Текст книги "Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Вполоборота к двери, за легким столиком, украшенным инкрустацией из слоновой кости, под кованой медной лампой, которая одна тускло освещала комнату, задумчиво сидела Айше. Точеной смуглой рукой она подпирала черноволосую головку, глаза ее были устремлены в пространство поверх раскрытой книги, лежавшей перед ней на столике. Когда я вошел, она вздрогнула и стремительно встала, глядя мне в глаза нежно и умоляюще. «Шейх, вы снизошли до меня, ничтожной», – пролепетала она, машинально перебирая страницы книги тонкими пальчиками. Вместо ответа я рухнул перед ней на колени и обнял ее стройные ноги, скрытые богатой парчовой тканью. «Ты не ничтожна, о нет, Айше, любимая!» – пылко воскликнул я, раздувающимися ноздрями впивая исходивший от нее непередаваемый аромат. «Неужели вы любите меня, шейх? О, я недостойна этого!» – промолвила Айше, вся дрожа. Я усадил ее на стул и положил голову ей на колени. «Ты выше всех людских божеств, одну тебя я признаю», – произнес я вместо ответа первые строки одного из своих стихотворений. Глядя на нее снизу вверх, я упивался гармонией ее черт, таких знакомых мне по предшествующей жизни и все–таки в чем–то новых. Айше была совсем юной, еще моложе Розалии, но законченность ее облика и плавность движений говорили о том, что передо мной уже сформировавшаяся женщина. Ее черные кудри густыми прядями спускались вдоль щек, оттеняя их снежную белизну, голубые глаза от волнения потемнели и стали синими. Взгляд их проникал мне в самое сердце, которое разрывалось от нежности.

Ее история, которую я выслушал, оказалась незамысловатой. Купцы–наваяты, плававшие вдоль берегов Индостана и одновременно занимавшиеся пиратством, продали ее совсем маленькой богатому купцу–мусульманину из Калькутты. Тот воспитывал ее в своем доме, чтобы сделать в дальнейшем наложницей. Однако когда Айше подросла, она стала поражать всю округу остротой своего ума и тягой к учению. Даже седобородые улемы изумлялись ее знанию Корана, хадисов, богословских и философских трудов, я же застал ее за чтением моего философско–поэтического труда «Китаб аль–джихад», или, в персидском переводе, «Джихад–наме», что означает «Книга священной войны». Самолюбие хозяина Айше приятно щекотали похвалы в адрес его воспитанницы, тем более что он никогда не заставлял ее выполнять обязанности обычной домашней рабыни. Окружающие льстецы напоминали ему о возрасте пророка Мохаммеда, который тоже был впятеро старше своей юной жены Айше, однако их взаимная любовь и верность вошли у мусульман в поговорку. Хозяин–суннит не осуждал даже увлечения Айше трудами крайнего шиита Али Мансура, считая, что это пойдет только на пользу ее славе. Наконец Айше случайно услыхала разговор хозяина со старшей женой. Тот сказал женщине о своем намерении вскорости взять в жены юную Айше. «Но если я люблю вас, я ведь не могу выйти за него замуж, не так ли, шейх?» – спросила Айше с очаровательной серьезностью. «А как считает моя юная законница?» – с улыбкой спросил я. – ««И испытывайте сирот, а когда они дойдут до брачного возраста, то, если заметите в них зрелость разума, отдавайте им их имущество… Это из суры «Женщины», стих пятый. Хозяин воспитал меня, но он не хочет отдать мне даже мою свободу, – я уже не говорю об имуществе, которым Аллах повелел наделять сирот. А в стихе двадцать девятом той же суры говорится о том, что даже на рабынях можно жениться только с дозволения их семей. Стало быть, хозяин поступает со мной неправедно», – с гордостью объяснила Айше. «Никогда еще не видел таких прелестных мудрецов», – сказал я, жадно принюхиваясь к ее платью. «Я всего лишь ничтожная школьница, – возразила Айше. – Это вы – богослов, философ, великий поэт, а кроме того…» «Что ты хотела сказать? Каким качеством я еще обладаю?» – засмеялся я, охватывая рукой ее тонкий стан. «А кроме того, вы красивы, как Йусуф! Почему вы так красивы?» – выпалила она почти с досадой, отстранилась от меня, уперев руки мне в грудь, и отвернула в сторону зардевшееся личико. «Айше, о чем ты говоришь? Ты с ума сошла!» – забормотал я в искреннем изумлении, выпустив ее из объятий. Телесной красотой я, на мой взгляд, никогда не отличался и не согласился бы признать этого свойства за собой просто из любви к истине. Видимо, не только красота предшествует любви, но иногда бывает и наоборот: любовь видит свой предмет красивым. Размышляя об этом, я вдруг заметил, что плутовка искоса наблюдает за мной, а уголок ее рта дрожит, пытаясь скрыть лукавую улыбку. Я тут же снова обнял ее, рывком поставил на ноги и впился поцелуем сначала в ее точеную шейку, затем в румяную округлость щеки… Она не стала дожидаться конца этого сладостного путешествия и сама протянула мне губы.

Помню мысль, промелькнувшую тогда в моем мозгу: порой надо благословлять строгий надзор за любимыми женщинами, который не оставляет им времени для того, чтобы подвергать мужчину нелепой процедуре долгого ухаживания. Одежды упали с нас словно сами собой. Мы с Айше опустились на ложе, и мой стенобитный таран ринулся на приступ, стремясь окраситься кровью защитников твердыни девичества. Однако, достигнув цели, он обратился в бражника, который беспрепятственно погружает хоботок во влажное лоно утренней розы, нежной и покорной. Роза так и не уронила на снежную белизну простынь ни одного алого лепестка. Более того, искушенность юной Айше в любовных забавах оказалась такой, что даже самый разум положил бы себе в рот палец изумления. «Хозяин уже входил к тебе?» – спросил я Айше, когда труба небесного экстаза отгремела в наших телах. «Нет», – еле слышно прошептала Айше, не открывая глаз. «А кто же тогда?» – спросил я, проявляя, возможно, жестокое любопытство. «Он заставлял совокупляться со мною своих людей, а сам наблюдал это со стороны», – ответила Айше. «Вот это да! Просто императорский Рим!» – пораженный, воскликнул я, припомнив описанные Светонием развлечения престарелого Тиберия на острове Капри. «Ты презираешь меня?» – шепнула Айше, и слезы покатились из ее открывшихся глаз. «Ну что ты, любимая! – воскликнул я. – За что мне презирать тебя? Нет греха на том, кто грешит по принуждению, – грех лишь на том, кто понуждает ко греху. Да и если бы ты поступала так по своей воле, я не презирал бы тебя, настолько ты выше этих жалких людишек». «Я только с тобой узнала, как сладко может быть то, чему они меня учили», – прошептала Айше. Б ответ я нежно слизнул с ложбинки между ее грудей чуть солоноватую капельку пота, искрившуюся в свете лампы, словно алмаз.

Внезапно с улицы раздался грохот. Кто–то с возмущенными воплями бешено колотил в створки ворот. «Это хозяин!» – в страхе вскочила Айше. Она спрыгнула на пол и стала лихорадочно одеваться. В отличие от нее я не проявил такой поспешности. Понимая, что нас выследили, я искал, напрягая ум, выход из затруднительного положения. К счастью, я был вооружен. «Не бойся, милая, тебя никто не обидит», – сказал я Айше, одной рукой гладя ее по волосам, а другой застегивая брюки. Затем я поставил «люгер» на боевой взвод и осторожно выглянул из–за занавески на передний двор, куда выходило окно комнаты Айше. Там в разных направлениях суетливо сновали какие–то люди с факелами, а по дорожке, пересекавшей двор посередине, шел от ворот богато одетый седобородый толстяк в белой чалме. За ним следовала свита с саблями наголо, а перед ним, поминутно оборачиваясь и кланяясь, семеняла женщина в парандже, в которой я узнал свою провожатую. «Мы опоздали! – орал толстяк, вырывая в ярости клочья из бороды. – Подлый шиит! Он опозорил мой дом!» «Ах так, – засопел я. – Ну получай, старый развратник!» Недолго думая я высадил табуреткой стекло, прицелился в наглеца и нажал на спуск, но пистолет дал осечку. Я тупо посмотрел на свой верный пюгер, испытанный в стольких переделках, и повторил попытку, но с тем же успехом. Хозяин злорадно захохотал, а по комнатам уже разносился топот его приспешников. Сунув пистолет в карман, чтобы починить его на досуге, я еще раз шепнул дрожащей Айше: «Не бойся, любимая!» – и выскочил из комнаты в смежную залу – туда, где ранее успел заметить висящее на стенах оружие. Действительно, стены были им увешаны так обильно, что у меня разбежались глаза. Однако, приглядевшись, я безошибочно выбрал простую европейскую шпагу, казавшуюся Золушкой среди богато изукрашенных восточных ятаганов и сабель. Сжимая в руке ее рукоять, я повернулся к хозяйским клевретам, с шумом ввалившимся в залу. «Сдавайся!» – заорали они, корча страшные рожи и размахивая саблями с риском поранить друг друга. «Кому вы говорите это, безумцы! – с возмущением воскликнул я. – Пока не поздно, опомнитесь и бросьте оружие!» «Смерть ему!» – взвыли негодяи и ринулись на меня. Однако тут им суждено было познать на собственном горьком опыте одну из причин краха восточной экспансии на Запад. Она кроется в превосходстве колюще–рубящего европейского оружия над рубящим восточным. Обладатель и европейской шпаги, и казачьей шашки имел преимущество над османским воином уже потому, что, не тратя времени на замах, колющим выпадом поражал своего противника под занесенную руку. Так получилось и сейчас. Повалив пинком оттоманку, сразу загородившую дорогу большинству нападающих, я остался лицом к лицу всего с двумя. Первого я уложил на замахе коротким ударом в сердце. Было видно, что он убит наповал: голова его упала на грудь, руки безвольно обвисли, весь он съежился, как резиновая игрушка, из которой выпустили воздух, и ничком рухнул на пол, свернувшись в комок. От удара второго мерзавца я увернулся, клинок его сабли вдребезги раздробил ониксовый ларец, стоявший на столике, а в следующий миг наглец, хрипя, согнулся в три погибели, зажимая руками рану под ложечкой. Тем временем остальные преодолели препятствие в виде поваленной оттоманки, и их ятаганы взлетели над моей головой. Однако мои враги сами помешали друг другу: я отбил разом несколько ударов, а от нескольких уклонился, быстро шагнув в сторону. Затем я сделал очередной молниеносный выпад. Мой клинок пронзил шею одному из нападавших, тот взмахнул руками и навзничь грохнулся на ковер. Ятаган, вылетевший из его разжавшихся пальцев, со звоном ударился о потолок. Это на миг отвлекло внимание моих противников, и шпага успела вновь прянуть вперед, как атакующая змея, и так же мгновенно вернуться в исходное положение, а очередной негодяй, раскинув руки, тяжело повалился на тахту. Отдых его обещал быть вечным – об этом говорила зияющая рана у него на лице под левым глазом. Пространство залы значительно очистилось, и это дало мне возможность маневра, позволявшую схватываться с врагами поодиночке. Непрерывно делая прыжки и вертясь, как волчок, я уклонялся от рубящих ударов, наносимых уже с бешенством отчаяния, сам же стремился бить только наверняка. Когда следующий бандит с продырявленной грудной клеткой обмяк, закатил глаза и осел на пол, словно развязавшийся мешок с картофелем, остальные замерли, а затем, не сговариваясь, кинулись к дверям и, теснясь и толкаясь, покинули заваленную трупами залу. Я подошел к окну и выглянул во двор. Там стояли хозяин и злодейка–проводница и тоже выжидательно глядели на окно. Ожесточение вскипело в моей душе, я схватил со стола длинногорлый медный сосуд и запустил им в голову изменницы с такой страшной силой и меткостью, что туг же вышиб из негодяйки дух. Бесформенной кучей тряпья она повалилась наземь, металлический гул прокатился по кварталу. Хозяин испуганно попятился. Теперь настал мой черед смеяться. «Что, взял, старый козел? – с диким хохотом спросил я. – Вот сидит Айше, жена, данная мне Аллахом. Не тебе, старая свинья, противиться Божьему предназначению». Хозяин злобно тядел на меня исподлобья и что–то обдумывал, не обратив внимания на своих приспешников, выбежавших из дома во двор, как побитые псы. Вдруг его осенила какая–то мысль. «Я взял эту девчонку как рабыню и заплатил за нее справедливую цену, – заявил он. – Ты хочешь взять ее в жены – пусть так, но сперва выкупи ее у меня. Заплати за нее, иначе я всем расскажу, что Али Мансур – гнусный вор, похититель женщин». Я задумался. По закону он был прав, поэтому угроза оказывалась действенной. Накануне вторжения в страну зинджей мой авторитет на Востоке ни в коем случае не следовало ронять. Однако я чувствовал, что за словами хозяина кроется какая–то подлость. «Хорошо, я заплачу тебе, – медленно сказал я. – Назови свою цену. «Пятьдесят тысяч золотых динаров», – со злобной улыбкой сказал хозяин. Готовый ко всему, такого я, однако, не ожидал. «Аллах лишил тебя разума, несчастный! – завопил я. – Ни за одну женщину в мире не платили столько!» «Но в мире никогда и не бывало такой женщины, как Айше. Или я не прав, шейх?» – возразил хозяин ехидно. Однако я уже овладел собой. «Ты получишь эти деньги завтра, – сказал я холодно. – Поднимись сюда и посмотри – если что–то случится с Айше, тебя постигнет участь этих несчастных, которые уже низверглись в геенну». «Пусть так», – отозвался хозяин. Он, конечно, полагал, что поставленное им условие невыполнимо. Меня же переполняла спокойная уверенность в успехе. Казалось, что, ниспослав мне Айше, судьба наконец смилостивилась надо мной, отсюда и эта мужественная твердость, вселившаяся мне в душу. Время показало, как жестоко я заблуждался, до какой степени даже самый мудрый и познавший жизнь смертный беззащитен против козней рока.

Относительно того, где раздобыть денег, у меня не возникало никаких сомнений: если добывать такую сумму честным путем, то речь могла идти только об игре. Шагая по улицам к подворью низаритов, я обдумывал детали: как найти заведение поприличней, в какую игру играть, как распределять ставки. Из всех способов тягаться с фортуной наиболее предпочтительным казался мне покер, точнее, тот его упрощенный вариант, который обычно практикуется в игорных заведениях. Я постучал в ворота подворья, когда уже светало. Поднявшись в свою комнату, я с досадой почувствовал, что не смогу заснуть, хотя на следующий день мне следовало быть бодрым. Вдруг послышался тихий стук в дверь, и в комнату проскользнула фигура, до глаз закутанная в белое. Она положила у моего изголовья трубочку с письмом и так же беззвучно удалилась. Письмо состояло из одной только строчки: «Казино «Лаки Страйк», Роберт Клайв–роуд, 10, каждый вечер в зале для покера». Радость охватила меня: я понял, что вездесущие агенты низаритов разыскали Дмитрия Быкова и передо мной лежит точное указание, где его искать. Разумеется, дело еще далеко не было сделано, но напряжение наконец отпустило меня, и я погрузился в глубокий целительный сон.

Наутро я прежде всего разобрал свой пистолет, однако не обнаружил в нем никаких неполадок. Его отказ вытекал, видимо, отнюдь не из тех материальных причин, которыми люди привыкли все объяснять. Поэтому я без колебаний сунул «люгер» во внутренний карман смокинга, принесенного мне предупредительным слугой. Такие же прекрасно сшитые смокинги принесли и моим друзьям, – кроме маркиза, который получил полную парадную форму контр–адмирала перуанского флота. «Я повышен в звании», – шутил маркиз, когда мы сошлись в его покоях для утреннего кофе. Неспешно посовещавшись, мы распределили роли. Крупную игру я брал на себя. Маркизу в том же зале следовало играть по маленькой, изображая обедневшего аристократа. Виктор, известный своей удивительной невезучестью в игре, должен был со слоном ожидать нас на площадке для пролеток и автомобилей. Вадим Цимбал получил задачу забраться на манговое дерево, росшее неподалеку от казино, и в подзорную трубу наблюдать в окно за происходящим в зале для покера. Последняя предосторожность была не лишней – о казино «Лаки Страйк» по городу ходили темные слухи. Не так давно там при весьма темных обстоятельствах покончил с собой румынский принц, которого молдавские эмигранты прочили на престол Молдовы. Прочитав в газетах это известие, Виктор страшно огорчился не столько смертью принца, который, по его словам, являлся полным деградантом, сколько ударом, нанесенным по самому аристократическому принципу правления. Кроме того, он знал, как будут потрясены этой нелепой смертью Петя Кока и Лентяй. Принца нашли в туалете казино с простреленным виском, рядом лежал револьвер «наган». «Никогда не поверю, чтобы принц носил с собой такую пушку, словно какой–нибудь советский вохровец, – кипятился Виктор. – Его просто убрали. Уж я‑то знаю мир террора, мне–то можете поверить». Поговаривали также о таинственных исчезновениях тех счастливцев, которым удавалось обыграть заведение на крупную сумму. Однако все толки я пропускал мимо ушей. Тйга к воссоединению с друзьями и желание освободить любимую сливались в единую мощную силу, побуждавшую меня к действию.

Вечером, когда Роберт Клайв–роуд расцветилась огнями и роскошными нарядами гуляющих, мы с маркизом вошли через вертящиеся стеклянные двери в вестибюль казино. Виктор и Вадим Цимбал уже заняли указанные им позиции. Лакею–англичанину, проводившему нас в залу для покера, я бросил сразу полсоверена и объявил о своем желании играть по–крупному. Лакей бережно усадил меня за пустующий столик, покрытый зеленым сукном, и бросился на поиски подходящей компании. Тем временем маркиз отошел к другим столикам, где рассаживались игроки поскромнее. Я закурил сигару и сквозь спирали дыма стал разглядывать помещение, отделанное в модном стиле модерн, но с какой–то натужной роскошью, словно оно изо всех сил старалось казаться респектабельным. «Честен не тот, кто за честью гоняется, а тот, за кем она сама ходит», – вспомнил я слова своего давнего друга, умудренного годами и жизненным опытом московского бандита. Между тем за столик присел первый из партнеров. Я узнал его по многочисленным газетным фотографиям – это оказался Фемистоклюс Монахос, несметный богач и страстный игрок, совладелец той самой компании, которой принадлежал лихтер «Калипсо». Я хорошо знал людей такой породы – купаясь в золоте, они не могут спать спокойно, если не обыграют ближнего хотя бы на шиллинг. Впрочем, Монахос любил крупную игру и, судя по газетным сплетням, был в ней удачлив. Его крупный горбатый нос, отвисшие щеки, мешки под глазами и вечно полуоткрытый рот говорили, казалось, о вялой и флегматичной натуре, но живые глазки табачного цвета сразу уничтожали это впечатление. «Шельма грек», – подумал я.

За столик опустился второй партнер. И этого человека я знал: его лицо, напоминавшее близко посаженными глазами, бесцветностью ресниц и розовостью кожи поросячье рыло, я не раз встречал и на страницах газет, и в толпе лощеных джентльменов у входа в лучшие клубы и рестораны Калькутты, куда я сам не заходил из соображений конспирации. Передо мной был Исмаэль Аткинс, отпрыск семьи Аткинсов, крупнейших текстильных фабрикантов Англии. Здесь Аткинс вел дела по закупке сырья, прежде всего хлопка. Всеми правдами и неправдами он добивался установления столь низких цен, что несчастные бенгальские крестьяне вымирали целыми деревнями от голода, если до этого их не успевали забить палками сборщики налогов. На его упитанном лице не отражались ни одно чувство, ни одна страсть, бесстрастием веяло и от всей его фигуры, облаченной в строгий квакерский сьют. Бесцветные глаза из–под поросячьих ресниц смотрели холодно и трезво. Как и Монахос, Аткинс тоже был сильным игроком и выигрывал чаще, чем проигрывал. Однако это меня не страшило, так как в своей сегодняшней удаче я странным образом совершенно не сомневался. Именно потому богатство партнеров меня чрезвычайно порадовало: из таких людей я мог вытянуть всю необходимую сумму. Наконец за столик уселся и четвертый партнер. Я на секунду отвлекся, пересчитывая в уме свою небогатую наличность, когда же поднял взгляд на последнего игрока, то лишь испытанная выдержка позволила мне скрыть внезапное потрясение. Прямо напротив меня восседал Дмитрий Быков и с необычной для него серьезностью смотрел мне прямо в глаза. Он ничуть не изменился, был все так же упитан, румян и красив, как валет из карточной колоды. Какое–то неуловимое движение, обращенное ко мне, пробежало по его лицу, и я понял, что Дмитрий предупрежден и знает все. Я, разумеется, не подал виду, что мы знакомы, и обменялся с ним такими же церемонными приветствиями, как и с двумя другими партнерами. После этого Дмитрий обрел свою привычную веселость и заявил: «Я вижу, туг собрались люди солидные. Надо договориться о цене очка». Он назвал такую сумму, что табачные глазки Монахоса метнулись по лицам партнеров и даже белесые ресницы Аткинса дрогнули. Я уже ничего не боялся и тут же выразил согласие, после чего воротилам бизнеса показалось неловко отступать. Они только как бы невзначай осмотрели и ощупали принесенную лакеем колоду, проверяя, нет ли на ней крапа. Быков начертил мелком на сукне табличку, куда надлежало записывать очки каждого из игроков, и со словами «Приступим, господа» принялся тасовать карты. Не стану утомлять читателя перипетиями игры, скажу лишь, что ради меня Дмитрий Быков в тот вечер рискнул своей репутацией и каждый раз, когда ему приходилось сдавать, виртуозно передергивал карту. При этом сам он находился даже в небольшом проигрыше, все его действия направлялись лишь к моему успеху. К концу игры Монахос и Аткинс по количеству набранных очков сильно отставали от меня, и чтобы отыграться, им требовалось идти на риск: заказывать крупные игры, или игры втемную, или и то, и другое. При последних раздачах очки за взятки начисляются, как известно, в утроенном размере, поэтому партнеры впились взглядами в мои пальцы, уверенно тасующие карты. Заметить, разумеется, им ничего не удалось, так как по части передергивания я всецело положился на несравненное искусство Дмитрия, сам же уповал на свое мастерство игрока. При игре я сохранял гробовое молчание, как и оба дельца, которых я после своей раздачи оставил каждого без двух при игре втемную. От такого удара даже Монахос наконец закрыл рот, обнаружив хищные складки, идущие от ноздрей к углам рта. Англичанин мог бы по–прежнему считаться образцом сдержанности, если бы его молочно–розовое лицо не расцветилось некрасивыми багровыми пятнами. А тут еще Дмитрий, чтобы побольше разозлить партнеров, а также отвлечь их внимание от своих рук, не переставая сыпал шуточками и анекдотами: то про греку, который ехал через реку, то про британского тупицу с обязательной анекдотической фамилией Аткинс.

Наступила последняя раздача. Сдавал англичанин. Оба буржуя заказали по четыре взятки втемную – если бы они их взяли, то могли бы пусть не отыграться, но резко уменьшить мой выигрыш, и тогда мне не удалось бы освободить Айше. Вдруг я увидел, как Аткинс несколько раз подряд грубо, почти не скрываясь, передернул карту. Я хотел было возмутиться такой наглостью, но Дмитрий под столом лягнул меня в коленную чашечку, и я увидел успокаивающее выражение на его лице. Хотя Аткинс и сдал себе покера и старших козырей, Дмитрий не моргнув глазом всучил ему лишнюю взятку, тем самым устроив ему перебор и обесценив все взятое ранее. Мы с Дмитрием взяли столько, сколько и заказывали, Монахос – всего одну. Настал момент окончательного подсчета очков. Как оказалось, больше всех проиграл Аткинс. С проклятием он выписал чек на 30 тысяч фунтов и швырнул его в кучу банкнот, уже громоздившуюся на столе, так как расчет производился после каждого круга. То же сделал и Монахос, только его чек был на 20 тысяч. Внимательно изучив чеки, я одобрительно кивнул, после чего оба капиталиста, с которых сразу слетел светский лоск, бормоча проклятия, удалились из зала. «Добрынин, вы меня презираете?» – устало спросил Дмитрий. «Ну что вы, друг мой, – похлопав его по руке, отвечал я. – Слабости и увлечения бывают у всех, но не всякий способен оказать другу такую услугу, как вы мне сегодня». «Спасибо», – вздохнул Дмитрий. Я сгреб со стола в саквояж деньги, и мы вышли из залы, провожаемые завистливыми взглядами игроков помельче. Краем глаза я успел заметить, что через другую дверь в залу вошел служитель казино в коричневой с золотым галуном форменной одежде. «Просим прощения, но из–за неполадок в электроснабжении заведение закрывается», – донеслись до меня его слова и возмущенные возгласы игроков. Мы с Дмитрием шагали по длинному коридору с дверями по обе его стороны. Вдруг я услышал сзади какой–то странный шум. Обернувшись, я не поверил своим глазам: из боковых стен одна навстречу другой выползали огромные плиты. Встретившись, они глухой стеной перегородили коридор. «Смотрите!» – вскрикнул Дмитрий. Я повернулся и увидел, как такие же плиты сходятся впереди нас. Мы оказались в ловушке, лишь две боковые двери оставляли какую–то надежду на освобождение. Я рванул ручку одной из них, но в этот миг открылась другая дверь, напротив. «Не стоит делать резких движений, сударь. Слишком большое везение часто перерастает в большую неудачу», – назидательным квакерским тоном проскрипел стоявший на пороге в окружении вооруженных громил Исмаэль Аткинс. «Не знал, что бандитизм теперь в моде среди миллионеров», – язвительно отозвался я. «Саквояж», – повелительно промолвил Аткинс, протягивая руку. «Что ж, извольте», – пожал я плечами, но тут же внезапно выпустил саквояж, схватил Аткинса за запястье и рванул к себе, одновременно выворачивая его руку. Негодяй застонал, а я молниеносно развернул его и прижал к себе спиной, левой рукой стиснув его горло. В правый бок Аткинса уперся ствол «люгера», который я успел выхватить из кармана. Громилы сделали было какое–то движение, но я рявкнул: «Только шаг, и я пристрелю этого недоноска. Дорогу!» Дмитрий обшарил карманы Аткинса и вытащил из них браунинг, а затем подобрал с пола саквояж. Бандиты расступились передо мной, и я через боковую дверь двинулся вперед по анфиладе каких–то комнат, в которых то и дело возникали все новые вооруженные фигуры. Видя своего шефа моим заложником, они не решались напасть. Дмитрий, пятясь и водя стволом браунинга из стороны в сторону, прикрывал мне спину. Толпа бандитов кралась вслед за нами, словно стая шакалов, выжидая удобного момента для нападения. Вскоре этот момент настал. Один из бандитов спрятался за статуей Меркурия и повалил изваяние на нас, когда мы поравнялись с ним. Если бы я потерял секунду на то, чтобы пристрелить Аткинса, то мраморный бог размозжил бы мне голову своим кадуцеем. Поэтому я отпрянул от своего пленника, швырнув его на пол сильным толчком. Раздался хруст костей и дикий вопль Аткинса – статуя раздробила ему ноги. Дмитрий машинально оглянулся на шум, и тут же кто–то из бандитов ударом дубинки выбил у него из руки пистолет. «Бежим!» – крикнул я, и мы с Дмитрием бросились наутек в безумной надежде найти таким образом спасение. Выбежав в следующий зал, я в отчаянии огляделся. Укрыться было негде: вперед уходила все та же бесконечная анфилада, на всем протяжении которой бандиты могли подстрелить нас, как зайцев, не утруждая себя преследованием. Они и собирались это сделать: человек семь из них сгрудились в дверях и заорали: «Стой!», направив на нас винтовки и револьверы, в то время как остальные пытались извлечь Аткинса из–под мраморного истукана. Сердце у меня защемило – я понимал, что негодяи не промахнутся. Дмитрий тоже остановился и печально посмотрел на меня. «Что будем делать. Приор?» – спросил он. Ответить я не успел. Страшный грохот раздался, казалось, прямо в моей голове, взрывной волной меня с силой швырнуло на паркет. На какое–то время я лишился чувств, когда же пришел в себя, то осторожно повернул голову и взглянул в дверной проем, где только что толпились орущие бандиты. Сейчас там уже никого не было, лишь облако дыма и пыли, заполнившее все пространство смежной залы, начинало выползать и туда, где на полу лежали мы с Дмитрием. «Что это было, Приор?» – приподняв голову и часто мигая, осведомился Дмитрий. «Бог его знает», – озадаченно пробормотал я и на цыпочках приблизился к дымившемуся дверному проему. У порога я невольно отшатнулся. Передо мной зияла пропасть, куда рухнули перекрытия всех нижних этажей. Пыль медленно оседала на груду обломков, которая образовалась внизу и в которой мой взгляд стал постепенно различать мягкие очертания человеческих тел. Я перекрестился и пробормотал: «Ля галиба илля–ллах». После этого я повернулся к Дмитрию, который уже поднялся с пола и стоял, растерянно ощупывая голову, запорошенную пылью. «Здесь оставаться нельзя. Уходим», – сказал я. За годы жизни профессионального игрока Дмитрий привык к неожиданным поворотам судьбы и прытко последовал за мной, прижимая к груди саквояж. По винтовой лестнице мы спустились на второй этаж и попали в опустевшую кухню, где еще не остыла плита, на которой готовили горячие блюда. Из кухни мы вышли прямо за стойку бара. Бар располагался в большом зале для игры в рулетку, где сейчас также не осталось ни одного человека. Мы перемахнули через стойку, успев только сунуть в саквояж пару бутылок «Баллантайна», и по широкому проходу между столами устремились к выходу. Внезапно двери залы распахнулись, и нашим глазам предстала новая толпа бандитов, возглавляемая Монахосом. «Убейте их!» – злобно визжал недостойный потомок древних афинян. Громилы, вооруженные самым изуверским оружием, включая опасные бритвы и топоры для рубки мяса, медленно двинулась на нас. В их рядах присутствовали подонки всех народов и рас, обитающих на Индостанском субконтиненте: чернокожие дравиды, бородатые сикхи в тюрбанах, португальцы–метисы из Гоа и белокурые бритты с красными лицами, измятыми пороком. Справа и слева путь к отступлению нам преграждали высокие столы для игры в рулетку, сзади возвышалась стойка бара. Между всеми этими предметами меблировки оставались лишь узкие проходы, загроможденные стульями, где врагам не составило бы труда нас настичь. Монахос, благоразумно пропустив своих приспешников вперед, из–за их спин продолжал вопить: «Вперед, трусы! Убейте их!» Вдруг мощный пинок в зад бросил его на ковровую дорожку, на которой он распластался в позе жабы, попавшей под колесо грузовика. Услышав стук упавшего тела, громилы обернулись. На пороге, изящно поигрывая обнаженной шпагой, стоял маркиз во всем великолепии своей белой контр–адмиральской формы. «Легавый!» – удивленно прохрипел кто–то, увидев форму. «Должен огорчить вас, любезный, я всего лишь морской офицер, да и то, пожалуй, в отставке, – вежливо объяснил маркиз. – Хотя я понимаю, что ваша встреча с полицией весьма желательна, – во всяком случае для полиции». «Спокуха, урки, это просто фраер. Щас я его урою», – заявил какой–то одноглазый португалец и двинулся к маркизу, поигрывая остро отточенным кухонным вертелом. «Жить надоело, козел?» – осведомился бандит. Не дождавшись ответа на свой идиотский вопрос, он побагровел от злобы и с криком: «На, получи!» – сделал резкий выпад вертелом, целясь маркизу в грудь. Однако, неожиданно для негодяя, какая–то сила отклонила его оружие, и оно вонзилось в пустоту, причем маркиз почти не пошевелился, сделав лишь легкое движение шпагой. По инерции бандит промчался мимо своего противника и, запнувшись о порог, с размаху полетел на пол. В следующий миг маркиз, как матадор, нанес негодяю изящный удар в то место, где череп соединяется с позвоночным столбом. Бандит, попытавшийся было приподняться, туг же снова рухнул на пол и замер. Маркиз медленно вынул из кармана батистовый платок и вытер лоб, а затем опустил руку с платком обратно в карман. Увидев этот расслабленный жест, остальные бандиты опомнились и сочли, что им представляется удобная возможность для нападения. Однако они жестоко ошиблись. Стоило им рвануться вперед, как раздались какие–то глухие хлопки. На белом кителе маркиза на месте кармана появилась дымящаяся дыра с обгорелыми краями, от которых отлетали клочья при каждом новом хлопке. Пять или шесть негодяев с глухим стуком почти одновременно повалились на пол и друг на друга, словно бурьян, подсеченный ударом косы. Никто из них не издал ни звука, так как все были убиты наповал – пули поразили их в лицо или в шею. Маркиз, стрелявший через карман, вынул и отбросил в сторону пистолет с опустевшим магазином. Несколькими взмахами шпаги раздвинув оторопевшую толпу бандитов, маркиз соединился с нами. Мы обнялись, затем я представил ему Дмитрия. «Наслышан о ваших подвигах, сударь», – пожимая руку маркиза, восторженно промолвил тот. «Вы мне льстите, – скромно сказал маркиз. – Кроме того, и ваш сегодняшний подвиг тоже впечатляет». Дмитрий поклонился в знак признательности. «Вы что стоите, болваны?! – опомнившись, заорал Монахос. – Вперед! У них же нет оружия!» Чтобы подкрепить свои слова, он выхватил кольт и открыл стрельбу, вынудив нас укрыться за столами. Прочие бандиты также взялись за огнестрельное оружие и стали кинжальным огнем прижимать нас к полу, оттесняя от стойки бара, где имелся запасной выход. Напряженно следя за перемещением врагов, ловивших удобный момент для смертельного выстрела, я вдруг заметил краем глаза в окнах, которые забыли зашторить, какую–то темную громаду, двигавшуюся по вечерней улице, заслоняя фонари. Я перекатился по полу, уворачиваясь от очередной пули, и вновь покосился на окно. Темная масса поравнялась со зданием казино, и вдруг над ней затрепетало пламя, похожее на взмахи крыльев оранжево–голубого мотылька. Туг же раздался характерный звук работающего станкового пулемета. «Станковый пулемет системы Максима, калибр 7,62, боевая скорострельность 250 выстрелов в минуту, емкость ленты 250 патронов…» – пронеслось в моей голове. Будучи в Тукумане, я закупал эти пулеметы, последнее слово военной техники, для оснащения своей армии. Огонь велся прямо по огромным окнам нашей залы. Под градом пуль оконные стекла в одно мгновение осыпались сверкающей и звенящей лавиной. Пули дырявили обои, рвали в клочья картины, расщепляли дерево и крошили лепнину. Бутылки подскакивали и рассыпались кучками осколков. Бандиты, поднявшиеся было, чтобы броситься на нас, вновь распластались на полу, закрыв головы руками. Свинцовый ливень между тем затих на мгновение, потребовавшееся пулеметчикам на то, чтобы сменить ленту, и тут же возобновился с прежним ожесточением. Один из громил в сикхском тюрбане и короткой кожаной куртке на голое тело, не совладав с нервами, вскочил и опрометчиво попытался выбежать из залы. Струя свинца стегнула его с такой силой, что он завертелся волчком и покатился по полу, остановившись только у стены, к обоям которой уже прилипли кровавые клочья его плоти, вырванные пулями, прошедшими навылет. Тем временем я заметил, что стрелки создали для нас мертвое пространство, сосредоточив огонь на той части зала, где отлеживались бандиты, не смевшие поднять головы. «За мной, к запасному выходу», – скомандовал я маркизу и Дмитрию и первым подал пример, перепрыгнув через залитую виски стойку бара. Друзья последовали за мной. В дальнем конце залы с воплем бессильной ярости приподнялся Монахос и вскинул револьвер. В ту же секунду его рука, перебитая пулей, нелепо дернулась, как у паяца, голова, в которую также попала пуля, мотнулась в сторону, и он рухнул на ковровую дорожку, вывернув шею так, что казалось, будто он прислушивается к происходящему этажом ниже. Мы спустились по винтовой лестнице. Маркиз, который, как оказалось, долго искал нас по всему дому, успел изучить планировку нижнего этажа и вывел нас к центральному входу. Когда мы появились на парадной лестнице, два дежуривших у дверей типа в форме служителей казино выхватили револьверы, но не успели выстрелить. Страшный удар, нанесенный снаружи, сорвал двери с петель, и они, рухнув внутрь, прихлопнули, как мух, обоих стражников. Через дверной проем я разглядел исполинскую ногу слона и сразу все понял. Выбежав на улицу, мы попали в объятия Виктора и Вадима Цимбала. Вадим с дерева видел, как мы с крупным выигрышем покинули залу для игры в покер. Однако когда после этого мы не вышли из казино вместе с толпой игроков, Вадим понял, что дело нечисто, и побежал к Виктору, ожидавшему со слоном на стоянке для экипажей. Он застал Виктора оживленно беседующим по–румынски с двумя какими–то оборванцами, в которых по газетным снимкам узнал Петю Коку и Лентяя. Последние собирались отомстить за румынского принца, подло убитого по приказу хозяев заведения. Только накануне они завершили подкоп под здание казино и явились полюбоваться, как рванет заложенная туда мина, а заодно и перестрелять из пулемета всех тех, кто будет выбегать из дома. Части разобранного пулемета они принесли с собой в двух мешках, пропахших почему–то тухлой рыбой. Когда собратья по террору оживленно делились новостями, прибежал встревоженный Цимбал, которого стражники не пустили внутрь казино. «А шо вы думалы?! – воскликнул Петя Кока. – Я ж вам казав: то ж натуральные бандиты. А ну, Витя, пидгони своего елефанта, мы з него зараз броневик зробым». Пулемет стали устанавливать на спине слона. В момент окончания сборки сработала мина, от взрыва которой затряслось все здание, а по мостовой Роберт – Клайв–роуд зазмеились глубокие трещины. Слон двинулся вдоль фасада заведения, Петя Кока поливал свинцом освещенные окна, а Лентяй подавал ленту. Сначала они палили наугад, но затем, разглядев ситуацию в зале для игры в рулетку, обрушили весь огонь на наших врагов,