно: встреча, объяснение, пощечина, секунданты, барьер...

– И... – поторопил заинтригованный Николай снова надолго замолчавшего ротмистра.

– Что "и"? Вы с дуэльным кодексом знакомы, Николай Ильич? Ах да, я, простите, запамятовал. Поехали в Удельный парк, за Ипподромом... Вы бывали в Петербурге? Еще раз простите, все время забываю... Это... Ну как вам объяснить... Ну... За Большой Невкой, за Новой Деревней... Словом, на севере города. Впрочем, какое это имеет значение...

Моим секундантом был Николенька Юсупов г. поручик-конногвардеец, ваш тезка... – неторопливо и, как Александрову казалось, даже лениво, продолжал граф, глубоко затягиваясь в паузах. – У князя Ма... Ну это не важно... Стрелялись на двадцати шагах... Как водится, предложили нам мировую, оба отказались. Я – понятно почему, князь... Да бог его знает почему... Взбрело в голову, вот и отказался. А может, не верил, что я буду стрелять. Думал, наверное, что не решусь на серьезное: пальну в воздух, и все – приличия соблюдены. Первый выстрел, как всегда, за оскорбленным, за князем, то есть... Он мне прострелил плечо... Левое... Неплохой, к слову сказать, выстрел: вершком ниже или правее, и... А я не промахнулся.

– Убили?

Николай даже приподнялся на локте. Подумать только: неужели где-то может существовать мир, где вопросы чести решаются так вот – легко и просто? Пиф-паф... Ведь, если вспомнить: сколько же раз Александрову приходилось, скрипя зубами, запихивать обиду в дальний угол души, разжимать намертво стиснутые кулаки.

– Наповал, – буднично откликнулся граф. – У меня ведь тогда кровотечение началось обильное. Как из барана хлестало: адреналин там и все такое... Оставь я князя в живых, пришлось бы снова все начинать, а там бог знает... Отправили бы князюшку родичи куда-нибудь в Европу, к посольству, пока бы я на больничной койке валялся... Поэтому я в лоб и целил – на палец выше переносицы. Туда и угодил...

– И что?..

– Да ничего. Репортеры, конечно, шум подняли, разнесли до небес. Покойного князюшки родичи взвились все разом, тетушки, дядюшки, кузены. Сам Государь изволил выразить высочайшее неудовольствие... Меня и перевели, от греха, в Наместничество. Обещали: на годик, а вышло – на пять.

– И что же получается: у вас дуэли не запрещены разве?

– Формально – нет. Его императорское величество покойный Александр Петрович, батюшка нынешнего императора Николая Александровича, разрешил собственноручным высочайшим указом решать вопросы дворянской чести единоборством. Забияка и бретер, нужно заметить, был Александр Четвертый, прости господи его душу грешную. Будучи еще цесаревичем, дрался он на поединках несчетно и часто терпел за это от Петра Алексеевича... Даже в крепость как-то, говорят, угодил за особенно громкую дуэль. А воцарившись, значит, наконец решил он узаконить сию благородную забаву. Сын его, Николай Александрович, к дуэлям весьма холоден и участников их не жалует, но и уложения батюшкины не отменяет, слава богу.

– Так что же получается?.. – нетерпеливо перебил ротмистра Николай.

– Спали бы вы, господа хорошие! – раздался недовольный и сонный голос Берестова. – И другим бы спать дали! Завтра, завтра поговорите!

Словно мальчишки в пионерском лагере, застигнутые вожатым в тихий час за болтовней, Николай и граф разом замолчали.

19

Задерживаться здесь надолго не хотелось совершенно.

В этом краю, судя по всему, царила даже не полярная, а вечная ночь и к тому же страшный холод. Конечно, солнце здесь всходило и садилось, как обычно, но из-за плотного облачного покрова до земли пробивались лишь жалкие крохи света, позволявшего судить только о времени суток – не более. Полдень здесь напоминал поздние зимние сумерки, а ночью, которая царила больше двадцати часов, вообще не было видно ни зги.

Жуткий ветер гнал по обледенелым и вылизанным до блеска, очень похожим на катки слегка всхолмленным равнинам жидкие лоскутья поземки, а из низко, чуть ли не над головой, нависших грифельно-темных туч не выпадало ни снежинки. Унылый пейзаж оживляли только хилые кустики, кое-где видневшиеся над плотным и, казалось, шершавым, словно асфальт, настом.

– Куда-то не туда нас занесло! – сообщил упавшим голосом приунывшим спутникам главный «миропро-ходец» Берестов, повернувшись к ветру спиной и озабоченно сверяясь с картой, которую, несмотря на предосторожности, все равно злобно рвало из рук.

Как назло, следующий переход находился где-то у подножия неразличимых в полуденных сумерках гор, более чем в трех десятках километров отсюда, судя по первому впечатлению, грозящих превратиться в три сотни, если не тысячи...

Ко всему прочему, в воздухе, несмотря на собачий холод (не выше минус пятнадцати по Цельсию), совершенно не чувствовалось свежести. Дышалось с трудом, словно в наглухо запертой комнате или высоко в горах: явная нехватка кислорода. На языке чувствовался противный металлический привкус, слезились глаза.

– Не нравится мне здесь, ребята! – пожаловался старик, ни к кому конкретно не обращаясь. – Давайте быстренько сматываться отсюда!

Слава богу, идти пришлось не навстречу ветру, а под таким углом, что он скорее подгонял, чем мешал движению.

* * *

Пейзаж нисколько не изменился и через пару часов пути, разве что тьма сгустилась окончательно, несмотря на то что на часах значилось два с небольшим пополудни. Мороз тоже значительно усилился, что при не утихающем ни на секунду ветре делало состояние путешественников просто невыносимым.

Путники за прошедшие часы вымотались больше, чем за обычный дневной переход, поэтому, едва услышав благостное слово «привал», все повалились кто где стоял, не выбирая места, и долго лежали без движения, словно выброшенные на берег рыбы, жадно хватая разинутыми ртами практически лишенный кислорода воздух.

Чебрикову хотелось отдохнуть не меньше других, но, посидев минут пять, он волевым усилием все же заставил себя подняться – необходимо было найти хоть какое-нибудь топливо для пусть небольшого, но все-таки костерка. Не желая уступать ротмистру, Николай, позволив себе еще пару минут блаженства, со вздохом последовал за ним.

Спотыкаясь и поскальзываясь на твердом как камень снегу (на таком холоде прибор ночного видения работал неважно и изображение в его окулярах мало отличалось от видимого невооруженным глазом), Петр Андреевич долго и бесплодно рыскал вокруг лагеря, почти не надеясь найти что-нибудь путное, а вся добыча заключалась в небольшом пучке хилых прутиков, с огромным трудом выкрученных изо льда, державшего их мертвой хваткой. Фортуна улыбнулась ротмистру только метрах в ста пятидесяти от того места, где лежа вповалку приходили в себя (или, вернее, «доходили») его спутники. Правда поначалу, запнувшись в потемках о что-то твердое и с грохотом полетев наземь, он удачей это не считал.

Преградой, как выяснилось, были ушедшие глубоко в мерзлый грунт остатки какого-то искусственного сооружения, к счастью для путешественников оказавшегося деревянным. Выдирать выветренные, легкие, словно бальса, доски из слежавшегося снега даже общими усилиями, с помощью вызванного на подмогу Александрова, оказалось весьма непросто: мерзлота никак не желала отдавать свою добычу. Только с подоспевшим Берестовым, вернее, с его неразлучной пешней удалось выковырнуть несколько кусков дерева, которые затем едва-едва удалось разжечь, выдолбив в снегу, вернее, в черном как антрацит льду, глубокую яму, в которую не задувал ветер. Опять же пешней вырубили несколько десятков ледяных блоков, из которых кое-как возвели над спасительными развалинами некое подобие стены.

На обустройство ночлега ушли последние силы, поэтому, не ужиная, скучившись в поисках призрачного тепла вокруг едва тлеющего в ледяной яме, исходящей сырым паром, костерка, путники забылись неглубоким беспокойным сном. Дежурить первым, поддерживая огонь и озирая безлюдные окрестности, как всегда вызвался Чебриков, а остальные с облегчением одобрили...

Николай, сон к которому, несмотря на давящую усталость во всех мышцах, почему: то не шел, долго смотрел на его едва различимую в тусклом свете костра сгорбленную фигуру и изредка посверкивающие фонарики глаз Шаляпина, угнездившегося на коленях своего друга. Сегодня кот, против своего обыкновения, почему-то вообще наотрез отказывался отходить от людей, предпочитая ехать у кого-нибудь на руках.

А из окружавшей крохотный светлячок огня тьмы ледяной пустыни, наполненной неумолкающим воем ветра и жестяным шорохом поземки, уже тянулись лохматые лапы и скользкие щупальца ночных чудовищ, порожденных сумраком утомленного сознания.

* * *

Утром, о наступлении которого можно было узнать только по часам, невыспавшиеся и раздражительные путники, большинству из которых из-за постоянно мучавших кошмаров за ночь едва удалось сомкнуть глаза, вяло переругиваясь, долго готовились к выступлению в путь. Завтракать пришлось всухомятку, так как напоминающую пресловутую кофейную гущу жидкость, получившуюся после растапливания в котелке слоистых кусков черного льда, попробовать на вкус не решился никто, даже ротмистр, обычно неприхотливый. Выручил старик, который, повздыхав для приличия, из своих, казалось неистощимых, запасов одарил каждого глотком водки, чуть-чуть приободрившей...

Странное дело: путешественники понемногу втянулись и маршрут сегодня казался уже не мучительным. Только Валентину Жорке пришлось поддерживать под руку, так ей было тяжело. Хотя и его самого, впрочем, смело можно было укладывать в деревянный ящик.

Когда невидимое солнце вскарабкалось в зенит и вокруг проступили безрадостные очертания ледяной пустыни, а «гостеприимные» развалины остались далеко позади, Берестов догнал переговаривающихся вполголоса Николая и Чебрикова и сообщил, прерываясь на каждом слове из-за мучительной одышки:

– Тут... рядом... должен поселок быть... в нашем мире, конечно... Краснознаменск...

– Вы думаете... – Ротмистр даже остановился.

– А чем черт не шутит, когда Бог спит.

К сожалению, до Краснознаменска, кружочек которого на карте почти совпадал с красной звездочкой, обозначавшей межпространственный переход (Николай из-за этих красных звездочек нередко подтрунивал над стариком, беззлобно отругивающимся), оказалось не так уж и близко. Только на исходе сумеречного «дня», совершенно выбившись из сил и чуть ли не ежечасно останавливаясь на короткие привалы, путники различили в сгустившейся до чернильной плотности темноты несколько тусклых огоньков, суливших гостеприимный кров и божественное тепло. Правда, огоньки очень быстро погасли, видимо, обитатели гипотетического поселка'отошли ко сну, но направление уже было взято верно.

* * *

– Ну и где тут вход? – Александров недоуменно топтался возле напоминающего монолитную каменную глыбу сооружения: не то дома, не то какого-то сарая.

Никаких признаков отверстия для проникновения внутрь не было и в помине, а весь поселок представлял собой уходящие в темноту ряды подобных «чумов», возвышавшихся над землей не более чем на полтора-два метра. Ни окон, ни дверей... Что тут могло светиться, путешественники и представить не могли. Хотя... То тут, то там с непонятной непосвященному логикой оказались понатыканы какие-то шесты или столбы. Возможно, служащие для чего-то вроде уличного освещения.

– Что будем делать? – На обращенный к нему вопрос ротмистр только вяло пожал плечами.

Повисло гнетущее молчание, если можно назвать молчанием постоянно меняющий тональность шум ветра, варьирующий от почти нежного шепота до истерического визга. Валя опустилась на корточки и, закрыв глаза, привалилась спиной к стене «дома». По всему было видно, что стронуть ее с места уже не способна никакая сила. Подумав, присоединился к ней и Берестов.

– Сейчас я их, сонь таких-растаких, разбужу! – потерял наконец терпение Конькевич.

Выхватив из рук старика пешню, Жорка остервенело замолотил стальным острием в стену ближайшего «дота», заставляя веером разлетаться осколки того же субстрата, что и земля под ногами, составлявшего ее. Звук, увы, получался тупым и едва слышным даже окружающим.

– Я вот тебе щас постучу, постучу, – раздалось вдруг совсем рядом, ясно и четко. – Вот я тебе постучу! Кто такие будете?

Все недоуменно и радостно переглянулись: есть контакт!

На вершине здания, еще больше сближая его с долговременной огневой точкой времен давно минувшей войны, с солидным лязгом откинулся люк, похожий на танковый, и из скудно освещенного проема сначала осторожно выглянула, а потом до пояса высунулась странная бочкообразная фигура, сжимающая в огромных руках-лапах оружие, при ближайшем рассмотрении оказавшееся допотопным автоматом с дисковым магазином и дырчатым наствольным кожухом, – незабвенный «ППШ». По всему видно: шутить в этом поселке не очень-то любили.

– Кто такие? – сурово поинтересовался автоматчик, вполне недвусмысленно наводя оружие на незваных гостей.

Путники переглянулись: вступать в конфликт с местным населением в их планы никак не входило. Вперед выступил Сергей Владимирович, молчаливо взявший на себя роль дипломата при маленьком отряде.

– Путники прохожие, – вдруг по-деревенски напевно ответил аборигену Берестов, показывая пустые ладони (благо неизменную пешню отобрал давеча Конькевич). – Идем, значится, своей дорогой, никого не трогаем. А вы, извиняюсь, кем будете?

– Мы будем Травников Павел Егорович, – солидно откашлявшись, с достоинством сообщил хозяин «дота», причем ствол его автомата чуть заметно опустился. Видимо, учтивый тон и благообразная внешность старика оказали-таки на аборигена благотворное впечатление. – А вас как звать-величать?

* * *

В жарком, натопленном, словно русская баня, помещении было накурено так, что тот самый топор из поговорки можно было даже не подвесить, а просто-напросто положить на сизые пласты дыма, кажущиеся вполне осязаемыми. Раскрасневшиеся гости, давно поскидывавшие верхнюю одежду (Жорка так вообще сверкал из-под видавшей виды майки не очень-то атлетическим торсом), пили почти кипящий травяной чай, щедро сдобренный крепчайшей самогонкой, из самой разнообразной посуды – начиная от помятых алюминиевых кружек и разнокалиберных фарфоровых чашек, зачастую треснутых и с отколотыми ручками, до мутного граненого стакана в роскошном эмпээсовском подстаканнике из фальшивого серебра.

Собравшиеся в обширном подземном бункере, кирпичные стены которого были не без вкуса задрапированы пестрыми домоткаными ковриками прихотливого плетения, аборигены разинув рты слушали рассказ путешественников, причем с каждым словом недоверие в их глазах все более вытеснялось восторгом от занимательной истории.

Сразу же после того как путники были приглашены внутрь, стало понятно, что виденные ими на поверхности «чумы» (или «доты», как кому будет угодно) только вершина айсберга. Настоящие жилища уходили глубоко под землю, где соединялись между собой переходами и галереями, образуя своеобразный пещерный город наподобие колоний сусликов, сурков или других общественных грызунов. Однако сурчиный образ жизни местные жители выбрали не потому, что слыли оригиналами. Под землю обитателей Краснознаменска, да и вообще всех сохранившихся населенных пунктов этого мира, загнала жизненная необходимость.

Увы, сумеречному миру не повезло: местные Андропов и Рейган оказались менее сговорчивыми, чем Хрущев и Кеннеди двадцатью годами раньше, поэтому знакомый Николаю корейский инцидент" 1983 года из-за сбитого над Сахалином южнокорейского «боинга» здесь вылился-таки в вооруженный конфликт США и СССР, завершившийся взаимными ядерными ударами... Опорный край державы, Урал, до которого американские крылатые ракеты благодаря успехам советской ПВО доставали с большим трудом, практически не пострадал, в отличие от европейской части страны, Европы вообще, да и, по слухам, Америки. Все бы ничего, но последовавшая за скоротечной глобальной войной ядерная зима оказалась отнюдь не досужим вымыслом ученых-теоретиков.

– Поначалу очень тяжко было, – продолжал свое повествование Павел Егорыч, зоотехник подземного колхоза и по совместительству старшина краснознаменских сил самообороны. – Думали, все: конец света настал. А что? Телевидение и телефон не работают, электричества нет, по радиоприемникам только какой-то треск слышен. Из бомбоубежищ да подвалов вообще не высунешься, темнота – глаз коли. Снег еще этот повалил... Черный... Связи никакой, жили, как на острове.

Восстановить хоть какое-то подобие связи с остальной страной удалось только через год, к тому же вслед за черными снегопадами надвинулись холода. Весна 1984 года не наступила вообще. Вымерзли озимые посевы, погиб от бескормицы практически весь скот, люди болели странными болезнями, перед которыми пасовали немногие уцелевшие врачи, рождалось много детей-уродов... Краснознаменцы очень боялись, что наши проиграли и скоро все вокруг оккупируют ненавистные американцы, но никто так и не появился – видимо, супостатам тоже пришлось несладко. Всем действительно казалось, что наступил давно предсказываемый Апокалипсис. Отчаявшись получить помощь и утешение от земных владык, одни люди зачастили в закрытые советской властью и заброшенные церкви, молились там день и ночь, другие ударились в беспробудное пьянство, кончали с собой. Призрак всеобщей гибели встал во весь рост. Однако, как не раз подтверждалось историей России, наш человек способен приспособиться ко всему на свете.